Текст книги "Наулака - История о Западе и Востоке"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Миссис Эстес улыбнулась.

– Думаю, что да, – сказала она.

– Ну и отлично! Отлично! Я так и думал. И я надеюсь, вы мне друг?

– Если вы хотите знать, желаю ли я вам добра и счастья, то, конечно, желаю. Но вы же понимаете, что я чувствую себя ответственной за судьбу мисс Шерифф. Иногда я даже думала, что должна сообщить об этом ее матери.

– О, она знает! Она все отлично знает! И можно даже сказать, что она ничего не имеет против. Сложность не в этом, понимаете, миссис Эстес?

– Понимаю. Кейт девушка исключительная – очень сильная и очень славная. Я полюбила ее всем сердцем. Она такая мужественная! Но мне кажется, что было бы гораздо лучше для нее, если бы она бросила все это. Лучше бы она вышла замуж, – сказала она задумчиво.

Тарвин взглянул на нее с восхищением.

– Какая вы мудрая женщина, миссис Эстес! Какая мудрая! – прошептал он. – Я говорил ей то же самое, и не раз и не два – десятки раз! А вам не кажется, что было бы лучше, если бы она вышла замуж прямо сейчас – как можно скорее, не теряя времени даром? Понимаете, я должен уехать из Ратора. Вот в двух словах и все, миссис Эстес. И не спрашивайте почему. Это совершенно необходимо. И я должен увезти Кейт с собой. Помогите мне, если любите ее.

Услышав этот призыв, миссис Эстес ответила так, как только могла ответить: она пойдет наверх и скажет, что Ник хочет поговорить с Кейт. Она довольно долго не возвращалась. Тарвин ждал терпеливо, с улыбкой на устах. Он не сомневался, что Кейт в конце концов уступит. Упоенный своей первой удачей, он и предположить не мог, что она откажется ехать с ним. Разве он не владел Наулакой? А Кейт неразрывно связана с ней. И тем не менее он был готов принять любую помощь со стороны, и ему было приятно думать, что миссис Эстес уговаривает ее.

Кейт отворила дверь и вошла в комнату. Однако одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что дело представлялось ей совсем не таким простым, как Тарвину. Но он простил ей это: ведь она не могла знать, на чем основывается его внутренняя убежденность. Он даже успел полюбоваться ее серым домашним платьем, отделанным черным бархатом, которое она надела вместо привычного белого.

– Я рад, что вы на время сменили белое платье, – сказал он, поднимаясь ей навстречу, чтобы пожать руку. – Это добрый знак. Он свидетельствует о том, что вам лучше покинуть эту благословенную страну. Именно в этом настроении я и надеялся увидеть вас. Я хочу, чтобы вы бросили думать о ней, отказались от нее, порвали с ней! – он держал ее смуглую ручку в своей огромной ладони и внимательно смотрел ей в глаза.

– Что? Я не понимаю, о чем вы, Ник.

– Об Индии. Обо всех ваших делах. Я хочу, чтобы вы уехали со мною. – Он говорил очень нежно.

Она взглянула на него, и по дрожащим складкам вокруг рта он понял, чего стоил ей разговор с миссис Эстес, который состоялся прежде, чем она спустилась к нему.

– Вы уезжаете? Я так рада. – С минуту она колебалась. – Знаете, почему? – прибавила она, желая, как показалось ему, подсластить горечь своих предыдущих слов.

Тарвин засмеялся и сел.

– Мне это нравится! Да, я уезжаю, – сказал он. – Но один я не уеду. Вы уедете вместе со мной, – решительно проговорил он.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, не говорите этого, Кейт. Вы не должны. На этот раз дело очень серьезное.

– А разве прежде оно не было серьезным? – она опустилась в кресло. – Я всегда относилась к этому достаточно серьезно – я имею в виду, что и раньше не могла исполнить ваше желание. Единственное дело, которое я действительно хочу делать, – для меня важнее всего на свете. Я ничуть не изменилась, Ник. Я бы сразу сказала вам, если бы это случилось. Что же нового произошло в вашей и моей жизни?

– О, очень много нового. К примеру, то, что я должен уехать из Ратора. Надеюсь, вы не думаете, что я вас здесь оставлю одну?

