Текст книги "Дороги Катманду"

Автор книги: Рене Баржавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Их революция осуществляется нашими руками, – продолжал Патрик. – Мы появляемся здесь с деньгами. И эти деньги мы не тратим на милостыню. Нет, мы платим им за работу. Но работают они не на нас, а на себя. Они начинают копать колодцы, обрабатывать принадлежащую им землю, сеять, собирать урожай. Как только они получают достаточно зерна, чтобы продержаться до следующего урожая, они спасены, и мы можем уезжать. Приехав сюда, мы имеем дело с животными; уезжая, оставляем здесь людей.

Оливье промолчал. На него давил свинцовый груз усталости, резкой смены обстановки и абсурдности всего, что он успел здесь увидеть. Пыль и мелкий песок забивали ему горло, скрипели на зубах и обволакивали все тело, словно реголит Луну.

Постепенно дорога поднялась над уровнем окружающей равнины. Теперь джип катился по насыпи, возвышавшейся на метр с лишним над потрескавшейся глинистой почвой.

– Когда нет засухи, – сказал Патрик, – эта местность каждый год оказывается под водой. Более или менее сухой остается только дорога, идущая по насыпи, хотя иногда ее тоже заливает.

Солнце опускалось к горизонту, но жара не спадала. Шлейф пыли позади джипа окрасился в розовый цвет.

– Когда я приехал в Палнах, его жители ходили без одежды. В Индии есть места, где обнаженность свидетельствует о невинности. Здесь же они ходили голые, как животные. Поэтому нам пришлось начать с того, что мы их одели.

Они подъезжали к деревне, хижины которой сгрудились на невысоком бугре, зародыше холма, который все же мог защитить деревню от наводнений.

– А вот и Палнах, – сказал Патрик.

***

У подножья небольшого холма, на котором сгрудились хижины, в земле была вырыта воронка диаметром в несколько десятков метров, на дно которой спускалась тропа. Это был колодец. Колодец еще не был закончен, он едва достиг кровли водоносного пласта. Нужно было копать гораздо глубже. Этим занимались несколько мужчин на самом дне воронки. Им помогали женщины, выстроившиеся цепочкой до гребня вала, окружавшего воронку. Они передавали друг другу наполненные влажной землей корзины. Когда корзины оказывались на гребне, стоявшие там мужчины высыпали землю на внешнюю сторону вала. Земля желтого цвета была настолько насыщена водой, что тут же растекалась, словно жидкая грязь. И хотя слоем этого липкого мазута были

покрыты лица и тела женщин, они радостно смеялись, потому что грязь была для них благословением, благословением водой, наконец-то появившейся из-под земли. Джип, сопровождаемый толпой детворы, затормозил возле колодца, обнесенного высоким валом.

– Защита во время наводнения, – заметил Патрик, обращаясь к Оливье. – Таким образом спасаем воду от воды. Потому, что паводок несет с собой много мусора и навоза, а то и трупы животных. Конечно, все это может служить удобрением, но если питьевая вода смешается с паводковой, ее нельзя пить.

Землекопы прекратили работу и поднялись наверх. К ним присоединились остальные жители деревни, повыскакивавшие из хижин. Плотная толпа окружила джип и замерла в молчаливом ожидании. Патрик выпрямился и, подняв к груди сложенные ладонями руки, принялся отвешивать во все стороны поклоны. При этом он улыбался, подчеркивая неофициальный, дружеский характер приветствия. Потом спрыгнул на землю.

Вслед за ним из джипа выбрался Оливье. Остановившись, он огляделся под устремленными на него взглядами мужчин, женщин и детей. Это были совсем не те взгляды, как у людей в городе – там покорно ожидали прихода смерти. Тем не менее, и там, и здесь у взглядов всех местных жителей была одна общая особенность: они были открыты. Это слово неожиданно пришло на ум Оливье, и он осознал, что раньше видел только закрытые взгляды. В Европе, в Париже, у бабушки и матери, у всех его друзей, у встречных девушек, даже у товарищей, стоявших рядом с ним на баррикаде, взгляды всегда были закрытыми. Они ничего не хотели получать, они ничего не хотели отдавать. Они были закрыты броней, из которой делают сейфы.

