Текст книги "Великий запой. Эссе и заметки"

Автор книги: Рене Домаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

I. Символ, содеянныйпоэтом, – символ необходимого вызывания какого-то представления, любого представления, и в конечном счете всех представлений или мира через извечный сознательный акт, то есть отрицающий длительность. В этот момент индивидуальность поэта освобождена; он действует согласно своду сочетающихся в нем универсальных законов. А еще, в меньшей степени, являясь для истины идеальным пределом, он совершает единственный жест, способный в какой-то момент привести его индивидуальную организацию, беспросветно замкнутую в себе и на себе, к гармонии с остальной природой.

Человек, побуждаемый физиологическим детерминизмом, может случайно повести себя так же, как и поэт; не стремясь к этому осознанно, он совершит жест, который на время освободит его; и это действие будет для него тем более ценно, чем крепче он был связан: так в свои комплексы закованы невротики. Освобождающий жест, выражение необходимого отношения между его природой и природой физических, биологических и социальных явлений, будет, повторяясь, символизировать эту необходимость и станет манией.Мания – это действие, которое, не будь оно случайным, могло бы стать поэтическим и, совершаясь неосознанно, имеет шанс повторяться бесконечно, поскольку свойство неосознанного и есть тенденция к бесконечному повторению.

И сами поэтические произведения всегда сохраняют великое множество навязчивых повторений, несущих функцию магических приемов, сильнодействующих формул освобождения и единения; ритмические обращения чисел, рифм, ассонансов, образов, которые поэт придумал, осознавая их необходимость, изначально – маниакальные выражения, выдвинутые сознанием на роль чар. Благодаря предписанию чисел,этих модусов единства, стихотворение есть целостность, которая не нуждается в повторении, чтобы символизировать универсальное и необходимое.

II. Символ вечного, прочувствованныйпоэтом, а затем слушателем или читателем стихотворения, – чувство совершенного соответствия между образом и необходимостью, установленного задолго до всех времен; чувство совершенной присвоенности:под этим словом следует понимать то, что разум чувствует этот образ своими что ему требовалось вызвать именно этот, свой,образ и никакой иной.

Согласие между индивидуумом и представлением может совершаться случайно; это обстоятельство, порождающее манию в связи с действием, в связи с аффектом, является также чувством присвоенности. Но здесь сознание не возвысилось до познания этой присвоенности. Оно испытывает чувство фатальной неизбежности, но еще и произвольности, ибо не чувствует необходимости, вызвавшей именно это, а не какое-то иное представление. Это чувство вечной фатальности образа, воспринимаемое, впрочем, как нечто нормативное и частное из-за скрываемого в нем тревожного противоречия, составляет аффективный фон явления под названием парамнезия.Так, встречать нечто, принадлежащее мне вечно и неизбежно, и вместе с тем не понимать его необходимости – невыносимо, если не пытаться разрешить это противоречие; и если я себя мыслю как индивидуальный разум, то единственное объяснение этого впервые воспринятого чувства присвоенности образа может быть выражено так: «я уже воспринимал этот образ» или, более обобщенно, «я помню, что уже оказывался в таком же состоянии сознания, хотя рассудок заставляет меня считать это невозможным». И для любого более или менее здравого ума парамнезия очень скоро осложняется: «значит, в таком же состоянии сознания у меня уже было это иллюзорное воспоминание о таком же состоянии…», или «я помню, что я помнил», или, доводя до предела, «я помню, что бесчисленное множество раз оказывался в таком же состоянии сознания».

Нельзя сказать, что тревожность парамнезии просто и начисто стирается в поэтическом чувстве;

она преодолевается через контакт сознания с универсальным, она становится реминисценцией чего-то существовавшего вечно, того, что поэт не творил, но раскрыл, а мы мгновенно узнали. Иногда это узнавание столь поразительно, что поэт с трудом верит, что неосознанно не воспроизвел некогда прочитанное произведение другого поэта. Несомненно, платоновский миф о реминисценции частично коренится в преодолении ужаса парамнезии, поскольку у Платона стихотворение – чувственный универсум, чьи объекты являются для нас поводом вспомнить о вечных Идеях. А без этого чувства «уже виденного», трансформированного сознанием поэта в «вечно виденное», так называемое эстетическое чувство – всего лишь вульгарное и лицемерное удовлетворение либидозных стремлений.

