Текст книги "Дороги Катманду"

Автор книги: Рене Баржавель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Оливье встал. Он смотрел на бесконечную последовательность ступеней, поднимавшихся, казалось, к самому небу.

– Я увезу ее отсюда. У меня есть мотоцикл. Ты не поможешь мне поднять ее наверх?

– Здесь никто никому не помогает, – пожал плечами мужчина. – Ты думаешь, что делаешь добро, помогая кому-нибудь, а на самом деле делаешь зло. Кто может знать, что есть добро, а что есть зло. Ты хочешь увезти ее; возможно, ты прав, но вдруг окажется, что лучше было оставить ее здесь? Ты ничего не знаешь об этом. Да и я, конечно, тоже.

Он сплюнул на землю и ушел.

Смотревший ему вслед Оливье увидел, как тот остановился и подобрал что-то с земли, то ли окурок, то ли корку хлеба, брошенную воронами или обезьянами. Сунув добычу в карман, он направился к мостику через речку, бродяга, философ и эгоист, стоящий одной ногой в западном мире, а другой в восточном. Стоя перед лежавшей без сознания Джейн, Оливье смотрел на дымящиеся тела мертвецов, на раскачивающихся хиппи, на хромых богов и скачущих обезьян, и все, что он видел, постепенно принимало красный цвет, цвет пламени. Все вокруг него было одним огромным костром, всемирным костром боли и глупости, в котором все сгорало без причины и без цели.

Джейн. Она была еще жива, он был с ней, и перед ним стояла одна простая задача: постараться спасти ее.

Наклонившись, он с бесконечной осторожностью поднял ее, не представляя, не окажется ли губительным для ее сердца самое слабое движение. Обхватив ее обеими руками и прижав к груди, он начал подъем по бесконечной лестнице между рядами слонов с отбитыми хоботами. Высоко и далеко впереди было небо. Он должен был дойти до него. Она у него на руках, она ничего не весит, он донесет, он спасет ее. И пусть сгорит весь мир.

***

Джейн, все еще не пришедшая в себя, лежала в постели. Склонившийся над ней врач измерял у нее давление. Взглянув на тонометр, он не поверил своим глазам. Он снова и снова нажимал на грушу, потом сбрасывал давление и начинал все сначала. Несмотря на то, что он был англичанином, после третьего раза он не смог сдержать недоуменной гримасы и обратился к сидевшей рядом Ивонн:

– Почти ноль. По логике вещей, она должна быть мертвой.

Оливье понял из этой фразы только одно слово «dead»: «мертвая».

Он закричал:

– Это неправда! Она не умерла!

– Тише, тише, – остановила его Ивонн. – Он этого не говорил. Он сказал, что спасет ее.

Врач понимал по-французски, и ему было ясно, что Оливье взволнован. Но спасти эту девушку. Ему придется потрудиться. Не высказывая свои сомнения, он выписал рецепт и дал Ивонн соответствующие инструкции.

На настоящий момент больную нельзя было перевозить. Как только она немного окрепнет и будет в состоянии выдержать переезд, ее нужно будет доставить в больницу Нью-Дели, куда он напишет сопроводительное письмо. Пока же он сделает переливание крови, после чего ее следует покормить, если она будет в состоянии принимать пищу. Бульоны, жидкая каша, как для маленького ребенка. Потом можно будет и многое другое. Что касается героина, то ее нельзя лишать наркотика, это убьет ее.

Врач должен был привезти сыворотку для переливания и лекарство. Это будет началом лечения – раствор героина в ампулах с примесью других веществ. И он принесет также письмо для больницы. Здесь невозможно обеспечить должный уход, а он сам слишком загружен, потому что вынужден все делать сам. Врач быстро собрался и ушел. Это был не такой уж квалифицированный медик, но он знал, что делать в таком случае. Знал он и другое: сейчас нужно было действовать как можно быстрее. И он боялся, не будет ли поздно, когда он вернется с лекарством.

