Текст книги "Дороги Катманду"

Автор книги: Рене Баржавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

***

Оливье до последнего момента отказывался поверить, что они проиграли. Она заварили такую кашу, что достаточно было еще немного подтолкнуть, нанести еще один удачный удар… Хватило бы и того, чтобы рабочие продолжали забастовку еще пару недель, может быть, всего несколько дней, чтобы это абсурдное общество рухнуло само под грузом своей жадности.

Но заводы, один за другим, возобновляли работу. Снова появился бензин на заправках, начали ходить поезда. Он отправился на завод Рено, чтобы ободрить бастующих рабочих. Именно там он понял, что все кончено. Оставалась только горсточка студентов, бродивших вокруг завода. Их преследовали полицейские, и за ними издалека наблюдали рабочие, иногда с безразличием, иногда враждебно. Однажды, преследуемый полицией и прижатый к берегу Сены, он прыгнул в воду и пересек реку вплавь.

На дорогах оставались заставы, и ему пришлось пробираться полями. Какой-то крестьянин спустил на него собаку. Вместо того чтобы убегать, Оливье присел на корточки и подождал, пока собака подбежит к нему. Это была длинношерстная французская овчарка, грязная и не знавшая ласки. Оливье ласково заговорил с псом и потрепал его по голове. Пес, ошалевший от счастья, вскинул передние лапы ему на плечи и в одно мгновение облизал ему лицо. Потом он принялся скакать, заливаясь громким лаем. Оливье медленно поднялся. Собачья радость кружилась вокруг, не затрагивая его. Он чувствовал себя таким же холодным, как вода Сены, из которой только что вышел.

Вернувшись в Сорбонну, он закрылся в своем кабинете. Потом долго лежал на одеяле, с открытыми глазами, ни с кем не разговаривая и всматриваясь в огромную пустоту внутри него, возникшую после крушения всех надежд. Карло, встревоженный его настроением, приносил ему поесть и пытался успокоить, утверждая, что ничего не потеряно, что они всего лишь начали и скоро продолжат свое дело. Оливье даже не пытался спорить с ним. Он знал, что все кончено. Он понял, что мир рабочих, без которого строительство нового общества невозможно, остается чуждым для них и никогда их не примет. Студенты – это неудачный продукт буржуазного общества, они выросли на слишком дряхлом дереве. И они сами разбудили бурю, сорвавшую их с ветвей. Дерево должно было скоро погибнуть, и им уже никогда не придется созреть. Они были не началом нового этапа эволюции, а завершением предыдущего. Мир завтрашнего дня придется строить не им. Это будет мир рациональный, свободный от вялых сантиментов, мистицизма и идеологии. Они пытались вести войну, витая в облаках, тогда как рабочие, сражавшиеся на твердой земле, добились улучшений в ведомостях на зарплату. Студенты забыли, что в материальном мире нужно оставаться материалистами. Но даже если этот принцип был сутью единственного способа выживания, мог ли он быть смыслом жизни?

Оливье не стал участвовать в последней стычке на улице Сен-Жак. В Сорбонне вокруг него последние счеты сводили студенты, отбросы общества, бандиты и шпики. Когда полицейские вошли в кабинет, чтобы очистить помещение, у него даже не сработал защитный рефлекс. Корабль потерпел крушение, команда покидала его. Это было кораблекрушение бесславное, в грязи. Он вышел с Карло на улицу, заполненную полицейскими в форме и в штатском. Оливье повернулся к приятелю:

– Я больше никогда не приду сюда.

Карло тащился за ним по улицам Вожирар и Сен-Пласид. Рассвело, и мимо них промчалось на большой скорости несколько машин. Перед молочной лавкой остановился грузовичок молочника и тут же двинулся дальше, оставив на тротуаре дневную порцию молока для квартала. Карло бросил в ящик монету в один франк и взял пакет молока. Откусив уголок пакета, он сделал несколько жадных глотков, потом протянул Оливье мятый пакет.

– Будешь пить?

Оливье отрицательно покачал головой. Его затошнило при одной мысли о молоке. Карло пожал плечами и снова поднес пакет ко рту. Потом он бросил его под проезжавший мимо грузовик, из-под колес которого брызнули остатки белой крови.

