Текст книги "На волне космоса (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Станислав Лем,Роберт Шекли,Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем,Элвин Брукс Уайт,Джон Гордон,Виталий Бабенко,Гораций Леонард Голд (Гоулд),Конрад Фиалковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

«Я бы лишился всего этого, так никогда и не узнав, если б пуудли не посмеялся надо мной, – подумал он. – Я бы так и умер, не найдя своего места в мире».

Глухо зазвонил телефон. Он испугался, словно кто-то посторонний ворвался в комнату и лишил его чувства собственности, владевшего им.

Телефон зазвонил снова. Он снял трубку.

– Джеймс слушает, – сказал он.

– Это вы, мистер Джеймс?

Говорил садовник Андерсон.

– Ну, конечно, – сказал двойник. – Кто же еще?

– Здесь какой-то парень уверяет, что он – это вы.

Хендерсон Джеймс, двойник, замер на месте. Его рука так сильно сжала трубку, что он даже удивился, почему она не разлетелась на куски.

– Он одет так же, как и вы, – сказал садовник. – А я знаю, что вы вышли. Помните, я еще говорил с вами: сказал, что не нужно этого делать. Не нужно, пока мы ждем эту… эту тварь.

– Да, – ответил двойник и сам удивился спокойствию своего голоса. – Да, я помню наш разговор.

– Но, сэр, как же вы вернулись?

– Я прошел черным ходом, – ответил спокойный голос.

– Но он одет так же, как и вы.

– Конечно. А как же иначе, Андерсон?

Это было вовсе не обязательно, но Андерсон был не слишком-то сообразителен, да и вдобавок сейчас немного расстроен.

– Вы же помните, что мы говорили об этом, – произнес двойник.

– Да, сэр, – сказал Андерсон. – И вы велели мне сообщить вам, проверить, у себя ли вы.

– Вы проверили, – ответил двойник, – и я здесь.

– Тогда это он?

– Ну, конечно, – сказал двойник. – Кто же еще?

Он положил трубку и стал ждать. Приглушенный, похожий на кашель звук выстрела раздался через минуту. Он опустился в кресло, потрясенный поворотом событий. Теперь он в безопасности, в полной безопасности.

Скоро он переоденется, спрячет свою одежду и револьвер. Слуги, конечно, не станут ни о чем спрашивать, но лучше не возбуждать никаких подозрений.

Он почувствовал, что успокаивается, и позволил себе оглядеть комнату, книги и обстановку; изящный, приятный и заслуженный комфорт человека с положением.

Он мягко улыбнулся.

– Будет так хорошо! – сказал он.

Все вышло так просто; сейчас все кажется до смешного легким. Легким, потому что он так и не увидел человека, подошедшего к двери. Легко убить человека, которого ты никогда не видел.

С каждым часом он все больше и больше будет привыкать к характеру, доставшемуся ему по праву наследства. Через некоторое время уже никто, даже он сам, не усомнится, что он и есть Хендерсон Джеймс.

Снова зазвонил телефон. Он встал и снял трубку.

Вежливый голос сказал:

– Говорит Аллен, из лаборатории двойников. Мы еще не получили от вас никаких известий.

– Да, – сказал Джеймс. – Я…

– Я просто хочу сказать вам, чтобы вы не беспокоились. Я совершенно упустил это из виду.

– Да, – сказал Джеймс.

– Этот экземпляр мы изготовили по-новому, – сказал Аллен. – Эксперимент, только что разработанный нами. Мы впрыснули ему медленно действующий яд. Еще одна предосторожность. По всей вероятности, излишняя, но нам нужна полная гарантия. Так что не беспокойтесь, если он не появится.

– Я уверен, что он придет, – сказал Джеймс.

Аллен захихикал.

– Двадцать четыре часа, – сказал он. – Как мина, как запал.

– Спасибо, что вы сообщили мне об этом, – сказал Джеймс.

– Рад стараться, – сказал Аллен. – Спокойной ночи, мистер Джеймс.

Джон Уиндем

(АНГЛИЯ)

Хроноклазм

Первое сообщение, полученное мною о Тавии, было абстрагировано от нее самой.

