Текст книги "Скинхед"

Автор книги: Рена Юзбаши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Мы считаем, что произвольное лишение граждан нашей страны права на суд присяжных, вынесение им после двух оправданий жестокого обвинительного приговора, наносит ущерб престижу государства, авторитету судебной власти и ставит под сомнение принцип верховенства закона, провозглашенный в нашей стране.

Мы убедительно просим Вас принять меры для восстановления конституционных прав Сергея Аракчеева и Евгения Худякова".

Вот бы эту листовку да для полемики с Ирой!

* * *

Утро начинается с того, что кто-то долго и упорно трезвонит в дверь. Интересно, кого это нелегкая в такую рань принесла? Сейчас мама доложит, она уже пробирается – сонная – к дверям. Небось, у соседей внизу потекло или управдом объявит о вынужденном отключении отопления. Но трехэтажный мат, ворвавшийся вьюгой в жилище, говорит о совершенно ином, куда более захватывающем сюжете, окончательно лишает меня остатков сна, заставляя подскочить, как наскипидаренного. Как был, в трусах, бросаюсь в прихожую, где натыкаюсь на прислонившегося к шкафу, мужика – помятого, небритого, заполняющего все пространство удушливым запахом перегара и давно немытого тела. Это существо неопределенного возраста и вполне определенного вида – мой отец.

– Сынуля, а я вот к тебе, поздравить с Новым годом, – и он лезет обниматься.

– Какой Новый год? Конец января? Очнись, Олег! – мама сорвалась на крик. – Да что это за наказание такое?!

– Тема, ты видишь, как она со мной разговаривает? Вот, поэтому я и ушел от нее. Вечно орет и истерики закатывает, – и он, пьяно качнувшись, опять валится к стенке.

Мама, в отчаянии заламывая руки, пытается вытолкнуть его за дверь. В ответ сыплются сиплые ругательства и темная, грязная громадина движется на маму. Я кидаюсь загородить ее, и тут он замахивается на меня. Я действую автоматически: нырок в сторону от его хлипкого удара и молниеносный захват. Он продолжает материться, а мне ничего не стоит заломить ему руку еще выше. Можно было бы сдавить его и побольней, но мамка висит уже на мне и умоляет, оставить это вонючее чучело в покое. Я нехотя выпускаю его руку. Он привстает и без особой ненависти, словно бы сам с собой бормочет:

– Ах, вот ты какой – на отца родного руку поднял, да я тебя счас… – и он снова неуклюже машет кулаками. Вон оно что – он еще собирается отдубасить меня. Словно я шавка какая. Я буквально выношу его за дверь, предварительно врезав по шее. Можно было бы поддать ему под зад, чтобы с лестницы удобнее было спускаться, да что-то останавливает меня от этого неэтичного жеста – отец все-таки. После того как его ор и вопли стихают, мама, которую я с добрый час безуспешно успокаиваю, обняв меня, шепчет сквозь слезы:

– Артемка, ну зачем ты так… В конце концов, для тебя он все-таки отец… – И она, прикрыв лицо ладонями, рыдает.

– Еще раз явится, я его отделаю так, что на всю жизнь запомнит! Мало он у тебя крови выпил. Так он еще права качает. На водку ему захотелось, а не с Новым годом сынам поздравить! – Все это вылетает из меня пулеметной очередью. Кровь во мне еще долго клокочет, я еще долго не могу успокоиться.

Хочется кому-то рассказать обо всем, что произошло, но к Ире с этим не пойдешь, решит еще, что я такой же, как мой пахан, и не увижу ее больше. Поговорю с Учителем сегодня, хоть поделюсь тяжестью на сердце.

С тем и захожу в его кабинет после уроков. Он, глядя на мою поникшую голову, и выслушав мой рассказ, развеивает мои страхи.

– Совсем не факт, что ты станешь таким же, как твой отец. Я бы даже сказал, что все будет наоборот, ты никогда не возьмешь в рот ни капли спиртного, и станешь прекрасным мужем и отцом, когда придет час.

– Учитель, а вдруг вы ошибаетесь? "Яблоко от яблони недалеко падает", утверждает мой классный руковод.

