Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 24"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Кир Булычев,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Еремей Парнов,Роман Подольный,Дмитрий Биленкин,Владимир Гаков,Евгений Брандис,Галина Панизовская,Геннадий Прашкевич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

РОБЕРТ СИЛВЕРБЕРГ
Конец света

Ник и Джейн были очень рады, что съездили посмотреть конец света, потому что об этом можно было рассказать на вечере у Майна и Раби. Приятно прийти в гости и рассказать что-нибудь особенное. Майк и Раби устраивали прекрасные вечеринки. Их дом – один из лучших в округе, дом для всех сезонов, всех настроений… столько свободы… камин в гостиной…

Ник и Джейн подождали, пока не собралось достаточно гостей. Тогда Джейн толкнула Ника, и Ник весело сказал:

– Эй, вы знаете, что мы делали на той неделе? Мы ездили смотреть конец света!

– Конец света? – спросил Генри.

– Поехали смотреть? – удивилась жена Генри, Цинция.

– Как вам удалось? – спросила Паула.

– Этим с марта занимается «Американ экспресс», – сказал ей Стэн.

– Да, – быстро сказал Ник. – Вас сажают в машину, похожую на маленькую подводную лодку, с массой приборов и рычажков за прозрачной перегородкой, чтобы вы ничего не трогали, и засылают в будущее. Заплатить можно обычными кредитными карточками.

– Вероятно, очень дорого, – сказала Марсиа.

– Цены быстро снижаются, – ответила Джейн. – В прошлом году такую поездку могли позволить себе лишь миллионеры.

– Что вы видели? – спросил Генри.

– Сперва один серый туман, – сказал Ник. – И что-то вспыхивает. – Все смотрели на него. Он наслаждался вниманием. У Джейн было восхищенное любящее выражение. – Затем туман рассеялся, голос по динамику объявил, что мы достигли конца времени, когда жизнь на Земле стала невозможной. А мы сидели а подводной лодке и, смотрели. На берег, пустынный берег. И вода такого забавного серого цвета, с розовым оттенком. Взошло солнце. Красное, как иногда бывает на восходе; только оно оставалось таким и в полдень и казалось бугристым и распухшим по краям. Как некоторые из нас, ха-ха. Бугристое и распухшее. И холодный ветер, дующий по берегу.

– Откуда вы знали, сидя в лодке, что дует холодный ветер? – спросила Цинция.

Джейн бросила на нее яростный взгляд. Ник сказал:

– Мы видели, как поднимается песок. И чувствовалось, что холодно. Серый океан. Как зимой.

– Расскажи им о крабе, – подсказала Джейн.

– Да, и краб. Последняя форма жизни на Земле. Конечно, это был не настоящий краб, знаете, что-то двух футов шириной и высотой в фут, с блестящей зеленой броней и, наверно, с дюжиной ног, и еще какие-то усики, и оно медленно двигалось перед нами слева направо. Целый день оно ползло по песку. А к ночи умерло. Его усики упали, и оно перестало двигаться. Начался прилив и унес его. Солнце село. Луны не было. Звезды были не на своих местах. По динамику сказали, что мы только что видели смерть последнего существа на Земле.

– Как жутко! – вскрикнула Паула.

– Вы там долго пробыли? – спросила Раби.

– Три часа, – сказала Джейн. – Там можно провести хоть неделю, если доплатить, но вернут вас все равно через три часа после отбытия.

Майк предложил Нику сигарету с марихуаной.

– Это грандиозно, – сказал он. – Съездить на конец света! Эй, Раби, надо поговорить с нашим агентом по путешествиям.