Ивонн пересказала Оливье все, что говорил врач. Она усадила юношу за стол и попыталась накормить его, но тот отказался. Весь в дорожной пыли, он сидел на стуле в ногах у Джейн, не сводя с нее глаз. Ему удалось привезти ее, усадив на заднее сиденье и привязав к своей спине с помощью рубашки.

Ехал он со скоростью улитки, старательно объезжая даже самые небольшие камни и рытвины. Когда Джейн начала соскальзывать с сиденья, он остановился и связал ей руки платком на своей груди. В городе он сразу направился к конторе «Тед и Жак». Ему могла помочь только Ивонн.

Вскоре вернулся врач. Он повесил над постелью большой сосуд, ввел в вену девушки иглу и отрегулировал поступление сыворотки. Джейн пришлось привязать бинтами к кровати, чтобы она, случайно пошевелившись, не вырвала иглу из вены.

В другую руку врач ввел смесь героина с лекарством. Следующую инъекцию должна была делать уже Ивонн. Это была очень тонкая процедура. Нужно было внимательно следить, чтобы в вену не попал даже самый незначительный пузырек воздуха. Он не мог обещать, что сможет приехать для очередного укола, у него не было помощников, а больных трудно было сосчитать.

Он предупредил, что ни в коем случае нельзя поддаваться на просьбы больной, если она потребует еще одного укола. Шприц и ампулы нужно держать в недоступном для нее месте. В ее состоянии трудно сказать, к чему приведет лишняя доза наркотика – она может оказаться смертельной.

***

– Я очень благодарен вам за то, что вы приняли нас у себя, – сказал Оливье.

Он сидел на диване в конторе Теда со стаканом колы в руке. Тед, улыбающийся, розовый и свежий, как всегда, пил виски.

– Какие пустяки, о чем тут говорить.

– Но ведь вы могли сказать, чтобы я отвез Джейн в больницу. Она там не смогла бы выжить. А сейчас она спасена. Благодаря вам. Я этого никогда не забуду.

Через три дня Джейн стала поправляться. Когда она открыла глаза, она увидела рядом с собой Оливье. В ее венах находилась страшная, но успокаивающая ее смесь героина и лекарства. Ее медленно охватило ощущение счастья. Оливье. Он был рядом. Радость отразилась на ее лице, заставив порозоветь щеки и придав блеск глазам, которые из фиолетовых стали бледно-голубыми. Она улыбнулась одними глазами и прошептала его имя.

Он тоже улыбнулся ей, стиснув зубы и моргая изо всех сил, чтобы не позволить выступить слезам, и погладил ее руку, все еще охваченную ремнями. Наконец-то он мог говорить с ней.

– Все в порядке. Все будет хорошо.

Появившийся с очередным визитом врач был удивлен. Состояние больной оказалось для него радостной неожиданностью. Он сказал, что больная скоро сможет выдержать переезд в Нью-Дели.

У Джейн появился аппетит, и за двое суток к ней вернулись все краски жизни. Она даже немного набрала вес.

По утрам Ивонн делала ей укол. Оливье весь день не отходил он нее. Хуже всего она переносила вечера, когда Оливье уходил, и она особенно остро ощущала отсутствие наркотика. Ивонн из предосторожности уносила к себе шприц и ампулы. Помучившись некоторое время и понимая, что других возможностей у нее не будет, Джейн засыпала. По мере приближения ночи она то и дело просыпалась; ее страдания и страхи то усиливались, то ослабевали, продолжаясь до утра, когда, наконец, появлялась Ивонн.

– Думаю, через два-три дня я смогу отвезти ее в Дели, – сказал Оливье. – Но у меня нет денег ни на дорогу, ни на лечение. Вы не могли бы одолжить мне тысячу долларов? Я обязательно верну их. Я буду работать на вас, совершенно бесплатно.

– Вы славный юноша, – сказал Тед. – И у вас чудесная девушка. Но тысяча долларов. Вы же понимаете, что это очень большая сумма. А если вы не вернетесь?

Оливье вскочил на ноги.

– За кого вы меня принимаете? Если вы боитесь, я подпишу любые обязательства!