– Ты знаешь, отец не тот, кто родил, а тот, кто вырастил. Так что я тебе гораздо больший отец, чем биологический папа, и похож ты будешь на меня, – он вышел из-за стола и приобнял меня. – Самое главное, он тебе дал – это твоя жизнь. А судьба твоя – в твоих руках.

Когда я выходил из кабинета, то впервые за много лет мне не было страшно мое сходство с этой рванью. Глава 6

ФЕВРАЛЬ

Часы над входом в школу показывают восемь часов ровно. Сколько раз мы их переводили, останавливали, да баба Валя ориентируется на свое чутье, и у нее в жизни не было такого, чтобы на минуту раньше дала звонок с урока. А мне не терпится дождаться звонка с последнего урока, а точнее девяти часов, когда состоится посвящение Юрки. Весь январь мы только и проговорили о том, как важно быть русским. То, что у него в паспорте записано "русский" еще не значит, что он действительно русский. Так говорил Учитель. А еще он учит меня, что, выбирая между тем, чтобы быть русским по духу или по букве, правильно следовать духу, хотя это по жизни и не просто. А иногда и опасно – времена такие пошли. В последнее время я чувствую, что мне удалось проникнуться этими мыслями, говорю я убедительно, убежденно, вижу – мне верят. Лишь бы мой подопечный в последний момент не струсил. Но он аккуратен, дисциплинирован, не пропускает тренировок. И Учителю, вроде бы понравился. Я оглядел поляну, где прошло мое посвящение. Всего-то несколько месяцев прошло, а ощущение такое, словно пронеслась целая жизнь. И я уже не школьник-сопляк, а командир, под началом которого отряд бойцов – настоящий мужик.

Эти мои размышления прерывает случайное соприкосновение с мобильником. Беглый взгляд на экране – пропустил звонок или сообщение от Иры. Пустой экран усмехается моей наивности: что-то у нас с Ирой в последнее время разладилось, она звонит все реже, правда встреч не избегает, но какая-то грусть появилась в ее облике. Знать бы, что ее тяготит. Но на все мои вопросы она только отмахивается. Ну да ладно, потом разберемся. Вон Данька деловито суетится со своими ребятами на поляне. Мимо пронесли черный сундук, в котором атрибуты ритуала посвящения. Пока мы с Данькой разъясняли бойцам место каждого отряда, кому, где стоять и что делать, возник Учитель. На нем обычная одежда, но известно – на церемонии он появится в загадочном и строгом одеянии – красной мантии, черной шляпе и черных перчатках, крепко сжимая жезл. Он не без одобренья оглядел всеобщее шустренье и отошел в сторонку – поговорить по мобильнику. До нас доносились обрывки его фраз. Впрочем, он особенно и не делал какой-то тайны из своего разговора с тем, кого называл по имени-отчеству и обещал урыть тех, кто путается под ногами. Ясно, что речь о черномазых. Но кто этот Анатолий Борисович, с которым у Учителя свои особые разговоры?

Мои размышления прерывает Данька со своим напоминанием о том, каким образом мне ввести Юрку на церемонию: "Вспомни, как это сделал Федька". При имени Федьки, я непроизвольно морщусь. Так наши отношения и не наладились. Ходит до сих пор обиженный, как красна девица. Ну и черт с ним, не больно-то мне такие друзья и нужны. Мне вообще никто не нужен, кроме Учителя и братства.

Невольно на ум приходят картины из нашего общего с Федькой прошлого, совсем недавнего и в тоже время кажется, что прошли многие годы с тех пор, как мы дружили. Вот бы мне больше не пришлось терять друзей. Ладно, пустые то мысли, пора бы двигать к клубу, за Юркой. Кстати, а вдруг тот возьмет и не явится, или опоздает – с него станется. Как с таким позорищем быть? Я ускоряю шаги, почти бегу и озябшая фигурка ссутулившегося Юрки – награда за мои переживания.

– Давно ты здесь? Я вроде не опоздал, – хлопаю я его по плечу.

– Если честно, то боялся опоздать, вот и приперся на час раньше. – Юрка выдал свое сообщение так, словно челюсти у него из железа и их забыли смазать машинным маслом.