Ник глубоко затянулся и передал сигарету Джейн. Он был доволен собой. Его рассказ явно произвел впечатление. Раздутое красное солнце, краб… Поездка обошлась дороже, чем месяц в Японии, но она стоила своих денег. Он и Джейн были первыми в округе. Это очень важно. Паула смотрела на него с восхищением. Ник знал, что она видит его сейчас в другом свете. Возможно, они встретятся во вторник в мотеле. В прошлом месяце она отказалась, но теперь другое дело. Цинция держалась за руки со Стэном. Генри и Майк расположились у ног Джейн. В комнату вошел двенадцатилетний сын Майка и Раби. Он сказал:

– Только что передавали новости. Радиоактивные мутантные амебы из-за утечки на государственной исследовательской станции попали в озеро Мичиган Они заражены тканерастворяющим вирусом, и в семи штатах впредь до особого уведомления необходимо кипятить воду.

Майк нахмурился и сказал:

– Тебе пора спать, Тимми.

Мальчик вышел. Раздался звонок. Раби пошла открывать и вернулась с Эдди и Фрэн.

Паула сказала:

– Ник и Джейн ездили смотреть конец света. Они только что рассказывали нам об этом.

– Как, – сказал Эдди, – мы тоже ездили, в среду вечером.

Ник пал духом. Джейн закусила губу и тихо спросила Цинцию, почему Фрэн всегда носит такие яркие платья.

Раби сказала:

– Вы видели всю историю? И краба, и все?

– Краба? – сказал Эдди. – Какого краба? Мы не видели никакого краба.

– Он, наверное, умер раньше, – сказала Паула. – Когда там были Ник и Джейн.

– Вы давно ездили? – спросил Эдди у Ника.

– В воскресенье днем. Мы, пожалуй, были первыми.

– Отличная штука, правда? – сказал Эдди. – Хотя немного мрачновато. Как последняя гора скрывается в море.

– Мы видели совсем другое, – сказала Джейн.

Майк спросил:

– А как это происходило у вас?

Эдди обнял сзади Цинцию.

– Они поместили нас в маленькую капсулу с приборами и…

– Это мы уже знаем, – сказала Паула. – Что вы видели?

– Конец света, – ответил Эдди. – Когда все поглощает вода. Солнце и луна были на небе в одно время.

– Мы не видели луны, – заметила Джейн. – Ее там вовсе не было.

– Она была на одной стороне неба, а солнце – на другой, – продолжал Эдди. – Луна была ближе, чем обычно. Забавного цвета, почти бронзовая. И везде один океан. Только в одном месте кусочек земли – эта гора. Гид сказал нам, что это вершина Эвереста. Представляете, плыть в крошечной лодке у вершины Эвереста! Может быть, футов десять возвышалось. А вода все прибывает. Выше, выше, выше. И над вершиной – хлюп. Не осталось никакой земли.

– Как странно, – сказала Джейн. – Мы тоже видели океан, но был берег, и песок, и медленно ползущий краб, и солнце – вы видели красное солнце?

– Оно было бледно-зеленым, – сказала Фрэн.

– Вы говорите о конце света? – спросил Том. Он и Гарриет стояли у двери и снимали пальто. Их, вероятно, впустил сын Майка. Том передал свое пальто Раби и сказал:

– О, что за зрелище!

– Так вы тоже ездили? – неприязненно спросила Джейн.

– Две недели назад, – сказал Том. – Позвонил агент по путешествиям и сказал: «Знаете, что мы предлагаем сейчас? Конец распроклятого света!» И мы поехали прямо к ним, в субботу или в пятницу? – в общем, в тот день, во время волнений, когда сожгли Сен-Луис.

– В субботу, – сказала Цинция. – Помню, я возвращалась домой, когда по радио сообщили, что они применяют ядерное…

– Да, в субботу, – сказал Том. – И вот мы пришли, и они отправили нас.

– Вы видели берег с крабами или мир, затопленный водой? – спросила Стэн.

– Ни то, ни другое. Везде лед. Ни гор, ни океанов. Мы облетели весь мир, и он был как сплошной снежный ком. Мы держали фары включенными, потому что солнца не было.

– Я уверена, что видела солнце, – вставила Гарриет. – Как потухший уголек в небе. Но гид сказал, что его нельзя больше увидеть.

– Как получается, что все видят разное? – спросил Генри. – Ведь конец света должен быть только один.

– А это не надувательство? – спросил Стэн.