Она несколько секунд внимательно рассматривала свои руки, сложенные на коленях. Потом подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Ник, – сказала она, – давайте я попробую объяснить вам, как я понимаю это дело. Вы поправите меня, если я ошибаюсь.

– Конечно же, вы ошибаетесь! – воскликнул он и все же наклонился к ней, готовясь внимательно выслушать ее.

– И тем не менее я попытаюсь. Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?

– Да, – торжественно ответил Тарвин. – Позвольте мне повторить это в присутствии священника, и вы убедитесь в этом.

– Я благодарна вам, Ник. Это дар – величайший, самый лучший дар, и я вам очень благодарна. Но чего же вы на самом деле хотите? Вы не против, что я спрашиваю вас об этом, Ник? Вы хотите, чтобы я украсила вашу жизнь и служила дополнением для ваших честолюбивых замыслов. Разве это не так? Скажите честно, Ник, разве не так?

– Нет! – прорычал Тарвин.

– Это так, Ник, так! Таков смысл брака – поглощение одной жизни другою. Это значит прожить свою жизнь так, как будто она принадлежит не тебе, а другому. И это хорошо. Так и должны жить женщины. Мне это, может быть, и нравится. Я даже могу поверить в это. Но себя я в такой роли не вижу. Женщина отдает в браке всю себя, целиком – в счастливом браке. Я не могу отдать всю себя. Я поглощена своим предназначением, своей миссией, я же не могу предложить вам только частицу своей души. Даже самые лучшие мужчины отдают женщинам только часть себя, но от женщины всегда требуют большего.

– Кейт, девочка моя, – сказал он тихо, – у нас нет времени, чтобы толковать о тех опасностях, которые поджидают нас в будущем. Нам надо считаться с сегодняшними. Ваше положение тревожит меня. Я не могу оставить вас здесь одну, а мне необходимо уехать. Вот почему я прошу вас теперь же стать моей женой.

– Но я ничего не боюсь. Кому понадобится причинять мне зло?

– Ситабхаи, – ответил он мрачно. – Но какая разница, кому? Говорю – вам грозит опасность, и поверьте мне, я знаю, что говорю.

– А вам?

– О, меня не надо принимать в расчет.

– Говорите правду, Ник, – потребовала она.

– Ну, я же всегда утверждал, что мне идет на пользу климат Топаза.

– Понимаю – вам грозит опасность, и может быть, немалая.

– Ясно, что Ситабхаи занята совсем не спасением моей драгоценной жизни. – Он улыбнулся.

– Тогда вам надо уезжать немедленно, не теряя ни минуты. О, Ник, скажите же мне, что вы не останетесь, не будете дожидаться меня здесь.

– Но я именно это и говорю. Я вполне могу прожить без Ратора, но без вас мне не обойтись. Вы должны уехать со мной.

– Вы хотите сказать, что, если я не уеду, вы никуда не двинетесь? – в отчаянии спросила она.

– Нет, тогда это была бы угроза. Я хочу сказать другое – я вас дождусь. – Он смотрел на нее смеющимися глазами.

– Ник, все это из-за того, что вы сделали по моей просьбе? – неожиданно спросила она.

– Вы меня вовсе ни о чем не просили, – возразил он.

– Значит, и в самом деле из-за этого, и, значит, я во всем виновата.

– Что? Вы думаете, это из-за того, что я говорил с королем? Девочка моя милая, это что-то вроде парада-алле, с которого лишь начинается представление в здешнем цирке. Пусть вас не мучает мысль о вашей персональной ответственности. Единственное, за что вы отвечаете в настоящий момент, – так это за то, чтоб убежать отсюда вместе со мной бежать очертя голову, удирать, уносить ноги! Вам не стоит оставаться здесь даже на час, я убежден в этом. Что же до меня, то мне и на минуту оставаться здесь нельзя.

– Видите, в какое положение вы ставите меня, – проговорила она с упреком.

– Я вовсе не ставлю вас ни в какое положение, я всего лишь предлагаю простое решение.

– То есть себя!