Он порядком закоченел, я пытаюсь как-то поразмять эту жалкую сосульку, и, в конце концов, дружески подталкиваю его вперед! И все-таки он мне нравится – пришел и стоит до упада в одной курточке. Как и я когда-то. И я молча радуюсь тому, что сегодняшний день круто изменит всю его жизнь, он станет реальным пацаном, братом мне и остальным ребятам. Кончится его тусклое, никому не нужное существование.

Участники посвящения замерзли в ожидании мига исполненного значения – прикосновенья Учительского жезла, оставляющую вечную отметину братства. Как-то поведет себя Юра? Он, все-таки дернулся и закричал. Мы приняли его в братья, хотя каждый с удовлетворением подумал, что он на посвящении своем выглядел мужественнее. А по большому счету это было мелочью, которая забывается. Остается только отметина и братство.

* * *

Каждый из нас должен помнить клятву, данную при вступлении в ряды братства. Это напоминание Учителя. Мы вновь собираемся в клубе.

– Вы должны помнить о своей родине и если не хотите коптить небо, почем зря, то сделайте так, чтобы вас уважали и боялись за то, что вы – сила. А черные понимают только язык силы и ничего больше. Вы это осознаете? – и он выжидающе оглядывает нас.

– Да, Учитель! – Хор голосов отвечает ему.

– Вот и хорошо, что осознаете. А раз так, то отряды Вадима и Данилы завтра направляются на рынок, что на Петровско-Разумовской и наводят там порядок. Из-за черномазых там уже шагу ступить нельзя. – Учитель повысил голос, что делал крайне редко.

Если признаться, один его взгляд пугал меня больше, чем затяжные истерики исторички. Он несколько посуровел после разговора с тем самым Анатолием, который звонил накануне. А Юрку, как ни жаль, отдали не в мой отряд, на что я очень надеялся, а Даньке. Я очень рассчитывал на то, что мы с Юрой будем вместе, в конце концов, свой человек в отряде – совсем неплохо. Однако как ни крути, а это шкурнические мысли, и негоже держать их в голове, когда Учитель говорит о величии России. А все равно было бы здорово, если б я сблизился с Юркой точно так же, как когда-то с Федором.

А дальше его речь касается непосредственно меня: сегодня очередь моего отряда расклеивать листовки. Нужно охватить как можно больше территории и при том подальше от своего района проживания, чтобы избежать встреч со знакомыми.

С наступлением темноты я раздаю своим ребятам по внушительной пачке листовок и банке строительного клея с кистью, которыми меня снабдил Никита. Вся территория взята нами под пропагандистский обстрел, разбита на участки, по числу членов отряда. Так что работа каждого будет на виду. С тем мы и разбежались.

Самую толстую пачку я взялся расклеивать сам. Это по-командирски: самому до полуночи пройтись по дворам и украсить самые главные здания "приветами" из "Красного кольца". То-то шуму будет по всей Москве. Начнут срывать менты или чеченцы. Это нам на руку – только внимание к текстам привлекут. А текст хорош, не знаю, кто его написал, но здорово сочинил мужик – коротко и ясно, как в хорошей песне: "Россия – она одна и только для нас, русских! Потому что мы православные и белые".

Скорее всего, сам Учитель и написал, чувствуется его стиль. Я порядком промерз, пробираясь между домами, но к полуночи можно было гордиться проделанной работой: в моем квадрате не было ни одного дома, ни одного столба, на котором не красовался бы символ "Красного кольца". А еще я налепил листовку на дверь Интернет-кафе, в котором чаще всего тусовались чеченцы. И тут меня осеняет: а почему нам не создать сайт "Красного кольца"?

* * *

Утром я прямым ходом направляюсь в клуб. Сегодня школа обойдется без меня, а я запросто обойдусь без своей "суперской" школы. Учитель удивлен моим столь ранним визитом, но раз уж меня осенила гениальная идея, он готов выслушать.

– Учитель, а, что если мы сделаем сайт? Одним разом мы расклеим весь мир нашими листовками! – Я выдаю все на одном дыхании, какие выступления, информация, рубрики, и самое главное – дискуссии.