Здесь, на другом краю Земли, глаза были открытой дверью. Они были темными, как будто за этой дверью был мрак пустоты. И они ждали, чтобы через эту открытость вошло что-то, способное светом изгнать темноту. Может быть, это будет дружеский жест. Может быть, это надежда увидеть Бога в конце бесконечной ночи. Жизнь, смерть – похоже, отступали перед желанием уловить малейший след, ничтожный атом надежды, которая должна же была материализоваться в этом огромном мире в облике брата, чужеземца, цветка или Бога. Ведь они ждали тысячу лет, и вот, наконец, появился некто, принесший первый лучик надежды. И в каждом взгляде светились этот лучик и ожидание более яркого света. В обмен они были готовы пожертвовать собой.

Оливье почувствовал головокружение, словно очутился на краю бездонной пропасти. Он понял, что эти глаза ждали именно его.

– Ты хотя бы поприветствуй их, – толкнул его в бок Патрик. – Мне придется сказать им, что тебя посылают в другое место и что я остаюсь. Не могу же я сказать им правду.

Оливье очнулся и принялся отряхивать пыль с одежды.

– Скажи им все, что ты хочешь. А я ухожу. Где моя дорога?

Окружавшие их мужчины и женщины сложили руки перед грудью и принялись кланяться с улыбкой. Дети со смехом повторяли жесты взрослых.

– Поприветствуй их! – шепнул Патрик. – Они же ничего плохого тебе не сделали.

Смущенный Оливье, понимавший, как нелепо он выглядит, принялся неловко отвешивать поклоны во все стороны. Остановившись, он яростно прошипел:

– Может быть, достаточно? Покажи мне дорогу!

– Ты не хочешь переночевать здесь? Ведь ночь на носу. Пойдешь завтра утром.

– Нет, мне нужно идти, – возразил Оливье.

Взяв с сиденья джипа рюкзак, он забросил его за спину.

– Послушай, они приготовили небольшое торжество по случаю твоего приезда. Останься хотя бы на этот вечер.

Окружающие, не понимавшие происходящего, смотрели то на Патрика, то на Оливье. Тот ощущал нараставшую вокруг него энергию невыносимого для него призыва.

– Я всего лишь задолжал вам немного денег, вот и все! Я верну их! Если ты не хочешь, чтобы я пошел куда глаза глядят, покажи мне дорогу.

Но вокруг них с Патриком уже сомкнулся людской круг, и, чтобы уйти, Оливье должен был прорвать его, растолкать людей в стороны обеими руками, как это бывает в густом лесу, когда ты раздвигаешь ветки кустарников, чтобы выйти на тропинку. Патрик молчал. В какую сторону ему идти? На север? Солнце опускалось к горизонту слева от него. Значит, он стоял лицом на север. Ему нужно было идти прямо вперед, никуда не сворачивая.

Он шагнул, и толпа раздалась перед ним, образовав сквозной проход. Оливье увидел, что из деревни к ним бежит девочка, держащая что-то в руках перед собой. Оказавшись в центре круга, она передала то, что несла, старику, стоявшему в первом ряду. Это была небольшая чаша, простая чаша из светло-зеленого пластика, вариант современного Грааля, но наполненного до краев чистой водой, ни капли которой не пролилось, когда девочка бежала.

Старик с поклоном передал чашу Патрику, сказав при этом несколько слов. Патрик передал чашу Оливье.

– Они дают тебе самое ценное, что есть у них, – сказал он.

Оливье колебался несколько мгновений, потом сбросил рюкзак на

землю, принял обеими руками протянутую ему чашу и залпом выпил ее, закрыв глаза от удовольствия.

Когда он снова открыл их, перед ним стояла девочка с поднятой головой, со счастливой улыбкой смотревшая на него. Ее глаза показались ему огромными, как наступавшая ночь, и полными звезд, как эта ночь.

Оливье поднял рюкзак и швырнул его в джип.

