Текст книги "Наулака - История о Западе и Востоке"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Если честно, эта штука сильно жглась, – ответила женщина с нервным смешком.

Кейт тоже не смогла удержаться от смеха.

– Это правда. Я не могу сделать мои лекарства приятными. Но вы же знаете, что они вас исцеляют. А что же знают об английских лекарствах эти люди, ваши друзья, сельские жители, погонщики верблюдов, пастухи? Разве те, что живут в горах, или этот жрец, разве они так мудры, что могут судить за вас и знают, как вы себя чувствуете, находясь за пятьдесят миль отсюда. Не слушайте их! Прошу, не слушайте! Скажите им, что вы останетесь со мной, и я вас вылечу. Это все, что я могу сделать. Для этого я сюда и приехала. Я услышала о ваших бедах и несчастьях за десять тысяч миль отсюда, и они глубоко ранили мою душу. Неужели вы думаете, что я отправилась бы в такую даль, чтобы делать вам зло? Возвращайтесь в свои палаты, сестры мои, и велите этим глупым людям уйти.

Над толпою женщин поднялся ропот не то сомнения, не то одобрения. На какое-то время воцарилась смутная неопределенность.

И тут человек, получивший удар по лицу, закричал:

– Что толку продолжать разговор? Возьмем наших жен и сестер и уведем их с собой. Мы не хотим, чтобы наши сыновья были похожи на дьяволов. Скажи свое слово, отец! – обратился он к жрецу.

Святой человек поднялся на ноги, и призыв Кейт утонул в потоке брани, проклятий и угроз; люди стали по двое, по трое отходить от Кейт, унося или силой уводя с собой своих родственников.

Кейт называла уходящих женщин по именам, уговаривала, спорила, увещевала – словом, умоляла их остаться. Но все было тщетно. Многие плакали, но все отвечали одно и то же. Им было жаль уходить, но все они были всего лишь слабыми женщинами и боялись гнева своих мужей.

С каждой минутой палаты больницы пустели, и жрец снова затянул свою песню, а потом начал как-то дико приплясывать. Пестрый людской поток вылился по ступенькам на улицу, и Кейт увидела, как под безжалостным солнцем уносят тех, за кем она так заботливо ухаживала. И только женщина пустыни осталась с ней. Кейт смотрела перед собой ничего не видящим взглядом. Ее больница была пуста.

XIX

– Будут ли какие-нибудь приказания у мисс сахиб? – спросил Дхунпат Раи с восточной невозмутимостью, когда Кейт повернулась к своей единственной помощнице, женщине пустыни, и оперлась на ее сильное плечо.

В ответ Кейт, крепко сжав губы, лишь молча покачала головой.

– Печальный случай, – глубокомысленно заметил Дхунпат Раи, как будто речь шла о том, что его совершенно не касалось. – Всему виной религиозный фанатизм и нетерпимость – это своего рода мания в здешних краях. Я уже один-два раза был свидетелем подобных инцидентов. Один раз из-за каких-то там порошков, а в другой раз они говорили, что мензурки – это священные сосуды, а цинковая мазь – это коровий жир. Но я еще никогда не видел, чтобы опустела вся больница разом. Не думаю, чтобы они вернулись; но моя должность – государственная, – заметил он с едва заметной улыбкой, – так что я, как и раньше, буду получать жалованье в прежнем размере.

Кейт с изумлением взирала на него.

– Вы хотите сказать, что они уже никогда не вернутся? – спросила она запинаясь.

– О, конечно... Через какое-то время... один-два человека... Может, двое-трое мужчин, если их поранит тигр или воспалятся глаза. Но женщины' нет, что вы! Их мужья никогда не разрешат им. Вот, спросите у нее.

Кейт устремила жалобный и вопрошающий взгляд на женщину пустыни, которая, нагнувшись, взяла с земли горсть песка, пропустила его сквозь пальцы, отряхнула ладони и покачала головой. Кейт с отчаянием следила за этими жестами.

– Видите – все кончено. Бесполезно! – сказал Дхунпат Гаи без зла и все же не в силах скрыть удовольствия от того, что его мрачное предсказание, сделанное в день знакомства с Кейт, сбылось. – А что теперь будет делать ваша честь? Прикажете закрыть аптеку или, может быть, желаете проверить счета за лекарства?

