Текст книги "Наулака - История о Западе и Востоке"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Шеканд, – сказала она после некоторого молчания, протягивая ему ручку, которая была даже меньше, чем у Кейт. – Ах, сахиб, я знала, что вы придете. Я знала, что вы не испугаетесь.

Она не отнимала свою руку, пока говорила, а, наоборот, нежно сжимала его пальцы. Тарвин обхватил крохотную ручку своей широкой ладонью и пожал ее с такой силой, так искренне, что заставил ее невольно вскрикнуть.

– Я счастлив познакомиться с вами, – сказал он, а она прошептала:

– Клянусь Индрой, ну и хватка! И мне тоже приятно вас видеть, отвечала она громко. Тарвин заметил, как мелодичен ее голос. И ему очень хотелось увидеть лицо, скрытое под покрывалом.

Она спокойно села на край могильной плиты, жестом предложив ему сесть рядом.

– Все белые любят говорить прямо, – проговорила она по-английски, медленно и с акцентом. – Скажите мне, сахиб Тарвин, что же вы знаете?

При этих словах она отбросила покрывало и повернула к нему лицо. Тарвин увидел, что оно прекрасно. И это впечатление незаметно заслонило собой все прочее – все то, что он узнал о ней раньше.

– Вы ведь не хотите, чтобы я сам себя выдал, не так ли, королева?

– Я вас не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, – сказала она мягко.

– Значит, вы не ожидаете, что я скажу вам правду?

– Нет, – ответила она. – Иначе сказали бы, почему вы здесь. Зачем вы причиняете мне столько беспокойства?

– Именно я причиняю вам беспокойство?

Ситабхаи засмеялась, откинувшись назад и положив руки за голову. Тарвин с любопытством разглядывал ее при свете звезд. Его чувства были обострены, он был настороже и время от времени внимательно осматривал все вокруг. Но он ничего не видел, кроме тусклого блеска воды, плескавшейся у подножия мраморных ступеней, и ничего не слышал, кроме совиных криков.

– О, сахиб Тарвин, – сказала она. – Знаете, после того, как это случилось в первый раз, мне было вас так жалко.

– Когда же это было? – поинтересовался Тарвин рассеянно.

– Ну, конечно, тогда, когда седло перевернулось. А потом, когда с лесов упала балка, – я думала, что хотя бы ваша лошадь покалечена. Ушибло ее?

– Нет, – ответил Тарвин, ошеломленный ее подкупающей откровенностью.

– Не может быть, чтобы вы ни о чем не догадывались, – проговорила она чуть ли не с упреком.

Он покачал головой.

– Нет, Ситабхаи, моя дорогая, – произнес он медленно и со значением. О вас я и не подумал, и это будет мне вечным позором. Но теперь я, наконец, начинаю соображать, что к чему. Наверное, маленькие инциденты на плотине – тоже ваших рук дело – и на мосту, где застряла нога лошади, и на насыпи, когда меня норовили сбить с ног телегой. А я-то думал, что это все результат дьявольской небрежности туземцев! Да, что сказать... – Он засвистал какую-то мелодию, и, словно ей в ответ, в камышах раздался хриплый крик журавля.

Королева вскочила на ноги и прижала руки к груди.

– Это условный сигнал! – А потом, снова опустившись на край могильной плиты, добавила: – Но я знаю, вы никого не привели с собой. Я знаю, вы не побоялись приехать сюда один, без спутников.

– О, я вовсе не стараюсь погубить вас, юная леди, – ответил он. – Я все еще не могу прийти в себя от восхищения вашими весьма изобретательными шалостями: вы в этом деле устали не знали. Оказывается, вы виновница всех моих невзгод? А эта шутка с плывуном, в котором завязла моя лошадь, была очень мила. Вам частенько приходилось устраивать такое?

– А, там, на плотине! – воскликнула королева, махнув рукой. – Я просто велела им устроить что-нибудь, что им по силам. Но они очень неловкие ведь это просто кули. Они рассказали мне, что они сделали, и я на них рассердилась.

– Ну и что, вы убили кого-нибудь из них?

– Нет, а с какой стати я буду это делать?

