Текст книги "Святой дьявол: Распутин и женщины"

Автор книги: Рене Фюлёп-Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Илиодор никак не мог освободиться от действия таинственных чар, исходивших от Григория Ефимовича, от его дьявольского влияния. Это ему удалось лишь позднее, когда он вместе с Григорием уехал на его родину в Покровское.

В пути Григорий напрямик, без стеснения рассказывал о своей грешной жизни. Казалось, что ему доставляло огромное удовольствие рассказывать о дурных делах и вводить в соблазн аскетичного монаха. Со всеми подробностями расписывал он, как грешил с няней царевича и как та вместе с крестьянкой Лопатинской, какой-то красивой княгиней и еще несколькими женщинами летом последовала за ним в Верхотурье. Там он вместе с ними предавался всяким грехам, пока он и женщины не «перебороли плоть» и не стали «бесстрастными».

Григорий продолжал свои рассказы в повозке, в поезде, на пароходе и, казалось, этому не будет конца. Суровый монастырский священник, живший строгим аскетом всю жизнь, строго боровшийся с чувственными соблазнами, пришел в замешательство, чувствовал, как дьявол, говоривший устами Григория, постепенно овладевает им. Горящими глазами смотрел он на рассказчика, раскрыв рот от удивления, и, когда Григорий цинично спросил, как ему это все нравится, Илиодор смущенно признался, что до сего дня о таком и не мечтал.

В глубине души монастырский священник теперь понял, что Григорий один из тех гнусных еретиков, членов секты «хлыстов», о дьявольской греховности которых ему неоднократно приходилось слышать. И хотя осознание этого факта еще не придало сил вырваться из-под влияния Григория, но все же способствовало некоторому приливу мужества. Другой, еще более значительный факт, произошедший во время путешествия, помог ему полностью освободиться от чар Распутина.

Илиодор давно знал, что царь и царица считали Григория святым, и все же лишь теперь убедился, как на деле велико их поклонение. В дороге Распутин хвастался, что царь считает его Спасителем, что он и царица склоняются перед ним до земли и целуют ему руки. На пароходе Григорий надменно заметил:

– Царица поклялась провозгласить меня своим спасителем и чудотворцем во веки веков! – Затем добавил: – Я их всех носил на руках, вот какие дружеские у меня с ними отношения!

Несмотря на все услышанное, Илиодор все еще цеплялся за слабую надежду, что Распутин преувеличивает, возводит на себя напраслину, и эта мысль его немного успокаивала, умеряла зависть в сердце. Но как был удивлен монастырский священник, когда переступил порог дома Григория в Покровском! Уже внешний вид этого внушительного строения произвел на него сильное впечатление, и все же внутренний вид превзошел все его ожидания. Конечно, это были старые небольшие деревенские комнаты, частично обставленные старой мебелью, но среди нее стояли роскошные вещи, дорогие кожаные диваны, стеклянные горки, буфеты, полные самого лучшего серебра, хрустальные стаканы и кубки.

В одной комнате был огромный рояль, позолоченная мебель, цветы и пальмы; весь верхний этаж был устлан персидскими коврами, а на стенах висели портреты императорской семьи, великих княгинь, придворных сановников и министров, расположенные в соответствующем порядке и снабженные дарственными надписями. Целый шкаф был заполнен фарфоровыми безделушками, которые царские дети подарили своему дорогому «батюшке». Повсюду висели прекрасные святые образа, дары епископов, монахов, монахинь и набожных членов общины. А рабочая комната выглядела будто кабинет министра: роскошные кожаные кресла занимали угол комнаты, у окна стоял массивный дубовый стол с горой бумаг, документов, телеграмм и писем. Глаза Илиодора едва не выскочили из орбит; только теперь он осознал истинную власть и неслыханный авторитет Распутина. Потому что все, что его окружало, не было подарками простых людей. Григорий Ефимович точно знал, кто из царского дома, какой высокий государственный сановник и какая блестящая столичная красавица что подарили ему.

Все пребывание в Покровском превратилось для Илиодора в истинное мучение, так как на каждом шагу он встречался с новыми доказательствами могущественного положения своего противника; и даже во время полевых работ или ловли рыбы Григорий беспрестанно рассказывал ему, как хорошо у него идут дела и какое уважение он встречает повсюду.