Как-то утром на Хай-стрит в Плайтоне ко мне подошел пожилой джентльмен, совершенно незнакомый. Он вежливо, жестом, выдававшим в нем иностранца, приподнял шляпу, поклонился и представился:

– Меня зовут Дональд Гоуби, доктор Гоуби. Я был бы крайне признателен вам, сэр Джеральд, если б вы уделили мне несколько минут. Очень сожалею, что приходится вас беспокоить, но дело крайне спешное и важное.

Я внимательно посмотрел на него.

– Мне кажется, произошла ошибка, – сказал я ему. – У моего имени нет приставки, даже такой незначительной, как «сэр».

Он был удивлен.

– Ай-ай-ай! Простите меня. Такое сходство!.. Я был уверен, что вы сэр Джеральд Ляттери…

Теперь пришел мой черед удивляться.

– Я действительно Джеральд Ляттери, – сказал я, – но мистер, а не сэр.

Он слегка смутился.

– Ай-ай-ай! Конечно! Как глупо с моей стороны!.. Здесь, – он оглянулся, – нет ли здесь такого местечка, где мы могли бы переговорить конфиденциально? – спросил он.

Я колебался лишь одно мгновение. Было совершенно очевидно, что этот джентльмен человек интеллигентный. Может быть, адвокат. Во всяком случае, он не собирался просить у меня денег или что-нибудь в этом роде. Мы были недалеко от «Быка», и я повел его туда, в гостиную. Он отказался от моего предложения выпить, и мы сели.

– Так в чем же дело, доктор Гоуби? – спросил я его.

Он замялся; было заметно, что он смущен. Затем он заговорил с таким видом, будто бросился в воду.

– Это связано с Тавией, сэр Джеральд… гм… мистер Ляттери. Мне представляется, что вы, вероятно, не отдаете себе отчета в том., гм… до какой степени создавшаяся ситуация… гм… чревата последствиями. Дело не только в моей личной ответственности, хотя, как вы понимаете, это меня тоже очень тревожит. Дело в результатах, которые даже нельзя предусмотреть. Она должна – действительно должна – вернуться прежде, чем произойдет какая-нибудь большая беда. Она должна вернуться, мистер Ляттери!

Я смотрел на него. В том, что он говорил серьезно, не приходилось сомневаться: он и в самом деле был очень расстроен.

– Но, доктор Гоуби… – начал я.

– Я понимаю, что это для вас значит, сэр, однако умоляю вас уговорите ее! Не только ради меня и ее семьи, но… но ради всех! Нужно соблюдать величайшую осторожность. Невозможно предвидеть последствия даже самого незначительного поступка. Порядок и гармонию необходимо сохранить. Если даже одно-единственное зернышко упадет не в должное место, никто не сможет сказать, что из этого выйдет! Поэтому я умоляю вас уговорить ее…

Я вынужден был прервать его. Я говорил мягко. О чем бы он там ни болтал, было ясно, что все это он принимает близко к сердцу.

– Одну минуточку, доктор Гоуби! Боюсь, что произошла ошибка. Я не имею ни малейшего представления… О чем вы говорите?

На его лице появилось тревожное выражение.

– Вы!.. – начал он и замолчал, думая о чем-то и хмурясь. – Вы хотите сказать, что еще не встретились с Тавией? – спросил он.

– Насколько мне известно, это именно так. Я никогда даже и не слыхал ни о ком по имени Тавия, – уверил я его.

У него перехватило дыхание. Мне стало жаль его, и я повторил свое предложение насчет выпивки, но он отрицательно покачал головой. Однако вскоре он несколько пришел в себя.

– Мне так неловко, – сказал он. – Действительно, произошла ошибка. Пожалуйста, примите мои извинения, мистер Ляттери! Вы, наверное, считаете, что я пьян? Мне трудно объяснить, Разрешите мне попросить вас забыть об этом. Совсем забыть! Пожалуйста!

Вскоре он ушел, и вид у него был очень печальный.

Он озадачил меня, но уже через два – три дня я выполнил его последнюю просьбу… Так по крайней мере мне казалось.

* * *

Впервые я увидел Тавию года два спустя. Конечно, я тогда не знал, что это была она.