– Ну, если на то пошло, с какой стати вам так хочется убить меня? сухо поинтересовался Тарвин.

– Мне не нравится, когда сюда приезжают белые и живут здесь, а про вас я знала, что вы приехали сюда не на день, а чтобы жить. Кроме того, продолжала она, – вы понравились махарадже, и я никогда прежде не убивала белых людей. А потом, как на грех, вы и мне понравились!

– О! – ответствовал на это Тарвин.

– Клянусь Маланг-Шахом, вы и об этом не догадывались! – она клялась именем бога, которому поклоняется ее народ – именем цыганского бога.

– Не надо! Какое это имеет отношение к делу? – сказал Тарвин.

– А вы убили мою любимую обезьяну, – продолжала Ситабхаи. – Она каждое утро приветствовала меня и была при этом ужасно похожа на Лухмана Рао, первого министра. Сахиб Тарвин, я знавала многих англичан. Я плясала на канате, натянутом перед походными офицерскими столовыми, во время марш-броска. Я протягивала большому бородатому полковнику чашечку, в которую собирала подаяние, и в это время я ему еще и до колена не доставала. – И она рукой показала, какой маленькой тогда была; – А когда я подросла, – продолжала она, – мне казалось, что я знаю сердца всех людей. Но клянусь Маланг-Шахом, сахиб Тарвин, я никогда не видывала такого человека, как вы. Нет, – продолжала она почти умоляющим тоном, – только не говорите мне, что вы ничего не замечали. Есть такая любовная песня: "Я от луны до луны не спала из-за тебя" – и эта песня обо мне. Иногда мне кажется, что я не очень-то и хотела бы видеть вас мертвым. Но было бы лучше, если бы вы умерли. Я и только я одна управляю этим государством. А сейчас, после того, что вы сказали королю...

– Да? Так вы слышали?

Она кивнула.

– После этого я не вижу иного выхода – разве что вы сами уедете отсюда.

– Я никуда не уеду, – ответил Тарвин.

– Хорошо, – сказала королева и засмеялась. – Значит, мне не придется скучать без вас, и я каждый день буду встречать вас во дворце. И так день за днем. Я думала, что солнце убьет вас, когда вы дожидались прихода махараджи. Будьте же справедливы и благодарны, сахиб Тарвин, ведь это я устроила так, что махараджа вышел к вам. А вы отплатили мне злом.

– Моя милая юная леди, – сказал Тарвин серьезно, – если бы вы спрятали свои злые коготки, никто не захотел бы причинить вам зла. Но я не могу позволить вам одержать победу там, где речь идет о жизни махараджи Кунвара. Пока я здесь, я буду стараться сделать так, чтобы мальчик погостил у нас. Держитесь от него подальше, тогда и я от вас отстану.

– И опять я вас не понимаю, – сказала королева озадаченно. – Что для вас жизнь какого-то ребенка – для вас, иностранца, чужака?

– Жизнь ребенка? Странный вопрос. Жизнь ребенка – это жизнь ребенка. Чего вы еще хотите от меня? Неужели для вас нет ничего святого?

– У меня тоже есть сын, – возразила королева, – и он не слаб и не болен. Нет, сахиб Тарвин, этот мальчик с самого рождения был болезненным. Как он может управлять другими людьми? Мой сын вырастет настоящим раджпутом, а когда придет время... Но вас, белых людей, это не касается. Пусть этот мальчик возвратится к богам!

– Я этого не допущу, – решительно ответил Тарвин.

