Текст книги "Антология сказочной фантастики"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Айзек Азимов,Генри Каттнер,Джон Бойнтон Пристли,Питер Сойер Бигл,Клод Легран,Уильям Сароян,Саке Комацу,Жан Рей,Юн Бинг,Гораций Леонард Голд (Гоулд)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Наступила решающая минута. Риестофер потянул красную ручку. Люк изолированного грузового отсека открылся, в него ворвались языки кипящего белого пламени, и он опять закрылся.

Тотчас Риестофер изменил курс, и ракета устремилась вверх – домой!

Усталый, измученный, он выбрался из командного отсека и спустился на землю, где его ожидал весь персонал космодрома. Начальник базы поздравил его, друзья с троекратным «ура» понесли Риестофера на руках. Серебристый корпус ракеты оплавился и потрескался, но Риестофер не горевал. Корабль выполнил свою задачу.

В тот же день он начал разбирать все, что построил. Прежде всего – полуметровую ракету «Серебряное солнце», на которую положил столько труда. Осторожно снял фольгу и разложил пластилин по ячейкам. Потом взял темную стеклянную банку и бережно попаши ее на тумбочку возле кровати.

Когда мама вечером зашла сказать «доброй ночи», ее ждал усталый и счастливый сын.

– Я побывал на солнце, как ты мне советовала, – сказал он, – и взял с собой маленький кусочек солнечного вещества. Завтра начну его изучать. Может, пригодится в моей стране для вулкана или еще для чего-нибудь.

Мама улыбнулась, сказала «конечно» и погасила свет.

Попозже она, как всегда перед сном, еще раз зашла посмотреть, все ли в порядке в детской. Риестофер дышал глубоко и ровно. Она поправила одеяло и постояла, глядя на сына.

Одна рука ее придерживала ночную рубашку, а другая нечаянно задела банку на тумбочке. Мама опять слегка улыбнулась, провела пальцем по гладкому стеклу, сняла крышку.

И лицо спящего мальчика озарил яркий белый солнечный луч. На дне банки пылало маленькое солнце.

Перевод с норвежского Л. Жданова

ГОРАЦИЙ ГОЛД (АНГЛИЯ)
Чего стоят крылья

– Но ты ведь обещал! – воскликнула Лиз Блэквелл, – Ты, клялся всеми святыми, что попросишь их ампутировать!

– Ампутировать? – в ужасе вскричал доктор Джонас. – В жизни не слышал ничего подобного!

– Но про человека с крыльями вы тоже в жизни никогда не слышали, – отпарировала она. – Гарвен, прошу тебя… Ты обещал!

– Это чтобы тебя успокоить, – ответил Гарвей Лидс. – Ты тогда так разволновалась, потому что все на меня смотрели…

Голый до пояса, в одних брюках и ботинках, развернув свои крылья во всем их великолепии, он походил на современный вариант Ники Самофракийской мужского пола.

– Лиз, если бы господь не хотел, чтобы я летал, он не наградил бы меня крыльями.

Доктор Джонас отложил складной метр и сказал:

– Длина крыльев – сто семьдесят пять сантиметров. Размах – три метра сорок. Если вычесть ваш прежний вес из нынешнего, крылья весят двадцать четыре килограмма. Они выросли из лопаток и являются естественным продолжением вашей костной, мускульной и кровеносной систем. Я никогда не видел у людей крыльев, но эти кажутся мне вполне надежными. Ампутировать их – все равно что отрезать совершенно здоровую ногу… С моей стороны это было бы непростительной профессиональной ошибкой, молодой человек!

– Но с ним так неловко теперь выходить на люди! – взмолилась Лиз. – И зачем только они выросли? Когда крылышки у него были как у ангелочка, это было божественно!

– Вы просили, чтобы я вас осмотрел, – продолжал врач, обращаясь к Гарвею, – и я сделал все, что мог, хотя, по совести, вам следовало бы обратиться к ветеринару. Рост крыльев, наверное, вас очень утомил. Пейте как можно больше молока, чтобы возместить потерю кальция. Спите подольше и ешьте всевозможные свежие овощи. Короче, я вам рекомендую то же самое, что посоветовал бы любой молодой матери.