– Что же, вы правы. Это самое простое решение. Я не претендую на то, чтоб называть его блестящим выходом из положения. Я бы даже сказал, что почти всякий на моем месте смог бы сделать для вас гораздо больше, чем я; но вы не найдете ни одного человека, кто любил бы вас сильнее меня. Ах, Кейт, Кейт, – вскричал он, вставая, – доверьтесь моей любви, и я не побоюсь выступить один против всех, лишь бы сделать вас счастливой.

– Нет-нет, – вскричала она горячо, – вы должны уехать!

Он покачал головой.

– Я не могу оставить вас. Кого-нибудь другого попросите об этом, а не меня. Вы что, думаете, что человек, который вас любит, способен бросить вас на произвол судьбы в этой дикой пустыне? Кейт, любимая, поедемте со мной. Вы мучаете меня, вы меня убиваете, пропадая хоть на мгновение из виду. Говорю вам – над вами нависла смертельная опасность. Не можете же вы остаться здесь, зная это. Уверен, что вы не захотите пожертвовать своей жизнью ради этих существ.

– Да, захочу! – вставая, восторженно произнесла она. – Да! Если жить для них – это доброе дело, то и умереть ради них – тоже добро. Я не думаю, что жизнь моя нужна хоть кому-то, но если она нужна им – пусть!

Тарвин смотрел на нее, сбитый с толку, огорченный, недоумевающий.

– Значит, вы не уедете?

– Я не могу, Ник. До свиданья. Все кончено.

Он взял ее за руку.

– До свиданья, до встречи, Кейт. На сегодня действительно хватит.

Она провожала его тревожным взглядом, когда он выходил из комнаты; но потом вдруг бросилась за ним.

– Но вы ведь уедете, правда?

– Уеду? Нет! Нет! – закричал он. – Теперь-то я останусь, даже если для этого мне понадобится организовать постоянную армию, объявить себя королем и превратить постоялый двор в место заседаний правительства. И вы еще спрашиваете, уеду ли я!

Она протянула к нему руку, словно пытаясь в отчаянии удержать его, но Тарвина и след простыл.

Кейт вернулась к маленькому махарадже Кунвару, которому привезли из дворца игрушки и любимых домашних зверьков, чтобы он не скучал в долгие часы выздоровления.

– Что случилось, мисс Кейт? – спросил принц, внимательно глядя на девушку и пытаясь по выражению ее лица понять, что происходит. – Право, я уже совсем здоров, так что незачем плакать. Когда я вернусь во дворец, я расскажу отцу обо всем, что вы сделали для меня, и он подарит вам деревню. Мы, раджпуты, никогда ничего не забываем.

– Дело не в этом, Лальи, – сказала она, наклоняясь к нему и вытирая покрасневшие от слез глаза.

– Пусть тогда отец подарит вам две деревни. Никто не должен плакать, если я выздоравливаю, ведь я принц, королевский сын. Но где же Моти? Мне хочется, чтобы он посидел рядом со мной на стуле.

Кейт послушно поднялась и стала звать любимицу махараджи Кунвара маленькую серую обезьянку в золотом ошейнике, которая свободно гуляла по всему дому и саду, а по ночам всеми правдами и неправдами добивалась права улечься спать рядом с принцем. Когда она откликнулась, Кейт увидела ее на ветвях дерева, где она ссорилась с дикими попугаями, а через некоторое время обезьяна вбежала в комнату, что-то напевая на своем обезьяньем языке.

– Иди сюда, маленький Хануман*, – сказал принц, поднимая руку. Обезьяна вспрыгнула к нему на постель. – Я слышал об одном короле, – сказал принц, играя с золотым ошейником, – который потратил три лакха* на обезьянью свадьбу. Моти, а ты хочешь взять себе жену? Нет, нет, хватит с тебя и золотого ошейника. Мы лучше потратим три лакха на свадьбу мисс Кейт и сахиба Тарвина, когда мы поправимся, а ты, Моти, будешь плясать на свадьбе. – Он говорил на родном языке, но Кейт слишком хорошо поняла, почему он соединил ее имя с именем Тарвина.

– Не надо, Лальи, не надо!

– Ну почему, Кейт? Смотри – даже я уже женат.

– Да-да. Но это другое дело. Ради вашей Кейт – не говорите об этом, Лальи.