– И что ты теперь будешь делать? – поинтересовался Карло.

– Не знаю…

Через несколько шагов Оливье спросил в свою очередь:

– А ты?

– У меня уже есть один диплом, так что я брошу учебу…

– Будешь преподавать?

– А что, по-твоему, я еще могу делать?

Оливье не ответил. Он сгорбился и сунул руки в карманы. Его знобило. Только сейчас он заметил, что на нем нет шарфа. В самых яростных схватках он всегда следил, чтобы не потерять его, потому что это могло огорчить бабушку. И вот сейчас он просто забыл его в небольшой комнате над лестницей. Не могло быть речи, чтобы вернуться за ним. Теперь он будет лежать ярким пятном в углу кабинета. Нет… Шарф остался висеть на спинке стула. Он вспомнил, он словно видел его. Он вздрогнул; ему показалось, что он раздет.

– У тебя осталось на чашку кофе?

– Да, – ответил Карло.

Небольшое кафе с табачным киоском на углу улицы Шерш-Миди оказалось открытым. Неоновые светильники под потолком сияли, пол был покрыт свежими опилками. За стойкой сидел господин Палейрак с первым сегодня стаканчиком белого. Он весил не меньше ста килограммов. С возрастом он немного раздался в талии, но основная масса приходилась на кости и мышцы. Судя по девственно чистому халату, он еще не начал работать. Толстый фартук, напоминающий броню, облегал его бедра. Он хорошо знал Оливье, выросшего у него на глазах. Можно было сказать, что он вскормил его. Разумеется, за бифштексы платила его бабка, но ведь продавал их он! Как только Оливье оторвался от соски… Это давало ему право высказать сопляку все, что он думал о нем. Увидев вошедших в кафе студентов, он обратился к ним:

– Ну что, закончилось веселье?

Оливье остановился, посмотрел на мясника, потом отвернулся, ничего не сказав, и облокотился на стойку. Карло подсел к нему.

– Два эспрессо! – кивнул он бармену.

– Смотри-ка, нам даже не отвечают! – бросил в пространство господин Палейрак. – Может быть, меня лишили права разговаривать? А как насчет права дышать? Или я такой старый, что гожусь только на свалку? А твоя бабка, которая уже несколько недель не находит себе места, потому что давно тебя не видела? Так и ей пора на свалку? Это ведь старуха! Тебе на нее наплевать! Ты ведь занят, ты устраиваешь весь этот бардак! А теперь ты являешься, руки в карманах и спокойно пьешь кофе. Господи, что за жизнь!

Похоже, что Оливье ничего не слышит. Он смотрит в чашку, которую официант поставил перед ним, кладет туда два кусочка сахара, берет ложечку, начинает размешивать сахар.

Господин Палейрак берет свой стакан с вином и отпивает глоток. Затем, опустив стакан на стойку, снова поворачивается к Оливье:

– Ну, и что ты имеешь от всего этого, а? Все вокруг получили свой кусок масла, только не вы! Рабочие, чиновники, все они кое-что заработали на вашем балагане, а вы остались в дураках!

Оливье теперь смотрит на Палейрака ледяным взглядом, у него каменное лицо, глаза прищурены. Он превратился в статую, он стал мумией. У господина Палейрака по спине пробегает холодок страха, но он тут же встряхивается и заставляет себя рассердиться, чтобы снять ощущение странности, вернуться в обычный мир обычных людей.

– И кто теперь будет платить по счету, а? И кто будет собирать деньги? Вот уж наверняка не вы, паршивые засранцы!

Палейрак напрасно вспоминает о деньгах. Его лицо становится фиолетовым от ярости. Он поднимает свою огромную руку, лапу мясника, словно хочет размахнуться для пощечины.