– Ладно, я остаюсь у вас на эту ночь, но завтра утром распрощаюсь с вами.

– Ты можешь поступать так, как считаешь правильным, – негромко сказал Патрик.

***

На деревенской площади разожгли костер, совсем небольшой, потому что в этих краях дерево было таким же редким, как и вода, но для праздника в честь пришедшего в гости друга отдают все, чем ты обладаешь. Они уселись в кружок вокруг огня прямо на землю. Одна из женщин запела. В такт пению мужчина постукивал короткой палочкой по небольшому деревянному цилиндру. В деревне это был единственный музыкальный инструмент.

Патрик и Оливье сидели напротив поющей женщины. У Оливье быстро заболели ноги от непривычной позы. Ему никогда не приходилось сидеть на земле, скрестив ноги. Но он не решался пошевелиться, потому что девочка, принесшая воду и некоторое время сидевшая возле гостя, не сводя с него огромных глаз и все с той же улыбкой на лице, вскоре задремала, положив голову ему на колени.

К женскому голосу, теперь звучавшему приглушенно, присоединился голос человека с совершенно белой бородой. Он смотрел на Оливье, плавно жестикулируя, сводя и снова разъединяя пальцы. Это был староста деревни, которому девочка передала чашу с водой.

– Он благодарит тебя за то, что ты пришел, – негромко перевел его слова Патрик.

Оливье пожал плечами. Спящая девочка вздохнула во сне, слегка пошевельнулась, и ее голова едва не упала с колен Оливье. Ее спокойное счастливое лицо было обращено к ночному небу. Тело ее было совершенно расслаблено, она явно чувствовала себя в полной безопасности.

Посмотрев на Оливье со спящим ребенком на коленях, Патрик улыбнулся.

– Можно считать, что она приняла тебя как своего.

Оливье вздрогнул и внутренне ощетинился. Он почувствовал, что стоит ему еще немного задержаться, и он попадет в ловушку, поставленную оказанным ему доверием. Кроме того, он ощущал неудержимо поднимавшееся в нем желание остаться с этими тихими людьми, с этой девочкой, котенком свернувшейся возле него. Желание забыть все невзгоды, все приключения и закончить здесь свое путешествие.

Как к спасительному кругу, он обратился к воспоминаниям. Он вспомнил борьбу самолюбий, стычки с полицией, постигшее его разочарование. Зажав уши обеими руками и закрыв глаза, он замотал головой, пытаясь преодолеть пронзившую его боль.

Патрик, не сводивший с него глаз, был удивлен и обеспокоен. Он осторожно отодвинулся. Сейчас не нужно было ничего спрашивать, не нужно было вмешиваться. Было ясно, что в душе у его друга кровоточила какая– то рана, которую он невольно задел. С какими бы добрыми намерениями ты ни протягивал руку человеку, лишенному кожи, ты не причинишь ему ничего, кроме боли. Он сможет излечиться только благодаря своим внутренним силам и, конечно, благодаря времени.

Оливье пришел в себя, посмотрел на сидевших вокруг людей, на лицах которых играли отблески костра. Внезапно он почувствовал, что они стали безразличны ему, так же безразличны, как деревья или камни.

Он бережно приподнял головку девочки и опустил ее на землю, проделав это так осторожно, что она даже не проснулась.

– Я должен уйти, – обратился он к Патрику.

Встав на ноги, он вышел из освещенного круга.

Старик внезапно замолчал. Потом замолчала женщина. Все молча смотрели в ту сторону, где темнота поглотила силуэт Оливье.

Патрик тоже встал. Он обратился к сельчанам на их языке. Пришедший вместе с ним друг должен уйти. Его призывают другие края. Но он, Патрик, остается.

Оливье взял свой рюкзак, оставленный в джипе, и направился на север по петлявшей между хижинами тропинке. Пока темно, он будет двигаться в этом направлении. Когда рассветет, он сориентируется.

Наткнувшись на лежавшую на дороге корову, он выругался. Он проклинал коров, Индию, весь мир. Разбуженная его шагами курица, спавшая под крышей, закудахтала и снова утихла.