III. Символ вечности, задуманный, еще не сообразный, в некотором смысле случайный, есть метафизический миф, миф о вечных возвращениях.Этот миф, близкий древним философам и, возможно, размышляющему подростку, дополняет и метафизически объясняет миф реминисценции. Какой бы логический механизм ни придумали впоследствии, чтобы изложить эту идею вечных возвращений, основанием для подобного верования может быть лишь аффективная основа парамнезии или движущая схема мании. Но такой миф способен удовлетворить человеческий разум лишь наполовину. Он удовлетворяет меня в той мере, в какой я объясняю необходимый или, точнее, почувствованный фатально неизбежным характер необычного представления, например, поэтического образа; но само пояснение, заключающееся в бесконечном повторении и вечном возобновлении представления, содержит логическое противоречие, в котором ощущается что-то тревожное.

Логическое противоречие может разрешиться по принципу тождества неразличимых; два идентичных образа или некое количество идентичных образов – это один и тот же образ. Итак, уместнои ярко, в каждый отдельный и подобный остальным момент бесконечно повторяется один и тот же единственный поэтический образ: в этой формулировке есть нечто мифическое.

29

Вот так это все происходит.

Вот тройной ценный ключ – в нем начало и конец обратимой тайны

–  безумие, если я воспользуюсь им неумело!—

Я помню об изначальном Круге: это не только самое глубокое, самое волнующее воспоминание о туманно далеком детстве, но еще и память о древнейшем космическом ритуале. Этот круговой Танец – пляска миров, та же музыка верховодит двумя кругами. Я говорил о рождении стихотворения, говорил и о рождении вселенной. Я? Какой еще «я»? Если «я» есть творение, часть этого универсума, то такой «я» не может обрисовать поэтическое сотворение мира. Всеобъемлющий Поэт не может сказать «Я». Он – «все и вся».

30

Здесь твари-страсти в своих заключенных циклических жизнях,

там их общая Мать, Морская Материя из Пузырей.

Здесь дыхание малое, слитное многих животных,

там Дыхание Великое Всемирной Самки.

И все же послушай. Нет, не мои слова, а звуки, которые раздаются внутри, когда ты слушаешь. Это шум битвы, храп спящего, крики зверей, гул всей вселенной.

31

Здесь Я говорит об абсолютном зените из взятой отдельно точки,

там НЕТ говорит об Абсолютном Зените сразу и отовсюду.

Здесь малая речь открывает двери голосового нёба отдельного человека,

там Великая Речь, совершенный Самец, пронзающий всё.

А теперь попробуй заговорить. Скажи что-нибудь важное. Говори; вещь или факт, который ты назовешь, станут мгновенно реальностью, если говорить о них будешь действительно тысам.

32

Здесь малый поэт, зовущий, освобождаемый в заданном ритме,

там Великий Поэт, призывающий и свободный в ответ на Всеобщее Слово.

Здесь – это,

Там – то.

И наконец, послушай: ты когда-нибудь мечтал о том, чтобы быть свободным? Здесь я оставляю тебя. Постарайся из всего этого сделать нужные выводы для своего конкретного случая, и ты сделаешь, что захочешь, если, конечно, ты это ты.

1930

Трактат патаграмм

I

ТРАКТАТ ПАТАФОТОГРАММ

1.  Об инфраоптических возмущениях

Всякая световая вибрация есть поиск равновесия между двумя полюсами. Появление третьего полюса, например, в результате добавления небольшого количества мелиссовой настойки или чтения псалмов, обычно вызывает вибрационную эмиссию согласно закону триполярности. За этим следует ощутимый рост покупательской способности французской монеты из алюминиевой бронзы достоинством в пятьдесят сантимов.

