Текст книги "Наулака - История о Западе и Востоке"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Минут через десять Тарвин начал догадываться, что все эти усталые, измученные люди представляли интересы полдюжины различных фирм Калькутты и Бомбея. Как и каждую весну, они без всякой надежды на успех осаждали королевский дворец, пытаясь получить хоть что-то по счетам с должника, которым был сам король. Его Величество заказывал все подряд, без разбору, и в огромных количествах – расплачиваться же за покупки очень не любил. Он покупал ружья, несессеры, зеркала, дорогие безделушки для каминной полки, вышивки, сверкающие всеми цветами радуги елочные украшения, седла и сбрую, почтовые кареты, экипажи с четверками лошадей, духи, хирургические инструменты, подсвечники, китайский фарфор – поштучно или оптом, за наличные или в кредит, как заблагорассудится Его Королевскому Величеству. Теряя интерес к приобретенным вещам, он тут же утрачивал и желание платить за них, так как мало что занимало его пресыщенное воображение дольше двадцати минут. Иной раз случалось так, что сама покупка вещи удовлетворяла его сполна, и ящики с драгоценным содержимым, прибывавшие из Калькутты, оставались нераспакованными. Мир, воцарившийся в Индийской империи, мешал ему взяться за оружие и направить его против своих собратьев-королей, и он лишился единственной радости и забавы, которая тешила его самого и его предков на протяжении целых тысячелетий. И все же он мог играть в эту игру и сейчас, правда, в несколько видоизмененной форме – воюя с приказчиками, тщетно пытающимися получить с него по счету. Итак, по одну сторону стоял сам политический резидент государства, посаженный на это место для того, чтобы обучать короля искусству управления, и главное, экономии и бережливости, а по другую сторону точнее сказать, у дворцовых ворот, обыкновенно находился коммивояжер, в душе которого боролись презрение к злостному неплательщику и присущее каждому англичанину благоговение перед королем.

И когда Его Величество выезжал из дворцовых ворот, чтобы предаться удовольствиям на кабаньей охоте, на конных бегах, на плацу, где перед ним маршировали его войска, или в лавках, где он заказывал все новые и новые никому не нужные безделушки, и даже тогда, когда он делал судорожные попытки сладить со своими женщинами, которые знали о королевских счетах значительно больше, чем даже сам премьер-министр, – он должен был постоянно помнить об этих двух персонах – политическом резиденте и торговом агенте. За всем этим стояло правительство Индии, категорически отказывающееся гарантировать уплату долгов короля в время от времени посылающее ему на синей бархатной подушечке усыпанные бриллиантами ордена, призванные подсластить увещевания политического резидента.

– Я надеюсь, вы знаете, как заставить короля платить за это, – сказал Тарвин.

– То есть как?

– Ну, у нас, в Америке, когда клиент ведет себя подобным образом, обещая кредитору встретиться с ним в гостинице и не являясь туда, а на следующий день обещает прийти в лавку и опять не платит, приказчик говорит: "Отлично! Если вам угодно заплатить по счету за еду, за вино и другие напитки, за сигары, выкуренные мной, покуда я ждал вашего прихода, то я ничего не имею против. Пожалуйста! Я сумею скоротать время". И на третий день он выставляет счет, в котором указан даже размер его проигрыша в покер.

– А, это очень интересно. Но как ему удается включить все эти расходы в счет?

– Он вносит их в следующий счет за те товары, что продает своему клиенту. Цена на них в таком случае сильно возрастает.

– Мы и так можем назначить какую угодно цену. Трудность состоит лишь в том, чтобы получить деньги.