Оливье спустился вниз по склону холма, пройдя между последними хижинами. В темноте перед ним возник чей-то силуэт. Он остановился. Это был Патрик.

– Мне в эту сторону? Я не ошибся?

– Все правильно. Продолжай идти прямо на север. Через один-два дня, в зависимости от того, с какой скоростью ты будешь идти, ты увидишь город. Это будет Мадира. Там проходит железная дорога. У тебя есть деньги на билет?

– Есть немного.

– Поездом ты доберешься только до границы. Дальше, на территории Непала, тебе снова придется идти пешком.

– Ничего, справлюсь, – ответил Оливье. – Мне очень жаль. Конечно, здесь. Но я не могу. Надеюсь, тебе скоро пришлют кого-нибудь на замену.

– За меня не беспокойся, – ответил Патрик. – Держи, ты забыл самое важное.

И он протянул другу фляжку, наполненную водой.

***

На третий день пути, уже в Непале, он встретил Джейн.

В поезде ему пришлось столкнуться с такой же толпой, как и на городских улицах. Пожалуй, немного лучше одетой, но еще более плотной. В вагонах продолжалась та же повседневная жизнь; можно было подумать, что улицу взяли целиком и поставили на колеса. Он безрезультатно попытался найти сидячее место. В одном из купе женщина варила рис, пристроив небольшой примус на полу между голыми ногами соседей. В соседнем купе невероятно тощий святой, лежавший на сиденье, то ли умирал, то ли уже был мертв, хотя не исключено, что он просто занимался медитацией. Соседи, не обращая на него внимания, громко молились. Палочки, воткнутые в какой-то лежавший на полу предмет из меди, медленно тлели, распространяя ароматы ладана и сандала.

Каждый раз, когда Оливье показывался в открытом проеме очередного купе, глаза всех пассажиров тут же обращались на него. Никакой реакции не проявили только молившиеся и медитировавший святой. В конце концов, ему пришлось устроиться на полу в коридоре, среди других сидевших или лежавших пассажиров. Он прижал к себе рюкзак и задремал. Проснувшись, он обнаружил, что украли деньги, три долларовые бумажки, лежавшие в кармане рубашки. Утешило только то, что в рюкзаке у него было еще долларов двадцать.

На границе с Непалом пограничники пропустили его без каких-либо проблем. Они оказались на редкость любезными. Разговаривая с ним на жутком английском, который Оливье не понимал, несмотря на все знания, приобретенные в школе, они непрерывно улыбались. В его паспорте быстро появилась печать, он подписал какие-то непонятные бланки, отпечатанные на отвратительной бумаге, но так и не понял, какой срок может провести в стране. Обменяв несколько долларов на местную валюту и подписав еще какую-то бумагу, он положил в карман пачку бумажных рупий и пригоршню медяков. Когда он попытался выяснить, как добраться до Катманду, ему что-то долго объясняли, сопровождая слова энергичной жестикуляцией и дружелюбными улыбками. Из всего услышанного понятным оказалось только слово «Катманду». Тем не менее он вскоре оказался по другую сторону границы. Перед ним стояли два автобуса и была видна одна– единственная дорога. Автобусами служили древние, вероятно, столетнего возраста, грузовики, на которые установили будки, расписанные живописными пейзажами и гирляндами цветов, над которыми вдоль крыши тянулся зубчатый деревянный карниз. Оба автобуса были под завязку набиты пассажирами, так плотно заполнившими проходы, что едва не выдавливали друг друга в окна. Мужчины были одеты в рубашки из белого или серого полотна и штаны из такой же ткани, очень широкие в бедрах и узкие ниже колена. На голове у всех были шапочки, белые или цветные. У самых молодых встречались рубашки европейского покроя и пижамные штаны.

Оливье подошел к одному из автобусов и громко спросил, указывая на него:

– Катманду?

Все, кто его услышал, тут же повернулись к нему и, широко улыбаясь, отрицательно замотали головой. У другого автобуса ему ответили тем же. Но он все равно не решился бы забраться в одну из этих соковыжималок. К тому же, разглядел, что пассажиры были не только весьма жизнерадостными, но и невероятно грязными.