– Сайт, говоришь? – Учитель задумывается и, как всегда в таких случаях, начинает вертеть ручкой. Я с облегчением перевожу дыхание, значит моя задумка все-таки не полная дурь.

– Идея хорошая, но тут нужно все как следует продумать. Хорошую задачку задал, одним словом. Хвалю!

Я разворачиваюсь уходить, но у Учителя есть еще что-то для меня.

– Хочу сказать, что с заданием ты со своими молодцами справился на все сто процентов. Поблагодари от моего имени всех! Молодцы!

– Спасибо, Учитель, это все благодаря Вам.

Хорошие дни пошли, черт возьми! Неужели моя черная полоса, начавшаяся моим рождением, сменилась белой? Вот бы так оно и было на самом деле.

* * *

Поздно ночью бодро приближаюсь к дому, по привычке вскидываю взгляд на наши окна – света нет. С чего бы это? Пытаюсь открыть дверь своим ключом, не удается, ясно, что мама дома, через несколько секунд слышен шорох ее шагов, что-то она не торопится мне открывать – это на нее не похоже, даже на нетерпеливое притопывание не реагирует.

– Ты что притаилась в темноте? – шутливый тон призван взбодрить ее, ибо чувствуется, что с ней что-то не то. Вспыхнул свет и все стало ясно: мама стоит с заплаканным лицом. Она у меня вообще-то боевой товарищ, покричать, возмутиться и всплакнуть дела ради может, но чтобы, так вот, в темноте, горючими слезами – такое не припоминаю.

– Извини, Артем, я не хотела тебя пугать, – она проговорила это, с трудом удерживая слезы.

– Что случилось, мам? – я, как можно теплее, обнял ее. – Опять начальница разорялась?

– Какая там начальница, стала бы я из-за нее убиваться, только потише, а то бабушку разбудишь.

Видимо зря я радовался хорошему дню, что-то случилось из ряда вон выходящее.

– Да ничего страшного, просто перепугалась я сильно, – почувствовав, что я готов от нетерпения взорваться, несчастная мать призналась сквозь слезы: – Я же сегодня зарплату получила, а у меня сумку вырвали, когда я к метро шла. До того обидно, чувствую себя полной дурой.

Она вновь закрывает лицо руками, а я чувствую, как от ярости кровь вскипает во мне и гулко стучит в перепонках.

– Кто это сделал? – глухо вскрикиваю я, готовый взорваться от злобы, ярости, желания отомстить.

– Ну откуда мне знать? Спросил бы что-нибудь полегче. Только и успела запомнить: шапки, надвинутые на глаза, да странный акцент у того, кто ткнул меня в бок ножом…

Я на минуту представил мать: растерянную, жалкую, с сумкой в руках… И нож…

У меня словно отнялся голос. Со мной такого еще не случалось никогда в жизни. Никогда так вот физически я не ощущал столь сильной обиды за близкого человека и собственную беспомощность.

– Ой, Артемка, извини, не должна была я тебе этого говорить, да ничего не поделаешь. Не денег жалко – обидно и больно. Что же такое происходит: двое мужиков, у одного из них нож в руке, нападают на беззащитную, одинокую женщину. И где? В самом центре Москвы, в парке, через который я хожу двадцать лет каждый день. Господи, что же стряслось с нами? – в ее голосе столько недоумения и обиды, что у меня щемит сердце.

Что мне остается делать – обнимаю и глажу маму по волосам, по голове, склоненную мне на плечо – так, как она делала мне когда-то, в теперь уже таком далеком детстве. И еще нахожу слова утешения, ласки: то, что миллионы раз делала она, когда я впадал в отчаяние. Если бы у меня была возможность найти этих ублюдков, и разорвать их на миллион кусочков, я бы это сделал не задумываясь.

– А акцент, какой был у них? – начинаю допытываться я, хотя понимаю, что разыскивать двух воров, в кишащей бандюгами и убийцами многомиллионной Москве дело невозможное и это приводит меня в ярость.

– Может, как у кавказцев. Господи, какая разница, какой у них акцент и кто они. Уроды и есть уроды. Их у всех хватает. С тем же успехом меня могли ограбить украинцы, – она устало повела плечами.