– Понять не могу, откуда вы, ребята, в таком случае время берете, чтобы транжирить его здесь попусту, – твердил Тарвин, заинтересованный услышанным. – Там, откуда я приехал, люди путешествуют строго по расписанию, и если коммивояжер опаздывает на день против договоренности, он телеграфирует своему клиенту, чтобы тот пришел прямо на станцию, и пока поезд стоит, он продает ему все свои товары. Да он весь земной шар успел бы продать за то время, пока у вас здесь мимо проезжает телега. Что же касается того, чтобы получить с короля деньги, то почему бы вам не наложить арест на имущество старого греховодника? На вашем месте я бы наложил арест на все его государство, на дворец, даже на корону. Да я бы по суду признал его должником и привел бы приговор в исполнение – если нужно, то и самолично. Я бы запер старика и сам управлял бы Раджпутаной за него, если бы понадобилось. Но деньги с него я бы получил.

Улыбка сочувствия появилась на лицах присутствующих.

– Это потому, что вы просто не разбираетесь в здешних делах, – сказали сразу несколько человек. И они принялись объяснять ему суть происходящего во всех подробностях. Вся их былая вялость и лень вдруг пропали, и все они заговорили хором, перебивая друг друга.

Чуть позже Тарвин понял, что сидевшие на веранде люди, хотя и показались ему сначала ленивыми, вовсе не были дураками. Тихо лежать у врат величия, наподобие нищих, и ждать своего часа – таков был их метод. Времени уходило при этом много, но в конце концов им что-нибудь да платили, особенно в том случае, как объяснил человек в желтом одеянии, если удавалось склонить на свою сторону премьер-министра и через него пробудить интерес и у королевских жен.

Мимолетное воспоминание о миссис Матри заставило Тарвина едва заметно улыбнуться.

Человек в желтом продолжал свой рассказ, и Тарвин узнал, что главная жена короля – убийца, отравившая своего бывшего мужа. Она лежала в железной клетке в ожидании казни, когда король впервые увидел ее и спросил, отравит ли она его, если он женится на ней – во всяком случае, так гласит молва. Конечно, отвечала она, если он будет обращаться с ней так же, как ее первый муж. В результате чего король женился на ней – во многом ради прихоти, но главным образом потому, что пришел в восторг от грубого ответа.

Эта безродная цыганка меньше чем за год повергла и короля, в его государство к своим ногам – ногам, о которых злые языки говорили, что они огрубели от долгих путешествий по извилистым тропам позора и скандала. Она родила королю сына, который был ее гордостью и утехой ее честолюбия, и после его рождения с новой силой стала добиваться власти. Верховная власть, находившаяся за тысячу миль отсюда, чувствовала в ней силу, с которой необходимо считаться, и недолюбливала ее за это. Седому сладкоречивому резиденту, полковнику Нолану, жившему в розовом доме на расстоянии полета стрелы от городских ворот, часто приходилось терпеть ее дерзости. Ее последняя победа была особенно унизительной для него: узнав, что канал, предназначенный для летнего снабжения города питьевой водой, должен пройти по апельсиновому саду под ее окнами, она употребила все свое влияние на махараджу, чтобы разрушить этот план. В результате махараджа велел проложить канал в другом месте, что стоило ему четверти его годового дохода и было сделано вопреки слезным увещеваниям резидента.

А цыганка Ситабхаи, спрятавшись за шелковыми занавесками, слышала и видела спор между раджой и резидентом и ликовала.

Тарвин жадно внимал рассказу. Все услышанное было ему на руку, лило воду на его мельницу, пусть даже и опрокидывало его первоначальные планы. Перед ним открывался новый мир, в котором он плохо ориентировался, и, надо было сказать себе честно, – мог действовать лишь по наитию, находясь в постоянной зависимости от сиюминутного вдохновения. До того, как он ступил на путь, ведущий к Наулаке, он и не мог ничего знать об этом мире, и сейчас охотно выслушивал все, о чем рассказывали ему эти лениво развалившиеся в шезлонгах люди. У него возникло чувство, что, может быть, ему надо вернуться домой и снова приняться за азбуку. Что нравилось этому странному существу, которое они называли королем? Что привлекало его? Чем ему можно было угодить? И главное, чего он боялся?

Мысль Тарвина работала напряженно и быстро. Но вслух он произнес другое:

– Неудивительно, что ваш король – банкрот. Ведь ему приходится содержать такой двор.