– Какой толк будет от бумажек, если вы исчезнете?

Оливье побледнел. Он со стуком поставил стакан на стол. Но Тед не позволил ему открыть рот.

– Ладно, ладно. Не волнуйтесь, мой дорогой. Я действительно не могу одолжить вам такие большие деньги. Вы должны понять меня! Но я могу помочь вам заработать нужную сумму. Скажите, вам уже приходилось бывать в Свайянбунате?

– Да, я был там.

– А вы знаете, что называют Зубом Будды?

Оливье нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем идет речь.

– Ну, хорошо, сейчас я покажу вам.

Тед отставил стакан с виски, подошел к книжной полке, снял с нее книгу большого формата, достал из нее пачку цветных фотографий и разложил их на столе. Это были фотографии деревянной статуи Будды, снятой с разных сторон. На лице Будды бросались в глаза тонкие черные усы и странный тюрбан, венчавший его голову. В пупок божества был вставлен громадный кристалл изумруда прямоугольной формы. Будда сидел в небольшой часовне, над входом которой были поднята решетка из металлических прутьев.

– Да, конечно, я видел его, – кивнул Оливье.

– Прекрасно. О статуе говорят, что это подлинный портрет Будды, вырезанный из дерева при его жизни. Из этого следует, что статуе по меньшей мере две с половиной тысячи лет. Но стоит приглядеться к ней повнимательнее, и вы поймете, что она относится к гораздо более поздней эпохе. В ней явно заметны персидские мотивы. Впрочем, именно это определяет для меня уникальность скульптуры и ее ценность. Но верующие, приезжающие к статуе со всего Востока, воспринимают ее, как если бы это был живой Будда, так как считают ее единственным подлинным изображением Сакья-Муни, и доказательством для них служит это.

Розовый палец Теда прикоснулся к изумруду на фотографии.

– Считается, что это зуб самого Гаутамы, помещенный сюда после его смерти. Можно себе представить, какие у него были зубки.

Он собрал фотографии, положил их в книгу и вернул книгу на полку.

– У меня есть клиент. Он мечтает заполучить этого Будду. Разумеется, это американец. Он приезжает в Непал каждый год и всегда спрашивает, не добыл ли я для него этот зуб. Но я не хочу браться за это дело.

Слишком большой риск. А вы, при желании, можете попытать удачу. За всю статую он предлагает пять тысяч долларов.

У Оливье перехватило дыхание, когда Тед назвал сумму.

Тед добавил, что если бы изумруд был настоящим, он один стоил бы вдвое дороже. Но он выяснил, фотографируя статую с разными фильтрами, что это кусок обычного цветного стекла. Конечно, говорить американцу об этом не стоило, хотя того интересовал не драгоценный камень, а сама редкая скульптура. У него есть настоящий музей, в котором можно увидеть забавные вещички. Тед знал, что именно этот американец увез из Ангкора голову Прокаженного Царя, которую пришлось отпилить от слишком громоздкой статуи. По его словам, у него в коллекции находилась также прядь волос из бороды Христа, отрезанная каким-то римским солдатом. Конечно, это весьма спорное приобретение. Кстати, сейчас этого американца можно увидеть в отеле «Гималаи». Если вас интересует.

– Я согласен! – воскликнул Оливье.

– Я в этом не сомневался. Вы единственный, кто может попытаться успешно провернуть это дело. У вас имеются более серьезные мотивы, чем обычная жадность. И у вас достаточно решительности, ловкости, наблюдательности, вы ничего не боитесь. Американца зовут Батлер. Я предупрежу его. Но на этом мое участие в деле закончится. Я не собираюсь вмешиваться в остальное! Заполучив скульптуру, вы отнесете ее в отель, и после того, как он рассчитается с вами, вы принесете мне половину суммы.

– Что вы сказали?