– Очень хорошо, – отвечал махараджа, надув губы. – Что ж, я всего лишь ребенок, я знаю. Но когда я поправлюсь, я снова стану королем, и тогда никто не посмеет отказаться от моих подарков. Слышите? Это трубят трубы моего отца. От идет сюда, чтобы повидать меня!

И прежде чем Кейт успела встать, мистер Эстес возвестил о приходе махараджи, и комната вдруг уменьшилась в размерах, потому что в ней появилась внушительная фигура махараджи во всем великолепии и блеске. Он только что закончил смотр своей личной гвардии и потому был в полной парадной форме главнокомандующего королевской армии – событие само по себе незаурядное. Махараджа Кунвар с восторгом оглядывал своего августейшего отца – начиная с начищенных до блеска сапог с золотыми шпорами и белоснежных замшевых панталон, военного мундира, сверкавшего золотом, и алмазов ордена "Звезда Индии" и кончая ярко-желтым тюрбаном с плюмажем изумрудного цвета. Король снял перчатки и ласково пожал руку Кейт. Заметно было, что после недавней оргии Его Высочество стал вести себя намного цивилизованнее.

– Здоров ли ребенок? – спросил он. – Мне говорили, что у него небольшая лихорадка, – у меня тоже была однажды лихорадка.

– Боюсь, сахиб махараджа, что болезнь принца была гораздо серьезнее, отвечала Кейт.

– Ах, малыш мой, – сказал король, нежно склонившись над сыном и перейдя на родной язык, – вот что бывает с теми, кто слишком много ест.

– Нет, отец, я ничего не ел, и я уже совсем здоров.

Кейт стояла у изголовья кровати и гладила мальчика по волосам.

– Какие войска были сегодня на параде?

– Оба эскадрона, мой генерал, – ответил отец, и глаза его засветились гордостью. – Ты настоящий раджпут, мой сын.

– А мой эскорт – где он был?

– Он прошел с отрядом Пертаба Сингха. И перед концом битвы они первыми пошли в атаку.

– Клянусь Священным Конем, – сказал махараджа Кунвар, – в один прекрасный день в настоящем сражении они тоже пойдут в атаку первыми. Правда, отец? Ты будешь на правом фланге, а я на левом.

– Именно так. Но чтобы воевать, принц должен быть здоров и должен многому научиться.

– Я знаю, – задумчиво произнес принц. – Отец, я тут не спал несколько ночей и думал. Разве я еще маленький? – Он взглянул на Кейт и прошептал ей; – Мне хотелось бы поговорить с отцом. Пусть никто не заходит сюда.

Кейт тут же вышла из комнаты, одарив на прощанье мальчика улыбкой, а махараджа сел подле него.

– Нет, я не маленький, – сказал принц. – Через пять лет я стану мужчиной, и многие будут повиноваться мне. Но как же я смогу отличить плохое от хорошего, когда мне надо будет отдавать приказания?

– Надо много учиться, – произнес махараджа рассеянно.

– Да, я думал об этом по ночам, лежа в темноте, – сказал принц. – И мне пришло в голову, что всем этим вещам нельзя научиться, если живешь во дворце. Женщины меня этому не научат. Отец, позволь мне уехать, чтобы выучиться и стать настоящим принцем!

– Но куда же ты желаешь уехать, дражайший мой? Ты ведь знаешь, что все мое королевство – это твой дом, мой возлюбленный сын.

– Я знаю, знаю, – ответил мальчик. – И я вернусь домой, но прошу тебя, сделай так, чтобы надо мной не смеялись другие принцы. Во время свадьбы Равут из Буннаула смеялся надо мной, потому что у меня меньше книг, чем у него. А ведь он всего-навсего сын землевладельца, и их род не такой старый и благородный. У него вообще нет предков. А он ездил и на север, и на юг от Раджпутаны: он бывал и в Дели, и в Агре, да-да, и в Абу; он ходит в старший класс королевской школы в Аджмере. Отец, все сыновья королей учатся в этой школе. Они не играют с женщинами, они ездят верхом в мужском обществе. Там, в Аджмере, и воздух, и вода очень хороши. Мне бы так хотелось поехать туда!

На лице махарадхи появилась печать тревоги и беспокойства: мальчик был очень дорог ему.