Гарвей надел рубашку, а затем пиджак задом наперед, и Лиз помогла ему застегнуть пуговицы. В таком облачении он походил на священника, вернее, на ангела, концы его крыльев мели пол.

– Надо будет присмотреться к древним статьям, – сказал он, – а то неизвестно, как мне теперь одеваться.

– Хорошая мысль, – одобрил доктор Джонас. – Точность деталей у древних скульпторов поистине удивительна! Наверное, они лепили с натуры. И если это так, то вы не уникальный случай, а просто анахронизм. Но каким образом они у вас выросли?

– Не знаю, – сказал Гарвей.

– Зато я знаю! – взорвалась Лиз. – Это потому, что он такой добродетельный. У него нет ни одного недостатка, а это уже само по себе невыносимо для нормальной девушки вроде меня. Все началось, когда он проверял счета, и вдруг обнаружил, что случайно не доплатил что то около двух долларов налога. Он хотел их возместить, но ему сказали, что этот счет уже закрыт и чтобы он об этом больше не думал. Тогда он послал деньги по почте анонимно. И в тот же вечер я заметила у него вокруг головы какое-то сияние вроде венчика…

– Но ведь я должен был как-то вернуть эту сумму, – запротестовал Гарвей.

– Ну а крылья? – настаивал доктор Джонас.

– Вы поверите? Он до сих пор невинен! Настоящий девственник! В его-то годы! Я хотела убедиться, подойдем ли мы друг другу, но он ответил, что мы должны блюсти себя в чистоте до дня свадьбы. И вот тогда у тебя стали чесаться лопатки, Гарвей Лидс! А через несколько дней прорезались крылышки.

– Правда, я и сам позабыл, – скромно подтвердил Гарвей.

Наступило молчание. Затем доктор Джонас медленно проговорил:

– Это доказывает, что добродетель тоже имеет свои пределы, за которыми в организме возникают глубокие физиологические изменения. С пороком, видимо, то же самое… Доктор Джекил и мистер Хайд, очевидно, не плод воображения. Это волнующая тема для размышлений.

– Но как ему теперь быть с работой? – взмолилась Лиз. – С тех пор как у него появились крылья, он не может ходить в мастерскую.

– На пошивочном ателье свет клипом не сошелся, – заявил Гарвей.

– Совершенно верно, – согласился врач. – Для крылатого человека наверняка найдется масса интересных дел.

– Не нужен ты мне со своими дурацкими крыльями! – отрезала Лиз.

Гарвей заметил, что перья его взъерошились… «Как у орла», – подумал он.

– Если вы так низко меня цените, уважаемая мисс Блэквелл, значит, вы не та единственная, предназначенная мне женщина.

Он хотел бы ответить ей более резко, но не знал, как это делается.

– В таком случае прощай! – сказала Лиз, с треском защелкнула сумочку и вышла.

Гарвей остался стоять посреди комнаты в полной растерянности.

– Наверное, и я должен был сказать «прощай», – наконец промямлил он. – Теперь мне надо придумать, как прокормиться с помощью этих крыльев.

– Желаю удачи! – сказал врач. – И держите меня в курсе всех изменений, которые могут с вами произойти.

* * *

Епископ с восхищением осмотрел Гарвея со всех сторон.

– Несомненно, крылья самые настоящие, с перьями и прочим. Как сказал ваш врач, просто удивительно, с каким искусством древние скульпторы воспроизводили крылатых… Поистине они должны были ваять с натуры! Это… потрясающе!

– Вот с одеждой трудно, – заметил Гарвей, надевая рубашку задом наперед.

– Решение проблемы – тога, сын мой. как на статуях. Это, разумеется, не слишком модно, однако не менее, чем человек с крыльями.

Епископ сел за стол и закурил сигару.

– А теперь расскажите, что привело вас ко мне.

– Но это же и так понятно! – Гарвей прислонился к стене: сесть в кресло он не мог – мешали крылья. – Я ведь ангел, не так ли?

– Я не могу быть судьей в таком сложном богословском вопросе, но внешнее сходство, бесспорно, есть. Я даже готов в принципе согласиться с теорией вашего врача о критической массе добра. Но что я могу сделать для вас практически, сын мой?

– Примите меня на должность ангела, – сказал Гарвей.

Епископ поперхнулся.

– А что вы будете делать? – спросил он, наконец прокашлявшись.