2.  Об интеллектуальных желатиноидах, кроме слив

Проекция психической деятельности на горизонтальную плоскость, например ФОТОГРАФИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЛИЦА В МОМЕНТ ПАРАМНЕЗИИ, оставляет на протоплазматической массе, чувствительной благодаря слою бихромата калия, – после растворения и усвоения водной средой растворимых солей – достаточно приблизительный образ статичного интеллекта с максимальным разрешением. Запах – сообразно Божественному замыслу – тлетворный.

3.  Об акустических анаглифах, и не только в отношении подопытных свинок

Уподопытной свинки – поскольку медицинский факультет пока еще не разрешил нам поставить опыт на каком-нибудь епископе in partibus– мы один за другим соединили волоски Кортиева органа, этой живой арфы, с колбочками и палочками сетчатки. И получили прямо на желтом пятне глаза (что, как это ни покажется парадоксальным, подтверждает нашу теорию конкретных отсутствий) точный образ поросячьего крика. Внешность жертвы являла все признаки неземного восторга. В тот день, когда нам позволят выбрать подопытного по своему усмотрению, мы сможем одарить господ Служителей Культа фотофлоками любой вечерни, утрени, повечерия, григорианского хорала, антифона, невмы и т. д., незаменимыми в их сакральном служении.

4.  О Шишковидной Башне

В то же утро вид протоплазматического моря, навечно зафиксированного в нашем скромном внутреннем мире патафизического ученого, оказался впервые благоприятным и располагающим, и мы, спалив несколько хромосом, тотчас отчалили. Десять систол и столько же диастол, долгих, как дни без часов, истекло, прежде чем мы оказались перед Газовым Берегом. Над нашей бесценной головой промелькнула Шишковидная Башня со своим негасимым огнем и мигающими ночными прожекторами; с тех пор она испещрена неразборчивыми надписями на языке, который у нас есть веские основания полагать бельгийским.

5.  О дезинтеграции фотографа

Аспирин [5]5
  Разумеется, речь идет о философическом аспирине, который не следует путать с обычным аспирином. Это касается и остальных ингредиентов, входящих в наши формулы. Примеч. автора.


[Закрыть]………………0,25

Мелинит…………………6,89

Пилокарпин……………78,00

Папский порошок…0,01

Капустный суп………0,003

Спиртовой раствор

честного судьи Q.S. на……100 килограбов

6.  О каннибалах, или ангелах

Рабби Шимон бен Йохай рассказывает, что «когда Моисей вступил в средину сияющего облака, то оказался в окружении святых ангелов. У одного из них глаза и крылья испускали языки пламени. Этот ангел по имени Габриель хотел спалить его своим жарким дыханием. Моисей произнес святое имя из двенадцати букв: ангел был устрашен и сражен» (Зогар III, 78 а, 78 b).

Еще Рабби Шимон сказал: «…Трижды за день они [буквы алфавита] летают по воздуху, после чего Тетраграмматон виден в течение полутора часов. Затем появляется имя из двенадцати букв и остается зримым в течение одного часа, не больше…» (Зогар III, 172 b).

Именно этим моментом патаграф должен воспользоваться, чтобы зафиксировать на своей патаплазме живой образ заклятия, которое впредь будет защищать его от небесных каннибалов. Эта необходимая предосторожность позволит ему приблизиться к зоообразным светилам.

7.  О зооургическом посреднике и о легком по преимуществу

Зооургисту, желающему использовать патаграфические ресурсы, придется сначала подыскать то, что может служить посредником. Человеческое легкое как раз и есть такой медиатор между физиологической необходимостью и добровольным действием, поскольку, с одной стороны, дыхательные движения подчиняются чисто физиологической и бессознательной регуляции, а с другой – контролируются силой ноли (мы специально написали «ноли», а не «воли», чтобы напомнить, что речь идет преимущественно об ингибирующих действиях).