– Иначе, – продолжала королева, никак не реагируя на его слова, – он так и проживет всю жизнь до девяноста лет больным и несчастным. Я знаю этот ублюдочный род Кулу, из которого он происходит. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда мы обе были девчонками, – я стояла в пыли, а ее в нарядных носилках проносили мимо, на свадьбу. Теперь она во прахе, а не я. Сахиб Тарвин, – голос ее молил, – мне никогда не родить второго сына, но я могу, по крайней мере, управлять государством, стоя за занавесями, как всегда делали королевы. Я родилась и выросла не во дворце. А те, – она презрительно кивнула в сторону огней Ратора, – никогда не видели, как бежит волна по пшеничному полю, не слышали воя ветра, никогда не сидели в седле, не разговаривали, открыв лицо, с мужчинами на улице. Они называют меня цыганкой и съеживаются от страха под своими покрывалами, как толстые улитки в раковинах, когда мне вздумается протянуть руку к бороде махараджи. Их придворные поэты поют им песни об их предках, живших двенадцать сотен лет назад. Ну как же, они же благородные, воистину! Но клянусь Индрой и Аллахом – да, и Богом ваших миссионеров, что их дети и британское правительство запомнят меня надолго и будут помнить дважды по двенадцать сотен лет. Ахи, сахиб Тарвин, вы и знать не знаете, какой у меня сыночек умный. Я не разрешаю ему ходить к миссионеру. Все, что ему в жизни понадобится – а управлять государством это не шутка, – всему он научится от меня, потому что я многое повидала в жизни и многое знаю. И пока вы не приехали сюда, все шло так гладко, так тихо. Мальчишка умер бы – ну и что? И больше не было бы никаких неприятностей. И никогда никто во дворце – ни мужчина, ни женщина – не осмелился бы шепнуть королю и словечко из того, что вы прокричали ему, стоя во дворе под палящим солнцем. А теперь подозрение поселилось в душе короля и будет жить там всегда, и я не знаю... не знаю... вы об этом знали раньше?

Тарвин хранил молчание. Она положила руку ему на колено.

– И никто бы ничего не заподозрил. Когда в прошлом году сюда приезжали белые женщины от вице-короля, я дала им из своих сокровищ двадцать пять тысяч рупий на детскую больницу, и сахиб леди поцеловала меня в обе щеки, и я говорила по-английски и показала им, как я вяжу, – а ведь на самом деле я связываю и развязываю души людей.

В этот раз Тарвин ухе не присвистнул от удивления, а только улыбнулся и пробормотал что-то сочувственное. Длинный перечень ее злодеяний, так ловко подстроенных, и хладнокровие, с которым она признавалась в них, придавали ей известную оригинальность. Мало того, он даже уважал ее за то, чего она сумела добиться (а из всех подвигов людям с Запада более всего импонирует именно этот), – она его умыла! Правда, ее планы не осуществились в полной мере, но зато она приводила их в исполнение так, что он ни о чем не догадывался! Он был готов почти преклоняться перед ней за это.

– Теперь вы начинаете понимать, что в этом деле есть и другая сторона. Вы все еще не передумали идти к полковнику Нолану, сахиб, и рассказать ему все обо мне?

– Если вы не оставите в покое махараджу Кунвара – да, непременно пойду, – сказал Тарвин: он не мог допустить, чтобы его чувства мешали делу.

– Очень глупо с вашей стороны, – сказала королева, – потому что полковник Нолан доставит много беспокойства королю, а король перевернет вверх дном весь дворец, и все мои служанки, за исключением одной-двух, будут свидетельствовать против меня, и, наверное, меня станут сильно подозревать. И тогда, сахиб Тарвин, вы решите, что сумели помешать мне совершить преступление. Но вы же не сможете жить здесь вечно. Вы не сможете жить здесь до тех пор, пока я не умру. И как только вы уедете... Она прищелкнула пальцами.

– Не надейтесь – у вас не будет такой возможности, – проговорил Тарвин твердо. – Я все устрою, как надо. За кого вы меня принимаете?

Королева с видимым замешательством покусывала палец. Никак нельзя было предусмотреть все, что сделает и чего не сможет сделать этот человек, вышедший живым и невредимым из всех подстроенных ею ловушек. Если бы ей пришлось иметь дело с кем-нибудь из своих соплеменников, то шансы были бы равны: на угрозу извне последовала бы угроза с ее стороны. Но абсолютно спокойный и невозмутимый человек, сидевший рядом с ней и, подперев подбородок рукой, наблюдавший за каждым ее движением, этот ловкий, подвижный, уверенный в себе мужчина представлял собой некую загадку, неизвестную величину, которая сбивала ее с толку, мучила и беспокоила.

Послышался чей-то осторожный кашель, и к ним приблизился, переваливаясь с боку на бок, Джуггут Сингх. Он раболепно склонился перед королевой, а потом, выпрямившись, прошептал ей что-то на ухо. Она презрительно засмеялась и жестом приказала ему вернуться на свое место.