– Я не знаю, что делают ангелы. Это должна решить церковь, а не я.

Епископ склонился над столом.

– Сын мой, если церковь, начнет заниматься всякими физическими аномалиями, у нас не останется времени ни на что другое. Вы, разумеется, являетесь исключением, но слишком старомодным, я бы сказал, средневековым.

– Но вы можете меня как-то приспособить, использовать?

– Повторяю, это вне моей компетенции, однако я не вижу, чем вы можете быть полезны церкви, и наоборот, чем церковь может быть полезной вам. Было время, когда церковь нуждалась в чудесах, но то было в средние века, в темную эпоху неграмотности и суеверий.

– А сейчас чудеса разве не нужны? – настаивал Гарвей.

– Сегодняшняя церковь – просвященная церковь. Она так же далека от средневековья, как современные вычислительные машины от древних счетов с деревянными шариками. Церковь нуждается в дельцах, уверенных и хладнокровных, которые отличают вексель от акции, умеют изыскивать фонды… короче, умеют пользоваться всеми средствами массовой информация для распространения современной религии.

– Вы хотите сказать…

– …что в современной церкви просто нет места для средневековых пережитков вроде вас.

Гарвей помолчал. Затем сказал со вздохом:

– Если так, ничего не поделаешь. А мне казалось, что это хорошая мысль.

Епископ обогнул стол и отечески потрепал Гарвея по плечу.

– Вы что-нибудь придумаете, сын мой. Надо уметь извлекать пользу даже из неудач. Когда жизнь подсовывает вам лимон, превращайте его в лимонад! Именно так мы и делаем ежедневно в лоне церкви.

– Благодарю вас, что приняли меня, – сказал Гарвей в смятении чувств. – И… прощайте!

– Прощай, сын мой, – не сморгнув ответил епископ деловито. – И да благословит тебя господь!

* * *

Сэм Крюбел закончил скептический осмотр крыльев Гарвея.

– Они и вправду настоящие. Ну так чего вы хотите?

– Работы, – ответил Гарвей. – Люди наверняка будут щедро платить, чтобы посмотреть на крылатого человека,

– В ярмарочных балаганах – возможно. Но у меня первоклассное агентство. Я не занимаюсь ярмарочными аттракционами.

– Но ведь есть еще телевидение. И ночные кабаре. И кино.

– Послушайте, – терпеливо начал Крюбел, – единственное, что у вас есть, – это крылья. Для номера этого недостаточно. Два-три представления, и все. Единственное место, где вы можете получить постоянную работу, – это ярмарочный балаган.

Гарвей задумался.

– Этого я не сообразил. Значит, мне нужен свой номер. Как мне его придумать?

Крюбел распахнул дверь в соседний обширный зал с гимнастическими кольцами и зеркалами на стенах.

– Вот, – сказал он, – здесь достаточно места для полета. Потому, что вы ведь летаете, не так ли?

– У меня нет опыта, – с сожалением пробормотал Гарвей. – В моей квартире слишком тесно, а на улице я стесняюсь…

– Здесь вам ничто не мешает. И смотреть на вас будем только мы трое.

– Как это трое? – удивился Гарвей.

Он оглядел зал и только сейчас увидел маленькую коренастую женщину, которая сидела рядом с таким же маленьким коренастым мужчиной на металлической скамье у стенки. Они ждали приема у Крюбела, но теперь с интересом уставились на Гарвея.

– Не смущайтесь, – подбодрил, его Крюбел, – это всего лишь акробаты… Итак, летайте, летайте! – проговорил он нетерпеливо.

Гарвей снял пиджак, рубашку, отошел в дальний угол тренировочного зада. Он распростер своя великолепные крылья и начал разбег. Стараясь координировать движения крыльев и ног, он добежал почти до противоположной стены, прежде чем поднялся на воздух. Неловко развернувшись, чтобы не удариться о зеркала, он воспарил к потолку.

– Для начала не очень-то, – заметил Крюбел. – Что еще вы умеете?

– Право, не знаю…

– Может, мертвую петлю?

– О, знаете, у меня, кажется, боязнь высоты…

– Еще нелегче! Если вам больше нечего показать, спускайтесь.