Когда я вышел из «Быка», на Хай-стрит еще был народ. Я почувствовал, что кто-то на другой стороне улицы наблюдает за мной. Я поднял голову, и наши взгляды встретились. Глаза у нее были карие…

Она была высокая, стройная и красивая – не просто хорошенькая, а нечто большее. И я продолжал смотреть.

На ней была довольно обыкновенная шерстяная юбка и темно-зеленый джемпер. Туфли, однако, у нее были довольно странные, на низком каблуке, но какие-то замысловатые; они не подходили к остальной ее одежде. Что-то еще резало глаз, хотя в тот момент я не понял, что именно. Только потом я сообразил – прическа. Прическа ей очень шла, но была совершенно несовременной. Вы скажете, что волосы есть волосы и что существует бесконечное множество вариантов причесок. Но дело обстоит не так просто. Есть какой-то общий стиль времени, перекрывающий текущую моду. Посмотрите на любую фотографию, снятую тридцать лет назад… Ее волосы, как и туфли, не гармонировали со всем остальным.

Несколько мгновений она стояла, застыв, не улыбаясь. Затем, словно еще не совсем проснувшись, она шагнула вперед, чтобы перейти улицу. В этот момент пробили часы на базарной площади. Она бросила взгляд наверх; внезапно выражение тревоги появилось на ее лице. Она повернулась и бросилась бежать по тротуару, как Золушка, за последним автобусом.

Я сел в машину, раздумывая: за кого она меня приняла? Я был совершенно уверен, что никогда прежде ее не видел.

На следующий день бармен в «Быке», поставив передо мной кружку пива, сказал:

– Одна молодая женщина спрашивала о вас, мистер Ляттери. Она вас нашла? Я сказал ей, где вы живете.

Я покачал головой.

– Кто такая?

– Она не назвала себя, но… – И он описал мне ее – девушку с другой стороны улицы. Я кивнул.

– Я ее видел. Мне хотелось бы узнать, кто она, – сказал я.

– Ну, она-то вас знает! «Это мистер Ляттери был здесь некоторое время тому назад?»-спрашивает она. «Да, – говорю, – он». Она кивнула и задумалась. «Он ведь живет в Бегфорд-холле?» – говорит. «Нет, мисс, – говорю, – Бегфорд-холл принадлежит майору Флакену. Мистер Ляттери, – говорю, – живет в Четкомб-коттедже». Тогда она спрашивает меня, где это, и я ей говорю. Надеюсь, все в порядке? Мне она показалась очень милой барышней.

Я успокоил его:

– Она где угодно могла узнать мой адрес. Но странно, что она спросила о Бегфорд-холле – это именно тот дом, который мне бы хотелось иметь, если б у меня когда-нибудь завелись деньги.

– Тогда, мистер Ляттери, вам надо поторопиться разбогатеть, потому что старый майор уже доживает свое, – сказал бармен.

Все это ни к чему не привело. Для чего эта девушка хотела узнать мой адрес, я не знал, во всяком случае за этим ничего не последовало, и вся эта история вылетела у меня из головы.

Примерно месяц спустя я снова увидел ее. У меня появилась привычка ездить верхом раз или два в неделю. Мы ездили с одной девушкой, по имени Марджори Креншо. А потом я отвозил ее домой в машине. Ехать нужно было по узкому шоссе, между насыпями, где едва-едва могли разойтись две машины.

Однажды, миновав крутой поворот, я должен был затормозить и прижаться к обочине – встречная машина, объехав пешехода, шла посередине шоссе; она чуть не зацепила меня. Тут я посмотрел на пешехода и увидел, что это была та самая девушка. В то же мгновенье и она узнала меня и встрепенулась. Я увидел, как она заколебалась, а потом, видимо, решилась заговорить со мной и пошла к машине. Но тут она заметила Марджори, сидящую рядом со мной. И, очень неискусно изобразив, что и не собиралась подходить к нам, пошла в сторону. Я включил скорость.

– Кто это? – спросила Марджори голосом, пронзительным от природы, и тоном, по ее представлению, вероятно, проницательным.

Я сказал, что не знаю.

– Но зато она-то вас знает, – сказала Марджори, не поверив мне.

Меня раздражал ее тон. В любом случае ее это не касалось. Я не ответил.

Она не хотела оставить эту тему.