– Он говорит, что ночь близится к концу, – пояснила она, – и что ни мне, ни ему не миновать смерти, если утро застанет нас вне стен дворца.

– Позвольте мне не задерживать вас более, – сказал Тарвин, вставая. Мне кажется, мы отлично понимаем друг друга. – Он еще раз посмотрел ей в глаза. – Оставьте его, слышите?

– Значит, теперь я не могу делать все, что захочу? – спросила она. – А завтра вы пойдете к полковнику Нолану?

– Все зависит от обстоятельств, – ответил Тарвин, твердо сжав губы. Он засунул руки в карманы и стоял, глядя на нее сверху вниз.

– Присядьте еще на минуту, сахиб Тарвин, – сказала Ситабхаи и, словно приглашая его, похлопала маленькой ладошкой по могильной плите. Тарвин послушно сел. – Ну ладно, а если балки больше не будут падать на вас с лесов и серые обезьяны будут сидеть на привязи...

– ...И если вы высушите все плывуны на Амете, – подхватил Тарвин мрачно. – Все ясно. Нет, моя милая маленькая злючка, вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится. Я в ваши игры не играю.

– Я ошибалась. Я должна была догадаться, что вас ничем не испугаешь, сказала она задумчиво, искоса поглядывая на него. – И, кроме вас, сахиб Тарвин, я тоже никого не боюсь. Если бы вы были королем, а я королевой, весь Хиндустан* был бы в наших руках... Неужели нет ничего такого, ради чего вы оставили бы меня в покое, сахиб Тарвин? Что для вас действительно важно? Ведь не затем же вы приехали сюда, чтобы защищать махараджу Кунвара?

– Откуда вы знаете, что не затем?

– Вы очень умны, – сказала она с легким смехом. – Но не надо притворяться слишком умным. Хотите, я скажу вам, за чем вы приехали?

– Ну, так за чем же? Говорите.

– Вы приехали сюда за тем же, за чем вы ходили в храм Ишвары – чтобы найти то, чего вам никогда не найти, – она прильнула к нему, – разве что я помогу вам. Что, очень холодно вам было в Коровьей Пасти, сахиб Тарвин?

Тарвин отпрянул от нее, нахмурив брови, но больше ничем не выдал себя.

– Я боялась, что вас там змеи съедят.

– Неужели и вправду боялись?

– Да, – мягко сказала она. – А еще я боялась, что вы не сойдете вовремя с вращающегося камня в храме.

Тарвин взглянул на нее.

– Ах, так?

– Да-да. Ах, я знала, что у вас на уме, даже раньше, чем вы заговорили об этом с королем – в тот день, когда на вас напал его конвой.

– Послушайте, молодая особа, у вас что, есть свое сыскное бюро?

Она засмеялась.

– Во дворце сложили песню о вашей храбрости. Но вашим самым отчаянным подвигом был разговор с королем о Наулаке. Он пересказал мне все, о чем вы говорили. Но он – даже он – я сообразить не мог, что какой-то феринги осмелится домогаться этого ожерелья. А я была так добра, что ни слова не сказала ему об этом. Но я всегда знала, что люди, подобные вам, созданы для больших дел. Сахиб Тарвин, – проговорила она, прижимаясь к нему, и, высвободив одну руку из его ладоней, положила ее нежно ему на плечо, – мы с вами родственные души! Говорю вам, что намного проще управлять этим государством – да-да, а потом и отвоевать весь Хиндустан у этих белых собак-англичан, – чем сделать то, что вы задумали. А между тем отважное сердце не знает преград. Вы хотели добыть Наулаку для себя, сахиб Тарвин, или еще для кого-то – как я мечтаю заполучить Гокрал Ситарун для моего сына? Мы ведь с вами люди недюжинные. Так что, Наулака предназначалась кому-то еще?

– Послушайте, – произнес Тарвин почтительно-благоговейно, снимая ее руку со своего плеча и опять сжимая обе ее руки в своей, – много ли в Индии таких, как вы?