– Вы ведь не думаете, что получите это дельце на блюдечке только потому, что я хочу доставить вам удовольствие? Но я сделаю так, что вы сможете сэкономить приличные деньги. Дело в том, что американец прилетел сюда на своем самолете. Я попрошу его, чтобы он отвез вас вместе с малышкой в Дели. Заполучив желаемое, он будет стремиться улететь отсюда как можно скорее, чтобы оказаться в безопасности. Если вы принесете ему Будду ночью, утром вы вместе с девушкой уже будете в воздухе. Вместе с вами исчезнут и все следы. Это будет шикарное дельце! И его успех зависит только от вас. А если все закончится неудачей.

– Неудача исключена, – сказал Оливье. – Но меня не устраивает то, как вы предлагаете поделить деньги. Я отдам вам только две тысячи. Мне нужно три.

– Вы становитесь деловым человеком, – улыбнулся Тед. – Пусть будет по-вашему.

***

На полпути к Великой Горе, на вершине большой горы, окруженной несколькими вершинами пониже, расположен храм Свайянбунат. Формой он похож на женскую грудь, и он настолько огромен, что мог бы накрыть своим куполом целый город. Внутри храма, в самом его центре, в небольшой часовне вот уже двадцать пять веков лежат останки принца Сиддхарты Гаутамы, ставшего Буддой Сакья-Муни, который открыл путь для людей, если они хотят навсегда избавиться от страданий.

Таким образом, Свайянбунат, или Грудь-гора, относится к числу трех вершин, которые уравновешивают вращение нашего мира.

Вторая из этих вершин – это Голгофа, на которой пятью столетиями позже Иисус Христос открыл свой путь, приняв на себя страдания человечества.

Третья вершина еще не поднялась над поверхностью вод Мирового океана. И именно поэтому повсюду на Земле еще царит страдание, необъяснимое и несправедливое.

Храм Свайянбунат возрастом две тысячи пятьсот лет выглядит как только что построенный, потому что с момента создания его непрерывно подновляют мастера народа, живущего в горных деревушках вокруг храмовой горы. На протяжении двадцати пяти столетий они не занимаются ничем иным, как только починкой всего, что изнашивается, и заменой всего, что не может быть починено. Но само здание храма после постройки вокруг статуи Будды за все время своего существования ни разу не испытало ни малейшего оседания.

Над куполом Грудь-горы возвышается башня квадратного сечения, покрытая золотом; выше ее продолжают постепенно уменьшающиеся золотые диски числом двадцать один; самый верхний диск увенчан короной, на которой стоит конический шпиль, заканчивающийся золотой сферой. С трех сторон ее защищают три золотых дерева, соединяющиеся своими вершинами, образуя тройной крест.

От оконечности шпиля исходят тысячи нитей, тянущихся к шпилям всех окрестных храмов, всех часовен, к макушкам всех деревьев – короче, ко всем предметам, возвышающимся над своим окружением. К этим нитям подвешены ленты из разноцветных тканей, непрерывно шевелящиеся на ветру. На каждой из них написана молитва. Таким образом, постоянно дующий ветер, шевелящий ленты, днем и ночью повторяет тысячи и тысячи написанных на них разноцветных молитв.

Незапятнанная белизна храма поддерживается мастерами, одетыми в белое. Их лица и руки также покрыты белой краской. Посвятившие свою жизнь единственной цели, они перемещаются по куполу вслед за солнцем час за часом, день за днем, каждый на своей высоте, и отдельные белые полосы сливаются в единую белоснежную массу Грудь-горы.

На каждой из четырех сторон золотой башни нарисованы огромные глаза Будды. Темно-синяя радужная оболочка без зрачка наполовину прикрыта бледно-голубым с золотом верхним веком, над которым совершенной дугой изгибается бровь. Во взгляде нет ни строгости, ни вопроса, ни прощения. Этот взгляд существует не для того, чтобы судить или требовать что-либо. Он просто видит все, что происходит в четырех сторонах света.