В последний вечер перед отъездом Илиодора из Покровского пришел посыльный Миханя и принес письмо внушительных размеров с императорским гербом и печатью. Распутин прочитал его, удовлетворенно погладил бороду и объяснил гостю, что это письмо написано самой императрицей. Это не давало монастырскому священнику покоя: посреди ночи он встал, прокрался в кабинет хозяина и принялся рыться на письменном столе, пока не нашел письмо. Содержание письма привело его в совершенную ярость: ведь императрица в настойчивых, почти умоляющих словах просила своего «друга» немедленно приехать в Царское Село, так как наследник опять заболел.

Раз уж Илиодор добрался до письменного стола, то его не удовлетворило чтение одного этого письма, он перерыл все ящики, пока не нашел пачку, завернутую в большой платок в синюю клетку, в которой были все письма от императрицы и великих княгинь. Лихорадочно читал он их одно за другим и вскоре убедился, что все рассказанное Распутиным о своем положении при дворе было чистой правдой.

Но в тот же момент, когда в душе Илиодора вспыхнула горячая всепожирающая зависть, он почувствовал, как с него спали дьявольские узы, до этого времени приковывавшие его к Распутину. Да, теперь он, наконец-то, мог свободно и беспрепятственно ненавидеть своего врага! Теперь он хотел показать ему это! С этого момента распутный и грубый мужик найдет в нем, «великом сквернослове», безжалостного смертельного врага!

Илиодор взял некоторые особенно сердечные письма императрицы и великих княгинь. Конечно, это кража и грех, но в интересах истины и для спасения императорского дома и всей нации, и цель оправдывает средства. На следующее утро он покинул Покровское с твердым намерением рассчитаться с Григорием, разоблачить его и раскрыть всю его испорченность перед императором и императрицей. С этой целью он прямиком поехал в Петербург.

Конечно, монастырский священник прекрасно осознавал трудности своего предприятия, ведь он был свидетелем того, как быстро заставили замолчать доброго отца Феофана, когда он при дворе попытался выступить против Распутина. Он очень хорошо помнил угрозы Григория вслед ректору Духовной Академии: «Я ему покажу!» Неожиданное увольнение Феофана, придворного священника и исповедника императрицы, с этого высокого поста и его ссылка в Крым, разумеется, не были случайностью.

Тем не менее Илиодор был в приподнятом настроении и тверд в своем решении; разве не называли его «рыцарем Небесного Царства»? Разве не был он «великий сквернослов», известный своим бесстрашием, многими почитаем, и разве не внушал он страх? Он, свергавший всемогущих губернаторов, осмелившийся противиться начальникам полиции и министрам, да даже самому Священному Синоду, мог ли он бояться выступить против крестьянского невежи и раскрыть на него глаза государю?

* * * *

После той благословенной ночи, когда у письменного стола Распутина он освободился от дьявольских чар, Илиодор вновь приобрел дар поношения, тот возвышенный дар, которым со времен ясновидцев Ветхого Завета никто так великолепно не владел, как монастырский священник из Царицына. Теперь он громогласно заявлял, что Распутин – порочное чудовище, адское отродье и заслуживает уничтожения, как назойливый паразит. Неистощимым был поток его ругательств и проклятий в адрес Григория, он сообщал все новые подробности о его злодеяниях и грязном разврате. Теперь он даже рассказывал о том, что подсмотрел в замочную скважину в доме купчихи Лебедевой в Царицыне, и то, что он видел, вовсе не было борьбой святого с сатаной!

А эти «братские поцелуи», которыми он обычно приветствовал всех женщин! Почему же он целовал только хорошеньких и молодых, и ему никогда не приходило в голову освятить поцелуем также и пожилых женщин. С искаженным ненавистью и отвращением лицом Илиодор рассказывал о хорошенькой, пухленькой жене извозчика Елене, которую Григорий Ефимович полностью опутал своими сетями, а ее муж, честный и истинный православный христианин, так же много помогавший Илиодору при строительстве задуманной им «горы Табор», теперь остался ни с чем.

Каждому, кто хотел знать, монастырский священник без утайки сообщал, что во время их совместного вояжа в Покровское Григорий хотел его самого обратить в еретическую веру хлыстов. Когда однажды кто-то спросил иеромонаха о святом отце Григории, Илиодор яростно набросился на беднягу:

– Да, святой, святой дьявол, вот кто он!

Он пошел к Гермогену, который как раз находился в Петербурге, чтобы склонить его к совместному выступлению против святого дьявола, и после разговора с ним он принялся засыпать письмами все высокие чины и даже самого царя. Он обратился и к доктору Бадмаеву с намерением использовать его влияние на государя.