Оливье еще не знал, что покачивание головой, единодушно продемонстрированное ему и означавшее для европейца отрицание, для местного населения означало «да». Тем не менее, ни один из автобусов действительно не отправлялся в Катманду. Но дружелюбие местных обитателей не позволяло им обидеть иностранца отрицательным ответом.

На карте, висевшей на стене в римской конторе, он разглядел, что в Непале имеется только одна автомобильная дорога, идущая от границы с Индией к границе с Китаем. Катманду находился неподалеку от этой трассы. Поэтому он решил, что если нет выбора, то нет смысла и колебаться. И он двинулся в путь. В очередной раз его ожидал совершенно новый мир.

После того, как он пересек бесконечную индийскую равнину, сохранившую на своем теле следы бурных наводнений, ему предстояло начать подъем на первую горную гряду, обозначающую границу между Индией и Непалом. Скоро он очутился среди холмов, покрытых сплошной зеленью. Там, где его взгляд останавливался на безлесных участках местности, каждый пятачок земли был тщательно обработан и покрыт незнакомыми ему культурными растениями. Впрочем, Оливье, потомственный парижанин, даже во Франции не смог бы отличить свеклу он кукурузы.

Дорога то углублялась в ущелья, то огибала долины. Оливье часто сокращал дорогу, спускаясь по крутым склонам на дно долин и поднимаясь на их противоположный борт. Местные жители, встречавшиеся по пути, только улыбались и отрицательно качали головой, какой бы вопрос он им ни задавал. Они не понимали ни одного слова из того, что говорил иностранец, а если ты ничего не понял, то правила хорошего тона требуют отвечать «да». Они отвечали «да», но Оливье понимал «нет». Он заподозрил, что ошибается, когда проголодался и решил найти что-нибудь съестное. Он подошел к ферме, внешне напоминавшей небольшой деревенский дом во Франции. Кирпичные стены были покрыты слоем штукатурки, местами осыпавшейся. На половину высоты стены были красными, а выше, до крыши из соломы, – желтыми. Навстречу ему выскочили трое совершенно голых ребятишек, принявшихся со смехом и криками скакать вокруг него. Грязные с головы до ног, они явно хорошо питались и выглядели счастливыми. За ними к гостю вышла женщина в платье кирпичного цвета с белым поясом, несколько раз обернутым вокруг талии, размеры которой указывали на скорое прибавление в семействе. Она была смуглой, с жизнерадостной улыбкой; ее черные волосы были разделены на две косы с заплетенными в них красными лентами. Смуглянка была такой же грязной, как дети, если не больше. Оливье поздоровался с ней на английском языке, и она, продолжая улыбаться, отрицательно покачала головой. Тогда он знаками показал ей, что голоден, и вытащил из кармана долларовую бумажку, чтобы дать понять, что он заплатит. Женщина весело засмеялась, снова отрицательно качнула головой и вошла в дом.

Оливье вздохнул и уже повернулся, чтобы идти дальше, когда она опять вышла к нему, на этот раз с корзинкой, в которой лежали апельсины и еще какие-то неизвестные Оливье фрукты. После этого она вынесла Оливье блюдо отварного риса с овощами. Он поблагодарил ее, она опять ответила «нет». Когда Оливье присел на корточки, чтобы поесть, она осталась стоять возле него вместе с детьми. Они смотрели, как он ест, громко переговариваясь и смеясь. Оливье был вынужден съесть рис, пользуясь пальцами. Овощи, приготовленные с рисом, были почти сырыми и хрустели на зубах. От этого блюда сильно несло запахом древесного дыма. Фрукты показались ему вкусными, и он с удовольствием съел апельсин, по вкусу напоминавший большой сладкий мандарин. Самый грязный малыш принес ему чашку с водой, в которую он по дороге обмакнул обе пятерни. Оливье вежливо отказался от питья и протянул женщине долларовую бумажку, которую та приняла с удовольствием. Он спросил: «Катманду?» Женщина ответила длинной тирадой и показала рукой на север. Он понял, что ему нужно идти в этом направлении.