Непрерывная цепочка паломников поднимается к Храму по тропинкам и лестницам. Вокруг Храма простирается обширная площадь, усеянная служебными строениями, часовнями, стелами и статуями всех богов индуизма и тантризма, пришедших сюда, чтобы преклонить колени перед мудростью Будды. Среди них медленно перемещаются паломники, собаки, обезьяны, разносчики воды, бонзы, попрошайки, коровы, хиппи, туристы с фотоаппаратами, продавцы лука, бараны, голуби, вороны с оперением табачного цвета, дети со скрипками – пестрая разноцветная толпа, над которой колеблются легкие тени ста тысяч молитв, порожденных ветром.

Оливье к обеду нашел часовню с Зубом Будды и долго не мог отойти от небольшого усатого божка. С ним его не ожидал неприятный сюрприз, доставшийся ему со статуэткой шестирукой богини. Деревянная статуя Будды была просто поставлена на небольшое каменное основание, к которому присоединялась с помощью двух цепей, с одной стороны утопленных в камне. С другой стороны цепи соединялись с помощью колец с основанием статуи. К цепям крепились какие-то странные неуклюжие приспособления, пару раз встреченные Оливье в лавочках Катманду. Они походили одновременно на ствол пушки и на арбалет: это были старинные висячие замки.

Все это железо, грубо выкованное вручную, выглядело непреодолимой преградой для любого похитителя, но Тед одолжил Оливье мощные ножницы, способные перекусить тросы висячего моста Золотые Ворота. Поэтому у него не должно было возникнуть проблем, даже если на ночь перед статуей опускалась железная решетка, прутья которой были толщиной в палец.

Главную сложность представляла толпа паломников.

***

Оливье быстро выяснил, что даже поздним вечером в храме находились молящиеся. Он спустился в долину, где возле ручья был спрятан мотоцикл, и лег отдохнуть, положив под голову рюкзак. В потемневшем небе над ним одна за другой загорались необычно большие звезды. Он задремал, мечтая о том, какую жизнь он сможет обеспечить Джейн, имея три тысячи долларов. Прежде всего он вылечит ее. Потом отвезет в страну, где не будет здешней грязи. Может быть, в Канаду, где среди снегов и елей живут простые люди, лесорубы и охотники. И постарается, чтобы она была счастлива всю жизнь. Никогда еще этот маленький Будда в забавном тюрбане, на протяжении всех столетий, которые он провел здесь, не видел столь ясной судьбы, не участвовал в столь благом деле. Очевидно, он был вырезан из дерева, раскрашен и прикован цепями в этом храме только для того, чтобы дождаться, проявляя терпение, свойственное деревьям и богам, пока не появится юноша с чистым сердцем, который разорвет сковывающие его цепи и отвезет в мир любви.

Выбравшаяся из-за горы луна разбудила Оливье. По дороге к храму он встретил несколько групп паломников, спускавшихся вниз. Было ясно, что ему придется еще подождать.

Окончательно он убедился в этом, когда оказался на месте. Повсюду между храмами и часовнями ему встречались небольшие группы молящихся или просто прогуливавшихся паломников, а также торговцы, неторопливо заворачивавшие цветные порошки в бумагу. Повсюду мелькали огоньки масляных ламп. Оливье направился к храму Будды и остановился достаточно близко, чтобы не терять из виду обстановку. Опустив рюкзак на землю, он сел и приготовился провести таким образом ночь. Он знал, что в таком поведении не было ничего необычного и на него никто не должен был обратить внимание. Он с радостью заметил, что металлическая решетка перед Буддой осталась поднятой. Очевидно, ее давно перестали опускать, потому что почтение перед Буддой было гораздо более надежной защитой от любых посягательств.

Площадь быстро опустела; оставался только один богомолец, одетый в белое, но с черной шапочкой, который, стоя на коленях со сложенными перед грудью руками перед божеством в такой же позе, продолжал что-то говорить, спрашивать, умолять. Бог оставался невозмутимым; он не уставал слушать. Но молящийся был не каменным; в конце концов он почувствовал усталость, с трудом поднялся с колен и медленно направился к ближайшей лестнице, держась за поясницу и постанывая.

Оливье встал и незаметно огляделся. Луна в последней четверти висела достаточно высоко, чтобы освещать самые укромные уголки. Поблизости от Оливье не было ни души. Возможно, конечно, что какой-нибудь паломник дремал где-нибудь у подножья храма, но ходить по площади и осматриваться было бы слишком подозрительно. Нужно было действовать быстро и бесшумно.