«Я заклинаю вас, – писал он тибетцу, – прикончите Распутина! Его власть растет с каждым днем, армия его сторонников множится, его авторитет в народе заметно поднялся. Меня заботит не моя собственная жизнь, а судьба царской семьи! Подумайте о том, что все это приведет к ужасному скандалу, а возможно, даже к революции! Ради Бога, как можно скорее заткните Распутину рот, дорог каждый день!»

В разговоре с Гермогеном Илиодор, дрожа от ярости, заявил:

– Я хочу посмотреть, откажет ли императорская семья этому мерзавцу или нет! Что же это значит? Мы здесь страдаем за них, мучимся, а они занимаются с этим распутным человеком Бог знает чем!

С самого начала борьбы «чудо-идиот» Митя Коляба попал в полное распоряжение «рыцаря Небесного Царства», так как из-за появления Распутина он на долгие годы, если не навсегда остался без куска хлеба. Уже давно он старался зря: лаял, хрипел, рычал и взмахивал обрубками рук, тщетно с помощью певчего Егорова предсказывал страшнейшие несчастья, если только его не прогонял мужик Григорий. Никто не обращал внимания на его святое буйство, да при дворе даже и не собирались слушать певчего. Потому что, если Николай или Александра чувствовали потребность в пророчестве, они охотно обращались к Григорию Ефимовичу, который мог заглянуть в будущее лучше, чем Митя Коляба, и который говорил на всем понятном, даже слишком понятном языке.

Как и при дворе, в различных кружках и салонах потеряли всякий интерес к чудо-идиоту и охотнее прибегали к предсказаниям Распутина; бедный Митя Коляба и его переводчик оказались в полном забвении и попытались выразить свое недовольство тем, что на все лады поносили «лжепредсказателя».

Не было ничего удивительного в том, что Митя Коляба с радостным мычанием согласился, когда Герман и Илиодор призвали его поддержать их в выступлении против «святого дьявола». Вскоре дело дошло до настоящего военного совета, в котором приняли участие епископ, «сквернослов», чудо-идиот и певчий. До этого Илиодор и Гермоген предприняли попытку привлечь на свою сторону министра юстиции Щегловитова; они пришли к нему на прием и поинтересовались, нельзя ли обезвредить Распутина с помощью правосудия, но министр все же не решился пойти против могущественного «друга».

После того как выяснилось, что таким образом с Распутиным не справиться, заговорщики решили силой заставить Григория Ефимовича публично признать свои грехи и раскаяться.

Распутин как раз вернулся из Крыма, когда его отыскал Илиодор. Монастырский священник рассказал старцу, что епископ Гермоген глубоко сожалеет, что действовал против него, страстно желает встретиться с ним и просит его незамедлительно прийти к нему. Распутин попался на удочку и поехал с Илиодором на квартиру епископа, куда кроме чудо-идиота были приглашены еще несколько свидетелей, среди них два священника и, на всякий случай, журналист.

Когда Распутин, войдя, заметил, что Гермоген был не один, он сразу же почувствовал недоброе; но уже в следующую минуту с Митей Колябой случился припадок от ярости, он принялся ругать старца, угрожающе хрипя и размахивая обрубками рук. Распутин гневно обрушился на Илиодора, но неожиданно между двумя ругавшимися чудотворцами, размахивая Распятием, вырос могучий Гермоген и принялся дубасить Григория Ефимовича тяжелым распятием.

Началась шумная перепалка, Илиодор произносил патетическую обвинительную речь против Григория Ефимовича, обильно перемежая многочисленными цитатами из Священного Писания. Наконец все вместе навалились на Распутина, принялись избивать его и принудили торжественно признаться в своих грехах. Затем его приволокли в стоявшую в стороне домашнюю часовню, и там он вынужден был поклясться всеми святыми, что откажется от всякого общения с царской семьей.

В данной ситуации, перед лицом более сильных и вооруженных Распятием врагов старцу не оставалось ничего иного, как согласиться со всеми требованиями и действительно произнести требуемые клятвы. Но мысленно он решил страшно отомстить своим мучителям.

Едва заговорщики оставили старца, как он тут же бросился на телеграф и отправил царю в Ялту телеграмму; в ней Распутин сообщал, что Илиодор и Гермоген совершили покушение на него, но с божьей помощью в последний момент ему удалось спастись.