Гарвей сдвинул ноги для приземления. Скорость его была меньше пятнадцати километров в час, но он не рассчитал пробег и врезался в закрытую дверь. Сложив крылья, он вернулся к своей одежде, как побитый.

– Плачевное зрелище, – буркнул Крюбел и открыл дверь, об которую Гарвей расквасил нос. – Приходите ко мне, когда у вас действительно будет что показать.

– Что, например? – вскричал Гарвей. Крюбел замер, держась за ручку двери.

– Я продаю номера. Я их не изобретаю!

Гарвей заметил, что акробаты одобрительно закивали.

– Хорошо, я подумаю дома над своими возможностями.

– В запасе у вас всегда есть ярмарка. Желаю вам всяческой удачи.

– Благодарю за прием, – сказал Гарвей.

– Не за что. – Крюбея прикрыл за собой дверь, но тотчас отворил ее, чтобы коротко бросить акробатам: – Сожалею, Ламбино, но для вас у меня ничего нет.

Они что-то вежливо пробормотали и вышли.

Гарвей надел задом наперед рубашку, пиджак, рассеянно дошел до лифта. Он и представить себе не мог, какой номер ему изобрести.

* * *

Когда Гарвей вставил ключ в скважину, кто-то тронул его за локоть. Он оглянулся. Мужчина и женщина, оба маленькие и коренастые, стояли рядом, бормоча вежливые слова.

– Мы шли за вами, – объяснил мистер Ламбино.

– Это было нетрудно, – извинилась миссис Ламбино.

– Мы хотели бы поговорить насчет вашего номера.

– Вы очень любезны, – сказал Гарвей. – Входите.

Когда они сели, слегка смущенные, мистер Ламбино объяснил:

– Мы пошли следом за вами, потому что для нас вы целое состояние – миллион долларов!

– Я? – поразился Гарвей, прислоняясь к стене. – Каким образом? Вы хотите стать моим импресарио?

– К сожалению, нет. Мы – Великие Ламбино, лучшие из акробатов. Но у нас нет контракта.

– Мне очень жаль. Я в таком же положении.

– Кому интересны акробаты? Никому. Но труппа с крыльями…

– Труппа? – переспросил заинтригованный Гарвей.

– У вас нет номера. У вас не те габариты.

– Разумеется, для акробатики, – извинилась миссис Ламбино.

Мистер Ламбино пробурчал что-то вежливое.

– Конечно, для акробатики, не для женщин… – Он поклонился, не вставая со стула. – Вы упражняетесь каждый день?

– Нет, совсем нерегулярно, – признался Гарвей.

– Вот видите! – торжествующе воскликнул мистер Ламбино. – Мы с женой работаем каждый день с утра до вечера, чтобы быть в форме, и совершенствуем наш номер, и без того превосходный. Вы способны на это?

– Я попробую. Раз это необходимо…

– Вам придется тренироваться годами! И только тогда вы, может быть, сделаете свой номер. В то время как вместе с нами вы сможете дебютировать немедленно.

Гарвей нахмурился.

– Простите, но я вас не понимаю.

– Все очень просто. С крыльями мы заработаем кучу денег, и вы будете получать четверть, нет – половину наших доходов.

– Да, да, половину, – подтвердила миссис Ламбино.

– Но с чего мы начнем? – спросил Гарвей.

– Расскажите, где и кто пересадил вам крылья.

– Пересадил? – изумился Гарвей. – Они вовсе не пересаженные. Они просто выросли.

Великие Ламбино перестали вежливо ворковать.

– Мы говорим серьезно, – сказал мистер Ламбино. – Не шутите, прошу вас.

– Но это серьезно! Они выросли сами!

Мистер Ламбино выхватил пистолет.

– Сами?! Ну хватит. Если вы не откроете нам вашу тайну, мне придется прибегнуть вот к этому.

– Послушайте! – взорвался Гарвей, – От этих крыльев у меня одни неприятности. С точки зрения аэродинамики я нелепее, чем первый планер Лилиенталя. Из-за них я потерял работу. Из-за них я потерял любимую девушку. Из-за них я не могу сесть в кресло и сплю стоя на подпругах, как больная лошадь. А люди, которые на меня глазеют! Крюбел прав. Я гожусь только для ярмарочного балагана, где показывают монстров. Черт бы побрал эти проклятые крылья!

