Текст книги "Заглянуть вперед (Сборник)"

Автор книги: Рекс Стаут

Соавторы: Джон Браннер,Брайан Уилсон Олдисс,Эллери Куин (Квин)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Файф выпучил глаза.

– Ради бога, – запротестовал он, – не надо Эрроу.

Да он и сам не придет. – Он выразительно покачал головой. – Нет. Я не буду его приглашать.

Вулф пожал плечами.

– Тогда я приглашу. А может быть, лучше… да. Разговор может затянуться, а в семь тридцать у меня обед. Если вы устроите так, чтобы доктор Буль приехал к девяти, то остальные пусть приходят в половине десятого. Конечно, мистер Файф, есть несколько вопросов, которыми мы могли бы с вами заняться прямо сейчас, – например, ситуация, которую вы застали в номере после театра, или примирение вашего брата Бертрама с семьей, – но у меня назначена встреча; да и потом, вечером мы сможем все выяснить более детально. А пока оставьте, пожалуйста, мистеру Гудвину адреса и телефоны всех, причастных к этому делу. – Он наклонил свое громадное туловище вперед, взял перочинный нож и стал осторожно водить им по оселку. Раз уж он взялся за эту работу, то, хоть тресни, доведет до конца.

– Ситуацию я вам описал, – Файф повысил голос. – Я не скрываю, что Пол остался в отеле, чтобы приударить за сиделкой. Я совершенно не одобряю его методов общения с женщинами. Я же сказал, что характер у него импульсивный.

Большим пальцем Вулф ласково пробовал лезвие ножа.

– Почему вас так заинтересовало примирение? – спросил Файф.

– Только потому, что вы сами употребили это слово. – Вулф снова водил ножом по бруску. – Что понадобилось примирять? К делу этот вопрос, вероятно, и не относится, но то же можно сказать о большинстве вопросов, возникающих в ходе следствия. Он подождет до вечера.

Файф поморщился.

– Это старая болячка, – сказал он уже тихим и, как вначале, усталым голосом. – И вполне может иметь отношение к делу, так как, пожалуй, отчасти объясняет состояние Пола. Кроме того, мне кажется, мы слишком болезненно воспринимаем малейшую угрозу скандала. Воспаление легких – больная тема в нашей семье. Двадцать лет назад от воспаления легких умер мой отец. В полиции, и не только в полиции, считали тогда, что его убили. Это случилось ночью, в январе, в метель; было очень холодно, он лежал на первом этаже, в спальне, в нашем доме в Маунт Киско, и кто-то поднял рамы у двух окон и оставил их открытыми на всю ночь. В пять утра я нашел его уже мертвым. На полу намело снегу, сантиметров тридцать, и на кровати тоже был снег. В тот день возле него дежурила моя сестра Луиз, но она спокойно спала в соседней комнате. В полиции считали, что в горячий шоколад, который она пила около полуночи, кто-то подсыпал снотворного, но доказать ничего не смогли. Окна на ночь оставили незапертыми, поэтому рамы можно было поднять и снаружи. Так оно, видимо, и случилось. Мой отец занимался продажей недвижимости, и кое с кем обошелся не очень красиво, поэтому в городе были люди, которые э-э-э…, которые его не очень любили.

Файф снова слегка развел руками.

– Так что, сами видите, – все, как будто, повторяется. К несчастью, мой брат Берт – ему тогда было всего двадцать два – разругался с отцом и ушел из дома. Он снимал комнату в меблированных номерах, примерно в миле от нашего дома, и работал в гараже. В полиции решили, что убийца – он, и что у них достаточно улик, чтобы его посадить. Суд состоялся, но улик явно не хватало, и Берта оправдали. Кроме того, оказалось, что у него есть алиби. В ту ночь он до двух часов играл в карты с приятелем, Винсентом Таттлом (который потом женился на моей сестре), у Таттла в комнате, в тех же меблированных номерах; метель прекратилась где-то сразу после двух, а окна, должно быть, открыли гораздо раньше. Но Берт обиделся на нас за показания, которые мы, как свидетели, давали на суде – Луиз, Пол и я – хотя мы говорили правду, только то, что и так было известно, например, о его ссоре с отцом. Об этом все знали. На следующий же день Берт уехал из города, и с тех пор мы от него не получали вестей – ни единого слова за двадцать лет. Вот почему я и употребил это слово – «примирение».