Всякий живой организм, включая солнечные системы, сардины, монеры, геммы и коллоиды, обычно имеет свое посредническое легкое. Катаплазмическая инверсия позволит патаграфу получить их весьма удовлетворительные изображения, которые окажутся ценнейшим подспорьем в его дальнейших зооургических поисках.

8.  О множительных и разделительных калейдоскопах и калейдографах

Возьмем зеркала из горного хрусталя, дабы избежать поглощения ультрафиолетовых лучей; хотя при очень низкой температуре, поддерживаемой благодаря нашему криостату, поверхности из замороженной ртути были бы намного предпочтительнее. Зеркала – бесконечно разнообразны. Из асимметричного хаоса предродовой материи я по своему желанию могу получить симметрию лучистую (астерия, морской еж и т. д.) или билатеральную (лангуст, человек и т. д.). Образ отпечатается в массе бихроматической протоплазмы по технологии, описанной выше в главе о фонооптических анаглифах; отсюда и сотворение бесконечно разнообразных живых форм.

Крайний случай: в качестве калейдографического поля возьмем внутренность сферы из замороженной ртути, заполненной чувствительной протоплазмой; образом какой-нибудь инфинитезимальной частицы живой материи окажется совершенная сфера, отпечатанная в чувствительном объеме. Полученные живые сферичности, если верить древним грекам, не могут называться иначе как богами.Перекатываясь по поверхности шара, – так, что любой сможет легко дотянуться до них рукой, – они будут точь-в-точь как прирученные боги или живые звезды. Здесь, как мы видим, зооургия смыкается с теургией.

Инверсия аппарата даст нам разделительный калейдограф, который, начиная с живого организма, обладающего симметрией, позволит получить совершенно асимметричный простейший первичный элемент. Эти существа будут противоположны богам; к тому же, в силу малого размера, назвать их Титанами мы сможем лишь в насмешку; вообще-то, после фиксации в патаплазме, это – семя, из которого вырастают приручаемые титаны.

9.  Об объективных страбизмах

Наука, до нас сугубо негативная и субъективная, рассматривала страбизм лишь в его исключительных и индивидуальных проявлениях (страбизмы конвергентные, дивергентные и т. д.) и пока описывала лишь его субъективные последствия, и в частности наиважнейшее – диплопию во всех ее вариантах. Позиционируя себя в строго объективной и универсальной сфере патафизики, мы отмечаем, что страбизм существует как периодический космический феномен; он являет те же виды, что и индивидуальный страбизм, но здесь периодически косоглазит уже сам мир. Существует даже постоянный страбизм космоса, проявляющийся биологически; на субъективном уровне человека он также выражается в виде постоянной диплопии: именно в силу этой диплопии всякий человек видит себя и себе подобных билатерально симметрично. Объективный человек страдает косоглазием хотя бы уже потому, что у него два глаза. Без редукции постоянного космического страбизма не может обойтись ни один патаграф, серьезно относящийся к своей работе. Более скрытые периодические страбизмы космоса мы рассмотрим отдельно.

10.  Об астрономических патаграммах

Возьмем зеркало телескопа из замороженной ртути. Разжижение чувствительной протоплазмы будет в точности соразмерно разжижению звездной материи (каждый атом которой есть солнечная система) в астрономической среде, которую мы, патафизики, называем более точным термином макроколлоид.Сотворенные в результате этой операции живые организмы, сыновья неба, окажутся прирученными ангелами.

11.  О негативных животных

Типичная форма, к которой тяготеет животное, – это полая сфера, испещренная внутри бесконечными складками. Изначальное углубление морулы (полость дробления) и провал, называемый бластопором, который характеризует гаструлу, разветвляются в результате внутреннего выворачивания: так рождаются кишки, разветвления бронхов, мозговые извилины и т. д.