Но этим Григорий не утолил жажду мести, он страстно желал отплатить своим врагам за их выходку той же монетой. С этой целью он воспользовался помощью госпожи Головиной и велел ей позвонить Илиодору и пригласить на следующий день; в доме старой «церковной матушки» монастырского священника ожидала такая же ловушка, какую он прежде расставил старцу.

Григорий Ефимович собрал вокруг себя целую толпу учениц и, когда Илиодор вошел, он тут же набросился на него и осыпал потоком упреков и ругательств. Рассерженные женщины накинулись на Илиодора, намереваясь выцарапать ему глаза, так что «сквернослов» обратился в бегство, но в этот момент к нему подошел высокий господин, фон Пистолкорс, шурин Вырубовой, собираясь крепко его избить. С трудом Илиодору все-таки удалось добраться до двери, и, преследуемый толпой кричавших женщин, он выбрался на улицу.

Спустя несколько дней, в Петербург поступил царский приказ, в соответствии с ним оба зачинщика покушения на Распутина были строго наказаны: Гермоген потерял свое епископство и был отправлен в один из литовских монастырей, а Илиодор заключен в монастырь Флоричевой пустыни.

Правда, Илиодор недолго пребывал в своем церковном заточении; так как в России ему нельзя было оставаться, он бежал в Норвегию, чтобы оттуда вести активную борьбу со старцем.

Первым делом он сочинил пасквиль, озаглавленный «Святой дьявол», в котором собрал несметное множество прямо-таки фантастических фактов, обвиняющих Григория Ефимовича, и привел значительное количество писем императрицы и великих княгинь, оригиналами которых он якобы владел. С помощью этих документов, большинство из которых были явно поддельными, он атаковал не только своего врага Распутина, но и самым жестоким образом всю царскую семью, вылил на нее поток грязи.

Но тогда изгнанному монастырскому священнику все-таки не удалось напечатать свою рукопись, так как в то время в Норвегии очень мало интересовались разоблачениями Распутина, таким образом, труд Илиодора «Святой дьявол» до поры до времени остался лежать в ящике стола. Вскоре он занялся более опасным заговором и из своего безопасного укрытия начал подготовку настоящего покушения на Григория Ефимовича.

В Царицыне осталось довольно много фанатичных приверженцев изгнанного «сквернослова», и помощью этих оставшихся в России учеников Илиодор воспользовался при осуществлении своих планов. Еще в 1913 году произошло нечто вроде съезда многочисленных сторонниц Илиодора, на котором они решили отомстить за оскорбление, нанесенное им и их почитаемому монастырскому священнику. С этой целью они разработали подробный план нападения на Распутина и его оскопления, но при этом были довольно неосторожны, публично заявляли о своем намерении, так что Григорий Ефимович был вовремя предупрежден неким Синицыным.

В 1914 году по непосредственному указанию Илиодора некоторые из его приверженцев создали «комитет действия» и разыскали уродливую опустившуюся проститутку по имени Кланя Гусева, душевнобольную, чрезмерно экзальтированную особу, которую легко удалось убедить отомстить за многие «низменные дела» Распутина. Гусева отправилась в Покровское и под предлогом, что она совершает паломничество, остановилась у одного крестьянина.

Прошло несколько дней, прежде чем она получила возможность осуществить свое покушение; удобный случай представился ей лишь 28 июня, за несколько дней до начала мировой войны. Распутин как раз получил от царицы телеграмму и, поспешив сразу же отправить ответ, выбежал за уходящим посыльным из дома на улицу. Гусева, постоянно крутившаяся около дома, подошла к нему с протянутой рукой, попросила подаяние; в тот момент, когда Распутин полез в карман, она ударила его заранее приготовленным ножом в нижнюю часть живота и пронзительно закричала, что убила Антихриста.

Григорий Ефимович, изо всех сил стараясь сохранить равновесие, зажал ладонями зияющую рану и побежал в дом, где тут же потерял сознание. Беснующуюся преступницу с огромным трудом удалось схватить и связать.

Ранение Распутина оказалось тяжелым; когда после восьмичасовой езды в экипаже из Тюмени прибыл вызванный телеграммой врач, ему тут же при свете свечей в большой столовой дома Распутина пришлось провести сложную операцию. Спустя несколько дней Григория отправили в больницу в Тюмень, и там он еще несколько дней находился на грани жизни и смерти.