– Он один из самых богатых князей в Индии, – ответил человек в желтом. – Он сам не знает, чем владеет.

– Тогда почему же он не заплатит вам, а держит вас здесь в какой-то сонной полудреме?

– Потому что он туземец. Он потратит сто тысяч фунтов на свадебный пир, но задержит выплату двухсот рупий по счету на целых четыре года.

– Надо излечить его от этой болезни, – настаивал Тарвин. – Пошлите шерифа – пусть наложит арест на те драгоценные камни, что украшают его корону.

– Вы не знаете индийских князей. Они скорее оплатят ваш счет, чем расстанутся с этими камнями. Эти камни священны. Они принадлежат государству.

– Ах, как бы мне хотелось взглянуть на "Счастье Державы"! – воскликнул один из присутствующих, о котором впоследствии Тарвин узнал, что он был агентом калькуттской ювелирной фирмы.

– А что это? – спросил Тарвин небрежно, потягивая виски с содовой.

– Это Наулака. А разве вы не знаете?

Человек в желтом одеянии избавил Тарвина от необходимости отвечать.

– Да ладно вам! Все эти небылицы о Наулаке придумали жрецы.

– Не думаю, – рассудительно ответил агент ювелирной фирмы. – Когда я в последний раз был здесь, король говорил мне, что однажды показал Наулаку наместнику. Но он был единственным иностранцем, которому довелось увидеть это чудо. Король уверил меня, что теперь и сам не знает, где ожерелье.

– Тьфу ты! Вы что, верите, что существуют изумруды в два дюйма в разрезе? – спросил другой.

– Да, но это главный камень ожерелья, – сказал ювелир, – и я держу пари, что это настоящий изумруд. Но поражает меня вовсе не это. Меня удивляет, как эти парни, которые ничего не смыслят в таких вещах, как алмаз чистой воды, сумели собрать в одно целое полдюжины превосходных драгоценных камней, а всего их там около пятидесяти. Говорят, что собирать камни на это ожерелье начали во времена Вильгельма Завоевателя.

– А, ну тогда у них есть еще в запасе годик-другой, – сказал Тарвин. Если бы мне дали восемь столетий, я бы и сам кое-что предпринял, чтобы собрать вместе несколько драгоценных камушков.

Он полулежал в кресле, чуть отвернувшись в сторону от всей компании. Сердце его билось учащенно. В его жизни бывало разное: в свое время он торговал рудой, покупал и перепродавал земельные участки и скот. Бывали минуты, когда он был на волосок от разорения и для этого нужно было кому-то лишь глазом моргнуть или пальцем пошевельнуть. Но в его жизни не было еще таких моментов, в которых, как сейчас, сосредоточилось восемь столетий.

В глазах у всех, кто смотрел на него сейчас, мелькнуло что-то напоминающее жалость.

– По пять превосходных экземпляров девяти разных видов драгоценных камней, – начал перечислять ювелир, – рубин, изумруд, сапфир, бриллиант, опал, кошачий глаз, бирюза, аметист и...

– Топаз? – спросил Тарвин уверенно, словно он был владельцем ожерелья.

– Нет, черный алмаз – черный, как ночь.

– Но откуда вы знаете все это? От кого вы это услышали? – спросил Тарвин с любопытством.

– Из разговоров – интересных, но малодостоверных. Таким образом здесь узнается все. Но сейчас остается лишь гадать, где находится ожерелье.

– Возможно, оно спрятано под полом в каком-нибудь городском храме, высказал предположение человек в желтом.

Тарвин, несмотря на все свое самообладание, не справился с собой и вспыхнул: он уже видел, как перерывает весь город.

– А где... этот город? – спросил он.

Кто-то кивнул в ту сторону, где палило солнце, и он увидел скалу, окруженную тремя рядами стен. Она ничем не отличалась от многочисленных мертвых городов, мимо которых он проезжал в телеге. Над скалой возвышался унылый темно-красный утес. К самому подножию скалы подступали желтые пески пустыни, в которой нельзя было найти ни деревца, ни кустика и жить в которой могли лишь дикие ослы да где-то в самом центре, говорят, и дикие верблюды.