– Мне кажется, что я ее прежде не видела в наших краях, – сказала она спустя некоторое время.

– Может быть, она здесь отдыхает. Я не знаю ее, – сказал я. – Здесь много отдыхающих.

– Не очень-то убедительно это звучит, если еще учесть, как она на вас смотрела.

– Мне не нравится, когда меня считают или называют лжецом, – сказал я.

– О, мне казалось, что я задала вам самый обычный вопрос. Конечно, если я сказала вам что-нибудь неприятное…

– Мне также не нравится, когда делают намеки. Может быть, вы предпочитаете пройти пешком оставшуюся часть пути? Здесь уже недалеко.

– Понятно. Простите, что я вам помешала. Жаль, что здесь слишком узко и вы не сможете развернуть машину, – сказала она. – Прощайте, мистер Ляттери.

Оказалось, что развернуть машину все же можно, если воспользоваться въездом в какую-то усадьбу, но я так и не увидел девушку, когда вернулся на то место. Марджори возбудила у меня интерес к ней, и я надеялся, что догоню ее. Кроме того, хотя я не имел ни малейшего представления о ней, я испытывал к ней чувство благодарности. С вами, наверное, это тоже бывало – вы вдруг ощущаете облегчение, хотя раньше не подозревали, что вам тяжело…

* * *

Наша третья встреча была совершенно иной.

Мой коттедж стоит в узкой долине, поросшей лесом. Он расположен в стороне от других четырех или пяти коттеджей, в самом дальнем конце лощины. Покрытые вереском холмы круто поднимаются с обеих сторон. Несколько узеньких полосок пастбищного луга подходят к самым берегам реки. Рощицы, сохранившиеся от прежних лесов, отделяют луга от вереска.

Именно в ближайшей из рощиц однажды днем, когда я разглядывал свой огород, раздумывая, не пора ли показаться росткам бобов, я услышал треск хрустящих под ногами веток. Мне понадобился лишь один взгляд, чтобы выяснить, в чем дело. Ее выдали светлые волосы. Какое-то мгновенье мы смотрели друг на друга, как и в прошлый раз.

– Гм… Здравствуйте, – сказал я.

Она ответила не сразу, продолжая смотреть на меня. Потом спросила:

– Здесь есть еще кто-нибудь?

Я посмотрел вдоль дороги, а затем на вершину противоположного холма.

– Никого не вижу, – сказал я.

Девушка развела руками кусты и осторожно вышла, оглядываясь по сторонам. Она была одета точно так же, как в первый раз, если не считать того, что волосы были растрепаны ветками деревьев. На голой земле ее туфли выглядели еще более необычными. Она, казалось, немного успокоилась и подошла ближе.

– Я… – начала она.

Сверху раздался мужской голос. Ему ответил другой. Девушка замерла.

– Они идут! Спрячьте меня где-нибудь, побыстрее, пожалуйста! – в испуге сказала она.

– Гм… – начал я.

– Быстрее, быстрее! Они идут, – торопила она меня.

Она выглядела очень встревоженной.

– Пойдемте-ка в дом, – сказал я и повел ее к коттеджу.

Она быстро пошла вслед за мной, и, когда я закрыл дверь, она задвинула щеколду.

– Не дайте им схватить меня. Пожалуйста! – умоляла она.

– Послушайте, в чем дело? Кто это «они»? – спросил я.

Она не ответила. Ее взгляд остановился на телефонном аппарате.

– Вызовите полицию, – сказала она. – Быстро вызовите полицию!

Я не знал, что предпринимать.

– Разве у вас нет полиции? – спросила она.

– Конечно, у нас есть полиция, но…

– Тогда, пожалуйста, вызовите ее.

– Но послушайте… – начал я.

Она стиснула руки.

– Вы должны вызвать, пожалуйста! Побыстрее!

Она выглядела очень обеспокоенной.

– Хорошо, я вызову полицию. Но давать им объяснения будете вы, – сказал я, беря трубку.

Я привык к темпам работы связи в этих сельских краях и терпеливо ждал. А девушка не привыкла. Она стояла, сплетая и расплетая пальцы рук. Наконец меня соединили.

– Алло, – сказал я, – это Плайтонский полицейский участок?