– Но с тобой там может приключиться какая-нибудь беда, Лальи. Подумай как следует.

– Я уже думал, – ответил принц. – Какая же беда может приключиться со мной там, если я буду находиться под присмотром англичан? Равут из Буннаула говорил мне, что я буду жить в собственных комнатах, у меня будут свои слуги, свои конюшни, как и у других принцев, и что ко мне там будут относиться с уважением и почтением.

– Да, – сказал король примиряющим тоном. – Все мы дети солнца, я и ты, мой принц.

– Значит, я должен стать таким же ученым, сильным и храбрым, как лучшие люди моего народа. Отец, мне надоело бегать по женским комнатам, слушать, что говорит моя мать, как поют танцовщицы; а они всегда пристают ко мне со своими поцелуями. Пусти меня в Аджмер, отец. В эту королевскую школу. А через год, уже через год – так сказал мне Равут из Буннаула – я смогу сам командовать своей гвардией, как и подобает королю. Ты обещаешь мне, отец?

– Когда ты поправишься, – отвечал махараджа, – мы поговорим с тобой об этом – не как отец с сыном, а как мужчина с мужчиной.

В глазах маха раджи Кунвара засияла радость.

– Замечательно, – сказал он, – как мужчина с мужчиной.

Приласкав сына, махараджа рассказал ему разные мелкие дворцовые новости, которые всегда могут заинтересовать мальчишку, затем, смеясь, спросил:

– Ну, теперь вы позволите мне удалиться?

– О, отец! – принц уткнулся лицом в бороду махараджи и крепко обнял его. Махараджа мягко освободился из его объятий и, так же осторожно, мягко ступая, вышел на веранду. И прежде чем Кейт вернулась, он исчез в облаке пыли под звуки труб. В ту минуту, когда он отъезжал, к дому подошел посыльный с большой корзиной, доверху наполненной бананами, гранатами и другими фруктами – ярко-зелеными, золотистыми и темно-красными. Он поставил корзину к ногам Кейт и сказал:

– Это подарок королевы.

Маленький принц, услышав эти слова, закричал радостно:

– Кейт, это моя мать прислала вам. Смотрите, какие крупные, правда? Ой, дайте мне гранат, – попросил он, когда она вернулась к нему в комнату. – Я их не ел с прошлой зимы.

Кейт поставила корзину на стол, но принц передумал. Теперь ему захотелось гранатового шербета, и Кейт должна была смешать сахар с молоком, сиропом и мясистыми красными зернами. Кейт на секунду вышла из комнаты, чтобы принести стакан, а тем временем Моти, который тщетно пытался стянуть изумруды принца и прятался все это время под кроватью, вылез оттуда и схватил спелый банан. Отлично понимая, что махараджа Кунвар не сможет поймать его, Моти, не обращая ни малейшего внимания на его слова, преспокойно сел на корточки, очистил банан маленькими черными пальчиками, состроил рожицу принцу и начал есть.

– Очень хорошо, Моти, – сказал махараджа Кунвар на родном языке, – Кейт говорит, что ты вовсе не бог, а просто маленькая серая обезьяна, и я с ней согласен. Когда она придет, она тебе всыплет, Хануман.

Моти уже успел съесть полбанана, когда вернулась Кейт, но почему-то он не попытался скрыться от нее. Кейт шлепнула маленького мародера, и он упал набок.

– Посмотрите, Лальи, что случилось с Моти? – спросила она, с удивлением глядя на обезьяну.

– Он здесь без вас стащил банан, а сейчас, должно быть, притворился покойником. Стукните его!

Кейт склонилась над безжизненным маленьким тельцем; Моти уже не надо было наказывать: он был мертв.

Кейт побледнела. Она быстро поднесла корзину к лицу и осторожно понюхала ее содержимое. Роскошные плоды отдавали чем-то приторно-сладким и опьяняющим. Она поставила корзинку на стол и поднесла руку к голове. От запаха у нее кружилась голова.

– Ну же, – сказал принц, который не видел с кровати своего умершего любимца, – где же мой шербет?