Крылья упали на пол.

Гарвей смотрел на них вначале с ужасом, потом с облегчением.

– Видимо, иногда полезно разозлиться, – сказал он. – Давно бы мне потерять терпение… и еще кое-что, – добавил он мечтательно.

Быстро вытолкав обескураженную чету акробатов, он набрал знакомый номер телефона и с улыбкой до ушей заговорил:

– Алло, это ты, Лиз? Слушай, у меня есть для тебя новости…

Перевод с английского Ф. Мендельсона

ПИТЕР С. БИГЛ (АНГЛИЯ)
Милости просим, леди Смерть!

Это случилось в Англии давным-давно, еще при том самом короле Георге, который говорил по-английски с ужасающим немецким акцентом и ненавидел собственных сыновей. В те времена жила в Лондоне некая знатная дама; она только тем и занималась, что задавала балы. Эта вдова преклонных лет (звали ее леди Флора Невилл) проживала в роскошном особняке неподалеку от Букингемского дворца, и было у нее столько слуг, что она никак не могла упомнить их по именам, а многих ни разу в глаза не видывала. Яств у нее было куда больше, чем она могла съесть, нарядов куда больше, чем она могла надеть. В подвалах ее дома скопилось столько вин, что бесчисленным гостям за целый век не прикончить, а чердаки были забиты творениями великих художников и скульпторов, о чем она и не подозревала. Последние годы жизни леди Невилл устраивала званые вечера да балы, которые посещали знатнейшие пэры Англии, а порою там появлялся даже сам король, и прослыла она самой умной и остроумной женщиной Лондона.

Но постепенно леди Невилл приелись празднества. Она по-прежнему собирала у себя в доме самых прославленных людей страны и, чтобы развлечь их, приглашала искуснейших жонглеров, акробатов, танцовщиц и факиров, но самой ей на этих приемах становилось все скучнее и скучнее… Прежде ее занимали придворные сплетни, теперь же они стали вызывать у нее зевоту. Самая упоительная музыка, самые невообразимые чудеса магии вгоняли ее в тоску. Когда же леди Невилл видела, как танцуют красивые и влюбленные пары, ей становилось грустно, а грусти она не выносила.

И вот однажды летом созвала она близких друзей и молвила:

– С каждым днем я все больше убеждаюсь, что на моих вечерах веселятся все, кроме меня самой. Секрет моего долголетия прост: я никогда не испытывала скуки. Всю жизнь меня интересовало то, что я вижу вокруг, и мне хотелось увидеть еще больше. Но скуки я не терплю и не намерена зевать на заведомо скучных приемах, особенно если сама их устраиваю. Поэтому на очередной свой бал я приглашу гостя, которого никто из вас при всем желании не сочтет скучным. Друзья мои, на ближайшем балу почетным гостем будет не кто иной, как Смерть!

Молодой поэт горячо одобрил эту мысль, но остальные отшатнулись от хозяйки в ужасе. «Как не хочется умирать!» – твердили они. В свое время Смерть неминуемо придет за каждым из них; зачем же играть со Смертью, не дожидаясь назначенного часа, который и так пробьет слишком рано? Однако леди Невилл сказала:

– Вот именно! Если Смерть собирается унести кого-нибудь из нас в вечер бала, то все равно явится, зови не зови. Но если в тот вечер никому из нас не суждено будет умереть, то, мне кажется, очень мило принять в своем кругу такого гостя. Может быть, Смерть порадует нас чем-нибудь неожиданным… если, конечно, будет в ударе. Подумать только, после этого нам представится случай рассказывать, как мы веселились на балу со Смертью! Да нам позавидует весь Лондон, вся Англия!

Такая мысль пришлась по вкусу друзьям леди Невилл, но некий юный лорд, еще не пообтесавшийся в Лондоне, робко возразил:

– У Смерти и без нас дел по горло! Чего доброго, отклонит приглашение…

– Пока еще никто и никогда не отклонял моего приглашения, – отчеканила леди Невилл.

А юный лорд не был зван на бал.

Не мешкая, леди Невилл уселась писать текст приглашения. Немало поспорили о том, как надлежит обращаться к Смерти.[28]28
  В английском языке слово “смерть” мужского рода.