Кейт слабым движением руки отмахнулась от него.

– Нет-нет! Только не сейчас. Я должна подумать. Мне нужно время. Я пришлю за вами. Пойдемте, милая моя, – обратилась она на местном наречии к женщине пустыни, и рука об руку они вышли из больницы. Когда они оказались на улице, крепкая телом женщина схватила Кейт на руки, точно ребенка, подсадила на лошадь и упрямо зашагала рядом с ней к дому миссии.

– И куда ты теперь пойдешь? – спросила у нее Кейт на ее родном языке.

– Я пришла первой, – отвечала та, – значит, мне подобает уйти последней. Куда пойдешь ты, туда пойду и я, а потом будь что будет.

Кейт наклонилась, взяла женщину за руку и с благодарностью пожала ее.

У ворот миссии ей пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы выстоять. Она так часто и так много рассказывала миссис Эстес о своих надеждах и планах, с такой любовью описывала все, чему она хотела бы научить этих бедолаг, и так гордилась плодами своих ежедневных трудов, что теперь было невыразимо горько признаться в том, что дело ее жизни рухнуло. Мысль о Тарвине тоже мучила ее, и она старательно отгоняла ее от себя.

Но, к счастью, оказалось, что миссис Эстес нет дома, зато их ждал посыльный от королевы-матери с просьбой прибыть во дворец вместе с махарадхей Кунваром.

Женщина пустыни попыталась удержать Кейт, положив руку ей на плечо, но Кейт оттолкнула ее.

– Нет-нет! Я должна пойти туда. Я должна делать хоть что-нибудь! воскликнула она горячо. – Это мое единственное спасение, добрая вы моя. Вы идите, а я догоню вас.

Женщина молча повиновалась ей и устало потащилась по пыльной дороге, а Кейт бросилась в дом, в ту комнату, где лежал юный принц.

– Лальи, – сказала она, наклоняясь над ним, – как вы себя чувствуете? Сможете ли вы сесть в экипаж и поехать к матери?

– Я бы лучше съездил к отцу, – ответил мальчик, сидя на софе, куда его перенесли, так как со вчерашнего дня его состояние заметно улучшилось. Мне надо поговорить с отцом о крайне важном деле.

– Но ваша мать так давно не видела вас, дорогой мой!

– Очень хорошо, я поеду.

– Тогда я скажу, чтобы вам приготовили карету.

Кейт хотела выйти из комнаты.

– Нет, я поеду в своей коляске. Кто там стоит на посту?

– Это я, высокорожденный, – раздался низкий голос часового.

– Аччха! Быстро отправляйся во дворец и скажи, чтоб за мной прислали мою коляску и охрану. Если через десять минут их здесь не будет, скажи Сирупу Сингху, что я урежу ему жалованье и при всех вымажу ему лицо сажей. Сегодня я опять еду кататься.

– Да будет милость божия над высокорожденным десять тысяч лет, проговорил солдат, стоящий на улице; слышно было, как он вскочил в седло и ускакал.

К тому времени, когда принц оделся и был готов отправиться во дворец, к двери миссии подкатил неуклюжий тяжеловесный экипаж, битком набитый мягкими подушками. Кейт и миссис Эстес общими усилиями усадили мальчика в коляску, чуть ли не на руках вынеся его из дома. Принц пытался обойтись без их помощи и непременно хотел встать на ноги на веранде и ответить на салют своей охраны, как и п подобает мужчине.

– Ахи! Я очень ослаб, – сказал он по дороге во дворец. – Что-то мне и самому начинает казаться, что я никогда не сумею выздороветь в Раторе.

Кейт притянула его к себе и обняла.

– Кейт, – продолжал он, – если я о чем-то попрошу отца, вы скажете ему, что это очень полезно для меня?

Кейт, чьи печальные мысли были далеко отсюда, подняв заплаканные глаза и взглянув на багровую скалу, на которой стоял дворец, рассеянно похлопала его по плечу.

– Как я могу выполнить вашу просьбу, Лальи? – она с улыбкой взглянула ему в глаза.

– Но то, о чем я собираюсь просить его, очень разумно.