Все обернулись. Лицо Ника покраснело. У Фрэн было такое выражение, что Эдди выпустил Цинцию и погладил Фрэн по плечу.

– Я не утверждаю, – неуверенно стал он оправдываться. – Просто предположил.

– Мне все показалось вполне реальным, – сказал Том. – Выгоревшее солнце. И Земля – ледяной шар. Конец распроклятого света.

Зазвонил телефон, Раби пошла отвечать. Ник предложил Пауле поужинать вместе во вторник. Она согласилась.

– Встретимся в мотеле, – сказал он, и она улыбнулась. Эдди снова обхаживал Цинцию. Генри неважно выглядел и с трудом боролся со сном. Пришли Фил и Изабель. Услышав разговор Тома и Фрэн о конце света, Изабель сказала, что они с Филом ездили туда позавчера.

– Черт побери! – сказал Том. – Ну и как ваша поездка?

В комнату вернулась Раби.

– Звонила сестра из Фресно. У них все в порядке. Землетрясение Фресно не затронуло.

– Землетрясение? – повторила Паула.

– В Калифорнии, – объяснил ей Майк. – Сегодня днем. Ты не слышала? Разрушен Лос-Анджелес и почти все побережье до Монтерея. Полагают, что оно произошло из-за подземных испытаний новой бомбы в Мохавской пустыне.

– Калифорния всегда страдает от ужасных бедствий, – сказала Марсиа.

– Хорошо еще, что эти амебы не распространились на запад, – заметил Ник. – Каково сейчас было бы в Л.А.!

– Еще дойдут, – сказал Том. – Два к одному, что они размножаются переносимыми по ветру спорами.

– Как брюшной тиф в прошлом ноябре, – сказала Джейн.

– Сыпной тиф, – поправил Ник.

– Я рассказывала Тому и Фрэн, – сказал Фил, – какой мы видели конец света. Солнце превратилось в новую. Они все очень хорошо продумали. Я имею в виду, нельзя же просто сидеть, ждать и испытывать это – жара, радиация и прочее. Сперва они привозят вас в момент за два часа до взрыва, ясно? Уж не знаю, сколько триллиардов лет пройдет, но очень, очень долго, потому что деревья совершенно другие, с ветками, как веревки, и синими листьями, и еще какие-то прыгающие одноногие твари…

– О, я не верю, – протянула Цинция.

Фил не обратил на нее внимания.

– Мы не видели и следа людей, ни домов, ни телефонных столбов, ничего. Я думаю, мы вымерли задолго до тех пор. В общем, они дали нам некоторое время смотреть на это. Не выходя из нашей машины, разумеется, потому что, как они сказали, атмосфера отравлена. Солнце стало постепенно разбухать. Мы заволновались, да, Изи? А что если они просчитались? Такие путешествия – дело новое… Солнце становилось все больше и больше, а потом эдакая штука вроде руки вытянулась у него слева, большая огненная рука, тянущаяся через пространство, все ближе и ближе. Мы смотрели сквозь закопченные стеклышки, как во время затмения. Нам дали две минуты, и мы уже почувствовали жару. А потом мы прыгнули на пару лет вперед. Солнце опять было шаром, только маленьким, такое маленькое белое солнце вместо привычного большого желтого. А Земля обуглилась.

– Один пепел, – с чувством произнесла Изабель.

– Как Детройт после столкновения профсоюзов с Фордом, – сказал Фил, только хуже, гораздо хуже. Расплавились целые горы, испарились океаны. Все превратилось в пепел. – Он содрогнулся и взял у Майка сигарету. Изабель плакала.

– Те, с одной ногой, – сказала Изабель. – Они же все сгорели. – Она всхлипнула. Стэн стал ее успокаивать.

– Интересно, все видят разные картины? Замерзание. Или этот океан. Или взрыв солнца.

– Я убежден, что каждый из нас по-настоящему пережил конец света в далеком будущем, – сказал Ник. Он чувствовал; что должен как-то восстановить свое положение. Так хорошо было до прихода остальных! – Конец света не обязательно один, и они посылают нас смотреть разные катастрофы. Я не на миг не сомневался, что вижу подлинные события.