[Закрыть] «Ваше лордство»? Но это ставило бы Смерть на одну доску с любым захудалым виконтом или бароном… Более приемлемым показался было герцогский титул – «ваша милость Смерть», но леди Невилл нашла, что это отдает лицемерием. А обратиться к Смерти со словами «ваше величество», то есть приравнять Смерть к королю Англии, не дерзнула даже леди Невилл. Наконец согласились на том, чтобы титуловать Смерть «ваше преосвященство», как кардинала.

Капитан Компсон, известный всей Англии как самый лихой рубака-наездник и самый элегантный повеса, заметил:

– Все это очень мило, но как попадет к Смерти наше приглашение? Кому известен адрес?

– Смерть, как вся мало-мальски приличная публика, без сомнения, живет в Лондоне; разве что в крайнем случае на лето выезжает в Довилль, – заявила леди Невилл. – Скорее всего Смерть живет где-то по соседству: это самая фешенебельная часть города, и едва ли особа, занимающая такое положение в обществе, как Смерть, поселилась бы в другом квартале. Если поразмыслить, то, право же, странно, как это мы до сих пор не раскланиваемся на улице.

Почти все друзья выразили согласие с хозяйкой дома, один лишь поэт, которого звали Дэвид Лоримонд, воскликнул:

– О нет, миледи, вы заблуждаетесь! Смерть живет среди бедняков. Смерть живет в самом узком и грязном переулке города, в мерзкой, кишащей крысами лачуге, где пахнет… пахнет…

Тут он осекся отчасти потому, что уловил неудовольствие леди Невилл, отчасти же потому, что никогда не бывал в подобной лачуге и не представлял себе, чем же там пахнет.

– Смерть живет среди бедняков, – закончил он, – и навещает их изо дня в день, ибо Смерть для них – единственный друг.

Леди Невилл отвечала поэту столь же холодно, как и юному лорду:

– Смерть волей-неволей имеет дело с бедняками, Дэвид, но едва ли нарочно ищет их общества. Наверняка Смерти, так же как и мне, трудно поверить, что бедняки – тоже люди. В конце концов ведь Смерть принадлежит к аристократии.

Лорды и леди не оспаривали того, что адрес Смерти по меньшей мере не уступает их собственному в смысле аристократичности, но никто не знал, как называется та улица, и никто никогда не видел того дома.

– Вот если бы шла война, – сказал капитан Компсон, – Смерть было бы совсем нетрудно разыскать. Я сам, знаете ли, не раз смотрел Смерти в лицо, даже пытался вызвать на разговор, но так и не добился ответа.

– Вполне естественно, – обронила леди Невилл. – Вам следовало дождаться, пока Смерть заговорит с вами. Вы не слишком-то блюдете этикет, капитан.

Тем не менее она улыбнулась ему, как улыбались капитану все женщины.

Вдруг ее озарило:

– Если не ошибаюсь, у моего куафера болен ребенок, – сообщила она. – Вчера он, помнится, что-то такое говорил. Похоже, он потерял всякую надежду. Пошлю-ка я за ним и передам ему приглашение, а он, в свою очередь, вручит его Смерти, когда наш адресат явится за его отпрыском. Надо признаться, так не принято, но иного выхода я не вижу.

– А если куафер не согласится? – спросил лорд, который всего несколько дней назад женился.

– С чего бы это? – ответила леди Невилл.

Общего одобрения не разделял только поэт – он воскликнул, что затея жестока и безнравственна. Но и он умолк, когда леди Невилл простодушно спросила:

– А почему, Дэвид?

Итак, послали за куафером, и, когда он предстал перед собравшимися – с нервной улыбкой, сцепив пальцы, смущенный присутствием стольких знатных особ, – леди Невилл втолковала ему, что от него требуется. И, как всегда, оказалась права, ибо он и не подумал отказываться, а взял визитную карточку с текстом приглашения и испросил позволения удалиться.

В течение двух дней о нем не было ни слуху ни духу, а на третий он без зова явился к леди Невилл и подал ей маленький белый конверт. Проронив: «Как любезно с вашей стороны, очень вам признательна», она вскрыла конверт и извлекла оттуда скромную визитную карточку с надписью: «Смерть с благодарностью принимает приглашение на бал к леди Невилл».

– Ты получил это от Смерти? – нетерпеливо допытывалась леди Невилл. – Как же выглядит Смерть?