Дети некоторое время сопровождали его и повернули домой, только когда он стал спускаться в долину. Немного в стороне заметил полуобнаженного мужчину, который обрабатывал землю мотыгой с очень короткой ручкой. Увидев путника, тот выпрямился и долго провожал его взглядом.

Оливье шел два дня, утоляя жажду и умываясь водой из ручьев, питаясь на фермах и проводя ночь под пологом древесных ветвей. Днем всегда было жарко, но ночью жара спадала. На дорогах ему нередко встречались автобусы, похожие на те, что он видел на границе, а также простые грузовики, набитые пассажирами, но ни разу он не увидел машины, перевозившей какой-нибудь груз. Позже он узнает, что в этой стране грузы перемещаются исключительно людьми. Для этой цели существуют целые семьи шерпов– носильщиков. Каждая такая семья, состоящая из отца, матери и детей, включая самых маленьких, обычно несет корзины, различающиеся размерами в зависимости от возраста носильщика. Корзины держатся на спине с помощью плоской ленты, охватывающей лоб носильщика. Их вес кажется чудовищным. Оливье видел мужчин, женщин и детей, несущих на спине прикрепленный к голове груз, вес которого превышал их собственный. Несмотря на это, они не только шагали, но и передвигались рысцой, быстро исчезая за деревьями, за горой или за горизонтом, направляясь к известной только им цели, достигнув которой, они могли избавиться от своей ноши.

Он тоже шагал с грузом угрызений совести, боли и ненависти. Его цель находилась за второй горной грядой, которой он еще не видел. К концу третьего дня он утратил какое-либо представление о том, сколько прошел и сколько еще оставалось идти. Но знал, что идти нужно без остановки, чтобы наступил, наконец, момент, когда окажется перед отцом. Тогда он опустит на землю свою корзину и покажет ему, что принес в ней с другого конца света.

Этот день был особенно жарким. Со средины дня начала собираться гроза. Она долгое время ворчала над горами, но так и не разразилась безудержным гневом, заставляющим дрожать от страха, и в то же время спасительным. Оливье какое-то время двигался долиной, в которой скопился невыносимо горячий воздух, потом начал подъем на противоположный склон. Утомившись, решил немного отдохнуть и устроился на жесткой сухой траве возле группы странных деревьев, вместо листьев на них были только цветы и колючки.

Большие облака в небе набухали и разрастались, под ними медленно кружились большие черные птицы. Вспомнилось, как кишели стервятники над падалью возле дороги, когда он пересекал высохшую равнину в Индии, потом увидел лицо маленькой девочки в гостеприимно встретившей его деревне, увидел ее широко распахнутые глаза. Он снова почувствовал на своих коленях вес этого миниатюрного создания, такого беспомощного, такого доверчивого и счастливого.

Он пробормотал что-то сквозь зубы, перевернулся на живот и заснул, побежденный усталостью.

***

Они шли по тропе, извивавшейся вдоль дороги, сохраняя все тот же порядок: Свен, затем Джейн, за которой тащился Гарольд. Он всегда оказывался позади друзей, потому что не мог удержаться и всегда съедал больше, чем они, когда находилось что-нибудь съестное. А Свен и Джейн хотя и были слабее, но уже достигли той особой легкости, легкости диких животных, которым не нужно прилагать усилий, чтобы перемещать свое тело.

Неожиданно они наткнулись на Оливье. Юноша спал на спине со слегка приоткрытым ртом. Утром он умылся и побрился над ручьем, его локоны заметно удлинились, лицо приобрело более темный оттенок, чем у волос, но на нем по-прежнему играли золотые блики. Темные ресницы создавали тонкую зубчатую тень под глазами.

Джейн и Свен остановились перед ним. Джейн улыбнулась спящему и сказала по-английски:

– Это француз.

– С чего ты взяла? – поинтересовался Свен.

– Девушка всегда безошибочно узнает француза, – сказал подошедший к ним Гарольд. – Она определит его даже сквозь стену.