– Надо и нам съездить, – сказала Раби Майку. – Давай позвоним им в понедельник и договоримся.

– В понедельник похороны президента, – указал Том. – Агентство будет закрыто.

– Убийцу еще не поймали? – спросила фрэн.

– В четырехчасовом выпуске об этом ничего не говорили, – сказал Стэн. Думаю, что он сумеет скрыться, как и предыдущий.

– Понять не могу, почему люди хотят стать президентами, – произнес Фил.

Майк поставил музыку. Ник танцевал с Паулой. Эдди танцевал с Цинцией. Генри дремал. Дэйв, муж Паулы, был не в себе из-за недавнего проигрыша и попросил Изабель посидеть с ним. Том танцевал с Гарриет, хотя они были женаты. Она только вышла из больницы после трансплантации, и он был к ней чрезвычайно внимателен. Майк танцевал с Фрэн. Фил танцевал с Джейн. Стэн танцевал с Марсией. Раби вклинилась между Эдди и Цинцией. Потом Том танцевал с Джейн, а Фил – с Паулой. Проснулась и вышла младшая девочка Майка и Раби. Майк снова уложил ее спать. Издалека донесся приглушенный взрыв. Ник снова танцевал с Паулой, но, не желая наскучить ей до вторника, извинился и отошел к Дэйву. Раби спросила Майка:

– Ты позвонишь агенту после похорон?

Майк согласился, но Том сказал, что кто-нибудь застрелит нового президента и будут снова похороны. Эти похороны уменьшают общий национальный продукт, заметил Стэн, потому что постоянно все закрыто. Цинция растолкала Генри и потребовала, чтобы он свозил ее посмотреть конец света. Генри был смущен. Его фабрику взорвали во время мирной демонстрации, и он оказался в тяжелом финансовом положении.

– Луи и Жанет тоже должны были прийти, – сказала Раби Пауле, – но вернулся их младший сын из Техаса с новой формой холеры.

Фил сказал:

– А одна пара видела, как разлетелась Луна. Она слишком близко подошла к Земле и разорвалась на куски. Один кусок чуть не разбил их машину.

– Мне бы это не понравилось, – сказала Марсиа.

– У нас было чудесное путешествие, – сказала Джейн. – Никаких ужасов. Просто большое красное солнце прилив и краб, ползущий по берегу. Мы оба были глубоко тронуты.

– Наука буквально творит чудеса в наши дни, – сказала Фрэн.

Майк и Раби решили съездить на конец света сразу после похорон, Цинция слишком много выпила и нехорошо себя почувствовала. Фил, Том и Дэйв обсуждали состояние рынка. Гарриет рассказывала Нику о своей операции. Из – Иэльабель флиртовала с Майком. В полночь кто-то включил радио. Еще раз напомнили о необходимости кипятить воду в пораженных штатах. Вдова президенте посетила вдову предыдущего президента, чтобы обсудить детали похорон. Затем передали интервью с управляющим компанией путешествий во времени, «Дела идут превосходно, – сказал тот. – Наше предприятие даст толчок развитию всей национальной индустрии. Естественно, что зрелища типа конца света пользуются колоссальной популярностью в такие времена, как наши». Корреспондент спросил: «Что вы имеете в виду – такие времена, как наши?» Но когда тот стал отвечать, его прервали рекламой. Майк выключил радио. Ник обнаружил, что чувствует себя чрезвычайно подавленным. Он решил, что это от того, что многие его приятели совершили поездку, а они с Джейн думали, что будут единственными. Он сидел рядом с Марсией и пытался описать ей, как полз краб, но Марсиа только хихикала. Ник и Джейн ушли совсем рано и сразу легли спать, не занимаясь любовью. На следующее утро из-за забастовки не доставили воскресных газет, а по радио передали, что уничтожить мутантных амеб оказалось труднее, чем предполагалось ранее. Они распространились в соседние озера, и всем в этом районе надо кипятить воду. Ник и Джейн обсудили планы на следующий отпуск.