Но куафер глядел мимо нее и молчал, и тогда она, не дожидаясь ответа, вызвала слуг и наказала собрать своих друзей. А потом, в нетерпении расхаживая по комнате, снова спросила:

– Так как же выглядит Смерть?

Куафер ничего не ответил.

Собравшиеся друзья возбужденно передавали карточку из рук в руки, пока совершенно ее не захватали. Впрочем, всем было ясно: кроме самого текста, в послании нет ничего необычного. На ощупь визитная карточка ни горяча, ни холодна, а исходящий от нее слабый запах скорее даже приятен. Все утверждали, что аромат очень знакомый, но никто не мог его определить. Поэт усмотрел в нем сходство с благоуханием сирени, но уловил и некоторое отличие. Капитан же Компсон указал на одну особенность – никто, кроме него, этого не заметил:

– Взгляните-ка на надпись, – сказал от. – Видел ли кто-нибудь почерк более изящный? Буквы легкие, словно пташки. По-моему, величая Смерть «его лордство» или «его преосвященство», мы лишь теряли время попусту. Это женская рука.

Все зашумели, заговорили разом, и карточка опять пошла по кругу, чтобы каждый мог с полным правом воскликнуть:

– Ей-богу, верно!

Среди всеобщего гула выделялся голос поэта:

– Если вдуматься, то этого следовало ожидать. Лично я предпочитаю Смерть в образе женщины.

– Смерть скачет на исполинском черном коне, – твердо заявил капитан Компсон, – и носит доспехи такого же цвета. Смерть очень высокого роста, выше любого из смертных. Тот, кого я видел на поле боя, тот, кто разил направо я налево как солдат, не был женщиной. Скорее всего эти строки писал сам куафер или же его жена.

Но хотя все столпились вокруг куафера и умоляли поведать, от кого же он получил записку, тот упорно молчал. Сперва его улещивали всевозможными посулами, потом грозили ужасной карой. Со всех сторон на него сыпались вопросы:

– Это ты сделал надпись на карточке?

– Если не ты, то кто же?

– Это была живая женщина?

– А она действительно Смерть?

– Смерть тебе что-нибудь говорила?

– Как ты догадался, что это и есть Смерть?

– Кто же все-таки Смерть – мужчина или женщина?

– Ты что, вздумал над нами потешаться?

Ни слова не произнес куафер, ни единого словечка. В конце концов леди Невилл велела слугам избить его и вытолкать взашей. Но и когда его уводили, куафер не взглянул на знатную клиентку и не проронил ни звука.

Взмахом руки водворив среди друзей молчание, леди Невилл сказала:

– Бал состоится ровно через две недели. Пусть Смерть приходит как угодно – в мужском ли обличье, в женском ли, хоть в обличье бесполого существа. – Тут она безмятежно улыбнулась. – Нечего удивляться, если Смерть окажется женщиной. Теперь я хуже представляю себе Смерть, но зато и меньше боюсь ее. В мои годы не опасаются того, кто пишет обыкновенным гусиным пером. Ступайте по домам и, готовясь к балу, не забудьте сообщить о нем слугам, чтобы те разнесли весть по всему Лондону. Пусть все знают, что через две недели наступит вечер, когда на всей земле не умрет ни один человек, ибо Смерть будет веселиться на балу у леди Невилл.

Ровно две недели вместительный особняк леди Невилл дрожал, стонал и ходил ходуном, точно старое дерево в грозу: это слуги гремели молотками и орудовали щетками, наводили в доме глянец и заново окрашивали стены. Леди Невилл усердно готовилась к балу. Всю жизнь она немало гордилась своим особняком, но когда до бала остались считанные дни, вдруг испугалась, что жилище окажется недостаточно пышным для Смерти, которой, несомненно, не в диковинку гостить у сильных мира сего. Из страха навлечь на себя презрение Смерти, леди Невилл круглые сутки самолично наблюдала за работой слуг. Надо было выбить ковры и занавеси, начистить золотую и серебряную посуду так, чтоб сверкала в темноте. Парадную лестницу, спускавшуюся в зал наподобие водопада, мыли и скребли до того часто, что нельзя было пройти по ней, не поскользнувшись. Что же касается бального зала, то, чтобы убрать его подобающим образом, одновременно трудились тридцать два слуги, не считая тех, кто драил хрустальную люстру высотой в человеческий рост и четырнадцать светильников поменьше. А когда все было готово, леди Невилл заставила слуг переделывать работу с самого начала. Не потому, что заметила где-то соринку или пылинку, нет; просто леди Невилл была уверена, что Смерть-то обязательно заметит.