Оливье подошел к храму, опустил рюкзак на землю, достал из него кусачки и протянул руки в темноту ниши, где скрывался Будда.

В этот момент в лицо ему с пронзительным воплем кинулся демон. Оливье шарахнулся назад; сердце едва не вырвалось у него из груди. К счастью, это была всего лишь обезьяна. Она взлетела на голову каменного льва в нескольких метрах от Оливье, продолжая визгливо ругаться. Оливье понял, что животное, питавшееся подношениями паломников, постоянно жило рядом со своим щедрым сотрапезником. Разбуженные дикими воплями, на площади проснулись все ее обитатели. Обезьяны принялись верещать, собаки залаяли, вороны закаркали, куры закудахтали. Оливье быстро спрятал кусачки в рюкзак и отошел в сторону, изображая внезапно разбуженного человека. В соседнем храме распахнулись двери, и на площадь вышла вереница монахов с горящими лампами в руках.

Не обращая на суматоху ни малейшего внимания, они совершали утренний обход храма, вращая тысячи молитвенных мельниц, расположенных по его окружности, и распевая молитвы, позволяющие слиться в одно целое их движению по кругу и вращению по своим орбитам планет, галактик, всей Вселенной, а также атомов и вселенных, заключенных в каждом из атомов. Этим достигалась всеобщая гармония таких бесконечно разных и таких одинаковых элементов мира.

Рассветало. Уже можно было различить желтый цвет одеяний монахов и их поблескивающие лысины. Лампы были погашены; в лучах восходящего солнца вспыхнули краски молитв, колеблемых ветром.

Было слишком поздно продолжать попытку. Оливье подавил чувство острого разочарования, подумав, что не случись у него конфликт с обезьяной, его застали бы в самый разгар операции. Но, по крайней мере, теперь он представлял, до какого момента он может работать. Он слишком торопился, подталкиваемый нетерпением. А ведь Тед советовал ему сначала понаблюдать за обстановкой на протяжении двух-трех ночей, прежде чем приступать к делу. Американец мог подождать.

Но кроме американца была еще Джейн. И она тоже ждала.

Спустившись к ручью, он проверил мотоцикл и убедился, что никто не слил у него из бака бензин. Он напился, привел себя в порядок и даже вздремнул пару часов. Проснувшись, ополоснул лицо холодной водой, сел и задумался, пытаясь найти решение вновь возникшей сложной проблемы: как избавиться от обезьяны?

Очевидно, наиболее правильным было бы предложить обезьяне банан, напичканный наркотиком, чтобы она заснула до утра. Конечно, если она согласится сожрать его. А какой наркотик следовало выбрать? Гашиш мог вызвать у нее отвращение. Но попробовать все равно стоило. Найти гашиш можно в каждой деревне. Любой крестьянин прекрасно понимал, о чем идет речь, когда европеец жестом показывал ему, что он хочет курить. Но если ему не повезет здесь, он может вернуться в Катманду и попросить врача, чтобы тот выписал ему сильнодействующее снотворное. Правда, в этом случае он потеряет целые сутки.

Он отправился пешком в ближайшую деревню. Ему нужно было приобрести заодно и что-нибудь съестное. Он не терял надежды, что или в этой деревне, или в какой-нибудь другой найдет гашиш. И следующей ночью постарается не упустить удачу.

***

Состояние Джейн продолжало улучшаться. Расставаясь с ней, Оливье попросил ее не беспокоиться, потому что он собирался очень скоро вернуться, после чего они должны были уехать из Катманду. Джейн спросила: «А Свен? Свен поедет с нами?» – «Да, конечно, Свен тоже поедет», – ответил Оливье, которого этот вопрос едва не застал врасплох, но он решил, что расскажет ей все, что она забыла, позже.