Расследование по поводу покушения вскоре показало, что оно совершено душевнобольной, и поэтому служители правосудия решили закрыть дело и отправить ее в богадельню. Это делалось тем более охотно, что открытый процесс, который был бы не очень приятен царской семье, все равно бы не принес пользы.

Глава тринадцатая
Великая рыбная трапеза

Однажды туманным зимним утром 1914 года Распутин, завернувшись в тяжелую шубу, ехал через Фонтанку, в промелькнувшей мимо машине его острый взгляд зацепил князя Андронникова, которого он часто видел, но никогда с ним не разговаривал. Распутин по пояс свесился из саней, усиленно замахал обеими руками и закричал как можно громче:

– Николай Петрович! Подожди же немного! Ты ведь никогда не опаздываешь!

Тот велел остановить машину и удивленно окинул взглядом человека в санях, которого, несмотря на все усилия, не мог узнать. Между тем тот приказал извозчику остановиться, неуклюже вылез из саней, запахивая шубу, и стремительно бросился к Николаю Петровичу, чтобы обнять его.

– Что ты так смотришь на меня? – воскликнул он. – Разве ты меня не знаешь?

– Мне кажется, вы ошиблись, – заметил господин в автомобиле. – Я князь Андронников.

– Совершенно верно, мой дорогой, уж я знаю, кто ты! А я, я – Григорий Ефимович Распутин! Куда ты едешь?

– Домой! – ответил князь Андронников, лицо его заметно прояснилось.

– Знаешь что! – вскричал Распутин. – Я провожу тебя! Сам Бог послал тебе меня, нам надо о многом поговорить!

Князь Николай Петрович при этой первой встрече с Григорием Ефимовичем на Фонтанке сразу осознал всю важность нового знакомства со всеми его последствиями и при том, что он был религиозен лишь настолько, насколько этого требовали деловые соображения, у него появилось чувство, что поистине сам Бог послал Распутина ему навстречу.

– А где твой красный угол с бесценной иконой Божьей Матери? – спросил Распутин, не успев еще и войти в квартиру князя. – Мне рассказывали, что у тебя настоящая маленькая часовня!

С величайшей готовностью Андронников провел гостя в свою молельню, похожую на нишу в церкви. Старец сразу же опустился на колени и совершил долгую молитву, в которой с подобающей набожностью принял участие и хозяин. Наконец Григорий Ефимович поднялся и дал знак князю закончить.

– Ну, Николай Петрович, – сказал он, – теперь мы укрепились молитвой и можем спокойно поговорить о наших делах!

Завязалась оживленная беседа, незаметно перешедшая к обсуждению личности ненавидимого Распутиным военного министра Сухомлинова. Старец рассказал, что Сухомлинов назвал его скотом, и что за это его надо снять с должности. Андронников охотно соглашался с ним, так как у самого были резкие разногласия с военным министром и он был несказанно счастлив услышать, что и Распутин плохо относится к этому человеку. Андронников немедленно решил с помощью Распутина добиться отставки Сухомлинова. С неподдельной горячностью он подробно излагал гостю все, что ему было известно о промахах, слабостях министра, пока Распутин с явным нетерпением не прервал его.

– Ах, знаешь, мой дорогой, я лучше приду к тебе завтра вечером, приготовь рыбу и вели доставить несколько бутылок мадеры. За рыбой и вином говорится проще! Такие важные дела, как то, о котором нам надо поговорить, можно успешно решить только во время хорошего обеда!

Андронников радостно согласился с таким предложением и подобострастно простился со своим могущественным гостем. Тот вышел было из квартиры, как вдруг вернулся, потребовал письменные принадлежности и на клочке бумаги нацарапал: «Ты человек крепкого духа! Твоя сила в твоем духе!» Листок он передал князю и попросил сохранить на память о первом разговоре. «Потому что, – сказал он, – мы еще станем хорошими друзьями!»

На следующий вечер старец пришел аккуратно к началу трапезы. Князь приготовил все необходимое, позаботился о еде и напитках, а также пригласил свою знакомую Червинскую, родственницу супруги Сухомлинова, которая с семьей военного министра была в самых скверных отношениях.

Высокая, элегантная, с прекрасными глазами, она выглядела несколько увядшей, как все женщины, приближающиеся к пятому десятку, но при этом была очень остроумной и талантливой собеседницей, и разговор с ней доставлял истинное удовольствие любому мужчине. Кроме того, она отличалась величайшей скрытностью и уже поэтому являлась ценной союзницей, потому что была осведомлена о супругах Сухомлиновых гораздо лучше, чем сам князь.