– Нет, таких, как я, больше нет – я одна-единственная. – Она опустила голову ему на плечо и смотрела на него снизу вверх, глазами темными, как озеро, ее алый рот и трепещущие ноздри были так близко, что он чувствовал на своей щеке ее благоуханное дыхание.

– Вы стремитесь управлять государством, как я, сахиб Тарвин? Нет, конечно же, вы это делали ради женщины. Ваше государство существует для вас, и вы делаете то, что оно вам приказывает. Я же отвела в сторону канал, который правительство хотело проложить через мой апельсиновый сад, и точно так же я заставлю короля повиноваться моей воле, и точно так же я убью мальчика, и точно так же я буду править Гокрал Ситаруном с помощью моего сына, который станет королем. Но вам, сахиб Тарвин, вам нужна только женщина – и больше ничего. Разве это не так? А она слишком мала, чтобы принять на себя бремя "Счастья Державы". Она бледнеет день ото дня. – Она почувствовала, что Тарвин затрепетал, но не сказал ни слова.

На дальнем конце озера, за густыми зарослями кустарника, сквозь которые невозможно было продраться из-за завалов валежника, раздался хриплый лающий кашель, и казалось, этот странный звук наполнил горы отчаянием и одиночеством, как вода наполняет до краев чашу. Тарвин вскочил на ноги. Впервые в жизни он услышал сердитую жалобу тигра, возвращающегося домой, в свое логово, после бесплодной ночной охоты.

– Это пустяки, – сказала королева, не трогаясь с места. – Это просто тигр, живущий в Дунгар Талао. Я много раз слышала его рев, когда была цыганкой, но ведь если он придет сюда, вы же застрелите его, правда, как застрелили мою обезьяну?

Она прильнула к нему, и он снова опустился на камень рядом с ней, при этом невольно обняв се за талию одной рукой.

Тень зверя бесшумно скользила по открытому пространству на берегу водоема – так же тихо летят по воздуху пушинки чертополоха в летний день, и рука Тарвина еще крепче обняла стан цыганки: сквозь многочисленные складки муслина он почувствовал холодное прикосновение усеянного твердыми шишечками и выпуклостями пояса на ее талии.

– Она такая маленькая и хрупкая – каково же ей будет носить его? повторила королева.

Она чуть-чуть развернулась в его объятиях, и рука Тарвина слегка задела при этом сначала одну, потом другую, а потом и третью нить пояса, на которую, как и на первую, были нанизаны камни неправильной формы, и, наконец, под локтем он почувствовал огромный квадратный камень.

Он вздрогнул и еще крепче обнял ее за талию. Губы его побелели.

– А мы с вами вдвоем, – продолжала королева тихим голосом, мечтательно глядя на Тарвина, – могли бы перевернуть все королевство: у нас бы все стали биться, как буйволы весной. Вы хотели бы стать моим первым министром, сахиб Тарвин, и давать мне тайком советы из-за занавеси?

– Не знаю, смог бы я доверять вам, – ответил Тарвин коротко.

– И я не знаю, смогла бы я доверять самой себе, – ответила королева, потому что через некоторое время могло бы случиться так, что я сама стала бы чьей-то служанкой, – я, которая всегда была королевой. Я была на грани того, чтобы швырнуть свое сердце под копыта лошади – и не раз, а много раз.

Она обняла его шею руками и смотрела ему в глаза, наклоняя к себе его голову.

– Разве это пустяк, – ворковала она, – что я прошу вас стать моим королем? Бывало, еще до воцарения англичан, некоторые белые без роду и племени покоряли сердца бегум* и командовали их армиями. Они были королями по всем статьям, кроме имени. Нам не дано знать, когда вернутся прежние времена, и мы можем вместе командовать нашими армиями.

– Очень хорошо. Попридержите для меня это местечко. Не исключено, что я вернусь и попрошу его у вас, после того, как проверну у себя дома два-три крупных дела.

– Значит, вы уезжаете? Вы нас скоро покинете?

– Я покину вас тогда, когда получу, что мне нужно, моя милая, – ответил он, крепче прижимая ее к своей груди.

Она закусила губу.

– Мне надо было самой догадаться, – произнесла она кротко. – Я и сама никогда не сворачивала с избранного пути и не отрекалась от желанного. Итак, чего же вы хотите?