Тарвин долго разглядывал город сквозь трепещущее знойное марево и не заметил там никаких признаков жизни, никакого движения. Было чуть позже полудня, и все подданные Его Величества спали. И вот эта каменная глыба, одиноко стоящая посреди пустыни, и являла собой видимую цель его путешествия – тот Иерихон, штурмовать который он явился из Топаза.

Безрадостные мысли бродили в его голове. Интересно, думал он, если бы кто-то приехал из Нью-Йорка в телеге, запряженной буйволами, лишь для того, чтобы насвистывать веселый мотивчик у подножия Саугваш Рендж, каким бы дураком я его считал!..

Он поднялся и размял уставшие, покрытые пылью ноги.

– Когда здесь становится достаточно прохладно, чтобы можно было осмотреть город?

– Что-что вы собираетесь делать в городе? Осматривать достопримечательности? Будьте осторожны. У вас могут быть неприятности с резидентом, – дружески предупредил его один из англичан.

Тарвин никак не мог понять, почему прогулка по самому заброшенному из всех виденных им городов могла сулить какие-то неприятности. Тем не менее он промолчал, потому что находился в чужой, незнакомой стране, где все было непривычно, за исключением, пожалуй, лишь некоторого стремления женщин к власти над мужчинами. Он обязательно осмотрит этот город, и самым тщательным образом. В противном случае, величественная лень, царившая в городе (в нем так и не появилось никаких признаков жизни), поглотит и его или превратит в сонного калькуттского коммивояжера. Тарвин начинал бояться за себя.

Что-то надо сделать немедленно, пока голова еще работает. Он расспросил, как пройти на телеграф, хотя, несмотря на наличие телеграфных проводов, сильно сомневался в том, что в Раторе есть телеграф.

– Кстати, – крикнул ему вдогонку один из новых знакомых, – не забывайте о том, что любую телеграмму, которую вы отправляете отсюда, показывают королю.

Тарвин поблагодарил и, увязая в песке, потащился к оскверненной мусульманской мечети, стоящей на обочине дороги, ведущей к городу. Теперь здесь находился телеграф. Он шел и думал о том, что совет, который ему дали напоследок, был весьма стоящим. Ему попался на глаза спешившийся конный полицейский, крепко спавший на пороге мечети. Его лошадь была привязана к длинной бамбуковой пике, воткнутой в землю. Других признаков жизни он не встретил, если не считать голубей, сонно воркующих под темным сводом арки.

Удрученный увиденным, Тарвин оглядывался в поисках бело-голубого символа Западного Союза или чего-то иного, что служило бы ему заменой в этой чуднОй стране. Он заметил, что телеграфные провода тянулись к отверстию в куполе мечети. Под аркой он разглядел две или три низенькие деревянные двери. Наудачу отворив одну из них, он чуть не наступил на что-то теплое и мохнатое, вскочившее тут же на ноги с недовольным мычанием. Тарвин едва успел отступить в сторону, чтобы пропустить буйволенка. Нисколько не смущаясь, он открыл другую дверь и увидел лестничный пролет шириной в восемнадцать дюймов. Он поднялся по нему не без труда, прислушиваясь, не раздастся ли стук телеграфного аппарата. Но в здании царила тишина, как в усыпальнице, которой оно когда-то служило. Тарвин открыл еще одну дверь и оказался в комнате, куполообразный потолок которой был украшен богатой ажурной резьбой, выкрашенной в варварски-яркие цвета, и усеян мириадами крошечных зеркал. После кромешной темноты на лестнице это пиршество красок и ослепительное сияние белоснежного пола заставили его зажмуриться. И тем не менее тут, несомненно, находилась телеграфная станция – на дешевом туалетном столике размещался аппарат явно устаревшей конструкции. Солнечный свет проникал в комнату через отверстие в куполе, сделанное для проводов и потом не заложенное.