Вулф уже сунул нож в карман и прятал оселок в ящик письменного стола.

– Кстати, – сказал Файф, – Эрроу неправ, когда говорит, что все, чем владел Берт, приобреталось на доходы от урана. Хотя он и не требовал никогда своей доли наследства, и его так и не смогли найти, мы ни разу не пытались разделить его четвертую часть между собой. Тогда она составляла около шестидесяти тысяч долларов, а сейчас – раза в два больше. Конечно, теперь эти деньги получим Пол, Луиз и я, но, честно говоря, радости от этого – никакой. Я скажу откровенно, мистер Вулф: уж лучше бы Берт вообще не возвращался. Он только разбередил старую рану, а теперь еще эта смерть, и то, как она случилась, да еще Пол со своими выходками…

Часы показывали без одной минуты четыре, и Вулф уже отодвигал свое кресло, пытаясь встать.

– Да уж, мистер Файф, – в тон ему сказал он. – И живой был – обуза, и умер – одни убытки. Оставьте, пожалуйста, мистеру Гудвину всю необходимую информацию и обязательно позвоните, когда договоритесь на вечер со всеми.

Он направился к двери.

2

Даже если дело выглядит совершенно ясным, небольшое уточнение обстоятельств часто бывает весьма кстати, и как только Файф ушел, я обзвонил несколько мест и собрал энное количество бесполезной информации. Дейвид проработал в средней школе «Одюбон» двенадцать лет, из которых четыре – заведующим секцией английского языка. Агентство Пола по торговле недвижимостью процветало не бог весть как, но до банкротства дело явно не доходило. Аптека Винсента Таттла, тоже в Маунт Киско, полностью принадлежала ему и, по словам, дела у него шли отлично. Ни адреса, ни телефона сиделки Энн Горен Дейвид не знал, но Вулф хотел встретиться со всеми, и я отыскал ее в телефонной книге Манхэттена под рубрикой «Сиделки». Я набрал ее номер два раза и услышал короткие гудки, набрал еще три раза – никто не снимал трубку. До Джонни Эрроу я тоже не дозвонился. Все звонки в «Черчилль Тауэрз» идут через коммутатор «Черчилля», и я попросил телефонистку передать ему, чтобы он позвонил нам, и сам потом звонил ему раз шесть. Наконец, как раз перед тем, как Фриц объявил, что обед готов, я застал Тима Эварта, помощника охранника отеля, или, если хотите, помощника начальника Внутренней службы безопасности, и задал ему пару конфиденциальных вопросов. Часть его ответов говорила в пользу Эрроу, другая – против. За: номер «люкс» в «Тауэрз» был оплачен вперед, официанты в баре и в ресторане относились с симпатией к Джонни Эрроу, и особенно к размеру его чаевых. Против: в субботу вечером Джонни отделал какого-то парня в баре, ударил несколько раз и бил бы еще, если бы его не увели копы. Тим сказал, что с технической стороны зрелище было великолепное, но бар «Черчилля» – не место для таких аттракционов.

Позвонил Файф и сказал, что со всеми договорился. К девяти часам, пока не пришел доктор Буль, мы с Вулфом уже оприходовали в столовой фунта четыре лососевого мусса, изготовленного по собственному рецепту Вулфа, а также небольшую порцию летнего салата, и вернулись в кабинет. Звонок позвал меня в переднюю, и то, что я увидел через стекло входной двери с односторонней светопроницаемостью, я назвал бы двойным сюрпризом. Доктор Буль, если это был он, вовсе не походил на дряхлого деревенского старикашку-лекаря – на крыльце стоял прямой, седовласый, безупречно одетый джентльмен. А рядом с ним – молодая особа с таким обилием собственных безупречных достоинств, которые бросались в глаза даже на расстоянии.

Я подошел и открыл дверь. Он шагнул в сторону, пропуская ее вперед, вошел сам и сказал, что он доктор Буль, и что у него назначена встреча с Неро Вулфом. Головного убора на его седой шевелюре не было, и, не задерживаясь у вешалки, я провел их через переднюю в кабинет. Войдя, он быстро огляделся, подошел к столу Вулфа и заговорил весьма агрессивно:

– Я Фредерик Буль. Меня попросил прийти Дейвид Файф. Что это еще за ерунда?