– Боюсь, что фрукты не очень хороши, Лальи, – сказала Кейт, делая усилие над собой. С этими словами она выбросила через открытое окно в сад тот недоеденный банан, который злоумышленник Моти так крепко прижимал к груди. В тот же момент с ветвей слетел попугай и унес этот кусочек с собой на дерево, а секунду спустя маленький комочек зеленых перьев упал вниз попугай лежал на земле мертвый.

– Нет, фрукты несвежие, – повторила она машинально. Глаза ее расширились от ужаса, а лицо побледнело. Ее мысли снова вернулись к Тарвину. Она не вняла его предостережениям и мольбам! Он говорил, что ей грозит опасность. Разве он ошибался? Откуда ей ждать следующего удара? Из какой засады он может обрушиться на нее? Сам воздух может быть отравлен. Она боялась даже дышать.

Смелость и наглость нанесенного удара пугали ее не меньше, чем сам замысел. Если такое могло быть сделано среди бела дня, под видом дружеского подарка, сразу после визита самого короля, что же может удержать цыганку в следующий раз? Сейчас Кейт жила под одной крышей с махараджей Кунваром, и если Тарвин был прав, предполагая, что Ситабхаи желает ей зла, значит, фрукты предназначались им обоим. Она содрогнулась при мысли о том, что сама, своей собственной рукой, могла дать фрукты махарадже Кунвару, ни о чем не подозревая.

Принц повернулся в постели и долго смотрел на Кейт.

– Вам нездоровится? – спросил он ее вежливо и серьезно. – Тогда не утруждайте себя приготовлением шербета. Дайте мне Моти – я хочу поиграть с ним.

– Ах, Лальи! Лальи! – вскричала Кейт и неверной походкой направилась к постели принца. Она бросилась на кровать рядом с малышом, обняла его, словно защищая от кого-то, и залилась слезами.

– Вы сегодня во второй раз плачете, – сказал принц, с любопытством глядя на ее плечи, вздрагивавшие от рыданий. – Я все расскажу сахибу Тарвину.

Эти слова поразили Кейт в самое сердце и наполнили его горьким и бесплодным сожалением. О, если бы хоть на секунду опереться на его твердую, сильную руку, предложившую ей спасение, – руку, которую она только что оттолкнула! Где он сейчас? – спрашивала она себя в раскаянии. Что случилось с человеком, которого она прогнала и который ежеминутно рискует жизнью в этой ужасной стране?

А в это мгновение Тарвин сидел в своем номере в гостинице и, чтобы следить за всяким, кто приближается к нему, открыл обе двери душному ветру пустыни; его револьвер лежал перед ним на столе, а Наулака в кармане. Он всей душой жаждал уехать отсюда и в то же время ненавидел свою победу, которая не имела никакого отношения к Кейт.

XVIII

После того, как Кейт надежно спрятала отравленные фрукты, чтобы они больше не могли никому принести вреда, и. несмотря на собственные слезы, утешила махараджу Кунвара, огорченного таинственной смертью Моти, – после этого Кейт весь вечер и всю длинную ночь размышляла о том, как ей быть. Назавтра, когда она встала утром, не отдохнувшая за ночь, с глазами, красными от вчерашних слез, она твердо знала одно: пока она жива, ей надо быть вместе с индийскими женщинами и трудиться для них, и единственное прибежище в ее нынешнем тревожном состоянии – ее работа, ее дело, которое было рядом – стоило лишь руку протянуть. А тем временем человек, который любил ее, оставался в Гокрал Ситаруне, подвергая свою жизнь смертельной опасности, – и все это лишь для того, чтобы оказаться рядом с нею, если понадобится его помощь. Но позвать его она не могла, потому что обратиться к нему за помощью означало для нее уступить ему, а это было выше ее сил.

Кейт отправилась в больницу. Страх перед невидимым врагом, покушавшимся вчера на жизнь ее и маленького махараджи, превратился в ужас, который мешал ей жить и думать.

Женщина пустыни, как всегда, поджидала ее, сидя на ступенях больницы. Ее лицо было закрыто покрывалом, а руки сложены на коленях. Позади нее стоял Дхунпат Раи, которому следовало сейчас находиться у постелей больных. Она сразу увидела, что в больничном дворе толпится народ какие-то незнакомые люди и посетители, которые по новым правилам могли навещать своих родственников и друзей только раз в неделю. Но сегодняшний день не был днем посещений, и Кейт, измученная всем тем, что перехила со вчерашнего дня, почувствовала раздражение и желание научить их уму-разуму и сердито спросила у Дхунпат Раи, слезая с лошади:

– Что все это значит?