– И все же это были кавказцы? – мне хочется, чтобы она согласилась с моими подозрениями.

– Скорее всего, да, но не понимаю, почему тебя так волнует, откуда конкретно приехали эти люди? – Мама оседлала своего любимого конька. И ее не остановить. – Главное в том, что у нас порядка нет. Где милиция? Где дружинники? Да в былые времена их сами москвичи скрутили б тут же. А тут такое равнодушие…

Я молча слушаю, думая о том, что надо бы встречать ее после работы.

– А как ты думаешь, стоит обратиться в милицию? – с надеждой в голосе в заключение вопрошает она.

– Если в сумке не было документов, то не стоит. Да даже если б и были, проще дать объявление в газету о потере. У нас Витька в клубе так и сделал.

– Пусть будет по-твоему, мой-не-по-годам-взрослый-сын? – мама ладонями утирает слезы, которые льются по ее щекам, как из крана.

– Ложись спать, Артемка, утро вечера мудренее, – я копирую ее голос очень похоже и мама, наконец, улыбается сквозь слезы.

– Пожалуй, ты прав, – и впервые за всю нашу жизнь не она зашла ко мне в комнату пожелать спокойной ночи, а я, дождавшись, пока она переоденется и уляжется, на цыпочках заглядываю к ней и, неуклюже чмокнув в щеку, говорю, что люблю ее больше всего на свете.

И это была ночь без сна – первая такая за всю жизнь, когда я лежал в темноте и думал о мести. Разыскать этих двоих невозможно. Согласен. А стереть их с лица нашей земли? Разве не к этому призывает Учитель?

Что-то изменилось с того дня в нашем доме. Мамка взяла бюллетень, чтобы маленько прийти в себя после пережитого, как она говорила, стресса. Я со своей стороны всячески оберегаю ее покой. Мы смотрим ее любимые фильмы, обедаем, гуляем вечерами вместе – ей нужен свежий воздух, я даже без напоминаний мою посуду. Однако она отходит тяжело, то и дело без видимой причины дергается. Окончательно добивает меня инцидент, случившийся как-то вечером во дворе. Поздно вечером неожиданно из темноты выходят двое неизвестных – время спрашивают. Мама испуганно шарахается и шагнув вперед, заслоняет меня, хотя мне ничто не угрожает. Вид у нее решительный, так что пацаны предпочитают ретироваться, так и не получив ответа, на прощанье одарив нас удивленным взглядом. Как тут не удивиться: здорового бугая, пытается защитить женщина, которая едва достает ему до плеча. Отдохнув с неделю, она в понедельник засобиралась на свою любимую работу. А у меня в душе с той поры поселилась тревога – ноющая, непреходящая.

* * *

Как же так получилось, что за всю неделю я ни разу так и не позвонил Ире? И она тоже не звонит, должно быть, обижена. Есть за что. Разыскав ее на перемене, я пробираюсь к ней через толпу малышни, подобно муравейнику, снующей вокруг и тут как резко раздается звонок на урок и ее подружки, шушукаясь бегут мимо меня в класс, и мы остаемся вдвоем посреди стремительно пустеющего коридора. Ира застенчиво улыбается мне – значит все не так плохо.

– Привет, малышка!

– Привет, Артем, – она, колеблясь, делает шаг в мою сторону.

– Ты извини, что я тебе не звонил так долго, просто у меня проблемы возникли дома. – Ясно, что это не оправдание. Но мне ничего в голову иного не приходит, и я замолкаю в нерешительности. Не рассказывать же ей второпях об истории с мамой. Небось, решит, что еще плачусь, как сопляк.

– А что случилось-то? – моя девочка озабоченно смотрит на меня. Сколько же в ее взгляде искреннего участия. Я готов любоваться ее лицом и далее, но тут на горизонте возникает "тучная туча" – директриса и надвигаясь на меня визжит, что нам давно пора быть на уроке. Целых полторы минуты прошло после звонка.