– В самом деле? – спросила она нежно.

– Да, это я сам придумал. Я ведь Радж Кумар и хотел бы поехать в Радж Кумар Колледж, где сыновья здешних князей учатся, как стать настоящими королями. Это недалеко отсюда – в Аджмере. Я должен поехать туда, чтобы учиться наукам, и фехтовать, и ездить верхом вместе с другими принцами Раджпутаны, и тогда я сделаюсь настоящим мужчиной. Я хочу поехать в эту школу в Аджмере, чтобы узнать больше о мире. Но вы сами увидите, как я все это замечательно придумал. С тех пор как я заболел, мир кажется мне таким огромным. Кейт, скажите, мир и вправду такой большой, – вы ведь приехали сюда по Черной Воде и ехали очень долго? А где сахиб Тарвин? Мне бы хотелось и с ним повидаться. Сахиб Тарвин сердится на меня или на вас?

Он всю дорогу мучил ее вопросами, которым не было числа, пока они не остановились перед воротами дворца, которые вели к покоям его матери. Женщина пустыни сидела на земле подле ворот и при приближении коляски встала и протянула руки им навстречу.

– Я слышала, что говорил посыльный, и я поняла, что надо делать. Дайте мне ребенка, я внесу его сама. Нет, мой принц, не надо бояться, я из хорошего рода.

– Женщины из хорошего рода ходят под покрывалами и не разговаривают ни с кем на улице, – с сомнением произнес мальчик.

– Нет, принц, один закон существует для тебя и твоих единокровных, а другой – для меня и моих единокровных, – ответила женщина, смеясь. – Мы зарабатываем хлеб свой трудом и потому не можем ходить под покрывалами, но наши отцы жили за многие сотни лет до нас, как и твои отцы, высокорожденный. Пойдем же, Белая Фея не сможет внести тебя так ловко, как я.

Она обвила его руками, подняла и прижала к груди, да так легко, как будто ему было всего три года. Он с удовольствием прильнул к ней и помахал свободной рукой. Мрачные ворота заскрипели, отворяясь, и они вошли во дворец втроем: женщина, ребенок и девушка.

Кейт подняла тяжелый занавес, когда принц позвал свою мать, и королева, встав с горы белых подушек, на которых лежала у окна, воскликнула нетерпеливо:

– Здоров ли мой сыночек?

Принц вырвался из рук женщины, и королева, рыдая, бросилась к нему, называя его тысячью ласковых нежных имен и осыпая поцелуями с головы до ног. Принц растаял; если в первое мгновение их встречи он еще пытался вести себя, как подобает раджпуту, что означает выказывать полное презрение к такому открытому изъявлению чувств на людях, то сейчас он смеялся и плакал на руках у матери. Женщина пустыни прикрыла глаза рукой, бормоча что-то про себя, а Кейт отвернулась и смотрела в окно.

– Как мне отблагодарить вас? – спросила, наконец, королева. – О, мой сын, мой сынок, дитя моего сердца, боги и она вылечили тебя. Но кто это там рядом с вами?

Она впервые уронила взгляд на женщину пустыни, застывшую у дверей в своем одеянии темно-красного цвета.

– Она принесла меня сюда из кареты, – сказал принц. – Она говорит, что она из хорошего рода.

– Я из рода Шоханов, мои родители раджпуты, и сама я – мать раджпутов, – ответила женщина спокойно, продолжая стоять, где стояла. – Белая Фея сотворила чудо с моим мужем. Он долго болел и не узнавал меня. Правда, он умер, но перед тем, как издать последний вздох, он узнал меня и назвал по имени.

– И она несла тебя! – сказала королева, вздрогнув, и прижала принца к себе, потому что, как все индийские женщины, она считала взгляд и прикосновение вдовы дурным предзнаменованием.

Женщина упала к ногам королевы.

– Прости меня, прости меня! – кричала она. – Я родила трех сыновей, и боги забрали их всех, а напоследок и моего мужа. Мне было так радостно, так радостно снова держать в руках малыша! Ты можешь простить меня, причитала она, – ведь ты богата – у тебя есть сын, а я всего-навсего вдова.

– А я живу, как вдова, – отвечала королева почти неслышно. – По справедливости надо простить тебя. Встань.