– А не съездить ли нам снова посмотреть конец света? – предложила Джейн, и Ник долго смеялся.

Перевод с английского В. БАКАНОВА

ПУБЛИЦИСТИКА

ЕВГЕНИЙ БРАНДИС
Миллиарды граней будущего

Иван Ефремов о научной фантастике

Появление «Туманности Андромеды» (1957), симптоматично совпавшее с началом космической эры – запуском первого искусственного спутника, – обозначило новый рубеж и в истории советской научной фантастики. Роман, принесший Ефремову мировое признание, издавался 79 раз на 39 языках народов СССР и зарубежных стран. Всего же его художественные произведения до конца 1977 года выходили 342 раза на 45 языках [9]9
  По сведениям, предоставленным библиографом А. Багаевым (Свердловск).


[Закрыть]. И это не считая научных трудов по палеонтологии и геологии, статей на разные темы и многочисленных интервью, в которых мы находим суждения по широкому кругу проблем, включая космологию и эволюцию жизни, социологию, историю, этику, психологию, педагогику, эстетику, медицину и биологию, футурологию и научную фантастику применительно к новым путям познания мира, человека и переустройства общества на коммунистических, гуманно-рациональных началах.

Писатель и ученый энциклопедических знаний, материалист-диалектик с аналитическим складом мышления, Ефремов творчески применял кардинальные положения марксистско-ленинской философии и в своих научных трудах и в литературных произведениях. Авторитет Ефремова как основателя нового, социально-прогностического направления в советской научно-фантастической литературе, его вдохновляющий пример и влияние повышались активной деятельностью и в качестве публициста, убежденно отстаивавшего свои принципы.

Научной фантастике в системе его взглядов отводится заметное место как неотъемлемой органической части мирового литературного процесса. Если попытаться систематизировать и придать некую целостность разрозненным, фрагментарным суждениям о мировоззренческих основах фантастики, ее нравственно-педагогической задаче и эстетической функции, не говоря уже о высказываниях по более частным вопросам, то взгляды Ефремова выстраиваются в законченную, глубоко продуманную концепцию. Концепцию отнюдь не умозрительную, а соединяющую теорию с практикой, с гигантским историческим опытом, преломленным в «опережающем реализме» научно-фантастических построений.

Теоретические взгляды Ефремова сложились в 50-х годах и существенно не менялись до конца его жизни. Научность фантастики он понимал как ученый, требуя твердых обоснований причин и следствий, заданных внутренней логикой прогностических или вероятностных допущений. Отсюда его неприятие «fantasy», фантастики заведомо ненаучной, тяготеющей к сказке. Но при этом он проводил дефиниции не столько по жанровым, сколько по идеологическим линиям. Не скрывая своих литературных пристрастий, он в то же время одобрительно относился к творческим поискам во всех направлениях.

Суждения Ефремова привлекают богатством идей и философской зрелостью Состояние и пути развития фантастики он соотносит с множеством факторов общественного бытия и сознания, настойчиво выдвигая на первый план ее прямую зависимость от достижений науки и от уровня научного мышления.

Ефремов нередко сетовал на слабую разработанность теоретической базы и критики научной фантастики Не считая себя в этом деле профессионалом и не занимаясь специальными исследованиями, он щедро рассыпал свои мысли, обогатившие и теорию и критику. Это я и хотел показать, располагая в определенной последовательности и попутно комментируя выдержки из интервью и статей, раскрывающих почти не изученную, но живую и действенную часть литературного наследия автора «Туманности Андромеды».

В своей области творчества, принесшей ему мировую известность, Ефремов предстает как значительный теоретик и как проницательный критик.

Следует, однако, оговориться, что данная публикация – предварительная, не претендующая на полноту охвата материала, который в совокупности составил бы целую книгу.

Сначала о субъективных моментах. Что же побудило ученого, доктора биологических наук обратиться к фантастике?