Они говорили громко, не боясь разбудить спящего. Но Оливье не слышал их, продолжая крепко спать, спокойный, невинный и прекрасный, словно дитя.

– Молодец парень! Спит как бревно, – засмеялся Свен.

Гарольд заметил лежавший рядом с Оливье рюкзак и поднял его.

– У него наверняка найдется что пожевать. Французы доки во всем, что касается жратвы. – И он стал развязывать мешок.

– Перестань! – остановил его Свен. – Нужно спросить у него.

Он присел рядом с Оливье и положил ему руку на плечо.

– Подожди! – сказала Джейн. – Мы разбудим его иначе.

Она отошла к кустам и принялась собирать цветы. Потом осыпала цветами грудь Оливье, несколько цветков воткнула себе в волосы и точно так же украсила Свена и Гарольда. Потом села возле Оливье и кивнула Свену. Тот уселся рядом, положив на колени гитару. Тогда Джейн негромко запела ирландскую балладу, а Свен принялся сопровождать ее пение скупыми аккордами. Пение постепенно становилось все громче и громче.

Гарольд, сидевший в двух шагах от них, возле рюкзака Оливье, явно скучал. Он считал, что они только зря теряют время.

Нежный голос Джейн и музыка Свена проникли в сны Оливье и вытеснили их. Он открыл глаза и увидел улыбавшуюся ему девушку. Ее длинные волосы, усеянные цветами, спадали на плечи, словно волны света, с которыми смешивались красноватые золотые тени. Ее голубые глаза были такими темными, что казались почти фиолетовыми. Солнце, пробившееся между облаками, увенчало ее голову сияющей короной. Солнце, небо и цветы казались воплощением радости. И средоточием этой радости была улыбавшаяся Джейн.

Джейн говорила по-французски с очаровательным акцентом. Оливье с интересом слушал ее. Слушал и любовался: улыбка, лучистый взгляд, сияющая корона волос.

Когда солнце зашло, они перекусили и остались сидеть вокруг костра, непринужденно болтая обо всем на свете. Джейн сидела рядом с Г арольдом, время от времени касавшимся ее рукой. Каждый такой его жест отзывался в Оливье легкой болью.

Свен, прислонившийся спиной к дереву, закурил сигарету. Гарольд потянулся и лег на спину, положив голову на колени Джейн. Оливье поспешно прервал воцарившееся молчание.

– Что именно вы собираетесь делать в Катманду?

Он обращался к Гарольду, но ему ответил Свен.

– Катманду – это вотчина Будды. Там он родился, там умер. Там и похоронен. В тех краях обитают и другие боги. Это самое священное место в мире, именно то, где лик Бога ближе всего к Земле.

Он протянул сигарету Джейн. Та взяла ее и затянулась дымом. На ее лице появилось счастливое выражение.

– Еще бы, Будда, – покачал головой Оливье. – И заодно гашиш, продающийся на рынке так же свободно, как редиска или шпинат! Думаю, вы направляетесь туда именно из-за этого.

– Ты ничего не понимаешь! – вмешалась в беседу Джейн. – Это же радость!

Она затянулась еще раз и протянула сигарету Оливье.

– Спасибо, – сказал тот. – Оставь эту гадость для себя.

Гарольд просунул руку под блузку Джейн и стал ласкать ее грудь.

– Ты никогда больше не будешь несчастен! – сказала Джейн.

– Я и так не несчастен! – ответил Оливье.

На небольшом дереве поблизости какая-то птица запела странную песенку, состоявшую из трех одинаковых протяжных нот, непрерывно повторявшихся. Это была печальная и нежная, умиротворяющая песенка.

Джейн уже тяжело дышала от настойчивых ласк Г арольда. Но ей хотелось успокоить Оливье.

– Оставь меня! – повернулась она к Гарольду.

– Не обращай на него внимания, – спокойно сказал Г арольд. – Он может думать все что ему хочется. Это его право.

Джейн перестала сопротивляться. Гарольд заставил ее лечь на землю, распахнул блузку и принялся расстегивать молнию джинсов.