Женщина продолжала лежать, обхватив босые ноги королевы.

– Поднимись же, сестра моя, – прошептала королева.

– Мы, люди полей, – пробормотала женщина пустыни, – мы не знаем, как разговаривать с сильными мира сего. И если мои слова грубы, прощает ли меня королева?

– Конечно, прощаю. Твоя речь звучит мягче и нежнее, чем у женщин с гор Кулу, и я не всегда понимаю тебя.

– Я из пустыни – я пасла верблюдов и доила коз. Откуда мне знать, как говорят при дворе? Пусть за меня говорит Белая Фея.

Кейт слушала и не слышала их разговор. Теперь, когда она больше не могла исполнять своих врачебных обязанностей, ее голова была занята мыслями о той опасности, которая грозила Тарвину, и о пережитом позоре и поражении. Она вспомнила, как одна за другой убегали из больницы ее пациентки, думала о том, что идет насмарку труд долгих месяцев и гибнут все ее надежды на лучшее; она представляла себе, что Тарвин умирает ужасной отвратительной смертью и, как ей казалось, по ее вине.

– А? Что? – спросила она устало, когда женщина пустыни дернула ее за юбку. А потом, обратившись к королеве, пояснила: – Эта женщина, одна-единственная из всех, кому я старалась помочь, осталась со мной и не бросила меня.

– Да, во дворце сегодня ходили слухи, – сказала королева, продолжая обнимать принца, – о том, что в вашу больницу пришла беда, сахиба.

– Больницы больше нет, – ответила Кейт мрачно.

– А вы обещали, Кейт, что когда-нибудь покажете мне вашу больницу, сказал принц по-английски.

– Эти женщины просто дуры, – спокойно произнесла женщина пустыни, все еще не поднимаясь с пола. – А сумасшедший жрец наврал им, что лекарства заколдованы...

– О, Господи, упаси нас от злых духов и колдовских заклинаний, прошептала королева.

– Понимаете, заколдованы – те лекарства, которые она сама приготовила, своими собственными руками, сахиба! И вот они уже бегут в разные стороны и вопят, что у них родятся дети, похожие на обезьян, а их трусливые души заберет дьявол! Ахо! Уже через неделю, не позже, они узнают, куда пойдут их души – все узнают, не одна-две, а все! Они умрут, вот что! Умрут и колосья, и зерна в колосьях! И мать, и дитя!

Кейт содрогнулась. Она слишком хорошо понимала, что женщина говорит правду.

– Да, но как же это? – начала королева. – Кто знает, какая сила может быть заключена в лекарстве? – и она нервно рассмеялась и взглянула на Кейт.

– Дехо! Только посмотрите на нее! – сказала женщина насмешливо. – Она же простая девчонка и ничего больше. Разве ей дана сила затворять Врата Жизни?

– Она поставила на ноги моего сына, значит, она моя сестра, – отвечала королева.

– Она сумела сделать так, что до наступления смертного часа мой муж заговорил со мной; значит, я буду ей слугой – и тебе, сахиба, – сказала женщина.

Принц с любопытством заглянул в лицо матери.

– Она говорит тебе "ты", – сказал он, не обращая внимания на женщину, как будто ее и не было рядом. – Чтобы какая-то деревенщина говорила королеве "ты"! Это неприлично!

– Мы обе женщины, сынок. Сиди тихо, не вертись. Ах, какая радость, что я снова могу обнимать тебя, бесценный мой.

– Высокорожденный такой слабенький с виду, как сухой стебель маиса, быстро проговорила женщина.

– Скорее как сухая обезьянка, – подхватила королева, покрывая голову принца поцелуями. Обе матери говорили нарочито громко, чтобы боги, завидующие человеческому счастью, могли услышать их и принять на веру нелестные отзывы, которые призваны были скрыть нежную любовь.

– Ахо, моя маленькая обезьянка умерла, – сказал принц, беспокойно ерзая в руках королевы. – Мне нужна другая. Можно я пойду во дворец и выберу себе другую?

– Ему нельзя уходить из этой комнаты и бродить по дворцу, – вскричала королева, обращаясь к Кейт. – Ты еще слишком слаб, любимый мой. О мисс сахиб, ведь он не должен уходить, правда? – Она давно убедилась на собственном опыте, что запрещать что-нибудь принцу бесполезно.