– Прежде всего, – говорил Ефремов, – ограниченность науки, ее чрезмерная рациональность, отсутствие в ней эмоциональной стороны. А это огромная часть жизни человеческого существа, которая должна получить выход, находить удовлетворение (1,109) [10]10
  См. ниже список источников. Первая цифра в скобках – название статьи, вторая – страницы, откуда взята цитата. Выдержки из интервью даются в форме прямой речи.


[Закрыть] …Планы и замыслы любого ученого, как, впрочем, и всякого другого человека, необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае – процентов на тридцать. Вот и получается: с одной стороны – всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с другой – бессилие добыть для них строго научные доказательства… А в форме фантастического рассказа я – хозяин. Никто не спросит: где вычисления, опыты? Что взвешено, измерено? (2,49)…«Желание как-то обосновать и утвердить дорогую для меня мысль и явилось «внутренней пружиной», которая привела меня к литературному творчеству» (3, 143). Любопытно суждение, относящееся скорее к психологии творчества:

– …Второе обстоятельство – неудовлетворенность окружающим миром. Она, замечу, свойственна каждому человеку: полностью могут быть довольны лишь животные, да и то далеко не всегда. Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но тяжелый воз истории катится своими темпами к далеким горизонтам, и темпы эти не упрекнешь в излишней поспешности… А живем-то мы сейчас! Отталкиваясь от несовершенств существующего мира, всякий человек пытается так или иначе улучшить жизнь. Один любит цветы – разобьет цветник, другой может спеть – споет. Ну, а если у третьего хорошо работает фантазия, развито воображение? Что ж, он пытается, раздумывая, создать свой мир – явления, которые хотел бы видеть состоявшимися, достижения, не осуществленные в пределах биографии современников. Словом, мир – для себя, мир – в себе.

Но существующий в вас мир, мир только для вас – это неживой мир. Он – открытие ваше, изобретение, создание, но он – мертв. И, как при всяком открытии – музыкальном, научном, любом другом, – естественно желание рассказать об открытом вами мире, сделать его явным для других. Так вот и рождается писательская потенция… (2, 50).

Развитое воображение – необходимое свойство художественного мышления, а в фантастике оно тем более обязательно. Мы часто повторяем слова Ленина: «Фантазия – есть качество величайшей ценности», но не очень вдумываемся в их глубинный смысл.

– И действительно: если бы не было фантазии, го и вообще бы наука и философия стояли на месте. По-моему, фантазия – это вал, поднявшись на который, можно видеть значительно дальше, пусть порой еще в неясных контурах. Помните стихи Фета: «Одной волной подняться в жизнь иную, почуять ветер с цветущих берегов…» Что в общем-то фантасты и делают (4, 335).

Научная фантастика выросла из литературы приключений. И та, и другая неотделимы от романтики поиска.

– Я начал с рассказов о необыкновенном – романтических рассказов о необыкновенных явлениях природы. Почему я обратился к приключенческому жанру? Да потому, что категорически не согласен с теми, кто склонен считать приключенческие книги литературой второго сорта. Герои таких книг – всегда сильные, смелые, положительные, неутомимые; под их влиянием читателю и самому хочется сделать что-то в жизни, искать и найти… Убежден: будь у нас изобилие таких книг – меньше было бы поводов для появления в нашей «большой» литературе унылых произведений с пассивными, страдающими «героями» – растерянными хлюпиками, злобными эгоистами. Но хороших приключенческих книг у нас до сих пор до обидного мало; еще обиднее – недостаточное внимание к ним… (2, 50).

Огромное воздействие на формирование вкусов и склонностей будущего ученого и писателя оказали еще в раннем детстве французские и английские романисты, в те годы исключительно популярные – Жюль Берн, Майн Рид, Хаггард, Луи Буссенар, Луи Жаколио…

– Я не разделяю нелюбви отдельных педагогов к приключенческой литературе, которые почему-то полагают, что она мешает воспитанию хороших качеств человека, – сказал Иван Антонович журналисту М. Васильеву. – Но это же неверно! Почитайте эти книги. Они учат именно лучшим чувствам, которые мы хотели бы видеть в молодых людях: любви к свободе, смелости и отваге, верности в дружбе.