– Будь я твоим отцом, я бы…

Может быть, дело было в слове «отец»? Или ответную реакцию Оливье спровоцировал жест Палейрака, показавшийся ему угрожающим? Скорее, виноваты были оба момента. Он молниеносно вышел из оцепенения, схватил со стойки алюминиевую миску с сахаром и одним движением обрушил ее на физиономию Палейрака. Стеклянная крышка разбилась, осколок распорол ему щеку. Палейрак дико закричал, попятился, наткнулся на ящик с пустыми бутылками от «Чинзано», ожидавший, пока его заберет поставщик, и опрокинулся назад среди града кусочков сахара. Всей сотней своих килограммов он врезался в автоматический проигрыватель, который отлетел к витрине. Стекло разлетелось на куски, посыпавшиеся сверкающими кинжальными осколками на лежавшего на опилках Палей– рака. Уцелевший проигрыватель сам собой включился. Оливье схватил столик и швырнул его через стойку в ряды бутылок. Потом он вооружился стулом и начал крушить все подряд. Он вращал его вокруг себя, изображая смерч, сметая все, до чего дотягивался. Его глаза были полны слез, и он видел вокруг себя только расплывчатые тени и неопределенные цветные пятна. Официант, скорчившийся за стойкой в луже напитков и среди осколков стекла, пытался добраться до телефона, но очередной взмах стула отправил телефон в кофейный автомат. В потолок ударил гейзер пара. Карло кричал:

– Остановись, Оливье! Перестань! Господи, да прекрати же!

Из проигрывателя раздался голос Азнавура. Он пел:

Что такое любовь?

Что такое любовь?

Что такое любовь?

Никто не пытался ответить ему.

***

– Ну почему ты сделал это? Почему?

Она опустилась на стул в кухне, она больше не могла говорить и молча смотрела на Оливье. Он стоял перед ней и тоже молчал.

Она не видела внука со дня смерти этого бедняги, господина Сеньера. И ничего не знала о нем. Она только представляла, что он участвует в этих драках, в этом безумии… Она так волновалась, что не могла есть и сильно похудела. Внешне почти не изменившись, она ощущала себя легкой, словно пустая коробка. Сегодня утром транзистор наконец сообщил, что все закончилось. Оливье должен был вернуться. И вот внук появился, но какой ужас он натворил!

И как раз тогда, когда она думала, что этот кошмар закончился, все начиналось снова! И теперь все было гораздо хуже. Господи, но ведь это несправедливо!.. Это несправедливо, она и так слишком многое перенесла, слишком натерпелась, ведь она состарилась, она устала и надеялась пожить спокойно. Она ведь просила не счастья, а только покоя, ей нужно было совсем немного покоя…

– Господи, ну почему же ты сделал это? Почему?

Оливье покачал головой. Как он мог объяснить ей?

Немного помолчав, она спросила его едва слышным голосом:

– Как ты думаешь, он умер?

Оливье отвернулся к столу, на котором остывала его чашка с кофе.

– Не знаю… Наверное, нет… Они очень живучие, такие типы… Он сильно порезался осколками стекла…

– Но почему ты сделал это? Чем он задел тебя?

– Послушай, мне надо уходить, сейчас подъедет полиция…

– Мой бедный малыш!

Она мгновенно вскочила, без малейшего усилия. Бросившись в свою комнату, распахнула шкаф и достала книгу, обернутую в бумагу с большими цветами. Это был календарь фирмы «Бон марше» за 1953 год. Потом отогнула бумагу. Там, между оберточной бумагой и обложкой, она прятала все, что ей удавалось сэкономить – тонкая пачка банковских билетов. Она схватила их, сложила вдвое и сунула в руку Оливье.

– Беги, мой цыпленок, беги скорее, пока их нет! Но куда ты пойдешь? О Боже, Боже!

Оливье взял из пачки одну бумажку и сунул ее в карман. Остальное он положил на стол.

– Я потом верну тебе деньги. Ты не знаешь, где сейчас Мартин?

– Нет, не знаю. Но ты можешь позвонить в ее агентство.

Они услышали сирену полицейского автомобиля, приглушенно доносившуюся с улицы.

– Это они! Уходи скорее! Пиши мне, я должна знать, где ты и что с тобой!

Она подталкивала его к лестнице, не помня себя от тревоги.

– Только не пиши сюда! Они могут следить… Пиши на адрес мадам Сеньер, это дом 28, улица Гренель… Торопись! О Боже, они уже здесь!