– Такова моя воля, – заявил принц, не повернув головы. – И я пойду туда!

– Останьтесь с нами, возлюбленный наш! – попросила Кейт. Но мысли ее были далеко: она гадала, можно ли будет снова открыть больницу месяца через три, и надеялась, что переоценила опасность, грозившую Нику.

– Все равно пойду, – сказал принц, вырываясь из рук матери. – Я устал от ваших разговоров.

– Королева позволит мне?.. – спросила женщина пустыни еле слышно. Королева кивнула, и принц оказался в смуглых руках, сопротивляться которым было бесполезно.

– Пусти меня, вдова! – закричал он в бешенстве.

– Мой король, истинному раджпуту не подобает неуважительно относиться к матери раджпутов, – последовал хладнокровный ответ. – Когда молодой бычок не слушается корову, то послушанию его учит ярмо. Божественнорожденный еще слаб. Он может упасть, бегая по этим коридорам и лестницам. Он должен остаться здесь. Когда гнев оставит его, он станет еще слабее, чем прежде. И вот уже сейчас, – ее большие блестящие глаза не отрывались от лица ребенка, – уже сейчас, – повторила она спокойным тоном, – гнев проходит. И еще минуточка, высокорожденный, и ты больше не будешь принцем, а станешь маленьким-маленьким мальчиком, таким, каких рожала и я. Ахи, я уже никогда не рожу себе такого.

При этих последних словах голова принца упала на ее плечо. Приступ гнева миновал, и, как она и предполагала, он так обессилел, что чуть не уснул.

– Стыдно – о, как стыдно! – пробормотал он сквозь дрему заплетающимся языком. – Я и в самом деле никуда не хочу идти. Я хочу спать.

Она начала тихонько похлопывать его по спине, пока королева не протянула к нему жадные руки. Мать схватила его и уложила на подушки рядом с собой, прикрыла малыша складкам" своего длинного муслинового платья и долго смотрела, не отрываясь, на свое сокровище.

– Он уснул, – сказала она наконец. – А что это он сказал про свою обезьяну, мисс сахиб?

– Она умерла, – ответила Кейт и заставила себя солгать. – Мне кажется, она наелась гнилых фруктов, которые насобирала в саду.

– В саду? – быстро переспросила королева.

– Да, в саду.

Женщина пустыни переводила взгляд с одной на другую. Они говорили о чем-то недоступном для нее, и она начала робко поглаживать ноги королевы.

– С обезьянами такое часто случается, – заметила она. – Однажды я видела, как в Бансваре среди них начался просто настоящий мор.

– А как она умерла? – допытывалась королева.

– Я... я не знаю... – Кейт запнулась, и последовало долгое молчание. День клонился к вечеру; становилось все жарче.

– Мисс Кейт, что вы думаете о моем сыне? – прошептала королева. Здоров он или нет?

– Он не совсем здоров. Конечно, со временем он окрепнет, но для него было бы лучше, если бы он мог ненадолго уехать отсюда.

Королева медленно склонила голову в знак согласия.

– Сидя здесь одна, я тоже часто думала об этом, и эти мысли разрывали мне сердце. Да, для него было бы лучше уехать. Но, – она в отчаянии протянула руки к солнцу, – что я знаю о том мире, куда он поедет, и откуда мне знать, будет ли он там в безопасности? Даже здесь, здесь... – Она внезапно остановилась. – С тех пор как вы приехали, мисс Кейт, у меня стало спокойнее на сердце, но я не могу представить, что будет, когда вы уедете.

– Я не могу уберечь ребенка от всех невзгод и опасностей, – ответила Кейт, закрывая лицо руками, – но прошу вас – отправьте его куда-нибудь отсюда как можно скорее. Именем Господа заклинаю вас, пусть он уедет.

– Суч хай! Суч хай! Это правда! – королева повернулась к женщине, сидевшей у ее ног. – Ты родила троих? – спросила она.

– Угу, троих и еще одного родила мертвого. И все мальчики, – сказала женщина пустыни.

– И Всемогущий забрал их всех?

– Один умер от оспы, а два других – от лихорадки.