Вывернем животное наизнанку: бронхи превратятся в густую листву, сохраняя свою дыхательную функцию, которая будет естественно осуществляться наоборот (поглощение С0 ₂), а также изменяя окраску с телячьего розового на противоположный ему капустный зеленый. Пищеварительная система станет корнями, продолжая отвечать за получение питания из внешней среды.

В онтологическом смысле, если животное мыслит себя как изолированное тело, то растение, то есть вывернутое животное, мыслит себя как весь мир, исключаясамо тело древа.

Таким образом, каждой животной форме соответствует растительная форма. Человек, который нашел бы свой растительный негатив и соединился бы с ним, восстановил бы целостность космоса (образ: космос есть сфера; животное есть отдельная порция этой сферы; полость, оставшаяся в сфере в результате отделения, есть соответствующее растение; если вновь поместить часть сферы в его альвеолу, как в точную форму, сфера полностью восстановится).

Если в сферическом калейдоскопе богов заменить центральную патаплазмическую массу на полную сферу из замороженной ртути с внешней отражающей поверхностью, а металлическую вогнутость на полую патаплазмическую поверхность, то у нас получится точный негатив типичного животного – звезды, или укрощенного бога. Это и будет типичное растение, которое мы назовем богой.В результате союза бога и боги получится укрощенный космос, совершенная патаграмма универсума.

В подтверждение верности нашего рассуждения мы считаем своим долгом напомнить следующий отрывок из Рабле:

«Нагрузив как должно желудки, мы подняли бизань-мачту и отплыли с попутным ветром, в силу чего менее чем через два дня причалили к Острову железных изделий, который нашли пустынным; обитали там одни лишь Деревья,увешанные заступами, мотыгами, кирками, косами, серпами, скребками, шпателями, топорами, косарями, пилами, ножницами, клещами, коловоротами <…>. На других висели ножи, кинжалы, сабли, шпаги, мечи…

Кто хотел обзавестись чем-нибудь подобным, тому довольно было только тряхнуть дерево, и тут же предметы падали, как сливы; более того: под деревьями росла трава, которая именовалась ножны,и падавшие предметы сами в них вкладывались <…>.

К тому же (дабы отныне вы не оспаривали мнение Платона, Анаксагора и Демокрита, философов далеко не последних) добавлю, что деревья эти похожи на земных животных <…>: голова – это ствол, волосы – корни, а ноги – ветви; как если бы человек вздумал изобразить раскидистый дуб».

Наш путешественник, разумеется, не заметил самого главного, а именно выворачивания наизнанку и распускания внутрь. Но уже сравнение деревьев с людьми, стоящими на голове, было, похоже, сделано в свете грядущей патафизики.

12 . Об астрологических зоограммах

Мы рассмотрели, как производятся укрощенные боги. Повторим тот же опыт, используя, как и раньше, зеркало из замороженной ртути, но теперь в мощном телескопе, направленном на какую-нибудь планету. Так мы без труда получим зоограмму этой планеты. Да еще и патаплазматическую сферу, разделенную на двенадцать сферических двуугольников, каждый из которых, обращенный к какому-либо знаку зодиака, представит нам живой образ одного из двенадцати домов гороскопа. Взглянув на «Эфемериды Рафаэля» или другие эфемериды, мы сможем для отдельно взятой личности расположить планеты в зависимости от их точных аспектов в соответствующих домах. Теперь сократим этот патаграфический гороскоп до микробных размеров и оставим размножаться в культурном бульоне следующего состава:

масло scron………………………………7,050

сидр…………………………………………0,001

голубая кровь…………………………6,000

ректифицированный соболь…1,800

гуталин Q.S. на…………………100 миллиграбов

Эволюция maxima астральной бациллы завершится, когда бульон будет напоминать литовскую армию, побитую градом. Тогда мы легко получим сыворотку.