Завывание сирены раздавалось совсем близко. Но машина не остановилась, она промчалась мимо, и звуки сирены быстро затихли и пропали. Когда мадам Мюре поняла, что опасности нет, и обернулась, Оливье уже не было в комнате.

***

Он высадился на итальянском берегу, на небольшом пляже, откуда добрался до Рима на попутной машине. Продав зажигалку и обменяв французские деньги, зашел на почту, взял справочник на букву «Е» и принялся искать нужный ему адрес. Напрасно.

Рядом с ним какой-то человечек с круглой головой и такими же круглыми другими частями тела тоже перелистывал справочник. Оливье обратился к нему:

– Простите… Вы говорите по-французски?

Тот доброжелательно улыбнулся, изобразив на лице вопрос.

– Так, немного.

– Как будет по-итальянски «команда»?

– Команда… Это будет «squadra». «Squadra Azura» – знаете такую команду?

– Нет…

Сосед рассмеялся.

– Значит, вы не интересуетесь футболом! А что вы ищете?

– «Международная команда солидарности» – я знаю, что у них в Риме должно быть отделение.

Человечек отбросил в сторону справочник, который смотрел Оливье.

– Это не то, что вам нужно, подождите!

Он взял другой толстый том и принялся быстро перелистывать его.

***

Мандзони сидел за небольшим убогим столиком, заменявшим ему письменный стол. Столик был завален папками и письмами, валявшимися в полном беспорядке. Перед ним стояло два телефона, по одному из которых он как раз разговаривал. Его речь, звучавшая страстно, едва ли не грубо, сопровождалась эмоциональными жестами свободной рукой. Оливье стоял перед столиком, слушая разговор и ничего не понимая в нем. Время от времени он улавливал единственное знакомое ему слово «commandatore».

Мандзони следовало считать бедняком. Точнее, он был человеком, у которого ничего нет, потому что он все отдал конторе, свое достояние и свою жизнь. Пятидесяти лет, с поседевшими короткими волосами, он выглядел толстяком, потому что в Италии бедняки питаются одними спагетти. Он объяснял собеседнику, что ему нужны деньги, деньги и еще раз деньги. Его бюро открыло в Калькутте столовую, чтобы подкармливать рисом бездомных детей, но денег хватало только на шестьсот порций, тогда как каждое утро перед столовой возникала очередь из нескольких тысяч детей, и каждое утро дети умирали в этой очереди, не дождавшись помощи. Ему нужно было больше денег!

На другом конце провода «коммандаторе» протестовал. Он уже передал этой конторе столько денег и постоянно добавлял еще и еще… Пусть Мандзони обратится к кому-нибудь другому!

– К кому, по-вашему, я еще могу обратиться, кроме тех, кто действительно дает деньги! – рявкнул Мандзони.

В итоге он добился обещания, положил трубку и вытер лоб.

– Извините, у меня был важный разговор, – обратился он на плохом французском к Оливье. – Это ужасно! Я все время должен искать деньги где-нибудь на стороне! Их никогда не хватает! Никогда!.. Итак, вы собираетесь ехать в Индию?

– Да, собираюсь, – ответил Оливье.

– Вы знаете, чем мы там занимаемся?

– В общем, да…

Мандзони вскочил из-за стола и подбежал к Оливье, чтобы лучше видеть его. Он обратился к нему на «ты»:

– Кто тебе рассказал про нас?

– Один парижский приятель. Он уехал в Индию в прошлом году.

– Почему ты не обратился в наше парижское отделение?

– Париж мне отвратителен! Я уехал из Франции, а теперь я хочу уехать из Европы.

Мандзони грохнул кулаком по столу.

– Нам не нужны типы, испытывающие отвращение к чему-либо! Нам нужны энтузиасты! Способные полюбить наше дело! Способные на жертвы! Как у тебя со всем этим?

– Не знаю, – жестко ответил Оливье. – Я такой, какой я есть, и вы или берете меня таким, или не берете.

Мандзони отступил на шаг, подбоченился и уставился на Оливье. Кажется, неплохой парень, но туда ведь нельзя отправить кого попало…

Оливье смотрел на круглое лицо собеседника и на плакат на стене за его спиной. На нем был изображен смуглый ребенок с огромными глазами, умолявший спасти ему жизнь.