– Народ пришел в волнение, а виной всему – фанатизм, – ответил он. – Но все это ерунда. Такое бывало и раньше. Только прошу вас, не ходите туда.

Она, не сказав ни слова, отстранила его и уже хотела войти, но увидела одного из своих тяжелых пациентов, больного тифом; с полдюжины громко кричащих друзей выносили его из больницы и, увидев Кейт, с угрожающими жестами двинулись к ней. В то же мгновение женщина пустыни очутилась подле нее и подняла смуглую руку, в которой блеснуло широкое лезвие огромного ножа.

– Молчать, собаки! – закричала она на языке своей родины. – Только посмейте поднять руку на эту пери*, которая столько сделала для вас!

– Она убивает наших людей, – вскричал один из крестьян.

– Может быть, и так, – сказала женщина, блеснув улыбкой, – но я знаю, кто будет лежать здесь мертвым, если вы не пропустите ее. Вы раджпуты или вы бхилы*, живущие в горах, что ловят рыбу и роются в земле в поисках съедобных личинок? Что вы бегаете, точно обезумевшее стадо, из-за того, что явившийся неизвестно откуда жрец солгал вам и смутил ваши глиняные головы? Вы говорите, что она убивает ваших людей? А намного ли вы продлите жизнь этого человека своим колдовством и пением мантр?* – спросила она, указывая на немощное тело, распростертое на носилках. – Вон отсюда! Вон! Разве эта больница – ваша грязная деревня, что вы позволяете себе гадить здесь? Разве вы заплатили хоть одно пенни за крышу над головой или за лекарства в вашем брюхе? Убирайтесь прочь, покуда я не плюнула в вас! – и она отмахнулась от них царственным жестом.

– Лучше все-таки не ходить туда, – прошептал Дхуппат Раи на ухо Кейт. Там во дворе один местный святой мутит народ. А кроме того, мне и самому что-то не очень хочется идти туда.

– Но что же все это значит? – снова спросила Кейт.

Вопрос был вполне оправдан: больница находилась в руках волнующейся толпы. Народ тащил постели, кастрюли, лампы и белье; бегая взад и вперед по лестницам, люди негромко переговаривались друг с другом и спускали больных с верхних этажей на носилках, точно муравьи, выносящие яйца из разоренного муравейника – человек по шесть-восемь на каждого пациента. Кое-кто из них держал в руках букеты бессмертников. Спуская носилки по лестнице, одни то и дело останавливались и бормотали молитвы, другие с опаской рылись в аптеке, третьи доставали воду из колодца и поливали ею пол вокруг кроватей.

Посредине двора, совершенно голый, как тот сумасшедший, что хил здесь до приезда Кейт, сидел вымазанный пеплом, длинноволосый, с когтями, длинными, как у орла, полусумасшедший бродячий священник. Он размахивал над головой посохом с оленьим рогом на конце, острым, как копье, и громко распевал какую-то однообразную мелодию, побуждающую всех действовать намного проворнее.

Когда Кейт, побелев от гнева и блестя глазами, подошла к нему, его песня превратилась в исполненный свирепой ненависти вопль.

Она быстро прошла к женщинам – к своим женщинам, которые, как ей казалось, успели полюбить ее. Но они были окружены родственниками, и какой-то обнаженный до пояса громкоголосый житель одного из селений, что расположены в самом сердце пустыни, толкнул Кейт. Он не хотел обидеть или ударить ее, но женщина пустыни полоснула его ножом по лицу, и он отскочил в сторону с громким ревом.

– Я хочу поговорить с ними, – сказала Кейт, и ее спутница заставила толпу притихнуть, высоко подняв руки над головой. И только бродячий жрец продолжал свою песню. Кейт, дрожа всем телом, подошла к нему решительным шагом с высоко поднятой головой и закричала на местном наречии:

– Замолчи немедленно, или я найду способ заткнуть тебе глотку!