Распутин очень обрадовался хорошенькой женщине, тут же обнял ее, потом поцеловал и хозяина, сказал ему пару слов и еще раз заключил Червинскую в свои объятия; иногда он дважды здоровался с женщинами, которые ему нравились.

После этого они втроем отправились к столу и начали разговор о деле Сухомлинова. Старец основательно принялся за еду, вытаскивая аппетитные куски рыбы один за другим из большой миски, разрывал руками и жадно обсасывал с костей нежное мясо.

Червинская же, держа тонкими пальцами рыбный нож, снимала с каждого кусочка рыбки кожу и, собственно, почти ничего не ела, потому что непрерывно вспоминала все новые грязные дела министра и его супруги и, занятая рассказом, забывала поднести кусок ко рту. Князь тоже ел мало, он был слишком увлечен вопросом, обдумывал новые планы и интриги. Григорий Ефимович, напротив, уничтожал одну рыбину за другой, выпил много стаканов мадеры, прекрасно себя чувствовал и чавкал от удовольствия. Время от времени он неожиданно прекращал есть и, зажав в кулаке рыбу, приговаривал, что еще покажет Сухомлинову. Угрожающе помахав рыбой, он снова принимался за еду.

Иногда он внезапно начинал говорить совершенно о другом, так как голова его была забита разными важными делами, и он не любил долго говорить на одну тему, тем более что был уверен, что даже самые важные дела можно решить короткой фразой: «Я сделаю это!» Поэтому он прерывал разговор о Сухомлинове и, вертя в руках кусок рыбы, начинал говорить о своих отношениях с Богом. Он заговаривал о душе, о вере и опять замолкал. И князь Андронников, и его подруга Червинская были совершенно потрясены умом Распутина, восхищались его религиозными суждениями.

Наконец старец вскочил, вытер капли вина с бороды, вышел из-за стола и добавил:

– Вы должны знать, что папа и мама делают все, что я им скажу!

После чего поцеловал Червинскую, обнял хозяина и поспешил к дверям.

– Сибирские купцы, – крикнул он, – ждут меня в «Вилле Роде», они привезли мне ковры и заказали цыган!

Он напел несколько тактов из «Тройки», притопнул, как бы собираясь пуститься в пляс, жадно посмотрел на Червинскую и исчез.

* * * *

Прошло более года, прежде чем Червинская однажды осенью 1915 года посетила недавно назначенного помощника министра Белецкого, от которого она уже давно хотела добиться решения по иску. В разговоре с Белецким, зажав между пальцами тонкую сигарету, она словно случайно заметила:

– Вчера отец Григорий снова приходил к нам на ужин. Он много рассказывал Николаю Петровичу об императрице и императоре.

Помощник министра, до этого слушавший вполуха, играя тяжелой золотой цепочкой от часов, при упоминании имени Распутина навострил уши, попросил поподробнее рассказать обо всех разговорах, происходивших во время этой последней трапезы, и пообещал Червинской незамедлительно уладить ее дело. Прощаясь, он попросил засвидетельствовать свое почтение Николаю Петровичу, которого он уже давно не видел.

Степан Петрович Белецкий лишь недавно, одновременно с назначением Хвостова министром внутренних дел, добился поста помощника министра; теперь в его обязанности входило руководство полицией, прежде всего политическим сыском. После того как великий князь Николай Николаевич и «истинно русские люди» отвернулись от Распутина, Белецкий стал одним из самых ловких шпионов за старцем; почти ежедневно он докладывал начальнику канцелярии великого князя генералу Балинскому о разврате и пьяных оргиях Григория, таким образом поставляя «Николаевичам» и их супругам материал, который те лихорадочно собирали.

Когда только назначенный помощник министра услышал от Червинской о дружбе Григория Ефимовича с князем Андронниковым, он, как опытный специалист секретной службы, тут же усмотрел в рыбных трапезах огромные возможности для себя, ему открывался удобный случай постоянно быть в курсе дела частных высказываний старца, а следовательно, доставлять желанный материал для великого князя Николая Николаевича и «истинно русских людей», намеревавшихся вредить Распутину. Но помимо этого личного интереса Белецкий, будучи помощником министра, видел, какими важными в будущем могут стать подобные «рыбные» застолья, так как само министерство было в значительной степени заинтересовано в постоянном подробном уведомлении о намерениях и планах могущественного «друга».