– Как зовут твоего приятеля? – внезапно спросил его Мандзони.

– Патрик Вибье.

– Патрик! Что же ты раньше не сказал! Это же замечательный парень! Вот, смотри, он сейчас здесь…

Мандзони подошел к карте Индии, пришпиленной к стене рядом с плакатом. Поднявшись на цыпочки, он с трудом дотянулся до кнопки с красной головкой в верхней части карты.

– Вот здесь, в Палнахе. Он копает колодцы. Он собирался пробыть там два года, но заболел и теперь должен вернуться. Замены для него нет. Нам недостает всего, но особенно не хватает добровольцев! Эти бездельники! Вместо того чтобы слоняться по улицам и трепаться о футболе!.. Они ни на что не годятся! А вы, парижане, похоже, уверены, что ничего лучше баррикад на свете не существует…

Он потел, он кричал, он яростно жестикулировал. Наконец вытер лоб и вернулся за стол.

– Ты сможешь заменить его?

– Конечно, я хотел бы…

– Я отправлю ему телеграмму. Если он гарантирует, что с тобой все будет в порядке, я пошлю тебя в Индию. Ты знаешь наши условия?

– Знаю.

– Тебе придется дать обязательство пробыть там два года!

– Я знаю…

– Ты ничего не будешь там зарабатывать… Ты едешь туда не для того, чтобы зашибить деньжат. Ты будешь работать там ради жизни других людей!

– Знаю…

– Конечно, дорогу туда мы тебе оплатим…

Мандзони забарабанил обоими кулаками по столу и вскочил.

– Но нам нужны деньги! Деньги!

Распахнув двери, он прокричал несколько имен. Парни и девушки, вся его римская команда, добровольцы и стажеры, испуганные его воплями, столпились в кабинете. Мандзони сгреб с полки несколько банок для сбора пожертвований. На них были наклеены уменьшенные копии плаката с голодным ребенком. Он раздал банки, продолжая кричать:

– Нам нужны деньги! Оставьте все дела! Идите попрошайничать! Просить милостыню!

Он обратился к Оливье, сунув ему в руки банку:

– И ты тоже!

Потом он вытолкал всех на улицу, сел за стол, вытер лоб и набрал номер очередного «коммандаторе».

***

Патрик ждал его в аэропорту. Когда он хлопнул Оливье по плечу, тот подскочил от неожиданности. Он не узнал Патрика. У того еще в Париже была тонкая фигура; теперь же он совсем отощал. Он был подстрижен «под ноль», загорелое лицо напоминало цветом гаванскую сигару. Очки в металлической оправе увеличивали глаза; его взгляд оставался таким же светлым и чистым, словно взгляд ребенка.

Насладившись растерянностью Оливье, Патрик рассмеялся.

– А вот ты совсем не изменился, – сказал он.

– Что с тобой? – спросил Оливье, проведя рукой по короткому бобрику приятеля. – Ты что, решил скопировать Г анди?

– Ты почти угадал… У тебя есть багаж?

Оливье приподнял рюкзак.

– Вот весь мой багаж.

– Отлично, так ты быстрее пройдешь таможню. Я займусь этим. Передай свой паспорт тому типу…

Оливье предъявил паспорт служащему в тюрбане, который, увидев визу на два года, мгновенно настроился враждебно. Он спросил на английском, что Оливье будет делать в Индии. Тот не понял и сказал ему это по-французски. Но чиновник прекрасно все понял и без слов. Перед ним был еще один человек Запада, из числа тех, что приезжают, чтобы спасти Индию своими советами и своими долларами, своей моралью и своей техникой. И, прежде всего, своим чувством превосходства. Но паспорт был в порядке, он ничего не мог поделать. И он поставил печать с такой силой, словно нанес удар кинжалом.

Огромные вентиляторы с лопастями, похожими на пропеллеры самолета, рядами свисавшие с потолка зала аэропорта, лениво перемешивали горячий воздух. Оливье рухнул в кресло. Было слишком жарко, ему хотелось пить, у него было нечисто на совести, и он чувствовал себя не в своей тарелке. Патрик быстро вернулся с его рюкзаком.