Через пару часов после отъезда Оливье Джейн начала волноваться. Она то и дело спрашивала у Ивонн: «Где он? Он вернется? Когда? Почему его до сих пор нет?» Ивонн и сама не знала, куда исчез Оливье, но продолжала успокаивать Джейн.

Когда она спросила у мужа, тот заявил, что ничего не знает. Оливье будто бы сказал, что собирается раздобыть денег, чтобы увезти Джейн отсюда и положить ее в больницу. Тед выразил надежду, что Оливье не совершит какую-нибудь глупость и добавил, что в любом случае умывает руки.

– Но ты же мог одолжить ему нужную сумму! – воскликнула Ивонн.

Тед изобразил наивное удивление.

– Одолжить ему? Но я же ему не отец! Жак скоро будет здесь. Меня удивляет, что Оливье не стал дожидаться его возвращения, чтобы попросить денег. А как, кстати, с проектом вашего совместного путешествия? Ты обдумала то, что я тебе сказал?

Ивонн посмотрела на мужа с ненавистью.

– Ты думаешь, что мы у тебя в руках, но мы все равно уедем вместе!

– Ладно, ладно! Вы всё решите, как только он вернется и ты поговоришь с ним. Не забудь сказать мне, о чем вы договорились. Я закажу вам билеты в Европу, как и обещал.

Этот разговор состоялся у них на площадке третьего этажа, между дверью в кабинет Теда и дверью в комнату, где лежала Джейн. Тед отвернулся и вошел к себе, оставив жену оцепеневшей от ненависти и отчаяния. Она прекрасно знала, что едва Жак узнает, что у нее нет ни гроша, то сразу же найдет тысячу оснований, чтобы остаться в Непале. Разве им плохо жилось здесь? Разве она не была счастлива? Жить в такой замечательной стране. У них потрясающе интересная работа. И муж обеспечивает ее всем, ничего не требуя взамен.

Чтобы избежать возможных сцен ревности, она сказала Жаку, что у нее с Тедом давно нет супружеских отношений. Правда, она не была уверена, что тот поверил; тем не менее, Жак сделал соответствующий вид, так как подобная ситуация его вполне устраивала. Точно так же он изображал себя богачом, предводителем слонов, властелином тигров, хозяином своей судьбы. И делал вид, что счастлив.

Чтобы оторвать Жака от его воображаемого мира, не причинив травмы, она предложила ему другой, также достаточно привлекательный мир: стать владельцем имения, хозяином армии тракторов; охотиться в Солони, приобрести квартиру в Пасси, завести целый Париж знакомых и друзей.

И все это было бы возможно, обладай она хотя бы драгоценными камнями, которые столько лет подряд дарил ей муж. За проведенные в Непале годы у нее скопилось множество драгоценностей, настоящее богатство. Самыми дорогими были украшения с рубинами, за которыми Тед раз в год ездил на рудники, где специально для него оставляли самые уникальные экземпляры. Потом он отправлял их на огранку в Голландию и затем заказывал из них ожерелья, браслеты и кольца местным ювелирам.

Но их брачный контракт, зарегистрированный в Париже и Цюрихе, был заключен на условиях раздельного владения имуществом. И драгоценности принадлежали Теду, поскольку он платил за них. А она их только носила. Впрочем, так редко! Еще бы, в этой дыре. И они принадлежали ей не больше, чем воздух, которым она дышала. У нее ничего не было, если не считать куска равнины, на которой выращивали свеклу, унылой равнины в долине Соммы, за которую, к тому же, еще нужно было вести тяжбу с местными фермерами. Нет, Жак не поедет с ней, она прекрасно знала это.

Но знала она и то, что больше никогда не сможет терпеть тяжесть массивного тела Теда. Даже одна только мысль о том, что он может потребовать от нее, вызвала у нее приступ тошноты, с которым она не смогла справиться. Она кинулась вниз по лестнице и едва успела добежать до ванной комнаты.

Вечером Джейн вела себя настолько беспокойно, что Ивонн позвонила врачу и сказала, что девушка требует второй укол, что она стонет и корчится в постели. Врач категорически запретил подчиняться требованиям больной. Он сказал, что у девушки, как ему кажется, было два наркотика: героин и этот юноша.