Для себя леди Невилл выбрала самое нарядное платье и лично проследила за тем, как его стирали и гладили. Она вызвала другого куафера и причесалась по старинной моде, желая доказать Смерти, что возраста своего не скрывает и по-обезьяньи копировать юных прелестниц не намерена.

Весь день перед балом леди Невилл провела у зеркала. Косметикой она не злоупотребляла – лишь тронула губы помадой, наложила тени под глазами да припудрилась мельчайшей рисовой пудрой. Однако леди Невилл пристально рассматривала исхудалое, старое лицо, глядевшее на нее из зеркала, и думала о том, какое впечатление произведет оно на Смерть. Дворецкий осведомился, хорошо ли, на ее вкус, подобраны вина, но она отослала его прочь и оставалась у зеркала, пока не настало время одеваться и встречать гостей.

Гости начали съезжаться рано. Выглянув в окно, леди Невилл обнаружила, что мостовая перед домом запружена каретами и породистыми лошадьми. «Все это напоминает многолюдную похоронную процессию», – подумала она.

Дворецкий выкрикивал имена гостей, и в гулком бальном зале ему вторило эхо.

– Капитан королевской гвардии Генри Компсон! Мистер Дэвид Лоримонд! Лорд и леди Торренс! (То была самая юная чета супругов, женатых всего каких-то три месяца). Сэр Роджер Гаррисон! Графиня делла Кандини!

Всем прибывшим хозяйка протягивала руку для поцелуя, и для каждого у нее находились любезные слова приветствия.

Леди Невилл позаботилась о том, чтобы на балу играли лучшие музыканты, но хотя по ее сигналу началась музыка, ни одна пара не вышла на паркет, ни один молодой лорд не обратился к хозяйке с просьбой оказать ему честь и подарить первый танец, как того требовали приличия. Гости кучками слонялись по залу, перешептывались и не отрывали глаз от дверей. Заслышав стук колес подъезжающей кареты, они неизменно вздрагивали и жались друг к другу; всякий раз как дворецкий возвещал о прибытии очередного гостя, они тихонько вздыхали с облегчением.

– Чего ради явились они ко мне на бал, если им так страшно? – презрительно пробормотала леди Невилл. – Я вот не боюсь свести знакомство со Смертью. Мне только очень хотелось бы надеяться, что Смерть оценит великолепие моего дома и букет моих вин. Я умру раньше любого из них, но мне ничуть не страшно.

Уверенная, что Смерть не появится раньше полуночи, хозяйка поочередно подходила к одному гостю за другим, пытаясь успокоить их – не словами, которых, как она отлично понимала, все равно никто не разберет, а тоном своим, будто перед нею были испуганные лошади, но мало-помалу нервозность гостей передалась и ей: она садилась и тут же вставала с места, пригубила не менее десятка бокалов и не допила ни одного… и все поглядывала на часики, усыпанные драгоценными камнями. Сперва ее подмывало ускорить бег времени и покончить с ожиданием, а потом она то и дело проводила пальцем по циферблату, словно желая рассеять тьму и насильно передвинуть стрелку на час рассвета. Когда настала полночь, леди Невилл, как и все остальные, тяжело дышала, ни минуты не оставалась на месте и прислушивалась к шороху колес по гравию.

У всех, включая леди Невилл и капитана Компсона, бой часов исторг сдавленный вскрик испуга, но все тотчас же умолкли и стали отсчитывать удары. Сверху донесся перезвон других часов, поменьше. Виски леди Невилл клещами сжала боль. Случайно она увидела свое отражение в огромном зеркале бального зала – серое лицо запрокинуто, как в приступе удушья, – и подумала: «Смерть – это женщина, страшная, омерзительная старая карга, по-мужски высокая и сильная. И вот что самое ужасное: лицо у нее точь-в-точь как у меня». Но вот бой часов прекратился, и леди Невилл закрыла глаза.