– Ну-ка, вставай, лодырь! Нас ждет джип. Впереди у нас длинная дорога, нужно успеть до ночи!

Оливье поднялся и взялся за рюкзак. Патрик был рад, словно встретил брата.

– Когда я получил телеграмму из Рима, я решил, что это невозможно, что это какая-то шутка!

– Да, почти шутка, – негромко пробормотал Оливье.

– Я так хотел бы остаться здесь с тобой. Быть здесь вдвоем – это совсем другое дело, понимаешь? Это было бы просто здорово! Но я совсем сдал… Эти амебы… Может быть, виновата жара, да и еда здесь без мяса… Не знаю… Я едва таскаю ноги, я ничего не могу делать… Мне нужно отдохнуть два-три месяца… Но мы еще увидимся, я обязательно вернусь!

Он дружески хлопнул Оливье по плечу, но так легко, словно коснулась крылом птица.

Пройдя несколько шагов, Оливье остановился и повернулся к Патрику.

– Ты действительно так устал?

– У меня просто не осталось никаких сил… Ты увидишь, здесь очень трудно, но ты гораздо крепче меня…

Оливье опустил голову. Как сказать ему? Потом выпрямился и по смотрел в глаза другу. Он должен знать правду. И так слишком много лгал с тех пор, как оказался в Италии.

– Послушай, меня мучает одна проблема… Я надеюсь, что они пришлют кого-нибудь другого тебе на замену… Но я не поеду с тобой…

– Что? Куда они тебя отправляют?

Патрик был сильно разочарован, но не возмущался. Он представлял огромность задач, стоявших перед «Командой солидарности», знал ограниченность ее средств. Они подключались везде, где только могли и как только могли.

– Никуда они меня не отправляют, – сказал Оливье. – Я сам решил, куда я поеду. Я поеду в Катманду.

– В Катманду? Что ты там будешь делать?

Патрик ничего не понимал. Оливье говорил ему что-то невероятное.

– Я должен уладить старые счеты, – ответил Оливье. – С одним подлецом. Это необходимо. У меня не было денег, и я использовал вашу «Команду», чтобы добраться до Индии. А теперь я должен двигаться дальше, вот и все.

– Это все?

– Да, все.

– Ты упомянул сейчас о каком-то подлеце… Как ты думаешь, кем можно считать тебя самого?

– Я есть то, что из меня сделали! – с яростью ответил Оливье. – Я верну вам деньги за дорогу! Я всего лишь взял их в долг. Не стоит делать проблему из этой ерунды!

Патрик, совершенно обессиленный, прикрыл на мгновение глаза. Потом он снова взглянул на друга, попытавшись улыбнуться.

– Прости меня. Я прекрасно знаю, что ты не подлец.

Измученный вид Патрика и его способность простить вывели Оливье

из себя.

– Мне плевать, если меня считают подлецом! И если я еще не докатился до этого, то, надеюсь, скоро стану им! Чао!

Он вскинул рюкзак на плечо и отвернулся от Патрика. Когда он подошел к выходу, Патрик окликнул его.

– Оливье!

Он обернулся, не скрывая раздражения. Патрик подошел к нему.

– Мы не должны ругаться, это было бы слишком глупо. Послушай, Палнах лежит как раз в той стороне, куда ты направляешься. Если хочешь, я подброшу тебя на джипе, это позволит тебе быстро преодолеть две трети дороги. Дальше, до границы с Непалом, ты сможешь продвигаться местами пешком, местами на поезде.

Он положил руку Оливье на плечо.

– Я понимаю, что у тебя имеются свои соображения, но мне было бы очень обидно…

Оливье немного расслабился.

– Спасибо за предложение, твой джип будет очень кстати.

Ему даже удалось улыбнуться.

– Было бы жаль не воспользоваться возможностью провести какое– то время с тобой…

***

Когда джип преодолел последние пригороды и помчался по сельской дороге, бледный как призрак Оливье закрыл глаза и долгое время не открывал их. Под его опущенными веками снова и снова разворачивались картины, с которыми он только что столкнулся и которые по-прежнему казались ему неправдоподобными. Он подозревал, что Патрик специально выбрал такой маршрут, хотя и не исключал, что любой другой вариант маршрута показал бы ему то же самое.