– Плайтонская полиция, – донесся ответный голос. И в это время на посыпанной гравием дорожке послышались шаги; затем последовал громкий стук в дверь. Я передал трубку девушке и пошел к двери.

– Не впускайте их, – сказала она и перенесла свое внимание на телефон.

Я колебался. Снова послышался властный стук в дверь. Нельзя же просто стоять у двери и не впускать людей! А кроме того, привести к себе в дом молодую девушку, запереться и никого не впускать?!.

Когда стук раздался в третий раз, я открыл дверь.

Вид человека, стоявшего на крыльце, поразил меня. Не лицо его, нет. Вполне нормальное лицо человека лет двадцати пяти. Его одежда… Я не был подготовлен к тому, чтобы вдруг увидеть нечто вроде облегающего трико для катания на коньках, поверх которого надет широкий жакет, доходящий до середины бедер и застегивающийся на стеклянные пуговицы, – наряд странный, во всяком случае в Дартмуре, в начале летнего сезона. Однако я сумел взять себя в руки настолько, чтобы спросить, что ему понадобилось. Он не обратил на это никакого внимания и продолжал стоять, глядя через мое плечо на девушку.

– Тавия, – сказал он, – иди сюда!

Она, не переставая, что-то быстро говорила по телефону. Человек сделал шаг вперед.

– Спокойней, – сказал я. – Во-первых, мне бы хотелось узнать, что здесь происходит.

Он посмотрел прямо на меня.

– Вам не понять, – сказал он и поднял руку, чтобы оттолкнуть меня.

Я всегда знал, что очень не люблю людей, которые говорят мне, что я чего-нибудь не понимаю, и которые хотят столкнуть меня с порога моего собственного дома. Я провел хороший аперкот в солнечное сплетение, а когда человек сложился пополам, я спустил его со ступенек и захлопнул дверь.

– Они едут, – произнес голос девушки позади меня. – Полиция едет.

– Если б вы хоть рассказали мне, – начал я, но она подняла руку.

– Осторожней! – крикнула она.

Я обернулся. За окном стоял еще один человек, одетый так же, как и тот, который еще с хрипом ловил ртом воздух возле крыльца. Я снял со стены свое двенадцатидюймовое ружье, достал из ящика стола несколько патронов и набил магазин. Затем я шагнул к двери.

– Откройте дверь и спрячьтесь за нее, – сказал я ей.

Она послушалась, но на ее лице было написано сомнение.

Второй мужчина наклонился над первым. По дорожке к дому шел третий. Они увидели ружье. Произошла немая сцена.

– Эй, вы там, – сказал я, – либо быстренько убирайтесь, либо вам придется поспорить с полицией. Что вы выбираете?

– Но вы не понимаете!.. Чрезвычайно важно, – начал один из них.

– Хорошо. Тогда можете остаться и объяснить полиции, насколько это важно, – сказал я и сделал знак девушке, чтобы она снова закрыла дверь.

Мы смотрели через окно, как двое мужчин поднимали задыхающегося третьего…

* * *

Полицейские были не особенно милы. Они нехотя записали, как выглядели эти люди, и довольно холодно распрощались с нами.

Девушка рассказала полицейским так мало, как только могла, – просто, что ее преследовали трое странно одетых мужчин и что она обратилась ко мне за помощью. Девушка ответила отказом на предложение отвезти ее в Плайтон в полицейской машине, так что она все еще была здесь.

– Ну, а теперь, – предложил я, – вы, вероятно, объясните мне, что в конце концов происходит?

Она сидела молча, устремив на меня свой пристальный, прямой взгляд, в котором был оттенок… Печали? Разочарования?.. Во всяком случае, какой-то неудовлетворенности. Я подумал, что она заплачет, но она сказала тихим голосом:

– Я прочла ваше письмо… И теперь… Я сожгла свои корабли.

В смущении пошарив по карманам, я нашел сигареты и закурил.

– Вы… гм… прочли мое письмо, и теперь вы… гм… сожгли корабли? – повторил я.

– Да, – сказала она. Она отвела взгляд и начала рассматривать комнату, ничего в ней не видя.

– А вы даже не узнаете меня! – сказала она.

После этого полились слезы.