Он замолчал, и Кейт, вернувшись к женщинам, обратилась к ним с пылкой речью:

– О мои женщины, чем я обидела вас? – воскликнула она все еще на местном наречии. – Если здесь что-то и делается не так, то кто же сумеет исправить это, как не я, ваш друг? Ведь вы знаете – вы можете и ночью, и днем – в любое время поговорить со мной. – Она протянула к ним руки. Послушайте меня, сестры мои! Разве вы сошли с ума, что хотите уйти из больницы – недолеченные, больные, умирающие? Вы свободны и можете уйти отсюда в любую минуту. Я прошу вас об одном: ради вас самих и ради ваших детей – не уходите, пока я не вылечу вас, если так будет угодно Господу. Сейчас в пустыне лето, и многие из вас живут за много косов отсюда, путь домой будет долгим и тяжелым.

– Верно! Она права! Она говорит правду! – сказал чей-то голос.

– Да, я говорю правду! Я всегда была честна с вами. Конечно, вам следует объяснить мне, в чем причина вашего бегства, а не кидаться в разные стороны подобно мышам. Сестры мои, вы немощны и больны, а ваши друзья не знают, чем можно помочь вам. Я знаю это.

– Арре!* Что же нам делать? – раздался слабый голос. – Это не наша вина. Что до меня, я бы охотно осталась и спокойно умерла бы здесь, но жрец говорит...

Шум возобновился.

– Там на пластырях написаны колдовские заклинания!.. Почему нас насильно хотят сделать христианами? Та мудрая женщина, которую прогнали отсюда, предупреждала нас... Что означают красные метки на пластырях? Мы не хотим, чтобы на нас наклеивали дьявольские знаки! Они жгутся, точно адский огонь. Священник пришел сюда вчера – тот святой человек, что стоит вон там, во дворе – и сказал, что ему было откровение, когда он сидел в горах: все это дело рук дьявола; он хочет отвратить нас от нашей веры... Да-да, он хочет, чтобы мы вышли из больницы с метками на теле! А дети, которых мы родим в больнице, будут с хвостами, как у верблюдов, и с ушами, как у мулов. Об этом сказала нам знахарка. И святой человек говорит то же самое.

– Тише! Тише! – воскликнула Кейт, услышав эти выкрики из толпы. – Какие пластыри? Что за детские глупости вы говорите о пластырях и о дьяволе! Здесь уже родился не один ребенок, и все они были такие хорошенькие! Вы же знаете! Все это наговорила вам та негодная женщина, которую я отправила назад, домой, потому что она мучила вас.

– Нет, и священник говорит то же самое!..

– Какое мне дело до того, что говорит священник! Разве он ухаживал за вами? Просиживал с вами ночи? Сидел у вашей постели, взбивал вам подушки, держал вашу руку в своей, когда вам было больно? Что, он брал ваших детей и укладывал их спать и тратил на это драгоценные, редкие часы своего отдыха?

– Он святой человек. Он не раз творил чудеса. Мы навлечем на себя гнев богов.

Одна женщина, посмелее других, крикнула: "Посмотрите-ка сюда!" – и протянула Кейт один из горчичников, совсем недавно заказанных в Калькутте, на обратной стороне которого красными чернилами была написана фамилия изготовителя и название торговой фирмы.

– Что это за дьявольская штука? – свирепо спросила женщина.

Женщина пустыни схватила ее за плечо и заставила встать на колени.

– Замолчи, безносая! – закричала она, и голос ее дрожал от гнева. – Она не твоего поля ягода, твое грязное прикосновение осквернит ее. Знай свою навозную кучу и разговаривай с ней вежливо и тихо.

Кейт взяла пластырь и улыбнулась.

– Кто сказал, что здесь видна рука дьявола? – потребовала она.

– Святой человек, жрец. Уж он-то знает!

– Нет, вы сами должны это знать, – терпеливо втолковывала Кейт. Теперь она понимала их и могла им сострадать. – Тебе же их ставили. Разве они причинили тебе вред, Патира? – она обратилась к женщине, стоявшей прямо перед ней. – Ведь ты же благодарила меня, и не раз, а много раз, потому что эти колдовские горчичники облегчали твои страдания. И если это дело рук дьявола, почему же этот дьявольский огонь не истребил тебя?