Уголки ее губ немного опустились, а голова упала ему на плечо. Взглянув вниз, он увидел усеянную рубинами ручку маленького кинжала, спрятанного у нее на груди.

Он быстрым движением освободился из ее объятий и встал на ноги. Она была очень хороша в тот момент, когда с мольбой простирала к нему в полумраке руки. Но он пришел сюда с другой целью.

Тарвин посмотрел ей прямо в лицо, и она опустила глаза.

– Я возьму то, что вы носите на талии, если можно.

– Я должна была помнить о том, что белый думает лишь о деньгах! вскричала она с презрением.

Она сняла с талии серебряный пояс и швырнула его на мраморную плиту гробницы.

Тарвин даже не посмотрел в ту сторону,

– Вы меня слишком хорошо знаете для этого, – сказал он тихо. – Полно, поднимайте руки и сдавайтесь. Ваша игра проиграна.

– Я не понимаю, – сказала она. – Мне что, дать вам несколько рупий? спросила она презрительно. – Говорите быстрей, что вам надо, Джуггут Сингх ведет сюда лошадей.

– О, я скажу вам очень быстро. Отдайте мне Наулаку.

– Наулаку?

– Да, именно. Мне надоели непрочные мосты, лошади с ослабленной подпругой, арки, с которых падают бревна, и вязкие плывуны. Мне нужно ожерелье.

– А я взамен получу мальчишку?

– Нет, ни мальчика, ни ожерелья вы не получите.

– А вы пойдете завтра утром к полковнику Нолану?

– Утро уже наступило. Поспешите – вам пора возвращаться.

– Пойдете ли вы к полковнику Нолану? – повторила она, вставая и глядя на него.

– Да, если вы не отдадите мне ожерелье.

– А если отдам?

– Тогда не пойду. Сделка состоялась? – тот же самый вопрос он задал когда-то миссис Матри.

Королева с отчаянием взглянула на утреннюю звезду, которая начинала бледнеть на востоке. Всей ее власти над королем не хватило бы, чтобы спасти себя от смерти в том случае, если рассвет застал бы ее вне стен дворца.

Тарвин говорил так, как будто держал ее жизнь в своих руках; и она понимала, что он прав. Если у него есть доказательства, он без колебаний предоставит их в распоряжение махараджи, а если махараджа поверит ему... Ситабхаи уже чувствовала, как меч рассекает ее шею. Она не сможет положить начало новой династии, а просто бесследно исчезнет во дворце. Слава богу, король во время их последней встречи с американцем был не в том состоянии, чтобы понять, какие обвинения бросал ей Тарвин. Но сейчас она была беззащитна перед всем, что вздумается сделать этому отчаянному и непреклонному иностранцу. В самом лучшем случае он мог бы настроить против нее индийский двор, возбудив в нем некое неопределенное подозрение, что было бы равнозначно крушению всех ее надежд и планов, а благодаря вмешательству полковника Нолана махараджу Кунвара удалили бы из сферы ее влияния. В худшем же случае... но она страшилась додумать эту мысль до конца.

Она проклинала свою жалкую слабость, свою любовь к этому белому, которая только что помешала ей убить его, когда она была в его объятиях. Она хотела убить его с первых минут их разговора; она слишком долго позволяла себе наслаждаться сладостностью момента, ощущая, что над ней властвует воля более сильная, чем ее собственная. Но ей казалось, что еще не все потеряно и есть еще время.

– А если я все-таки не отдам Наулаку? – спросила Она.

– Мне кажется, вы лучше меня знаете, что произойдет в таком случае.

Она окинула взглядом равнину и заметила, что сияние звезд померкло, черная вода в озере стала серой, а в камышах завозились проснувшиеся птицы. Приближался рассвет – безжалостный, как этот человек. Джуггут Сингх подводил лошадей и жестами, выражавшими ужас и нетерпение, призывал ее отправиться в обратный путь. Небеса были против нее, но и на земле ей не от кого было ждать помощи.

Она занесла руки за спину. Тарвин услышал щелчок застежки – и Наулака лежала у ее ног, пламенея в неверном свете рассвета.