Несколько мгновений я сидел в полной растерянности. Потом я решил, пока она выплачется, пойти в кухню и поставить чайник. Мои родственницы всегда рассматривали чай как панацею от всех бед, так что я взял чайник и чашки и вернулся в комнату.

Она уже пришла в себя и сидела, уставившись на незажженный камин. Я поднес спичку. Она наблюдала, как разгорались Дрова, с видом ребенка, который только что получил подарок.

– Прелестно, – сказала она, как будто огонь в камине был какой-то диковиной. Она снова оглядела комнату. – Прелестно, – повторила она.

– Не разольете ли вы чай? – предложил я, но она покачала головой и наблюдала за тем, как это делаю я.

– Чай! – сказала она. – У камина!

Это было совершенной истиной, но не было ничем примечательным.

– По-моему, настало время нам познакомиться, – предложил я. – Меня зовут Джеральд Ляттери.

– Конечно, – сказала она, кивая головой. На мой взгляд, это был не совсем подходящий ответ, но она продолжила: – Я Октавия Ляттери, обычно меня зовут Тавия.

– Тавия? – что-то смутно мелькнуло в моей памяти. – Мы с вами родственники? – спросил я.

– Да… очень дальние, – сказала она, странно посмотрев на меня. – Ох, – добавила она, – как это трудно!

Вид у нее стал такой, будто она вот-вот снова заплачет.

– Тавия?.. – повторил я, пытаясь вспомнить. И тут мне вдруг представился смущенный пожилой джентльмен. – Конечно же! Как его звали? Доктор… доктор Боги или что-то в этом роде…

Она внезапно замерла.

– Не доктор ли Гоуби? – спросила она.

– Вот-вот, правильно! Он меня спрашивал о Тавии. Это о вас?

– Его здесь нет? – спросила она, оглядываясь, будто он мог спрятаться в углу.

Я сказал, что с тех пор прошло года два. Она успокоилась.

– Глупый старый дядя Дональд! Как это на него похоже! И вы, конечно, ничего не поняли?

– И сейчас понимаю не больше, – заметил я, – хотя могу поверить, что даже дядя способен разволноваться, потеряв вас.

– Да. Боюсь, что он очень расстроится, – сказала она.

– Расстраивался! – поправил я. – Это было два года назад.

– Ах да, конечно! Вы все еще не поняли?

– Послушайте, – сказал я ей. – Один за другим люди говорят мне, что я чего-то не поиимаю. Это я уже знаю. Это единственное, что я действительно понял.

– Да, пожалуй, мне лучше все объяснить. С чего же мне начать?

Я дал ей подумать, не отвлекая ее. Наконец она сказала:

– Вы верите в предопределение?

– Нет.

– Ах да! Хотя в конце концов это не совсем так… Скорее своего рода влечение. Видите ли, я с детства считала, что ваш век – самый интересный и замечательный. А потом еще – в этом веке жил единственный в нашей семье знаменитый человек. Вот я и считала этот век чудесным. Вы бы, наверное, назвали его романтичным.

– Зависит от того, что вы имеете в виду – ваше увлечение или сам век… – начал я, но она не обратила внимания на мои слова.

– Я, бывало, представляла себе колоссальный флот маленьких, смешных летательных аппаратов во время периода войн и думала о том, как они похожи на Давида, идущего против Голиафа, такие маленькие и такие храбрые. А потом еще эти большие неуклюжие корабли, медленно барахтающиеся в воде, но в конце концов добирающиеся до порта. И никто не нервничал, что они такие медленные! А эти странные черно-белые фильмы! И лошади на улицах. И трясущиеся двигатели внутреннего сгорания. А уголь в топках! И волнующие бомбежки, и паровозы, бегущие по рельсам, и телефоны с проводами, и… О, много, много еще разных вещей! А чем тогда можно было заниматься? Представьте себе, что вы приходите на премьеру новой пьесы Бернарда Шоу или Ноэля Коуарда, в настоящий театр! Или достаете совершенно новую поэму Эллиота в день ее выхода в свет! Или видите, как королева проезжает по улице, чтобы открыть заседание парламента. Замечательное, волнующее время!