Мне хочется особенно остановиться на Хаггарде. Им я тоже зачитывался в детстве. И скажу, что именно ему обязан своей любовью к Африке. На этом материке разворачивается действие моих романов и повестей. «На краю Ойкумены», «Путешествие Баурджеда», «Лезвие бритвы»…

Мы мало издаем Хаггарда, а ведь это, ко всему прочему, русский, точнее, по происхождению на одну четверть русский писатель! Его дед жил в Петербурге и здесь женился на русской девушке. Да, писатель Хаггард писал по-английски и вряд ли знал русский язык, но то поразительное сочетание поэтического восприятия природы Африки и красивой фантастики лично мне кажется проявлением мечтательности. Его «тысячелетняя женщина» (героиня фантастического романа «Она». – Евг. Б.), живущая в сердце Африки, представляется ближайшей родственницей гоголевского Вия или колдуна из его «Страшной мести» (5, 14–15).

Хаггард и… Гоголь! И все-таки в» том произвольном сопоставлении двух совершенно несхожих писателей уловлена типологическая близость произведений, основанных на фольклорных образах и мотивах народной фантазии.

Старые приключенческие романы, пленявшие когда-то Ефремова, уже не могут решить сформулированной им же задачи: «Главное – в создании таких человеческих образов, которые могут служить образцом для подражания, путеводной звездой» (6, 5).

Новое время выдвигает новых героев, требует новых книг. Поэзия парусного флота, необитаемых островов, неоткрытых земель безвозвратно ушла в прошлое. Земной шар «съежился, как проколотый футбольный мяч, он стал привычным, обжитым».

– Не грустите, – обращался он к юному поколению, – что милая старая романтика непознанной Земли ушла от нас. Вместо нее родилась романтика, требующая гораздо большего напряжения сил, гораздо большей подготовки, психологической и физической – романтика проникновения в значительно более глубокие тайны познания (7, 272–273).

Отсюда и новая структура повествования, где динамика создается внутренним напряжением. Извилистый путь исследования, история и судьба открытия не менее увлекательны, чем привычные странствия. С этого и начал Ефремов в «Рассказах о необыкновенном».

– Человека выковывают, – сказал он Ю. Моисееву, – не только героические приключения, но и приключения мысли – подвиги ищущего ума (8, 28).

Однако понятия героизма и подвига нередко становятся расплывчатыми, затертыми от неточного употребления.

«Героем обычно называют человека, поставленного жизнью в необычную ситуацию, труднейшее положение, справиться с которым можно, лишь проявив выдающиеся волевые и физические качества, храбрость, смекалку, выносливость. Преодоление этой жизненной трудности, беды, катастрофы и есть подвиг».

Сама профессия определяет норму поведения. В послесловии к книге А. Меркулова о летчиках-испытателях, откуда взят цитированный абзац, Ефремов выделяет очень верное замечание автора, что если летчики идут на испытание как на подвиг, то это означает, что они не годятся не только в герои, но и вообще в испытатели. «Поэтому героическая профессия еще не определяет героя, а единичный подвиг еще не есть конечный результат этой профессии. Только тогда, когда деятельность человека состоит из целой цепи подвигов, он становится героем в глубоком, народном смысле этого слова».

«Великие завоеватели, – продолжает Ефремов, – даже наиболее лично отважные и человечные, как, например, Александр Македонский, не сделались народными героями даже у эллинов. Герой в эллинском понимании лишь тот, кто посвящает себя борьбе со злыми силами, приносящими беду людям, и борется с ними на протяжении всей жизни. Таковы самый любимый из всех героев – Геркулес, затем Тесей и другие. Наша русская традиция всегда рассматривала богатырей как защитников народа, борцов с захватчиками, чудовищами, разбойниками, в точном соответствии с понятием героизма у эллинов… Я не случайно обратился к примерам отдаленного прошлого. Оказывается, что герой в подлинном значении этого понятия вовсе не обязательно человек будущего и не обладает большим, чем другие, количеством черт этого человека. Он столь же древен, как и людской род… И умножение их числа, а не изменение качества будет знаменовать переход к обществу высшего типа, обществу будущего – коммунистическому» (9, 235–237).