– Сам не знаю, – пробормотал Вулф. После еды он всегда говорит очень тихо, если его не завести. – Меня и наняли, чтобы я это выяснил. Садитесь, сэр. А девушка?

– Это сиделка. Мисс Энн Горен. Садитесь, Энн.

Я пододвинул ей кресло. Мое мнение о Поле Файфе стремительно менялось. Может, он и впрямь действовал чересчур импульсивно, но соблазн был велик. Отметины у нее на шее, щеках и руках были, по-видимому, поверхностными – никаких следов уже не осталось. Кроме того, в своем форменном халатике она должна выглядеть куда как аппетитнее, чем в голубом, из набивного ситца платье и жакетке болеро ему в тон, в которых пришла сейчас. Пусть и в набивном ситце, я мог бы —…ладно, оставим. Она пришла по делу. Она поблагодарила меня за кресло холодно, без тени улыбки.

– Ну, так в чем дело? – требовательно заговорил из красного кожаного кресла доктор Буль.

Вулф пробормотал:

– Разве мистер Файф вам не сказал?

– Он мне сказал, что Полу в смерти Берта что-то показалось подозрительным, и он собрался в полицию.

Дейвид, Луиз и Винсент Таттл отговорить его не сумели, но условились, что обратятся к вам, чтобы вы провели следствие и рассудили их окончательно. Дейвид пошел к вам, и тут вдруг понадобился я. Думаю, это совершенно ни к чему. Заключение о смерти я подписал, а в моей компетенции пока еще никто не сомневался.

– Это я слышал, – пробормотал Вулф, – но если уж мое решение должно быть окончательным, то его надо как следует обосновать. У меня и в мыслях не было сомневаться в правильности вашего заключения о смерти. Но несколько вопросов к вам есть. Когда в последний раз вы видели Бертрама Файфа живым?

– В субботу вечером. Я пробыл у него полчаса и уехал в двадцать минут восьмого. Они все были там, обедали в столовой. Ложиться в больницу он не захотел. Я поставил кислородную палатку, но он ее то и дело спихивал, не хотел под ней лежать. Мне так и не удалось его уговорить, мисс Горен – тоже. У него были сильные боли, во всяком случае, он так говорил, но температура – не очень высокая, сто два [14]14
  По Фаренгейту.


[Закрыть], не больше. Он был очень трудным пациентом, его мучила бессонница. Я велел сиделке, чтобы она, как только уйдут гости, ввела ему четверть грана морфия, а через час, если эта доза не поможет, – еще одну четверть: предыдущей ночью он уже полграна получил.

– И после этого вы вернулись в Маунт Киско?

Да.

– Вы не думали, что в эту ночь он может умереть?

– Конечно, нет.

– Следовательно, вы были удивлены, когда в воскресенье утром вам сообщили, что он умер?

– Ну, конечно. – Буль с силой уперся ладонями в подлокотники кресла. – Мистер Вулф, я терплю этот разговор только из уважения к Дейвиду Файфу. Бросьте заниматься ерундой. Мне шестьдесят лет, из них больше тридцати я практикую, и доброй половине моих пациентов случалось удивлять меня тем или иным образом – то кровотечение у них слишком сильное, то, наоборот, слишком слабое, то выдадут сыпь после таблетки аспирина, то пониженную температуру при высоком давлении; они выживают, когда кажется, должны умереть, и умирают, когда у них, вроде, все в порядке. Терапевты с этим сталкиваются постоянно. Да, смерть Бертрама Файфа – большая неожиданность, но невероятного в ней ничего нет. Я осмотрел тело с особой тщательностью уже через несколько часов, и ни на секунду причина смерти не вызвала у меня никаких сомнений. Поэтому я и подписал заключение.

– А почему вы осматривали его с особой тщательностью? – Вулф все еще бормотал.

– Потому что среди ночи сиделка бросила его – вынуждена была бросить – одного, и я не сумел найти замену. Все, что мне удалось, это договориться с другой сиделкой на семь утра. В этой ситуации я решил, что тщательный осмотр, для протокола, просто необходим.

– И вывод, что единственная причина смерти больного – воспаление легких, вас удовлетворяет?