И даже не взглянув ни на него, ни на ожерелье, она направилась к лошадям. Тарвин быстро наклонился и поднял сокровище. Джуггут Сингх отвязал его лошадь. Тарвин шагнул вперед и взялся за уздечку, запихнув ожерелье в нагрудный карман.

Он нагнулся, чтобы удостовериться в том, что подпруга натянута. Королева, стоя рядом с лошадью, медлила и не садилась в седло.

– До свидания, сахиб Тарвин, и помните цыганку, – сказала она, и внезапно ее рука, лежавшая на лошадиной холке, метнулась в сторону Тарвина.

Огненная искра промелькнула у него перед глазами. Сделанная из жадеита рукоятка кинжала торчала из подседельника и еще дрожала – кинжал пролетел всего в полудюйме от плеча Тарвина. Лошадь захрапела от боли и скакнула вперед, к жеребцу королевы.

– Убей его, Джуггут Сингх! – закричала королева, указывая на Тарвина своему евнуху, карабкавшемуся в седло. – Убей его!

Тарвин перехватил ее крохотный кулачок и крепко держал его.

– Потише, девочка моя! Потише! – Она растерянно поглядела на него. Позвольте мне помочь вам, – сказал он.

Он обхватил ее руками и подсадил в седло.

– А теперь поцелуемся, – сказал он, когда она взглянула на него сверху.

Она наклонилась.

– Нет, это делается не так! Дайте-ка мне ваши руки! – он схватил обе ее руки в свои и поцеловал ее прямо в губы. Потом звонко шлепнул ее лошадь по крупу, и та, спотыкаясь, побежала по тропинке, которая вела к равнине.

Он увидел, как королева и Джуггут Сингх исчезли в облаке пыли и вслед им летели камни, сорвавшиеся с горы, а потом с глубоким вздохом облегчения повернулся к озеру. Достав Наулаку из укромного местечка, он нежно расправил ожерелье в своих ладонях и, любуясь, разглядывал его.

Камни заблестели при свете утренней зари и затмили своим сиянием постоянно меняющиеся цвета окрестных гор. Сверкающие нити драгоценных камней словно пригасили красные лучи солнца, всходившего за камышами и казавшегося тусклым: точно так потускнели факелы в ночь свадебной церемонии принца. Нежная зелень камышей, яркая синева озера, голубовато-зеленые молнии носившихся по небу зимородков и ослепительно заблестевшая в первых лучах солнца рябь, поднятая хлопающими по воде крыльями стаи лысух, – все казалось бледным в сравнении с сиянием и игрой камней ожерелья. И только черного алмаза не коснулась свежая радость утра: он лежал среди своих блистательных собратьев, яростно-мрачный, как та тревожная ночь, в которую Тарвин добыл его.

Тарвин перебрал камни один за другим – он насчитал их сорок пять, и все они были безупречны; а чтобы, не дай бог, не спрятать их красоту, а лишь оттенить ее, каждый камень имел крохотную золотую застежку, позволявшую ему свободно свисать с золотой нити, на которую он был нанизан, и за любой из них можно было выкупить из плена короля или купить доброе имя королевы.

Это было счастливое мгновение для Тарвина. Вся его жизнь сконцентрировалась в нем. Топаз был спасен!

Оторвав взгляд от ожерелья, Тарвин поднял голову. Нож с драгоценной рукояткой лежал неподалеку на земле. Он подобрал изящное оружие и бросил его в озеро.

– А теперь осталась только Кейт, – произнес он.

XVII

Дворец на красной скале, казалось, все еще спал, когда Тарвин легким галопом скакал по пустынной равнине. Человек на верблюде выехал из городских ворот и направился ему наперерез. Тарвин не без интереса отметил про себя, как быстро может двигаться это длинноногое животное. И хотя он уже успел привыкнуть к этим странным созданиям с шеей, как у страуса, но, видя их, он каждый раз вспоминал цирк Барнума и свое детство. Человек подъехал ближе и пересек дорогу прямо под носом у Тарвина. И тут в утренней тишине раздался сухой щелчок, так хорошо знакомый Нику: это был звук взводимого курка магазинной винтовки. Он инстинктивно соскользнул с седла и оказался прикрыт корпусом лошади, когда раздался выстрел и голубой дымок поднялся вверх, неподвижно повиснув над верблюдом.