Тарвин стоял, освещенный солнцем, и оглядывался по сторонам. Он снял свою мягкую широкополую шляпу, слишком теплую для этого климата, и вытер вспотевший лоб. Если бы некий недоброжелатель, спрятавшийся в этой таинственной и прекрасной комнате и лелеющий злые замыслы по отношению к Тарвину, увидел бы сейчас этого стройного и сильного человека, у него бы пропала всякая охота нападать на него. Ник покрутил свои длинные усы, спускавшиеся по углам рта и давно уже принявшие своеобразную форму из-за привычки дергать их в раздумье, и произнес вполголоса несколько колоритных замечаний, употребив слова, к которым стены этой комнаты не привыкли. Разве был у него шанс связаться с Соединенными Штатами Америки из этой пропасти забвения? Даже проклятие, сорвавшееся с его уст и возвратившееся из глубины купола, показалось ему чужим и невыразительным.

На полу лежала какая-то фигура, укрытая простыней.

– Да, здесь нужен мертвец, чтобы вести дела в этом местечке! воскликнул Тарвин, обнаружив тело. – Эй, привет! Вставай-ка, дружище!

Человек ворча поднялся на ноги, сбросил с себя покрывало, и перед Тарвином предстал заспанный туземец в костюме из серого атласа.

– Ой! – воскликнул он.

– Да-да, – ответил Тарвин невозмутимо.

– Вы хотите меня видеть?

– Нет, я хочу отправить телеграмму, если только в этой гробнице есть электрический ток.

– Сэр, – ответил туземец приветливо, – вы пришли в нужное место. Я оператор телеграфной связи и главный почтмейстер этого государства.

Он уселся на полуразвалившийся стул, выдвинул ящик письменного стола и начал там что-то искать.

– Что вы ищете, молодой человек? Потеряли связь с Калькуттой и не можете найти, да?

– Большинство джентльменов приносят свои собственные бланки, – отвечал он, и в его мягкой и вежливой интонации прозвучало что-то похожее на упрек. – Вот он, бланк. Карандаш у вас есть?

– Послушайте, я не хочу, чтобы вы утруждали себя из-за меня. Не лучше ли вам пойти и снова лечь спать? Я сам отобью телеграмму. Какой у вас код для связи с Калькуттой?

– Вы не знаете, как пользоваться аппаратом, сэр.

– Это я-то не знаю? Посмотрели бы вы, как я перехватываю телеграфные сообщения во время выборов.

– Этот аппарат нуждается в о-очень умном обращении, сэр. Вы пишите свою депешу, а я ее пошлю. Это будет настоящее разделение труда. Ха-ха-ха!

Тарвин написал такую телеграмму:

"Добрался до места. Помните про Три К. Тарвин".

Он указал тот адрес в Денвере, который дала ему миссис Матри.

– Ну же, пускайте ее да побыстрее! – сказал Тарвин, передавая бумагу через стол улыбающемуся индусу.

– Хорошо. Не волнуйтесь. Я здесь для этого и нахожусь, – ответил туземец, понимая, что клиент спешит.

– Дойдет ли она до места? – растягивая слова, задумчиво произнес Тарвин, облокачиваясь о стол и глядя в глаза индийца в атласном одеянии. Вид у него при этом был самый что ни на есть компанейский, словно приглашающий телеграфиста посвятить его в подробности обмана, если, конечно, здесь был какой-то обман.

– О, да, безусловно, завтра же. Денвер находится в Соединенных Штатах Америки, – отвечал туземец, гордясь своими познаниями, как ребенок.

– Вашу руку! – воскликнул Тарвин, протягивая свою волосатую пятерню. Вы получили хорошее образование.

Он с полчаса дружески болтал с телеграфистом о предметах, знакомых им обоим, и видел, как тот отбил телеграмму; при первом стуке аппарата его сердце понеслось на родину, домой. Посреди разговора индиец внезапно нырнул в ящик стола и, вытащив оттуда запыленную телеграмму, протянул Тарвину, который тут же подверг ее самому внимательному осмотру.