Оливье вскочил, схватил рюкзак, яростно пнул ногой догоравший костер и исчез в ночи.

Они догнали его на следующий день. Хотя Оливье и передвигался быстрее, чем трое приятелей, но он остановился, убедив себя, что ему нужно отдохнуть. И когда увидел на противоположном склоне долины три маленькие фигурки, размером не больше мухи, с сердца свалился тяжелый груз, давивший на него с вечера. Дальше они пошли вместе. Впереди шагал Свен, за ним шли рядом Джейн и Оливье, а позади, немного отстав от остальных, тащился Гарольд.

– Катманду, – сказала Джейн, – это место, где никто не обращает на тебя внимания, где ты свободен и можешь делать все, что тебе заблагорассудится.

– Конечно, настоящий рай!

Джейн улыбнулась.

– А ты знаешь, что такое рай? Вот я хорошо представляю его. Это место, где тебя никто не обязывает делать что-то, никто ничего не запрещает. Ты берешь у других все, что тебе нужно, и те отдают все, а ты в то же время делишься с ними тем, в чем нуждаются они. Все принадлежит всем, всем хорошо, все любят всех. Ты все время живешь в радости.

– И вокруг тебя звучат арфы и трепещут крылья ангелов, – с усмешкой парировал Оливье.

– Ты шутишь, но даже такое становится возможным на Земле, если ты этого хочешь. Стоит только захотеть. А ты? Что ты хочешь найти в Катманду?

Оливье резко помрачнел.

– Мне нужно только то единственное, что имеет значение. Это деньги.

– Ты сошел с ума! Как раз это не имеет никакого значения!

Оливье ответил очень резко, потому что только такой тон помогал ему

убедить самого себя, что он прав:

– И что тогда имеет значение? Как еще ты можешь стать сильнее, чем негодяи вокруг тебя?

Джейн на мгновение остановилась и посмотрела на собеседника изумленными глазами, ставшими от удивления еще больше.

– Если у тебя будет много денег, ты сам станешь негодяем! У меня денег было гораздо больше, чем я в них нуждалась. Мой отец – это настоящий мешок с деньгами. Он брал их у всех, и хотя потом все брали у него, ему трудно расставаться с золотишком.

Они молча шагали рядом. Потом она спросила:

– А у тебя, чем твой отец занимается? Он богатый?

– Он умер. Когда мне было всего шесть месяцев.

– А мать?

– Я только что потерял ее.

Вечером они разожгли костер в небольшой ложбине, где протекал ручей. По дороге купили риса и фруктов на деньги Оливье. Гарольд сварил рис в котелке, и они быстро уничтожили варево без каких-либо приправ. Оливье начал привыкать к простоте привычек своих спутников, считавших, что еда существует для того, чтобы питаться, причем, без каких-либо изысков. После рисовой каши фрукты показались лакомством.

После ужина Гарольд тут же задремал. Свен курил, сидя у костра. Оливье негромким голосом рассказывал лежавшей рядом с ним Джейн

о майских событиях.

Джейн приподнялась и, опустившись на колени, посмотрела в лицо Оливье.

– Драться. Это никогда ничего не дает. Все это знают и все равно дерутся. Мир полон кретинов.

Она взяла у Свена сигарету и затянулась. Указательным пальцем руки, державшей сигарету, она начертила окружность на лбу Оливье.

– Твоя революция должна произойти здесь.

Затем рука Джейн медленно спустилась ниже вдоль лица юноши и поднесла сигарету к его губам.

Он схватил ее руку твердо и нежно, отобрал сигарету и внимательно посмотрел на нее.

– О ваших идеях можно было бы поспорить, если бы не было этого.

И швырнул сигарету в костер.

В этот момент Гарольд вскочил на ноги с криком:

– Тихо! Слушайте!

И он протянул руку в направлении долины, по которой они шли днем.

Все прислушались. Они почти ничего не улавливали, скорее, лишь догадывались о шуме, который Гарольд, чуткий, как хищное животное, уловил раньше них, несмотря на сон. Это был мощное равномерное рычание двигателя большого автомобиля.