– Нет, конечно, нет. В моей профессии полное удовлетворение – вещь очень редкая, мистер Вулф. Но я удовлетворен в том смысле, что заключение о смерти было и правильным, и уместным, что оно оказалось в полном соответствии с медицинскими показаниями, или, говоря языком обывателя, что Бертрам Файф умер от воспаления легких. Не думайте, что я словоблудием занимаюсь. Много лет назад один мой больной умер от воспаления легких, но было это зимой, ночью, в метель; кто-то открыл окна в его спальне и превратил ее в холодильник. Но в данном случае и ночь была теплая, и окна были закрыты. В номере есть кондиционер; я велел сиделке держать регулятор на восьмидесяти градусах – при воспалении легких необходимо тепло – что она и сделала. В том случае, о котором я упомянул, открытые окна, метель, безусловно, сделали свое дело, но сейчас ничего подобного не было.

Вулф одобрительно кивнул головой.

– Вы отлично осветили этот вопрос, доктор, но из вашего рассказа возникает и другой. Кондиционер. Что если кто-нибудь, после ухода сиделки, перевел регулятор на самую низкую температуру? Могла комната остыть настолько, что больной умер, хотя вы и считали, что у него все в порядке?

– Вряд ли. Я уже думал об этом. Мистер и миссис Таттл заверили меня, что к регулятору они не прикасались, и что температура в комнате не менялась: да и не мог бы кондиционер до такой степени остудить комнату в такую теплую ночь. Я хотел в этом убедиться наверняка – ведь сиделки с ним не было – и договорился с отелем устроить эксперимент в той же комнате, в субботу вечером. Кондиционер работал шесть часов с регулятором на самой низкой отметке, и температура снизилась до шестидесяти девяти – для больного пневмонией это слишком холодно, даже если он укутан как следует, но не смертельно.

– Понятно, – пробормотал Вулф. – Вы решили не полагаться на заверения мистера и миссис Таттл?

Буль улыбнулся.

– Думаю, это не совсем справедливо. Я им полностью доверяю, так же, как вы – мне. Я поступил аккуратно. Я люблю аккуратность.

– Замечательная черта. Я тоже люблю аккуратность. А не было ли у вас ощущения, пусть даже ни на чем не основанного, что кто-нибудь, может быть, ухитрился и помог пневмонии добить вашего пациента?

– Нет. Я просто хотел быть аккуратным до конца.

Вулф кивнул.

– Ну хорошо. – Он сделал глубокий вздох, по завершении которого повернул голову и сосредоточил все внимание на сиделке. Во время разговора она сидела с прямой спиной и высоко поднятым подбородком, сложив руки на коленях. Я видел ее в профиль. Нечасто встречаются женские подбородки, одинаково прелестные – что опереди, что сбоку.

Вулф заговорил.

– Один вопрос, мисс Горен, нет, два. Вы подтверждаете все, что рассказал доктор Буль – то, что известно вам лично?

– Да, подтверждаю. – сказала она с легкой хрипотцой в голосе – наверное, оттого, что долго молчала.

– Насколько я понял, когда все уехали в театр, Пол Файф начал к вам приставать, и получил отпор.

– Да.

– Не явилось ли это причиной того, что вы каким-либо образом допустили небрежность в выполнении своих обязанностей? Помешало надлежащему уходу за больным?

– Нет. Больной крепко спал после инъекции.

– А вы ничего не хотите сообщить или добавить к сказанному? Дейвид Файф предложил мне проверить, нет ли в обстоятельствах смерти его брата чего-либо такого, что заинтересовало бы полицию. Не можете вы сообщить хоть что-нибудь, что помогло бы мне принять решение?

Она взглянула на Буля.

– Нет, не могу, – сказала она и встала. Разумеется, сиделки должны уметь вставать бесшумно, но эта не просто встала – воспарила. – Все?

Вулф не ответил, и она направилась к выходу. Встал и Буль. Но когда она была на полпути к двери, Вулф окликнул ее, значительно громче прежнего своего бормотания.

– Мисс Горен! Одну минутку! – Она повернулась и посмотрела на него. – Присядьте, пожалуйста, – пригласил он. Она замялась, посмотрела на Буля и пошла обратно к креслу.