– Что ж, приятно слышать, что кому-то оно нравится, – сказал я. – Мое собственное мнение о нашем веке несколько…

– Ах, этого следовало ожидать! Вы не представляете себе все это в перспективе и поэтому не можете оценить. Вам было бы полезно пожить некоторое время в нашем веке, увидеть, как все плоско, серо и однообразно… Так смертельно скучно!

Я немного замялся.

– Я не совсем… гм… жить в вашем… в чем?

– Веке, конечно. В двадцать втором. Ах, да, вы же не знаете! Глупо с моей стороны.

Я сосредоточился на разливании чая – по второй чашке.

– Ох, я знала, что это будет трудно, – заметила она. – Вам тоже трудно?

Я сказал, что трудно. Она продолжала упрямо:

– Так вот, видите ли, испытывая те чувства, о которых я вам рассказала, я решила заняться историей. Понимаете, я в самом деле могла примысливать себя к некоторым периодам истории. А потом я получила ваше письмо в свой день рождения, и это было причиной, почему я избрала середину двадцатого века темой своей дипломной работы. И, конечно же, это повлияло на мое решение заниматься в аспирантуре.

– И всему этому причиной мое письмо?

– Ну, это же был единственный способ, не правда ли? То есть я хочу сказать, что ведь другого-то пути не было, чтобы находиться вблизи исторической машины, кроме как работая в исторической лаборатории, не так ли? И даже тогда мне вряд ли разрешили бы пользоваться ею самостоятельно, если бы это не была лаборатория дяди Дональда.

– Историческая машина? – сказал я, цепляясь за соломинку во всем этом хаосе. – Что такое историческая машина?

Она была озадачена.

– Это… Это историческая машина. При помощи которой изучают историю.

– Неясно, – сказал я. – Вы бы с таким же успехом могли бы мне сказать, что при ее помощи делают историю.

– О нет, это строго запрещено! Это очень, очень серьезное нарушение закона!

– Вот как!.. – Я решил попробовать еще раз. – Так относительно этого письма…

– Я сказала о нем, только чтобы объяснить вам все. Но вы, конечно, его еще не написали, так что я подозреваю, что вам все это кажется весьма запутанным.

– Запутанным – не совсем то слово. Нельзя ли ухватиться за что-нибудь поконкретней? Например, письмо, которое, как предполагается, я написал, хотя еще и не написал. О чем оно?

Она внимательно посмотрела на меня и отвернулась. Совершенно неожиданно румянец залил ее лицо. Она заставила себя снова посмотреть на меня. Я увидел, как ее глаза заблестели. Вдруг она закрыла лицо руками.

– Нет, вы не любите меня, вы не любите меня! – простонала она. – Зачем я только пришла? Лучше бы я умерла!..

* * *

– Мне кажется, что она… фыркнула на меня, – сказала Тавия.

– Теперь она ушла и унесла с собой мое доброе имя, – сказал я. – Чудесная женщина наша миссис Тумз, но полна предрассудков. Она, вероятно, откажется от работы.

– Из-за того, что я здесь? Как глупо!

– У вас, вероятно, другие нормы морали.

– Но куда же мне было деваться? У меня всего несколько ваших шиллингов и ни одного знакомого.

– Вряд ли миссис Тумз все это известно.

– Но мы же не… то есть я хочу сказать, что мы не…

– Ночь и двое, – сказал я ей. – Этого вполне достаточно для наших условностей. По правде говоря, достаточно даже только числа два. Два. И можно предположить все что угодно.

– Ах да, конечно, я вспомнила! Тогда, то есть теперь, не было испытательного срока. У вас довольно строго придерживаются системы «как повезет».

– Это можно сказать и другими словами, но в общем… конечно, внешне, во всяком случае, так оно и есть.

– Они довольно грубые, эти старинные обычаи, особенно когда с ними сталкиваешься на близком расстоянии, но очень интересные, – заметила она. Ее внимательный взгляд остановился на мне. – Вы… – начала она.

– Вы обещали, – напомнил я ей, – дать мне более понятное объяснение всему происходящему, чем это вам удалось вчера.

– Вы мне не поверили.

– Сначала у меня захватило дыхание, – признался я. – Но с тех пор вы представили мне немало доказательств. Никто бы не смог разыгрывать такую шутку так долго.