– Не знаете ли вы какой-нибудь новый англичанин, приезжающий в Ратор, по имени Терпин? – спросил он.

Тарвин на секунду остановил свой взгляд на адресе, потом разорвал конверт и обнаружил, как и ожидал, что телеграмма была адресована ему. Она была от миссис Матри, которая поздравляла его с тем, что он избран в Законодательное собрание штата Колорадо большинством в 1518 голосов против Шериффа.

Тарвин заревел от радости, исполнил боевой танец индейцев на белом полу мечети и, вытащив из-за стола изумленного телеграфиста, закрутил его в бешеном вальсе. Затем, отвесив низкий поклон совершенно сбитому с толку индийцу и сказав на прощанье салям, он вылетел из мечети, размахивая телеграммой над головой, и, дурачась и шаля, вприпрыжку побежал по дороге.

Когда Тарвин вернулся в гостиницу, он отправился принять ванну, где ему предстояла серьезная битва с грязью и пылью, въевшейся в кожу. А в это время на веранде коммивояжеры рассуждали о нем. Он с наслаждением отмокал в громадной глиняной посудине, а темнокожий водонос обливал его с головой из бурдюка с водой.

Чей-то голос, раздавшийся на веранде и прозвучавший чуть громче других, долетел до Тарвина:

– Вероятно, он приехал сюда искать золото или нефть, но нам об этом не скажет.

Сидя в ванне, Тарвин хитро подмигнул сам себе.

VII

На постоялом дворе, если стоит он посреди пустыни, обыкновенно не бывает слишком много мебели или ковров. Стол, два стула, вешалка для одежды на двери и перечень услуг с расценками – вот и все, что встретишь в номере; постельные принадлежности путешественник привозит с собой. Тарвин с интересом прочел перед сном прейскурант и обнаружил, что сие заведение лишь с натяжкой можно было именовать отелем и что он не застрахован от того, что, прожив здесь день и переночевав, не получит предупреждения и в течение последующих двадцати часов не будет изгнан из этого неуютного дома.

Прежде чем лечь спать, Тарвин попросил принести ему ручку и чернила и на бланке своей компании написал письмо миссис Матри.

Этой ночью он видел во сне, как махараджа обменивал Наулаку на земельные участки в Топазе, а сам Тарвин надевал ожерелье на шею миссис Матри, в то время как спикер штата Колорадо объявлял, что с момента прибытия "Трех К" Топаз официально провозглашается столицей Запада. Потом, поняв, что спикером-то является он сам, Тарвин засомневался в истинности этих слов и проснулся. Небо над Ратором уже начинало светлеть и звало на подвиг не во сне, а наяву.

На веранде он столкнулся с седобородым солдатом-туземцем, приехавшим на верблюде. Тот подал ему маленькую коричневую книжицу, весьма засаленную, с надписью: "Прочтите и напишите, что ознакомились".

Тарвин расценил это новое обстоятельство как весьма интересное, но внешне удивления не выразил. Он уже успел постичь одну из тайн Востока никогда ничему не удивляться. Он взял книжку и прочел на заложенной странице следующее объявление: "Богослужение совершается по воскресеньям, в гостиной резиденции, в 7.30 утра. Иностранцев ждет сердечный прием. (Подпись) Л.Р.Эстес, Американская пресвитерианская миссия".

"Да, из-за ерунды здесь рано вставать не будут, – размышлял Тарвин. Служба в 7.30. Когда же они обедают?"

– Ну, и что мне с этим делать? – спросил он вслух у солдата. Верблюд и всадник взглянули на него и что-то проворчали, уезжая. Их это не касалось.

Тарвин буркнул им вслед что-то нечленораздельное. Да, это не та страна, где можно заниматься делами, когда стоит невыносимая жара. Он с нетерпением ждал того момента, когда с ожерельем в кармане и вместе с Кейт он вновь обратит свой взор на запад.