Сначала они проехали величественными проспектами невероятной ширины, обрамленными просторными садами, заполненными кипением зелени и цветов, за плотной завесой которых угадывались большие здания, прячущиеся в тенистой свежести. Это были кварталы богатых особняков, чередовавшихся с шикарными отелями и административными комплексами. Простор и идеальный порядок. Солнце, хотя и наполовину прикрытое облаками, палило нещадно. Рубашки юношей насквозь промокли от пота, и Оливье с завистью думал, как прекрасно чувствуют себя обитатели этих зданий, в которых наверняка есть кондиционеры.

Потом они оказались на довольно узкой улице. Это было преддверие совершенно иного мира. Прежде чем Оливье успел разглядеть окружающую его новую обстановку, джип резко затормозил перед невероятно тощей коровой, неподвижно стоявшей с опущенной головой посреди улицы. Патрик заставил двигатель взреветь, нажав на педаль газа, и просигналил клаксоном. Корова даже не пошевелилась. Казалось, что в ее похожем на скелет теле не осталось жизненной энергии, чтобы позволить ей проделать несколько шагов. Но ее нельзя было объехать ни справа, ни слева.

Под стенами зданий, где господствовала тень, плотной массой сгрудились люди – мужчины, женщины и дети. Одни из них сидели, другие лежали, и те, у кого были открыты глаза, молча смотрели на Патрика и Оливье. Это были совершенно пустые взгляды, без любопытства, без дружелюбия или враждебности, в них не было ничего, кроме бесконечного терпеливого ожидания чего-то неясного, может быть, дружбы, может быть, смерти. И смерть была для них единственной посетительницей, в приходе которой можно было не сомневаться. Тем более, что она появлялась постоянно. Оливье с ужасом понял, что многие, лежавшие с лицами, закрытыми одеждой, были мертвы. Он увидел одного мужчину, лежавшего на солнце, потому что у него не было сил доползти до тени, и спокойно ожидавшего неизбежного. Из одежды на нем была только узенькая тряпка на поясе, и все его кости рельефно выделялись под кожей цвета пыли и табака. В его теле осталось так мало влаги, что даже свирепое солнце не могло выжать из него хотя бы капельку пота. Глаза у него были закрыты, посреди серой бороды зияло черное отверстие рта. Его грудь время от времени слегка поднималась и тут же снова опадала. Когда грудная клетка некоторое время оставалась неподвижной, у Оливье возникало страшное ощущение, что все кончено. Однако грудная клетка с непонятным упорством снова поднималась. Корова по-прежнему не собиралась освобождать им дорогу. Патрик вылез из джипа, покопался под своим сиденьем, извлек оттуда пучок сухой травы и поднес его к коровьей морде. Тяжело вздохнув, та потянулась к сену. Патрик отступил, корова двинулась за ним. Когда она освободила достаточно места, чтобы джип мог проехать, Патрик отдал сено корове.

Они двинулись дальше. Оливье продолжал смотреть на человека, лежавшего на солнцепеке. Обернувшись назад, он следил за ним, пока его не загородила группа детей. Дети молча смотрели на него. Все как один. Он не видел ничего, кроме огромных детских глаз, смотревших на него с пугающей сосредоточенностью и ожидавших от него. Чего? Что он мог дать им? У него ничего не было, да и сам он был ничем. Впрочем, он не хотел ничего никому давать. Он решил отныне стать тем, кто берет. Стиснув зубы, он перестал смотреть на людей в тени. Но джип едва тащился по узкой улице, заполненной тележками, которые или тащили буйволы, или толкали тощие мужчины. Им пришлось еще пару раз останавливаться, чтобы выбраться из пробок.

Обнаженный мальчуган лет пяти или шести подбежал к джипу. Он протянул левую руку, прося милостыню на незнакомом Оливье языке. Правой рукой он прижимал к себе голого младенца, которому было не больше нескольких недель и который явно умирал. Его кожа приобрела зеленовато-желтый цвет, глаза были закрыты, потому что он не хотел смотреть на мир, который ему так и не придется узнать. Он пытался еще дышать, втягивая воздух, словно рыба, давно выброшенная на песок.