– Как его зовут? А, Оливье. Ей его не хватает, и она стремится компенсировать его отсутствие настоящим наркотиком. Но этого разрешить нельзя. Как долго будет отсутствовать этот молодой человек? Его появление оказало бы более сильный лечебный эффект, чем любое лекарство. Почему он уехал? Да, конечно, он должен зарабатывать на жизнь. Короче, так или иначе, но второго укола не должно быть! Ни в коем случае!

– Но что тогда можно сделать? Ведь она так страдает!

– Ничего. Вы ничем не можете помочь ей. Впрочем, будет лучше, если вы оставите ее одну. Тогда ей некому будет жаловаться, и она постепенно успокоится.

– Но вы уверены, что она не натворит глупостей?

– Каких еще глупостей?

– Ну, говорят, что иногда наркоманы, лишенные наркотика, могут покончить с собой.

– В нашем случае такой опасности нет. Она знает, что получит свою дозу завтра утром. Конечно, она будет нервничать, мучиться, злиться, но будет терпеть до утра, потому что уверена, что утром снова попадет в свой отравленный рай. Оставьте ее. В ее страданиях есть доля шантажа. Когда вы уйдете, она останется наедине со своим подлинным страданием. Конечно, в этом тоже нет ничего приятного, но она все же успокоится, станет думать про завтрашнее утро и постепенно заснет.

***

Когда на следующее утро Джейн получила свою дозу, она преобразилась. Никогда еще она не выглядела такой жизнерадостной. Лекарство, добавленное к раствору героина, смягчало его вредное воздействие. После показавшейся бесконечной ночи страданий, ставших под утро почти невыносимыми, к ней пришел покой, и она вспомнила о любимом, в ней проснулась уверенность в счастье, ожидавшем ее с Оливье. Ее лучившееся лицо, посвежело и казалось ясным, словно у ребенка; глаза, и так большие, казались еще больше. Ивонн, увидев девушку такой прелестной, еще раз сказала, что Оливье скоро вернется. Джейн прижалась к ней и замурлыкала какую-то ирландскую песенку, но тут же остановилась, поцеловала Ивонн и пробормотала:

– Я люблю вас! Вы такая замечательная!

Ивонн затопила волна нежности и ужаса. Джейн, этот чудный ребенок, потерянная душа, могла быть ее дочерью. И тогда она сделала бы все возможное, чтобы защитить девушку, спасти, увезти отсюда; она почувствовала, что ей так нужен был кто-то, за кого нужно было бы сражаться, кто-то, бывший плотью от ее плоти, плодом ее любви. Детей у нее не было, был только любовник, красавец, словно сошедший с экрана, тогда как сама она была уже развалиной, отбросом, рабыней, объектом удовлетворения страсти для свиньи.

Что же касается Джейн, то врач не стал скрывать, что с большим трудом спас ее. По его словам, девушку можно было считать потерянной еще до того, как она выкурила свою первую сигарету с марихуаной. Очевидно, в ее семье произошло что-то такое, что причинило ей смертельную травму. Ее бегство в наркотический дурман было всего лишь затянувшейся агонией, замаскированной цветами и гитарой и питавшейся иллюзиями. По мере того, как одни иллюзии разрушались, она пыталась найти другие, более интенсивные, но столь же обманчивые. Но ей удалось найти свой единственный шанс.

– Как зовут этого парня? Ах, да, Оливье. Только он может спасти ее, остановить на пути, ведущем к гибели. Но где он сейчас, этот дуралей? Что он делает вдали от нее? Без него она может погибнуть. У нее почти не осталось воли к жизни!

Он добавил, что в письме, подготовленном им для больницы в Дели, говорилось, что юноша обязательно должен быть помещен в палату вместе с девушкой.

Джейн лучилась радостью. Она даже согласилась позавтракать куском хлеба с маслом, съела немного фруктов и выпила стакан молока яка. Она то и дело смеялась, повторяя: «Оливье. Я люблю его. Мой Оливье.»