И первое, что он должен был сделать для достижения своей цели, нанести визит миссионеру. Он был американцем, и если кто и мог рассказать Тарвину что-нибудь о Наулаке, так это был именно он. Кроме того, Тарвин предчувствовал, что сможет узнать от него и про Кейт.

Дом миссионера, находившийся прямо у городской стены, был тоже из красного песчаника. Он очень напоминал здание станции Раджпутана: голый одноэтажный куб и кругом ни листика винограда, никакой другой зелени и никаких признаков жизни. Но внутри дома, как выяснилось в следующий момент, жили люди, сердечные и гостеприимные, оказавшие ему радушный прием. Миссис Эстес была из породы тех добрых и милых женщин, что наделены прирожденным даром вести хозяйство и способны даже пещеру превратить в уютный дом. У нее было круглое, очень приятное лицо, нежная, мягкая кожа и спокойные глаза счастливого человека. Лет сорока, с гладкими, зачесанными назад еще не поседевшими волосами, она, чувствовалось, могла дать отдохнуть душой любому, кто оказывался подле нее.

Не пробыв в доме и десяти минут, гость узнал, что они родом из Бангора, штат Мэн, успел проникнуться к ним родственными чувствами, поскольку его отец родился на ферме неподалеку от Портленда, и, в довершение всего, был немедленно приглашен к завтраку.

В кармане у Тарвина, конечно же, оказалась карта Колорадо, и когда разговор заходил то об одной части Соединенных Штатов, то о другой, постепенно продвигаясь на запад, он раскладывал карту прямо на обеденном столе, между вафлями и жареным мясом, и показывал, где расположен Топаз. Он объяснил мистеру Эстесу, как новая железная дорога, идущая к северу и к югу от города, вольет в Топаз новую кровь, а потом с нежностью добавил, какой чудесный это городок, и рассказал, сколько новых зданий выросло в нем за последние двенадцать месяцев и как они начали отстраиваться буквально на следующий день после пожара. Пожар принес городу 100 000 долларов страховки, сказал Ник. Он не замечал, что в его рассказе было много преувеличений. Расхваливая Топаз, он, может быть, и не ведал того, что бросал вызов огромной пустыне, начинавшейся прямо за окном миссионерского дома. Он не мог позволить Востоку поглотить его самого и его родной Топаз.

– Мы ждем приезда молодой девушки, по-моему, из вашего штата, перебила его миссис Эстес, для которой все города Запада были на одно лицо. – Кажется, она из Топаза, ведь так, Люсьен? Я почти уверена в этом.

Она встала из-за стола и подошла к своей рабочей корзинке за письмом, которое подтверждало ее слова.

– Да, из Топаза. Некая мисс Шерифф. Она едет к нам из Зенанской миссии. Может быть, вы знаете ее?

Тарвин складывал карту и не поднимал от нее глаз. Он ответил кратко:

– Да, я ее знаю. Когда она должна приехать?

– Теперь уже со дня на день.

– Мне жаль молодую девушку, которая едет сюда одна, без друзей, сказал Тарвин, – хотя я уверен, что вы замените ей их, – добавил он торопливо, ища взгляда миссис Эстес.

– Мы постараемся сделать все, чтобы она не скучала по дому, – сказала миссис Эстес, и в голосе ее прозвучала материнская нежность. – Ведь наши дети, Фред и Лора, живут на родине, в Бангоре, – добавила она, помолчав.

– Вы окажете ей громадную услугу, – сказал Тарвин с бОльшим пылом и благодарностью, нежели того требовали интересы Зенанской миссии.

– Могу я узнать, что привело вас сюда? – спросил миссионер, передавая жене чашку, чтобы она налила еще чаю. Речь его звучала несколько официально, а слова, казалось, заглушались густой и необыкновенно длинной бородой цвета стали. Его суровое и вместе с тем великодушное лицо, манеры резкие, но приятные, и прямой взгляд – все это импонировало собеседнику. Это был человек со сложившейся твердой позицией, особенно в том, что касалось местного населения.