Если эту сыворотку ввести, например, крысе – дабы не ущемлять права эстетики, желательно выбрать особь из вида пасюков, причем украшенную фекальной мантией, – то крыса станет точным контрольным образцом астрального детерминизма, тяготеющего над вышеуказанной личностью. Но поскольку крысиная жизнь значительно короче человеческой и длительность всех ее жизненных проявлений соответственно уменьшена в такой же пропорции, то поведение крысы покажет человеку, каким будет его собственное поведение. Разумеется, мы будем использовать трансформационную шкалу, которая укажет, с каким человеческим поведением соотносится то или иное поведение крысы.

13.  О патаграфической проверке принципа тождества неразличимых

Наше патафизическое воображение не могло пропустить идею инъекции астрологической сыворотки человеку. Предвидя приблизительный результат подобного опыта, мы все же вызвали слугу и сказали ему: «Аристотель, разденьтесь». И тут же ввели в спинномозговой канал домашнего работника три литра сыворотки. Как только она дошла до эпифиза, в теле Аристотеля ожила моя зоограмма. Но в силу совершенной идентичности и точного, до малейшей доли секунды, соответствия линии моей судьбы она не могла ничем от нее отличаться. Так, благодаря свойству астрологической сыворотки, нашему лакею, дремучему Аристотелю, было суждено инкорпорировать нашу патафизическую суть.

Правда, наша более благородная субстанция так и не смогла вытеснить врожденные и приобретенные до эксперимента адаптационные константы, присущие тусклой лакейской личности: эти неустранимые факторы по-прежнему сохраняли отныне бесполезную внешнюю форму Аристотеля. Труп рухнул на наш ковер, был собран буквально по костям и возвращен семье: к четверохолмию, отверстому ловким ударом трескальпеля, была приколота этикетка: «ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ТРАВМА».

14.  О бурении кладезей науки

В наши дни техника разведки и эксплуатации кладезей науки прозябает на отсталой стадии эмпиризма, и наш патафизический век просто обязан озарить эту область ярким светом сверхлогичной и строгой научности.

1.  Разведка.В бойком месте поместим соответствующую приманку, способную резко поляризовать внимание первого встречного кладезя науки. Увы, в наше время кладези специализируются на той или иной науке. Значит, нам потребуется целая коллекция, и для каждой области знания придется выбирать соответствующую приманку. Допустим, нам нужен какой-нибудь кладезь теологии. Разместим у входа в публичный писсуарий на площади Сен-Сюльпис, называемой еще Сен-Сюльписуар,наживку, приготовленную следующим образом.

За скромную сумму в пять фомаквинов мы заранее подкупим одного сельского священника, чтобы он освятил исток речки Дюи, которая снабжает водой город Париж. Уже через несколько дней мы сможем убедиться, что вода, круглосуточно журчащая по плиткам Веспасиановых заведений, стала святой. Облатка в человеческий рост, искусно свернутая в форме желоба, будет принимать большую часть этого святого журчания и направлять стекающую по каплям жидкость на неопалимую купину у входа в нужник с одной лишь целью – умерить ее пыл. Вокруг в молчаливом карауле выстроятся одиннадцать тщательно отобранных соучастников-иудеев, которым надлежит изображать апостолов и подчеркивать вопиющее отсутствие Иуды.

Жертва не замедлит появиться. Неистовое полыхание купины привлечет внимание кладезя: он сразу же падет ниц и поползет к заведению, подставляя обнаженную тонзуру под благословенную прохладу гигиенической завесы. Тогда можно уже не опасаться, что он ускользнет. Именно этого момента соучастники и дожидаются, чтобы незаметно приблизиться и приступить к следующему этапу под названием:

2.  Бурение.Чтобы из скважины вырвалась струя науки, мы воспользуемся глубокой сосредоточенностью кладезя и поразим его в нужное место силой противоположного действия, а именно резко переключив внимание субъекта с центростремительного направления на центробежное. Так, внимающая силакладезя, обращенная против себя самой, пробьет скважину. Но вернемся к нашей религиодиозной мизансцене. Все соучастники по очереди заходят в сюльписсуарное заведение. Сначала дрожащим голосом кричит первый: «Симон, нареченный Петром, раз!», затем второй: «Иаков сын Зеведея, два!» и так – до одиннадцатого. Когда выражение на физиономии нашего подопытного переходит от ошеломления к неописуемому ужасу, все разражаются злорадным хохотом и, указывая на него одиннадцатью укоризненными перстами, кричат в один голос: «Иуда Искариот, двенадцать!» Переключение внимания произошло. Скважина пробурена. Наши люди, в ожидании этого решающего момента прятавшиеся в чаше фонтана посреди площади, выскакивают с ведрами, ушатами, бурдюками, плошками, банками, склянками, кувшинами, цистернами, трубопроводами, ковшами, шлакоотделителями, рессорами – в общем, всем необходимым, чтобы воспринять теологическую науку, которая хлещет из отверстой тонзуры прелата. Скрипят соли магния. Наука впитывается, наука просачивается, обе, сливаясь в бьющей гейзером эрудиции, приобщаются к патаплазме. Дабы уберечь нежную разветвленность бронхов от ужасной вонищи, наши люди, ассистенты и мы сами своевременно надели противогазы типа «свиное рыло».

Воспринятая таким образом наука (фонтанировать может до следующего воскресения) займет подобающее ей место на полках живой плоти нашей патаплостеки.

15.  Об анти-зоо

Яимею в виду патаграфических животных, чье развитие оказывается извращено, если перед ними и пучком излучения, поражающего патаплазму, установить призму из твердого водорода (единственное тело, которое благодаря наличию лишь одного электрона пропускает любое излучение, кроме моего). Так, на наших глазах эти твари будут рождаться загнивающими от старости, жить наоборот, молодея, и под конец возвращаться в лоно матери, если они живородящие, или в яйцо, если они яйценосные (разумеется, следовало бы заменить эти слова такими более уместными терминами, как живомертвородящие и яйцесмертоносные).

Кстати, у древних знаменитый феникс считался творением как раз такого рода, если верить, например, Геродоту («Евтерпа», LXIII):

«Есть еще одна священная птица под названием феникс. Я феникса не видел живым, а только – изображения, так как он редко прилетает в Египет: в Гелиополе говорят, что только раз в 500 лет. Прилетает же феникс, только когда умирает его отец. Если его изображение верно, то внешний вид этой птицы и величина вот какие. Его оперение частично золотистое, а отчасти красное. Видом и величиной он более всего похож на орла. О нем рассказывают вот что (мне-то этот рассказ кажется неправдоподобным). Феникс прилетает будто бы из Аравии и несет с собой умащенное смирной тело отца в храм Гелиоса, где его и погребает. Несет же его вот как. Сначала приготовляет из смирны большое яйцо, какое только может унести, а потом пробует его поднять. После такой пробы феникс пробивает яйцо и кладет туда тело отца. Затем опять заклеивает смирной пробитое место в яйце, куда положил тело отца. Яйцо с телом отца становится теперь таким же тяжелым, как и прежде. Тогда феникс несет яйцо [с собой] в Египет в храм Гелиоса».

Этот несколько путаный рассказ Геродота, схожий с хорошо известной легендой о фениксе, возрождающемся из пепла, позволяет нам думать, что речь идет о некоем анти-зоо. Мы сейчас как раз занимаемся созданием экспериментального феникса, чей остов из красной меди, по словам древнего историка, смотрелся довольно представительно.

В качестве решающего эксперимента нам бы хотелось выяснить, способен ли феникс, согласно нашей гипопатезе, летать наоборот.

II

АВТОР ПРЕДСТАЕТ В БОЛЕЕ ИНТИМНОМ СВЕТЕ

1.  О Морском Старике

Вот первое воспоминание о моей земной жизни: запеленутый во что-то белое, я лежал на каком-то африканском побережье, окаймленном вдали темно-зеленой грядой тропического леса. Вдоль песчаного берега, также в белых пеленках, лежали другие дети. На горизонте, посреди сине-красной зеркальной глади, плыла, сверкая пурпурной и золотой лепниной на носу, каравелла; она должна была забрать меня и перевезти в северную страну моего второго рождения.