– И ты уверена, что такова была воля богов?

– Я была с ними до последней минуты.

– А твой муж – он принадлежал только тебе и больше никому?

– Да, нас было только двое – он и я. В наших селах народ бедный, и в жены берут только по одной жене.

– Арре! Вы и сами не знаете, как вы богаты. Послушай-ка! А что, если бы вторая жена задумала погубить трех твоих сыновей...

– Я бы убила ее. А как же? – ноздри у нее расширились, и рука скользнула за вырез платья.

– А если бы у тебя было не три ребенка, а один-единственный, свет твоих очей, и если бы ты знала, что тебе уже никогда не родить другого, а вторая жена тайно посягает на его жизнь? Что тогда?

– Я бы убила ее, но легкой смерти она не удостоилась бы. Я бы убила ее в постели, рядом с мужем, в его объятиях. А если бы она умерла раньше, чем свершилась бы моя месть, то я и в аду разыскала бы ее.

– Да, тебе легко говорить – ты можешь ходить по улицам при свете дня, и ни один мужчина не повернет головы в твою сторону, – сказала королева с горечью. – Твои руки свободны, а лицо открыто. А если бы ты была рабой среди рабов, чужестранкой в чужой земле, и если бы, – голос ее упал, твой господин лишил тебя своей милости?

Женщина нагнулась и поцеловала босые ноги королевы, которые она все еще обнимала.

– Тогда я не стала бы изнурять себя борьбой, но, всегда помня о том, что мой мальчик вырастет и станет королем, отослала бы его куда-нибудь подальше, куда не дотянется рука второй жены.

– Ты думаешь, так просто отрезать себе руку? – сказала королева, всхлипывая.

– Лучше руку, чем сердце, сахиба. Кто сумеет уберечь здесь такого ребенка?

Королева указала на Кейт.

– Она приехала издалека и однажды уже спасла его от смерти.

– Да, ее лекарства хороши, и ее искусство велико, но... ты же знаешь, что она всего лишь девушка: она не знала ни потерь, ни приобретений. Может, я и невезучая, и глаз у меня дурной (правда, прошлой осенью мой муж не говорил мне этого), пусть будет так. И все же я знаю, что такое душевная боль, знаю острую радость при крике новорожденного – знаю, как и ты.

– Как и я...

– Мой дом пуст, я вдова, я бездетна, и никогда ни один мужчина не позовет меня в жены.

– Как в меня... Как и меня...

– Нет, хоть ты и утратила все остальное, у тебя есть твой мальчик, поэтому его надо охранять как следует. Если кто-то питает к ребенку ревность, его нельзя оставить здесь, в самом опасном для него месте. Пусть он уедет.

– Но куда? Мисс Кейт, ты знаешь, куда? Мир темен для тех, кто сидит взаперти за занавесями.

– Я знаю, что мальчик сам надумал поехать в Аджмер, в школу для принцев. Он мне говорил об этом, – сказала Кейт, слушавшая со своего места, где сидела на подушках, подперев подбородок рукой, каждое слово этого разговора. – Ведь это всего на год-другой.

Королева засмеялась сквозь слезы.

– Всего год-другой, мисс Кейт. Знаешь ли ты, как долго тянется даже одна ночь, когда его нет со мной?

– И потом, он может вернуться по первому зову. Но зови – не зови, а мои дети ко мне не вернутся никогда. Всего год-другой. Мир темен и для тех, кто не сидит взаперти за занавесями, сахиба. Не сердитесь на нее, она не виновата. Откуда ей знать? – шепотом сказала королеве женщина пустыни.

Кейт против воли начинала чувствовать раздражение от того, что ее постоянно исключают из разговора. Эти две женщины, кажется, думали, что хоть она и сама уже хлебнула горя и не раз облегчала страдания других, а все же она им не ровня, и для нее не оставалось места в их горестных беседах.

– Почему же вы думаете, что я не знаю? – пылко воскликнула Кейт. Разве я не знаю, что такое боль? Разве я живу не для того, чтобы было меньше горя?