Итак, Белецкий велел просить к себе князя Андронникова, но прежде из документов выяснил, в каких отношениях тот прежде находился с министерством. С удовлетворением он выяснил, что князь и раньше регулярно получал пособие и был тайным агентом; когда позднее у него появился Андронников, он ограничился общепринятыми любезностями и сразу же перешел к делу, как и подобает начальнику полиции разговаривать со своими агентами. Неестественно мягким голосом он сообщил князю, зачем пригласил к себе:

– Мой дорогой Николай Петрович, мы услышали в ваших рыбных трапезах с Распутиным. Министр и я придаем большое значение тому, чтобы эти трапезы и дальше регулярно продолжались, по возможности два раза в неделю. Мы также будем иногда пользоваться вашим гостеприимством. Вы по прежнему опыту знаете, что министерство в таких случаях не мелочится, мы охотно оплатим вам все издержки трапез с Григорием Ефимовичем, кроме того вы сами можете, конечно, рассчитывать на нашу признательность.

Затем Белецкий порекомендовал и в дальнейшем приглашать на встречи с Распутиным госпожу Червинскую, чтобы она в тактичной форме направляла разговор в «нужное русло» и задавала «определенные вопросы». Еще раз напомнив, что они не мелочны, Белецкий закончил свое изложение и выжидающе посмотрел на князя своими круглыми масляными глазками.

Но и Андронников имел опыт секретной службы, и поэтому он решил не полагаться на неопределенные заверения в последующей признательности, а наоборот, с самого начала потребовать плату за выполнение конкретных действий. Он дипломатично высказался, что, хотя он охотно готов последовать желанию помощника министра, но ни при каких обстоятельствах не примет вознаграждения за издержки, напротив, он просит министерство помочь в выпуске газеты «Голос России», так как в ней он собирается энергично поддерживать политику министров.

Белецкий тут же понял намек, скоро между обоими было достигнуто соглашение: Андронников вышел из кабинета помощника министра с определенным обещанием, что министерство окажет усиленную денежную помощь «Голосу России» и что, кроме того, госпожа Червинская на время своего участия в пирушках может рассчитывать на соответствующее ежемесячное вознаграждение. За это Андронников обязался принимать у себя Распутина не менее двух раз в неделю, подробно докладывать о каждом его слове и иногда приглашать также министра Хвостова и его помощника Белецкого. А чтобы вызвать у старца интерес к регулярным посещениям Андронникова, решили, что князь на каждой встрече будет вручать ему крупную денежную сумму из средств министерства.

Хотя все было подготовлено самым наилучшим образом, Хвостова и Белецкого не покидало беспокойство, когда они первый раз садились в машину, чтобы поехать на ужин к Андронникову. Белецкому слишком хорошо было известно, что в то время, как по его приказанию следили за Распутиным, тот тоже постоянно шпионил за ним и, следовательно, должен знать о его связях с великим князем Николаем Николаевичем. У Хвостова совесть тоже была нечиста: хотя неприятное происшествие в Нижнем Новгороде было почти забыто, после того как Хвостов, благодаря своему красивому басу, добился благосклонности старца, но при назначении его министром внутренних дел произошла опасная ошибка: нетерпеливый и тщеславный Хвостов не дождался, пока Григорий Ефимович вернется из поездки в Покровское, даже наоборот, он похлопотал и осуществил свое назначение в его отсутствие. А такого самоуправства Распутин не любил, и поэтому Хвостов ожидал этой встречи со смешанными чувствами.

После первых приветствий в салоне Андронникова смущение министра еще более усилилось, так как старец, засунув правую руку за пояс, молча ходил по комнате взад и вперед и смотрел на тучного Хвостова недружелюбным и пытливым взглядом. Даже находчивый князь Андронников в этой ситуации чувствовал себя довольно неловко, не в своей тарелке. Вдруг Распутин остановился перед Хвостовым, строго и пронзительно посмотрел ему в глаза и сказал:

– Ну что же, ты очень поспешил! – Затем снова принялся ходить из угла в угол. Прошло еще несколько неприятных минут. – Тогда в Нижнем Новгороде ты не пригласил меня на обед! – проворчал Григорий Ефимович вполголоса. – Вел себя как невежа! А теперь такая спешка! И у тебя тоже!