– Собственно говоря, – ответил Тарвин совершенно спокойно, – я провожу изыскания. – Он выглянул в окно, как будто ожидая, что сейчас из глубины пустыни появится Кейт.

– А! Золото ищете?

– Н-ну, пожалуй, хотя и не только золото.

Эстес пригласил его выйти на веранду и выкурить по сигаре; жена принесла шитье и села вместе с ними. Пока курили, Тарвин расспросил его о Наулаке. Где это ожерелье? Что оно из себя представляет? – допытывался он не таясь, но вскоре понял, что миссионер, хоть и был американцем, знал о нем не больше ленивых коммивояжеров из гостиницы. Он знал, что Наулака существует, но не встречал ни одного человека, видевшего ее собственными глазами, если не считать махараджу. Тарвин выудил эту информацию из миссионера, ведя разговор о предметах, интересовавших его намного меньше. Но зато он начинал понимать ценность идеи о добыче золота, к которой Эстес то и дело возвращался. Эстес был уверен, что Тарвин займется золотыми приисками.

– Конечно, – согласился Ник.

– Но в реке Амет вы вряд ли найдете много золота, насколько мне представляется. Туземцы уже сотни лет промывали его здесь время от времени. Здесь ничего не найти, кроме того, что смыто илом с кварцитовых скал в горах Гунгра. Но если я правильно понимаю, вы развернете здесь работу в широких масштабах, верно? – спросил он, глядя на Тарвина с любопытством.

– Да, конечно, в широких.

Эстес прибавил, что, наверное, Тарвин продумал, как справиться с политическими осложнениями, которые могут возникнуть у него на пути. Ему придется получить согласие полковника Нолана, а через него – и согласие британского правительства в случае, если он собирается предпринять здесь нечто серьезное. Но, по сути дела, ему надо будет получить от полковника Нолана и разрешение на то, чтобы просто остаться в Раторе.

– Вы хотите сказать, что я должен внушить британскому правительству мысль о том, что мое пребывание в Раторе – дело стоящее, и тогда оно оставит меня в покое?

– Да, именно так.

– Ну что ж, я сделаю это.

Миссис Эстес, не поднимая головы, бросила взгляд на мужа. Она думала по-своему, по-женски.

VIII

Тарвин узнал много нового за следующую неделю и, надев на второй день своего приезда костюм из белого полотна, изменился не только внешне: наряду с тем, что Запад называет "приспособляемостью", в нем появилось желание постигнуть новую для него систему нравов, обычаев и традиций. Не все он считал приемлемым, но это нужно было для доброго дела, и он приложил усилия, чтобы его новые знания и навыки сослужили ему хорошую службу и помогли добиться столь нужной встречи с единственным в стране человеком, про которого было точно известно, что он видел предмет его, Тарвина, тайной мечты. Эстес охотно представил его махарадже. Однажды утром вдвоем с миссионером они сели на коней и отправились вверх по крутому склону горы, на которой стоял дворец, высеченный из камня. Проехав под высокой аркой, они оказались во дворе, мощенном мраморными плитами, и там увидели махараджу с каким-то оборванцем-лакеем, обсуждающих достоинства фокстерьера, лежащего у их ног.

Тарвин, не имеющий большого опыта общения с королями, ожидал, что увидит важную персону, живущую в пышности и великолепии и при этом не желающую платить по счетам, в отношении с которой нужна разумная осторожность, но был не готов встретить неряшливо-бесцеремонного правителя в будничном платье, избавленного от необходимости постоянно сдерживать себя в присутствии официальных лиц и, главным образом, вице-короля английского наместника. Тарвин был поражен и причудливым соседством грязи, и богатого убранства королевского двора. Махараджа оказался толстым, добродушным деспотом, темнокожим и бородатым, одетым в зеленый бархатный халат, украшенный золотыми веточками, и был очень доволен, что видит, наконец, перед собой человека, не имеющего никакого отношения к индийскому правительству и ни словом не упомянувшего о деньгах.