– Да? – спросила она.

Вулф разглядывал ее некоторое время, потом повернулся к Булю.

– Я мог бы вас сразу спросить, – сказал он, – зачем вы взяли с собой мисс Горен. Особой необходимости в ее присутствии нет, поскольку ваша квалификация и знание обстоятельств позволяют ответить на все мои вопросы, а уж впутывать ее в такую малоприятную историю – просто безответственно. Я резонно сделал вывод, что вы ждали от меня вопроса, на который может ответить только она. А для чего она вам и понадобилась – этот вопрос я не задал, но я задавал наводящие! Когда я спросил, может ли она добавить что-нибудь, она посмотрела на вас. Совершенно очевидно: она что-то скрывает, и вам известно, что. Я не могу выудить из вас этот секрет – ни подкупить вас ничем, ни шантажировать, но мое любопытство возбуждено, и, как бы то ни было, его следует удовлетворить. Может, вы предпочтете это сделать сами?

Буль уже сидел. Он оперся локтем о подлокотник и мял кончик тонкого прямого носа большим и указательным пальцами. Он уронил руку на подлокотник.

– А я думал, вы просто болтун, – сказал он. – Совершенно верно. Я действительно думал, что вы поднимете вопрос, требующий присутствия мисс Горен, и очень удивился, когда вы этого не сделали. Я хотел поразмыслить о нем на досуге, но могу охотно рассказать, в чем дело. Они что-нибудь упоминали о грелках?

– Нет, сэр. О грелках мне ничего не говорили.

– Значит, я думаю, Пол… а впрочем, какая разница, что я думаю. Расскажите, Энн.

– Он уже знает, – с горечью сказала она. – Один из них ему платит.

– Все равно, расскажите, – предложил Вулф, – для сравнения. – Его метод общения с женщинами совершенно не похож ни на мой, ни на метод Пола.

– Ну что ж, – она вздернула свой прелестный подбородок. – Я положила больному две грелки, по обе стороны груди, и меняла воду каждые два часа. Последний раз – как раз перед тем, как ушла, вернее, перед тем, как миссис Таттл меня выгнала. А в воскресенье вечером ко мне домой явился Пол Файф – я снимаю небольшую квартирку на сорок восьмой улице, с подругой, она тоже сиделка. Он сказал, что утром, когда обнаружил, что брат умер, откинул его одеяло и увидел, что грелки на месте, но – пустые, и он их взял и отнес в ванную. А потом их заметила его сестра, миссис Таттл, позвала его – показать, и сказал, что это безобразие, сиделка забыла налить в них воды, и что она нажалуется на меня доктору. Он спросил, не меняла ли она воду сама, перед тем, как ложиться спать, но она сказала, нет, зачем, ведь сиделка поменяла воду сразу перед уходом.

Хрипота из голоса мисс Горен исчезла. Она говорила четко, ясно, уверенно.

– Он сказал, что объяснил сестре, будто это он вылил воду из грелок, когда отнес их в ванную. Он сказал, что солгал, не раздумывая, просто чтобы она не стала на меня жаловаться доктору, но потом ему пришло в голову, что, возможно, не следовало этого делать, так как пустые грелки могут каким-то образом быть связаны со смертью брата, и не хочу ли я пойти с ним пообедать и все обсудить. Мы стояли на пороге – я не пустила его в квартиру – и захлопнула дверь у него черед носом. На следующий день, вчера, он звонил мне три раза и вечером снова пришел, но я ему не открыла. Тогда он рассказал все своему брату Дейвиду и заставил его пойти к вам. Ну как, есть что сравнивать?

Вулф, наморщив лоб, смотрел на нее.

– Фу, – сказал он, отвернулся от мисс Горен и посмотрел на Буля. – Так вот в чем дело? – прорычал он.

Буль кивнул.

– Мисс Горен позвонила мне в воскресенье вечером и все рассказала; и вчера днем звонила, и вечером еще раз. Ничего удивительного – на карту поставлена ее репутация. Теперь вы понимаете, почему я ждал, когда вы заговорите об этом первым?

– Вполне. Но я слышу об этом впервые. А не может быть так, что мисс Горен действительно забыла налить воду в грелки?