"Туча" провожает Иру взглядом в класс и мне не остается ничего иного, как, скрипя зубами, двигаться к себе. Но прежде я успеваю шепнуть Ире, что буду ждать ее после уроков…

Но сразу после уроков вырваться не получается – приходится выслушать получасовую речь классного руководителя, посвященную чувству ответственности у учащихся в выпускном классе. И плавный переход к основной теме лекции – короткое напоминание о том, что каждый из нас обязан принести пятьсот рублей на покраску школьного забора. Он у нас, конечно, здоровый, но на те деньги, что они с нас сдирают, можно покрасить Великую китайскую стену. Так бы и сказала с самого начала, а то битый час соловьем заливается. Через минуту я мчусь к условленному месту, увидев Иру, сидящей на скамейке, готов кричать и петь от радости.

– А чего ты так долго? Я замерзла.

Я быстро, как можно смешней, передразниваю только что услышанную речь классной. Она улыбается моим словам – значит извинила.

– Я так и поняла, что что-то случилось. Ты же никогда не опаздываешь.

И она вскидывает голову и смотрит на меня.

Я уже привычным движением забираю ее сумку и держась за руки мы бредем к ее дому. Как-то само собой всплывает тема о моих домашних приключениях.

– Ты знаешь, маму ограбили какие-то черные подонки и не просто отобрали сумку, а еще и испугали до полусмерти – ножом угрожали. Пришлось, всю неделю с ней просидеть, выводить из стрессового состояния.

– Ой, Артем… – Ира в испуге сжимает мою руку. – Как же так?! Как она сейчас?

– Постепенно приходит в себя, сегодня даже на работу вышла, – я так ей благодарен за ее сочувствие.

– Артем, если я могу чем-то помочь, ты только скажи…

– Спасибо, Ира, – я откровенно любуюсь ею, и мне на душе становится как-то легче. Конечно, я скорее умру, чем попрошу ее о помощи, но все равно приятно думать, что ты не одинок на белом свете.

– Вот когда смогу помочь чем-то, тогда и будешь благодарить, – она слегка сжимает мне руку. А потом было как всегда: ее дом, подъезд и поцелуи, которые связывают нас так, что мы не можем оторваться друг от друга.

* * *

Поздним вечером крадучись пробираюсь к кухне, где горит свет. Мама сидит за столом, а в комнате стойкий запах валерьянки, которую обычно пьет бабушка, если у нее "давит", как она говорит, сердце.

– Мамочка, ты как себя чувствуешь? – сгребаю ее в охапку.

Обычно в такие минуты, мама счастлива и готова простить все, на этот раз она сжалась так, как будто ее кольнуло током.

– У тебя что-то болит? – испуганно вглядываюсь в ее лицо. – Не надо было выходить на работу.

– Наверно, ты прав, но и сидеть дома дольше недели нельзя – неудобно перед девочками, – и она принялась растирать грудь с левой стороны.

– Сердце – это серьезно, надо вызвать скорую помощь.

Телефон висит на стене с давних времен, когда я еще ползал под столом. Мама любит при случае вспоминать, что когда мне было три года, то моей любимой игрушкой стал висячий аппарат. Я до него дотягивался со стула, стоящего рядом. А поскольку умения у меня хватало не более чем на две-три цифры, я то и дело попадал в милицию, к пожарникам, у которых не хватало сообразительности оценить чувство юмора трехлетнего малыша. Не дожидаясь маминых возражений, набираю номер "Скорой помощи", на удивление быстро откликнувшуюся, называю адрес, фамилию и запинаюсь на возрасте больной. Тихонько засмеявшись, мама шепотом подсказывает мне, что она родилась еще в прошлом веке – шестого июня тысячи девятьсот семидесятого года. Вот те на, она же ненамного старше Учителя, а выглядит гораздо взрослее. А с датой рождения, конечно, я дал маху. Чувствуя мое смущенье, она задумчиво произносит, обращаясь ко мне:

– Знаешь, ведь самое главное, когда ты любишь… Хотя то, что тебя любят – это тоже приятно.

– Мамулечка, можешь не сомневаться – я тебя очень и очень люблю. Может, приляжешь, пока врачей нет?