Героизм, подвиг, романтика – слова, исполненные высокого смысла. К сожалению, их часто употребляют некстати. Романтика – мироощущение ищущих, впечатлительных, цельных натур. Конечно, оно свойственно далеко не каждому. Емкому, но достаточно истертому слову пора вернуть его истинное значение.

– Романтика – это более серьезное, более вдумчивое, чем обычно, отношение к жизни. Романтик ценит жизненные явления больше, чем кто-либо другой. Его волнуют, поражают отблески заката на воде, девичьи глаза, чья-то походка, смех ребенка… Романтик, как и настоящий художник, – собиратель красоты в жизни, а это порождает ощущение величайшей ценности каждого мгновения, его абсолютной, неизбывной неповторимости. И я всерьез полагаю, что для того, чтобы писать настоящую фантастику, надо родиться романтиком… (2, 51).

И еще одно родственное понятие – мечта. Какую роль играет она в фантастическом творчестве? Разумеется, первостепенную. Мечта и фантазия – родные сестры. «Пока жива человеческая мысль и стремление к лучшей жизни, к познанию мира, к поискам прекрасного, действительность не обгонит фантазию даже в самом далеком коммунистическом завтра. Больше того, я убежден, что фантазия станет смелее, куда больше будет мечтателей, и соответственно этому еще быстрее пойдет прогресс науки и искусства» (10, 6).

Еще в 40-50-х годах, в период дискуссий о «теории бесконфликтности» и теории фантастики «ближнего прицела», были в ходу определения «литература крылатой мечты», «литература научной мечты». Определения явно обуженные, упрощающие многосложность явления. Привычные, казалось бы, понятия Ефремов толкует по-своему, отправляясь от собственных представлений о задачах научной фантастики.

«Возникает необходимость в научной мечте – фантазии, обгоняющей собственно не науку, так как она исходит из нее же, но возможности конкретного применения ее передовых достижений» (11, 6). И более подробно – в статье «Наука и научная фантастика», в разделе, подчеркнуто озаглавленном «Литература мечты и научного прогресса».

«Подавляющее большинство любителей и сторонников научной фантастики, равно как и сами писатели, соглашаются, что это литература мечты. На возражение, что мечта в совершенно равной степени свойственна любому художественному произведению, а социальная мечта составляет основу как утопических, так и многих исторических произведений, обычно отвечают: мечта в научной фантастике – дальнего прицела, и это, мол, отличает ее от других видов художественной литературы. Эти определения, очевидно, неточны. Само собой разумеется, в научной фантастике мечта занимает очень важное место, но какая мечта? Разве обязательно дальнего прицела? И как установить, далек или близок прицел? Мне кажется, что мечта о приложении научных достижений к человеку, к преобразованию природы, общества и самого человека составляет сущность настоящей научной фантастики. Показ влияния науки на развитие общества и человека, отражение научного прогресса, овладения природой и познания мира в психике, чувствах, быту человека – вот главный смысл, значение и цель научной фантастики» (12, 478–479).

И в других близких по смыслу определениях Ефремов неизменно подчеркивает ее связь с наукой и социальную направленность.

– Научная фантастика – это такой род литературы, который при посредстве науки и диалектической философии помогает создать представление о мире и жизни в будущем и через это проясняет цели настоящего (13)…В своих лучших проявлениях она прослеживает влияние достижений науки на материальную структуру общества и духовную жизнь человека или же обрисовывает воображаемое развитие научных открытий, зародыши которых возникают сегодня, и ведет читателя к пониманию возможностей, заложенных в социальных явлениях настоящего» (14). «…Сочетание разума с эмоциями, науки и поэзии – это и есть, собственно, сущность научной фантастики» (1, 109).