– Исключено. Раз она говорит нет, значит – нет. Я хорошо ее знаю, она училась в больнице в Маунт Киско. Если у меня бывает пациент в Нью-Йорке, и она свободна, я всегда приглашаю ее. Нет, тут и говорить не о чем.

– Значит, либо Пол Файф лжет, либо кто-то взял грелки с кровати, вылил, а потом положил обратно. Что кажется бессмысленным. Очевидно, на состоянии пациента это заметно отразиться не могло. Или как?

– Нет. Заметно – нет. – Буль пригладил ладонью седую шевелюру. – Но это может заметно отразиться на профессиональной репутации мисс Горен, и здесь я чувствую свою ответственность. Ведь к Берту Файфу пригласил ее я. Моим мнением вы не интересовались, но позвольте я его выскажу. Я считаю, что Бертрам Файф умер от воспаления легких, и никаких посторонних причин для его смерти не было, кроме тех, которые он сам себе и устроил – когда отказался ложиться в больницу, когда отказался от кислородной палатки и, возможно, когда закапризничал и заставил их, несмотря на свое состояние, приехать к себе на обед. В детстве он был упрямцем, и с тех пор, видимо, не изменился. Что касается грелок, то я думаю, Пол Файф лжет. Не хочу заниматься сплетнями, но о его экстравагантном поведении с женщинами у нас известно всем. Если ему какая приглянется, его не просто к ней влечет – он превращается в маньяка. И если, найдя в постели грелки, он тут же задумал использовать их против мисс Горен, отнес в ванную и вылил, – это вполне в духе его прежних выходок.

– Но тогда, – возразил Вулф, – просто глупо было рассказывать сестре, что воду вылил он сам.

Буль покачал головой.

– Только чтобы ее успокоить. Зато потом ему было чем похвастать перед мисс Горен, и в то же время пригрозить ей, а то и намекнуть, что он может рассказать о ее халатности. Я не спорю, он, конечно, дурак, как и все маньяки. Просто я считаю, что сестре он сказал правду, а миссис Горен – солгал. Наверняка, он сам вылил эти грелки. Насколько я понял, он приедет к вам сегодня вечером, и все остальные – тоже. Так вот, я прошу вас, передайте им, что если мисс Горен предъявят обвинение в халатности, я буду рассматривать это как личное оскорбление, и предприму ответные меры. Я посоветую ей подать в суд за клевету, и сам поддержу ее заявление. Но если вы предпочитаете, чтобы я сказал им об этом сам…

Позвонили в дверь. Я встал, вышел в прихожую, посмотрел, кто там и быстро вернулся в кабинет.

– Это они, – сказал я Вулфу. – Дейвид, двое мужчин и женщина.

Он посмотрел на часы на стене.

– На десять минут опоздали. Впустите их.

– Нет! – Энн Горен вскочила на ноги. – Не надо! Я не хочу быть с ними в одной комнате! Доктор Буль! Пожалуйста!

Должен признаться, я был с ней согласен. Хоть я и не маньяк, но с ней я был абсолютно согласен. После секундного колебания согласился с ней и Буль, о чем он сказал Вулфу. Вулф посмотрел на нее – и наше мнение прошло единогласно.

– Хорошо, – согласился он. – Арчи, проводите мисс Горен и доктора Буля в гостиную, а когда все зайдут сюда, выпустите на улицу.

– Да, сэр. – Когда я пошел открывать дверь в гостиную, снова раздался звонок. Импульсивный Пол. Знай он, кто у нас сейчас, он бы, чего доброго, прошиб стеклянную дверь насквозь.

3

Проведя новых гостей в кабинет и выпустив Буля с Энн Горен, я сидел за своим столом, держа блокнот наготове. По всему было видно, что следствие о смерти, так удивившее доктора, вот-вот выродится в разбирательство по поводу методов ухаживания торговца недвижимостью – вовсе не та работа, которую Вулф счел бы достойной своего гения, сколько ему за нее ни плати; и я с любопытством ждал, когда он их выставит.

С виду Пол никак не соответствовал тому, что о нем рассказывали, был он на добрых восемь дюймов ниже меня, широк в кости, толстоват, и, небось, считал, что похож на Наполеона, в чем отчасти был прав, вернее, был бы прав, если бы не фингал под левым глазом и кровоподтеки по обе стороны распухшей челюсти. Джонни Эрроу явно работал двумя кулаками. Пол и Таттлы уселись на креслах, выстроенных в ряд перед письменным столом Вулфа, оставив красное кожаное кресло Дейвиду.