Наплевав на свое святое предназначение и клятву Гиппократа, "Скорая" явилась вовсе не скоро. Первая помощь состояла в том, что звонком своим врачи разбудили задремавшую было маму.

– Эскулапы прибыли, – вспомнил я мамины шутки.

В дверях я с изумлением разглядываю женскую фигурку в белом халате. Если бы не одеяние и очки на носу ее вполне можно принять за девчонку, взявшуюся разыгрывать меня. Мужичок с потрепанным докторским чемоданом и сивушным перегаром, однако, возвращает меня к суровой действительности.

"Девочка" в халате между тем представляется:

– Вы не переживайте, просто я очень молодо выгляжу. А вообще я дипломированный врач и закончила первый медицинский с отличием. У меня опыта работы только на "Скорой" не меньше пяти лет. Кстати, теперь, когда вы ознакомились с моими анкетными данными, могу я пройти к больной? – и она, деликатно вытерев ноги о половичок, проходит в мамину комнату.

Я сторонюсь, пропуская их в квартиру, а вместе с ними и специфические запахи больницы. До бабушки, наконец, дошло, что у мамы не просто грипп, и она, забившись, сидит на кухне и молится перед своей крошечной иконкой, которую всегда носит с собой.

Присев на кровать к маме, юный доктор заводит разговор, как бы между прочим, устанавливает контакт с больной.

– Мы уже не надеялись достучаться, решили, что получили ложный вызов.

– Это Артемка, наверное, твоя вина, я-то прикорнула после валерьянки, а тебе, видать, телевизор помешал.

– У такой молодой мамы такой взрослый сын? – продолжает контачить доктор, возясь со стетоскопом. – Я так поняла, что жалуемся на сердце?

Мама обреченно кивает головой и в комнате повисает тишина, словно бы в ожидании приговора. Мамино давление явно не удовлетворило врача, потому как она укоризненно глянула на меня. Но вот и приговор:

– И давно у вас болит сердце, Надежда Артемовна? – не нравится мне ее тон, и выражение лица не добавляет оптимизма.

– Нет, всего с неделю.

– Тяжелая работа? Стресс?

– Да, доктор… Скорее, стресс…

– Больно изящно сказано – стресс. Какие-то черномазые ублюдки напали на ее – вот и все! – Я не могу иначе говорить об этих тварях, пригвоздивших мою мать к кровати. – Черное отродье.

– Артем, что за выражения? – мама приподнимается на подушке.

– А черные это у нас кто? – "девочка" беспомощно хлопает своими моргалами. – Негры? Их, вроде, в Москве не так много. В Африке, куда больше, – она еще острить пытается.

– Если бы! – меня уже несет. – Это наши замечательные кавказцы, больно загостившиеся в Москве. Да так, что обратно в горы – в среду естественного обитания никак их не выпереть.

– Зачем же ты так, сынок… – Это "эскулап" с "перегаром" вступает в бой. Господи, небось, он тоже примется меня уму-разуму учить. – Вон, у нас доктор тоже из Дагестана. Чем она хуже наших москвичек, которые меньше, чем за сорок тысяч в месяц из дома выходить не хотят?

Насчет москвичек это он, конечно, зря. Не будь мамы, наша дискуссия приняла бы иной оборот. Но у мамы-рефери свое мнение:

– Артем, немедленно извинись. Люди к нам на помощь приехали, а ты…

– Что вы! Я все понимаю, вы только не нервничайте, у вас и так очень высокое давление, – девочка-доктор пряча глаза, обращается к своему коллеге: – подготовьте берлиприл-пять, пожалуйста.

– Доктор, а самое страшное то, что у меня сегодня руки отнялись, я их вообще не чувствовала. А мне столько чертежей нужно сдать до конца месяца. – Мама, сообразив, что извинений от меня не дождется, решает незаметно переключиться на другой "канал", я хоть и понимаю всю несвоевременность своего выступления, но не могу совладать с собой.

– Вы не переживайте, это все последствия шока, через какое-то время при соблюдении правильного режима у вас все должно пройти. Плюс полный покой, – она улыбнулась своей детской улыбкой маме и стала собирать свой чемодан.