***

Джип окутывало плотное облако пыли. Большие незнакомые Оливье деревья обрамляли дорогу с обеих сторон, и между их стволами он видел продолжавшуюся до горизонта пересохшую равнину, деревни на которой казались кусками грязи, засохшей на коже бродячего пса.

– Дождя не было уже месяцев шесть, – сказал Патрик. – Обычно они начинаются, когда уже закончились посевные работы. Но в этом году их не было. Так что там, где нет колодцев, урожая не будет.

– И что тогда?

– Тогда те, у кого нет запасов зерна, умрут от голода.

Оливье пожал плечами.

– Ты пытался повлиять на меня, когда мы проезжали городскими улицами, и снова пытаешься сейчас. Но со мной этот номер не пройдет. У них ведь есть правительство! Им помогают американцы, ЮНЕСКО, в конце концов!

– Ты, конечно, прав, – негромко произнес Патрик.

– И потом, если здесь сто миллионов умирает от голода, то что могу сделать я? И что сможешь изменить ты со своими тремя каплями воды?

– Даже одна капля воды – это лучше, чем ее полное отсутствие, – ответил Патрик.

Теперь деревья на обочинах исчезли, и дорога превратилась в узкую тропу, пересекавшую глинистую равнину, растрескавшуюся, словно дно водоема, воду из которого солнце выпило много лет назад. Они пересекали это однообразное пространство уже много часов подряд, и Оливье утратил ощущение времени. Ему казалось, что он или попал в кошмарный сон, или благодаря какому-то колдовству очутился на чужой планете, умирающей вместе со своими обитателями.

Они проехали мимо множества стервятников, кишевших вокруг какой– то падали, возможно, дохлой коровы или буйвола. Разглядеть тушу было невозможно. Казалось, что она скрыта под несколькими слоям падальщиков. Те из них, кто оказался сверху, пытались пробиться к добыче, просовывая головы на длинных шеях сквозь массу более удачливых сотоварищей. И к царившей вокруг падали сумятице постоянно добавлялись все новые и новые конкуренты, кружившиеся над добычей, тяжело взмахивая огромными крыльями. Казалось, что они возникают буквально из пустоты.

Они проехали через жалкую деревушку, хижины которой с соломенными крышами прижимались друг к другу, словно пытаясь защититься не только от солнца, но и от жестокого мира. Оливье увидел в деревне только женщин и детей, а также нескольких стариков, доживающих свои последние дни.

– Это деревня париев, – объяснил Патрик, когда они оставили деревушку далеко позади. – Это неприкасаемые, они не принадлежат ни к одной касте. Палнах, деревня, в которой я сейчас работаю, точно такая же. Все мужчины из нее уходят на заработки в соседнюю, более богатую деревню. Ну, относительно богатую. То есть деревню, в которой жители принадлежат к той или иной касте, где мужчины вправе считать себя мужчинами. Парии – это вообще не люди. Их заставляют работать, как лошадей или буйволов, им дают что-нибудь съедобное, чтобы в этот день они могли прокормить себя и свою семью, а потом прогоняют их. Так после работы бросают охапку сена буйволу перед тем, как отправить его в хлев. Да, правительство дало им землю, но им некогда обрабатывать ее, некогда копать колодцы. К тому времени, когда придут дожди, они все загнутся от голода.

– Что за дурачье! – проворчал Оливье. – Чего они ждут, почему не бунтуют? Им достаточно поджечь окружающий их сушняк!

– Они даже не догадываются, что такое возможно, – ответил Патрик. – Они знают только то, что они парии. И это они знают с момента своего рождения, знают тысячи лет, всегда. Ты можешь убедить буйвола, что он есть нечто иное, а не буйвол? И все же он хотя бы изредка может боднуть своего хозяина. Но у париев нет рогов.

Издалека джип выглядел, как облако пыли, перемещавшееся по пустыне. По совершенно сухой, но все же населенной равнине с немногочисленными деревушками, причем, вокруг некоторых даже встречались деревья, хотя и почти засохшие. Казалось невероятным, что в таких условиях может существовать жизнь.