Луиз была повыше обоих братьев и посимпатичнее. Она выглядела совсем недурно для женщины своих лет; ей бы чуть поменьше костлявости, да прическу чуть подлиннее. Что касается прически ее мужа, Таттла, то она отсутствовала начисто. Его сияющий череп с острой макушкой занимал господствующее положение и делал прочие детали – глаза, нос, подбородок – несущественными. Чтобы их разглядеть, нужно было как следует сосредоточиться.

Когда я, заперев дверь за Булем и Энн Горен, вернулся на свое место, Вулф говорил:

– …И доктор Буль заявляет, что, по его мнению, ваш брат умер от воспаления легких, без каких-либо подозрительных обстоятельств. И с этим ничего не поделаешь: свидетельство о смерти уже подписано.

Он посмотрел на Пола.

– Как я понимаю, вы настаиваете на том, чтобы обратиться в полицию с просьбой провести расследование. Это так?

– Конечно так, черт возьми! – у него был баритон, и он не очень-то берег свои голосовые связки.

– А все остальные – против. – Голова Вулфа повернулась. – Вы против, сэр?

– Я уже говорил. – И голос у Дейвида, и выражение лица были еще более страдальческими, чем раньше. – Да, я против.

– А вы, миссис Таттл?

– Конечно, против. – Она говорила высоким тоненьким голоском, проглатывая окончания слов. – Я не люблю напрашиваться на неприятности. Мой муж тоже. – Она резко повернула голову. – Винс?

– Конечно, дорогая, – пробасил Таттл. – Я всегда с тобой согласен, даже когда на самом деле не очень. Но сейчас – на все сто.

Вулф снова повернулся к Полу. – Похоже, последнее слово за вами. Если вы пойдете в полицию, что вы им скажете?

– Найду что. – Свет лампы делал фингал Пола еще чернее, чем он был на самом деле. – Я им скажу, что в субботу вечером, когда доктор Буль уезжал домой, он сказал, что у Берта все нормально, и мы можем ехать в театр, а через несколько часов Берт уже умер. Я им скажу, что этот тип Эрроу подбивал клинышки к сиделке, а она строила ему глазки, и у него наверняка была возможность добраться до ее пилюль и подложить что-нибудь вместо морфия, который она собиралась впрыснуть Берту. Доктор Буль нам сказал, что оставляет морфий. Я скажу, что Эрроу огребет теперь с полдесятка миллионов зелененьких, которых, будь Берт жив, ему не видать бы, как своих ушей. Я скажу, что, когда Эрроу увидел, что у нас с Бертом все налаживается, что мы снова как одна семья, ему это не понравилось, что он и продемонстрировал.

Пол замолчал и осторожно, кончиками пальцев, дотронулся до челюсти.

– Мне больно разговаривать, – сказал он. – Чертов хулиган. Послушайте, я ведь не святой. Вы на меня так смотрите, будто хотите спросить, что это я так убиваюсь по своему братцу – да ни черта подобного! Я и в детстве-то с Бертом не очень ладил, и с тех пор его двадцать лет не видел, так что чего уж там! Но могу и объяснить – чего. Убийца не может унаследовать имущество своей жертвы, поэтому, если убил его Эрроу, их договору – грош цена, и все состояние отходит Берту, то есть нам. Это же очевидно, почему об этом не оказать вслух? В полиции-то мне ничего объяснять не придется, они и так поймут.

– Ты заговариваешься, Пол, – резко сказал Дейвид.

– Да уж, – поддакнул Таттл, – это точно.

– А пошел ты в задницу, – оказал Пол зятю. – Ты-то кто такой?

– Он мой муж, – окрысилась Луиз. – И мог бы и тебя кой-чему поучить, будь у тебя голова на плечах.

– Милая семейная беседа. – Вулф взял разговор на себя. – Не спорю, – сказал он, – возбудить любопытство полиции у вас есть чем, но одних только подозрений недостаточно. Вы больше ничего не можете им сказать?

– Нет. Мне больше ничего говорить и не нужно.