Врач с фельдшером спешат покинуть наш негостеприимный дом. И мне не терпится поскорее закрыть за ними дверь.

В последнюю минуту она оглядывается, ее напуганный взгляд, кажется, пытается зафиксировать мое лицо, движения. Она даже не слышит слов, которые я выдавил из себя напоследок: "Спасибо, доктор!"

Глава 7

МАРТ

Неужели весна пришла – первая мысль, которая приходит в голову, с наступлением утра. И ничего, что сегодняшний весенний день мало чем отличается от вчерашнего зимнего, минует парочка недель, а там зазвонят настоящие весенние денечки. Я с удовольствием потянулся в постели. Однако, надо подниматься и топать в школу. Вот так и дотопаем до каникул, а там и четвертая четверть. И все – "прости-прощай" школа, прощайте мои учители-мучители. Кстати, кто из вас сегодня первым поджидает меня, несчастного? Бодрое настроение как ветром сдуло. Первый урок-то английский. Морщась, как от зубной боли вхожу в класс, оцепеневший в ожидании англичанки. Она лучшая подружка исторички, подружки-веселушки, так сказать. А можно и иначе: два сапога – пара. Начало урока ничего худого, вроде бы, не предвещает. Сначала перекличка, потом опрос. Первой поднимают Марину – старосту, ей даже нашествие марсиан не в состоянии помешать ответить. Но когда настал черед Юрки протараторить отрывок из "Приключений Тома Сойера" на языке оригинала, я невольно напрягся. Этот не зубрила, а скорее импровизатор. Но на это как посмотришь, мне лично нравится, что Юра все по-своему воспринимает. А вот историчка как-то съехидничала: знания подменяешь фантазиями. Тем временем англичанка гнусавит, эдак на английский модный нынче манер:

– Колтунов, перескажи краткое содержание "Тома Сойера"

– А я не учил, – ответствует Юра, расплываясь в улыбке прямо в лицо училке. Подняться ему или неохота или он просто об этом не задумывается. Одним словом, "а он мятежный ищет бури".

– Колтунов, во-первых, встань! – Юра неохотно поднимается. – А теперь объясни, почему ты пришел на урок неподготовленным?

– А зачем мне английский? – у моего товарища на лице искреннее недоумение, непонимание, я бы даже сказал.

Тишина, слышно только как где-то в задних рядах кто-то приглушенно хихикает. Чувствуется всеобщий интерес, ясно просматривается перспектива сорванного урока и грядущее ликованье – остальных миновала угроза пересказывать историю Тома Сойера.

– Как зачем? – училка вообще-то задыхается, еще чуть-чуть и она взовьется к потолку. – Ты на самом деле не понимаешь: зачем тебе знание иностранного языка?

– Угу, на самом деле не понимаю, – улыбка продолжает нахально светиться на веснушчатом лице Юры.

– Английский – это язык международного общения и где бы ты ни находился: в Канаде, Австралии, Европе, этот язык поможет тебе изъясниться, приобщаться к общечеловеческим ценностям! Или ты предпочитаешь язык жестов? – Она подходит к его парте и берет в руки одну из тетрадей. – А почему у тебя тетрадь в косую линеечку? Они ж для первого класса, или ты застрял именно в этом возрасте?

Дружное ржанье класса. Но Юрку "общечеловеческими ценностями", как и первым классом, не проймешь. Улыбка его, как наши листовки на домах, прилипла накрепко. Молодец, держит удар!

– А скоро все будут на русском говорить: и в Канаде, и в Австралии, и в Европе. А тетрадь я в нашем буфете купил, что продавали, то и взял: больно нужен мне ваш предмет.

Вот это – уже новый поворот.

– У меня нет слов, – она, разинув рот, смотрит на юного наглеца, у нее из рук падает злосчастная тетрадь.

– Даже английских? – ухмыляется Юрка, собирает свои тетрадки с парты, засовывает их в рюкзак, прекрасно сознавая какой финал его ждет в конце поединка.

– Вон из класса и чтобы без родителей в школу не смел являться! – она буквально орет, от ее визгливого вопля разве что стекла в классе не вылетают, но барабанные перепонки лопнуть могут запросто.