– Пока нет, – ответила королева спокойно. – Тебе еще неведомы ни радость, ни боль. Мисс Кейт, ты очень умная девушка, а я всего лишь бедная женщина, которая ни разу не выходила за стены дворца. Но я умнее тебя, потому что я знаю то, чего ты не знаешь, хотя ты и возвратила мне сына и вернула язык мужу этой женщины. Как отплачу я тебе за все, что ты сделала?

– Пусть услышит всю правду, – сказала женщина пустыни шепотом. – Нас здесь трое, сахиба: увядший лист, цветущее дерево и нераскрывшийся бутон.

Королева взяла девушку за руки и тихонько притянула ее к себе, пока голова Кейт не упала ей на колени. Утомленная пережитыми за день волнениями, невыразимо устав духом и телом, Кейт не чувствовала охоты подниматься.

– Послушай, сестра моя, – начала королева с бесконечной нежностью. Забудь о том, что ты белая, а я черная, и помни лишь о том, что мы три сестры. Тайна мира сокрыта от любого, кто не вынашивал и не рожал ребенка. Сестричка моя, разве может постичь жизнь тот, в ком никогда не зарождалась жизнь? Знаешь ли ты, как младенец тянет материнскую грудь? Нет, не надо краснеть. Ты не знаешь этого. Сегодня ты потеряла свою больницу. Разве не так? И женщины одна за другой покидали тебя. И что же ты сказала им?

Женщина пустыни ответила за Кейт:

– Она сказала: "Вернитесь, и я вас вылечу."

– А какой клятвой она подтвердила свои слова?

– Она ничем не клялась, – сказала вдова, – она просто звала их вернуться.

– В твоих руках не было ребенка. В твоих глазах не было материнской любви. Они говорили тебе, что твои лекарства были заколдованы, а их дети родятся уродами? А что же такое ведомо тебе о том, что дает начало жизни и откуда приходит смерть, чтобы ты переучивала их? Я знаю, в тех книгах, которые ты прочла в своей школе, написано, что такого не бывает. Но мы, женщины, не читаем книг. И не из них мы постигаем премудрость жизни. Ты отдала свою жизнь служению женщинам. Сестричка моя, когда же ты и сама станешь женщиной?

Голос королевы умолк. Кейт лежала, не шевелясь.

– Да! – сказала женщина пустыни. – Королева говорит правду. Боги и твоя собственная мудрость до сих пор помогали тебе, как успела заметить я, не отстававшая от тебя ни на шаг. И боги предупредили тебя, чтобы ты больше не рассчитывала на их помощь. Что же остается? Разве эта работа для таких, как ты? Разве королева не права? Сидя здесь, взаперти и в одиночестве, она поняла то, что поняла и я, каждый день проводя с тобой у постели больных. Сестричка моя, разве это не так?

Кейт медленно подняла голову, лежавшую у королевы на коленях, и встала.

– Возьми мальчика, нам надо идти, – проговорила она хриплым голосом.

Милосердная темнота скрывала ее лицо от чужих глаз.

– Нет, – сказала королева, – о нем позаботится эта женщина. А ты возвращайся домой одна.

И Кейт ушла.

XX

"Плохи мои дела, – думал Тарвин, – хуже некуда; но есть подозрение, что Джуггуту Сингху еще хуже приходится. Да! Но не стоит сожалеть о Джуггуте. Мой толстый друг, не надо было тебе в тот раз возвращаться за городские стены!"

Он встал и посмотрел на залитую солнцем дорогу, гадая, кто из праздно шатающихся прохожих мог быть эмиссаром Ситабхаи. На обочине дороги, ведущей к городу, рядом со своим верблюдом лежал спящий туземец. Тарвин с видом ни о чем не подозревающего человека спустился с веранды и, как только вышел на открытое место, заметил, что спящий передвинулся к другому боку верблюда. Он прошел вперед еще несколько шагов. Солнечный луч, скользнув по спине верблюда, упал на какой-то предмет, заблестевший, точно серебро. Тарвин подошел прямо к блестевшей вещи, держа в руке пистолет. Человек спал крепким невинным сном. Из-под складок его одежды выглядывало дуло новенького, отлично вычищенного ружья. "Похоже, Ситабхаи собирает собственную милицию и экипирует ее оружием из своего арсенала. У Джуггута тоже было новое ружье – думал Тарвин, стоя у ног спящего. – Но этот человек обращается с ружьями получше, чем Джуггут".