Она нахмурилась.

– Это не очень-то любезно с вашей стороны. Я очень тщательно изучила середину двадцатого века. Это ведь моя тема.

– Да, вы об этом говорили, но это ничего не доказывает. Все историки специализируются по какому-нибудь периоду, но из этого еще не следует, что они в них внезапно появляются.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Конечно, появляются… дипломированные историки. А иначе как же они смогут проводить тщательные, подробные исследования?

– У вас слишком часто встречается «конечно», – сказал я ей. – Предлагаю начать сначала. Так вот, это мое письмо… Нет, пропустим письмо, – сказал я поспешно, увидев выражение ее лица. – Так вот, вы начали работать в лаборатории своего дядюшки, где находится нечто называемое исторической машиной. Что это такое? Особый вид магнитофона?

– Да что вы! Нет! Это вроде шкафа, в него входишь и отправляешься в разные времена и места.

– О! – сказал я. – Вы, значит, можете войти в него в две тысячи сто каком-нибудь году и выйти из него в тысяча девятьсот каком-нибудь?

– Или в любом другом прошедшем времени, – кивнула она. – Но, конечно, не всем разрешается это делать. Для этого нужно пройти курс обучения и получить специальный диплом. В Англии есть всего шесть официально действующих исторических машин, а во всем мире примерно сто, и в отношении их существуют большие строгости.

Когда первые машины были созданы, не все понимали, какой вред они могут принести. Но через некоторое время историки, сверяя личные впечатления от поездок в прошедшие времена с существующими письменными источниками по данному периоду, обнаружили много странного. Например, выяснилось, что в Александрии еще до рождества Христова демонстрировали простейшую паровую турбину. А при осаде Сиракуз использовалось нечто вроде напалма. Задумались, почему Леонардо да Винчи рисовал парашюты, когда еще не было воздушных кораблей, с которых можно было бы прыгать. Эрик Красный открыл Америку – негласно – задолго до того, как туда отправился Колумб; Наполеон говорил о подводных лодках… ну, и много разных других подозрительных фактов. Так что стало ясно, что некоторые люди были очень небрежны, пользуясь машиной, и вызвали хроноклазмы.

– Вызвали что?

– Хроноклазмы. Это когда что-нибудь происходит не в то время, когда оно должно произойти. Кто-нибудь проявил небрежность, говорил о чем-нибудь, о чем нельзя было говорить. Так вот, большинство из этих событий не причинило вреда, насколько мы можем судить, хотя вполне возможно, что естественный ход истории был несколько изменен, а потом люди писали очень мудрые исследования, чтобы объяснить, почему это произошло. Но все понимали, что результаты небрежностей могут быть очень опасны. Предположим, что кто-нибудь, не подумав, внушил бы Наполеону, в дополнение к идеям о подводной лодке, мысль о двигателе внутреннего сгорания. Трудно сказать, что произошло бы… Так что было принято решение немедленно прекратить всякое вольное и невольное вмешательство в дела прошедшего времени и на пользование всеми историческими машинами был наложен запрет, кроме тех, которым Совет Историков разрешил функционировать.

– Одну минутку! – сказал я. – Если что-либо свершилось, оно совершено. Я хочу сказать, что, например, вот я здесь и я не могу теперь не быть здесь, даже если кто-нибудь отправится в прошлое время и убьет моего дедушку в младенческом возрасте.

– Но ведь вас не было бы здесь, если бы это произошло, правда? Да, ошибочность мнения, что прошлого не изменишь, не имела никакого значения, пока не было способов это прошлое изменять. Но когда такие способы появились и ошибочность такой точки зрения была обнаружена, потребовалась величайшая осторожность. Вот о чем приходится беспокоиться историку! Другое дело – как это все происходит. Ну, это объясняют специалисты по высшей математике. Теперь же прежде, чем получить разрешение работать на исторической машине, надо закончить специальные курсы, пройти испытания, проверку, получить допуск, принять на себя торжественные обязательства, а потом еще пройти испытательный срок – несколько лет. Только тогда вас допустят к самостоятельной работе, тогда вы можете самостоятельно посещать и наблюдать какой-либо период истории. И это все, что вам разрешается, – наблюдать. Правило очень, очень строгое.