– Вот тут вы заблуждаетесь. – Вулф откинулся назад, втянул в себя добрый бушель воздуха и выдохнул его обратно. – Давайте попробуем вместе, может, что-нибудь найдем? Во сколько вы прибыли в номер вашего брата в субботу вечером?

– В субботу вечером, около пяти. – Нижнюю часть лица Пола вдруг перекосило, я подумал – у него спазм, а потом понял: он просто пытается ухмыльнуться, что, с разбитой челюстью не так-то просто. – Понял, – сказал он. – Где я был без девяти минут шесть шестого августа? О’кэй. Без четверти четыре я выехал из Маунт Киско и поехал в Нью-Йорк; в машине был один. Первую остановку сделал у магазина «Шрамм», на Мэдисон Авеню, где купил две кварты их фирменного мангового мороженого – на воскресную вечеринку в Маунт Киско. Затем доехал до 52-й улицы, припарковался там (в субботу вечером это еще можно сделать), пешком прошел до «Черчилля», и в номер поднялся в начале шестого. Я специально приехал пораньше, потому что успел поговорить с сиделкой по телефону: мне понравился ее голос, и я подумал, может, успею с ней познакомиться до приезда остальных. Да как бы не так. Этот парень, Эрроу, уже завел ее в гостиную и заливал что-то о разведке урана. Каждые десять минут она бегала взглянуть на больного, и снова – назад, слушать про уран. Потом приехал Дейв, за ним Луиз с Винсом, а когда мы уже сели за стол, примерно без четверти семь, – доктор Буль. Рассказывать еще?

– Ну, раз уж вы начали…

– Как прикажете. Буль пробыл у Берта где-то с полчаса, а когда уходил, – я уже говорил, что он нам сказал. За обедом мы не только ели, но и пили, и я, должно быть, хватил лишку. Мне пришло в голову, что нехорошо бросать сиделку с Бертом одну, и, когда все поехали в театр, я остался. Я подумал, что если ей так нравится слушать про геологоразведку, то разговор на другие темы, может, понравится тоже. Но не тут-то было. После того как мы слегка – ну, перекинулись словечками, – она вошла к Берту и заперлась на ключ. Потом она наговорила сестре, будто я колотил в дверь и кричал, что если она не выйдет, я выломаю дверь, но я ничего такого не помню. Как бы то ни было, Берт в это время уже отключился от морфия, если это был морфий. Она все-таки вышла, и мы с ней поговорили, и, может, я ее и тронул, но те синяки, которые она им показывала, когда они приехали из театра, – она их, должно быть, сама себе понаставила. Я был, конечно, навеселе, но не настолько же. Наконец, она сняла трубку и сказала, что если я не уйду, она позвонит вниз к администратору и попросит прислать кого-нибудь на помощь. Ну, я и смотался. Хватит?

– Продолжайте.

– Ладненько. Я спустился в бар, нашел какой-то столик, выпил. Рюмки две-три. Тут я почему-то вспомнил про мороженое, которое осталось наверху в холодильнике, и стал соображать, не вернуться ли за ним, как вдруг является этот Эрроу и говорит мне: «Вставай». Схватил меня за руку, рванул, поставил на ноги, и говорит: «Становись, защищайся», – а сам как размахнется, как даст. Сколько раз он меня ударил, я не помню, но посмотрите, что он со мной сделал. Наконец его оттащили, прибежал какой-то коп. Я боком, боком, в сторонку, потом из бара – и на лифт. Поднялся на восьмой этаж, и Винс меня впустил. Дальше я не очень хорошо помню, но знаю, что они устроили меня на кушетке, потому что я проснулся, когда с нее упал, но проснулся как-то не совсем. В голове у меня все перепуталось, я помнил, что меня били, и что мне нужно переговорить с сиделкой; встал, добрался до комнаты Берта и вышел. Шторы на окнах были задернуты; я включил свет и подошел к кровати. Берт лежал, как покойник, с открытым ртом. Я откинул одеяла, пощупал сердце – и наощупь он был, как покойник. По бокам лежали две грелки, мне показалось – пустые. Я взял одну – точно, пустые, и я подумал: «Я обидел ее, и этот недосмотр из-за меня, так не годится». Взял другую грелку – тоже пустая, тогда я сначала отнес их в ванную, а потом пошел…