– Я и не подумал о том, что она сразу примется за дело, – прошептал он, выглядывая из-за холки. – Но я не попаду в пего из револьвера с такого расстояния. Чего же ждет этот дурак?

И тут он заметил, что из-за свойственной туземцам неловкости у всадника заклинило ружье и он бешено колотил прикладом по передней части седла. Тарвин быстро вскочил в седло и, держа на мушке нападавшего, подскакал к нему и узнал в нем Джуггута Сингха.

– Так это вы! Ну, старина Джуггут, это не очень-то любезно с вашей стороны.

– Мне приказали, – трепеща всем телом от страха, сказал Джуггут. – Я не виноват. Я... Я ничего в этом не понимаю.

– Да, это видно. Дайте-ка я покажу вам. – Он взял ружье из дрожащих рук Джуггута. – У вас патрон заклинило, друг мой. Так оно не выстрелит никогда. Здесь нужна сноровка – вот так! Учитесь, Джуггут.

– Что вы сделаете со мной? – вскричал евнух. – Она бы убила меня, если бы я отказался.

– Не верьте этому, Джуггут. В теории она сильна, как слон Джамбо*, но слаба на практике. Пожалуйста, езжайте вперед.

Они направились к городу – впереди Джуггут на верблюде, то и дело опасливо поглядывавший назад. Тарвин, успокаивая, сдержанно улыбался ему, прижимая конфискованное ружье к бедру. Он заметил, что это очень хорошее ружье, если уметь им пользоваться.

Подъехав ко входу в покои Ситабхаи, Джуггут Сингх спешился и проскользнул во двор – живое воплощение страха и стыда. Тарвин поскакал за ним и в ту минуту, когда евнух готов был скрыться за дерево, окликнул его.

– Вы забыли свое ружье, Джуггут, – сказал он. – Не бойтесь вы его. Джуггут нерешительно протянул руку за ружьем. – На этот раз оно никому не причинит вреда. Идите к своей госпоже, скажите ей, что вы вернулись, и поблагодарите ее.

Ни один звук не долетал до него из-за зеленых ставен, когда он выезжал из дворца, а Джуггут глядел ему вслед. И в воротах на него ничего не свалилось, и обезьяны были привязаны крепко. Очевидно, Ситабхаи еще продумывала свой следующий ход.

Однако свой собственный ход Ник уже рассчитал.

Он поехал в мечеть за городом, поднял с постели своего друга в шелковом халате цвета голубиного крыла и заставил его отбить следующую телеграмму:

"Миссис Матри, Денвер. Ожерелье ваше. Готовьтесь надеть его и прокладывайте дорогу через Топаз. Тарвин".

Затем он направился к Кейт. Оставив Фибби на привязи за наружной оградой миссии, он пошел по тропинке к веранде, любовно поглаживая карман застегнутого на все пуговицы сюртука, где лежала Наулака. В его глазах светилось довольство собой и миром. когда он приветствовал миссис Эстес.

– Вы, верно, узнали что-нибудь приятное, – сказала она. – Заходите в дом, прошу вас.

– Да, очень, очень приятное, а может быть, даже сверхприятное – не знаю, как назвать, – ответил он с улыбкой, проходя за ней следом в гостиную. – Мне бы очень хотелось рассказать вам об этом, миссис Эстес. Мне страшно хочется рассказать хоть кому-нибудь, но эта история не предназначена для здешних мест. – Он огляделся. – Я бы нанял глашатая с оркестром и оповестил бы всех, если бы это было в моей власти, и мы устроили бы здесь небольшое четвертое июля* с фейерверком; и я с радостью прочел бы туземцам Декларацию независимости. Но нет, нельзя. Хотя кое-что я все же смогу рассказать вам, – прибавил он после минутного размышления. – Вы ведь знаете, почему я так часто прихожу к вам, миссис Эстес, правда? То есть, конечно, вы всегда были добры ко мне, и я успел полюбить вас и ваш дом, и мне всегда здесь было хорошо с вами – но я сейчас говорю о другом. Вы ведь понимаете меня, правда?