– Эй, – он наклонился к лежащему и тронул его стволом своего револьвера. – Боюсь, я должен побеспокоить вас и попросить у вас ваше ружье. И скажите вашей госпоже – пусть бросит это дело. Ладно? У нее все равно ничего не выйдет.

Человек не понял, о чем говорил ему Тарвин, но немое красноречие пистолета говорило само за себя. Он мрачно отдал Тарвину ружье и уехал, злобно стегая верблюда кнутом.

"Так... Интересно, сколько еще человек из ее армии мне придется разоружить? – подумал Тарвин, возвращаясь в номер с конфискованным ружьем на плече. – Хотелось бы знать... Нет, я не верю, что она посмеет сделать что-нибудь с Кейт! Она достаточно хорошо узнала меня и не сомневается, что я завтра же взорву ее старый дворец вместе с нею. И если она хоть в половину такая, какой хочет казаться, то для начала ей надо свести счеты со мной, прежде чем она предпримет что-то еще".

Но ему так и не удалось внушить самому себе уверенность в этом. Ситабхаи уже показала ему, на что способна, и не исключено, что я Кейт успела испытать на себе ее коварство. Отправиться к Кейт сейчас невозможно: риск очень велик. Поехать туда означало в лучшем случае быть изувеченным. И тем не менее он решил, что поедет. Он быстро направился к своему гнедому Фибби, которого всего три минуты назад оставил привязанным на заднем дворе гостиницы, где Фибби в ожидании хозяина гонял хвостом мух. А сейчас Фибби лежал на боку и жалобно ржал: у него были перерезаны подколенные сухожилия, он умирал.

Тарвин слышал, как конюх старательно чистит мундштук за углом гостиницы; он позвал его, и тот, бросившись наземь рядом с лошадью, завыл от горя.

– Это сделал враг, враг! – кричал он, – Мой чудный гнедой конь, который никогда никому не сделал ничего плохого, разве что брыкался, потому что его слишком хорошо кормили. Где я теперь найду себе другое место, если по моей вине лошади будут так погибать?

– Хотел бы я знать!.. Хотел бы я знать!.. – бормотал Тарвин озадаченно, и в его голосе слышались нотки отчаяния. – Если бы я знал доподлинно, то пуля прострелила бы одну черненькую головку. Фибби, старина, я прощаю тебе все грехи. Ты был отличным парнем – и вот что получил за хорошую службу.

Голубой дымок на мгновение поднялся над Фибби, голова его тяжело упала на землю, и мучения на этом закончились. Конюх, встав с земли, оглашал округу скорбными криками, пока Тарвин не вышвырнул его за ограду и не велел убираться. Удивительно, но вопли тут же прекратились, и, когда этот туземец вернулся в свою комнату, чтобы забрать пожитки, он уже улыбался, доставая несколько серебряных монет из тайника под кроватью.

Тарвин, у которого теперь не было лошади, словно ожидая помощи, оглядывался по сторонам, совсем как Ситабхаи во время их ночного свидания на плотине. Из-за городской стены показались запряженные тощими волами цыганские кибитки, сопровождаемые громким собачьим лаем, и остановились у городских ворот, точно стая грязных птиц – зрелище привычное и обыкновенное, хотя по правилам запрещалось разбивать лагерь ближе, чем за четверть мили от города.

"Должно быть, это кто-то из бедных родственников королевы. Здорово они перегородили все подступы к воротам! Похоже, что, если бы мне пришлось пробираться к дому миссии, они бы меня перехватили, это уж точно! рассуждал Тарвин. – Да, пожалуй, есть на свете и более увлекательные занятия, чем общаться с восточными королевами! Кажется, они совершенно не думают соблюдать правила игры".

В эту минуту облако пыли поднялось над цыганским табором, и телохранители махараджи Кунвара, расчищая путь коляске принца, раскидали темную толпу цыган направо и налево. Конвой остановился у дверей гостиницы, бряцая оружием, следом за ним подъехала коляска. Один из всадников, отставших от коляски ярдов на двести, силился догнать ее. Солдаты потешались над незадачливым наездником, а из экипажа принца доносились крики восторга и насмешливый хохот.