На берегу, где я спал, за мной ухаживало какое-то существо, но я не видел его. Позднее, благодаря странным рассказам, внезапным озарениям и неистовым порывам сердца, мне постепенно открылось, кто был моим первым Отцом.

Древние вавилонские мифы повествуют о некоем Оаннесе, или Эа, человеке-рыбе, который в незапамятные времена вышел из моря, чтобы наставлять людей. Эта легенда встречается у всех народов Древнего мира. Многие уточняют, что Отец океанов вышел из таинственного Красного моря. О нем немало узнал Нерваль (не одной ли мы крови, он и я?). Возможно, это же существо древние называли Протеем.

Но особенно меня поразил весьма обстоятельный рассказ Клеомброта. Он утверждает, что нанес визит Старику Красного моря, который, по его словам, является людям лишь один раз в году, а остальное время живет с кочевыми нимфами и духами. «Когда я наконец нашел его, – рассказывает Клеомброт, – он принял меня вежливо и согласился побеседовать. Он изъясняется по-дорийски [6]6
  Он изъяснялся по-дорийски, чтобы этот олух хоть что-то понял, черт его побери! На самом деле он может говорить на всех человеческих и даже некоторых иных языках. Примеч. автора.


[Закрыть], и речь его похожа на поэзию и пение; аромат, который источают его уста, овевает все вокруг. Ему неведомы болезни. Он проводит свою жизнь в изучении наук. Лишь раз в году на него нисходит пророческий дар, и тогда он выходит на морской берег и предсказывает будущее…»

Морской Старик, похоже, имел привычку отвечать more pataphysicoна несуразные вопросы, которые греческие путешественники любили задавать встречным мудрецам. Так, на вопрос Клеомброта о единстве и множественности миров он ответил: «Нет ни бесконечного множества миров, ни одного-единственного или пяти, а есть сто восемьдесят три мира, которые расположены треугольником, соприкасаются друг с другом, и их вращение выстраивается в своеобразный танец… и т. д.». Клеомброт принял этот ответ за чистую монету; но я, на атавистическом уровне знакомый с патафизической практикой, я-то знаю, что это единственный подобающий ответ на такой глупый вопрос: ответ, обволакивающий истину в абсурд, способный пробудить у путешественника сомнение и новые вопросы. Мой морской Отец говорил загадками, как Сфинкс. Но не пожирал неспособного ответить, а наоборот, заставлял его рождаться; облачив в тело ребенка и наполнив любопытством, помещал на тот самый берег, где я впервые осознал себя человеком. И мы, дети Красного моря, иначе говоря, патафизики, продолжаем ошеломлять дотошную расу Клеомбротов своими абсурдными очевидностями.

2.  О социальной точке восхода

О совпадениях, связанных с моим рождением, пока скажу лишь, что Солнце находилось в знаке Рыб. Поведаю только о социальной точке восхода, которой, на звуковом уровне, было отмечено мое первое ощущение внешнего человечества: было шесть часов пополудни, группы рабочих соседнего завода, что-то громко обсуждая и споря, проходили под окнами моей родной спальни. В то время страна переживала довольно сильные социалистические волнения. Итак, я родился под социальным и звуковым знаком красного кольца, словно в ореоле разгневанной пролетарской звезды.

3.  Географические уточнения

Место моего рождения расположено приблизительно в 49°37’ северной широты и 2°22’ восточной долготы парижского меридиана. В геологическом отношении здесь наблюдаются выходы юрских отложений; но невдалеке, по направлению к юго-западу, начинается участок мелового периода, а к северо-востоку – зона девонских и докембрийских слоев с несколькими выходами палеозойских пород.