Текст книги "Экскурсия выпускного класса"

Автор книги: Райнхарт Юнге

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Райнхард Юнге
Экскурсия выпускного класса

Основные действующие лица

Петер Штраух (22), слишком медленно соображает.

Густав Шойбнер (54), с опозданием сворачивает на обочину.

Пахман, человек со шрамом (24), слишком много стреляет.

Фолькер Грау (22), слишком часто отвлекается.

Рената Крауве (25), любит свою работу.

Траугот Вейен (48), любит сам себя.

Илмаз (16), просто любит.

Стефания (16), симпатизирует Илмазу.

Бруно (16), симпатизирует Стефании.

Олаф (17), симпатизирует футбольной команде Шальке.

Советник уголовной полиции Пуш (45), испытывает сильное давление.

Само собой разумеется все действующие лица романа и все происшедшие в нем события выдуманы.

Автор не ставил себе целью добиться полного соответствия действительности, но и не исключал возможность такого соответствия.

1

«Итак, дорогие ночные мечтатели и бедные ранние пташки! Еще один взгляд на часы: ровно пять сорок пять, без четверти шесть, и хочется верить, что у вас дома, в Мюнхене, Гамбурге или Ванне-Айккеле ровно столько же и ни на секунду больше…»

Обервахмистр полиции Штраух презрительно скривился, застегнул ремень и тщательно одернул мундир. Эти радиоидиоты просто не способны придумать ничего нового.

Надев фуражку, он привычно бросил взгляд в зеркало. Потом выключил транзистор, захлопнул дверь своего служебного шкафчика и запер на защелку.

Бодрой походкой Штраух направился к караулке, расположенной прямо против главного входа. Подчеркнуто молодцевато вытянулся рядом с товарищами по утреннему дежурству, вскинул руку к козырьку фуражки:

– Обервахмистр полиции Штраух прибыл для несения службы!

Старший дежурный, седовласый, чуть располневший обермейстер неодобрительно глянул на него из-за письменного стола. На мгновение показалось, будто он собирается распечь молодого полицейского за сорокапятисекундное опоздание. Однако приподнявшиеся было густые брови опустились, и он молча пометил прибытие Штрауха в журнале.

– Шульц и Хайман проверяют грузовики, Вебер и Штраух – легковые автомобили. Вы оба, – взгляд его устремился на двух оставшихся пограничников, – пока в резерве.

Он поднялся и подошел к большому сейфу в углу. Открыл, взял с верхней полки шесть магазинов с девятимиллиметровыми патронами.

– Пересчитайте и распишитесь! – привычно буркнул он, протягивая по обойме каждому пограничнику.

Петер Штраух взглянул на плоскую стальную коробочку в руке. Сквозь отверстия в стенках обоймы просвечивали латунные гильзы восьми патронов.

Утвердительно кивнув, он извлек свой «Вальтер». Держа пистолет, как положено по инструкции, дулом вниз, он загнал обойму. Сухой металлический щелчок подтвердил, что она встала на место.

– Какие-нибудь особые указания? – спросил он.

Седовласый покачал головой, на губах показалась чуть заметная скептическая усмешка.

– Все спокойно. До семи проводить выборочные проверки – одна машина из десяти. Затем утреннее движение не задерживать. Выполняйте!

Штраух и Вебер, круто повернувшись на каблуках, направились к двери. И как всегда Штраух, уже нажав ручку, задержался на две-три секунды. Глаза его скользнули по плакату, висевшему рядом с дверью, на бывшей некогда белоснежной стене:

ТЕРРОРИСТЫ!

СОБЛЮДАТЬ ОСТОРОЖНОСТЬ!

ВООРУЖЕНЫ!

Под надписью оттиснуты были фотографии пятнадцати женщин и мужчин, разыскиваемых по всей Федеративной республике.

Изучая, наверное, уже в сотый раз лица объявленных к розыску, обервахмистр слегка погладил прохладную кожу кобуры. Штрауху было двадцать два, вот уже четыре года служил он в пограничной охране, и за все время его лишь раз повысили в звании. В спокойные минуты он рисовал в мечтах, как вступит в схватку с кем-нибудь из тех, что на фотографии, и под дулом пистолета доставит преступника к лишившемуся дара речи начальнику.

– Ну, иди же! – Вебер в нетерпении подтолкнул Штрауха к двери. – По таким фото даже маму родную не узнаешь!

Их торопливо обогнали Шульц и Хайман, место дежурства которых было дальше. Хотя таможенный контроль грузового транспорта проводился сразу за зданием охраны, паспорта проверяли метров на сто впереди, там, где грузовики вновь выезжали на шоссе…

Отдежурившие ночь пограничники вышли уже из своей будки и, дрожа от холода, поджидали товарищей под навесом.

– Доброе утро, ребята!

– Привет! Могли бы и поторопиться…

– Что-нибудь интересное? – спросил Штраух.

– Все то же, – ответил один. – Террористы. Сотнями. Только почему-то никто не остановился и не спросил про тебя…

– Дурак!

Другой ухмыльнулся и указательным пальцем покрутил у лба. Затем оба двинулись к стеклянной двери главного здания.

Вебер использовал перебранку, чтоб занять себе более спокойное место в конуре. Он уютно расположился у индикатора, с подчеркнутой обстоятельностью развернул «Бильд» и, прежде чем углубиться в спортивный раздел, злорадно указал товарищу рукой на дорогу.

Таким образом, именно Штрауху предстояло в эти ранние часы заняться контролем автомашин. И только если кто-то покажется ему подозрительным, подключится Вебер: протянутое ему в раскрытом виде удостоверение он положит на стекло индикатора, а затем, нажав кнопку, передаст данные на терминал, расположенный в первом этаже главного здания.

Дежурящий там гауптвахмистр по опознавательному коду свяжется с картотекой полицейского компьютера в Висбадене. Передаст имя, фамилию и дату рождения «клиента». И буквально через секунду узнает, свела ли его судьба с одним из 215 тысяч граждан Федеративной республики, внесенных в список разыскиваемых лиц или состоящих под постоянным наблюдением…

Битых двадцать семь минут топтался Штраух между контрольной будкой и главным въездом, пока, наконец, не попросил одного из водителей предъявить документы. Двадцатая машина прибыла в шесть часов тридцать девять минут. Тридцатая свернула с перекрытого шоссе на контрольную полосу без двенадцати минут семь.

Это была последняя машина, которую обервахмистру Петеру Штрауху суждено было проверить в жизни.

2

– Сокровище, вставай!

Издав нечленораздельный звук, сокровище недовольно дернуло головой, потом раздалось негромкое сопение, нечто среднее между жужжанием электрической швейной машинки и мурлыканьем сиамской кошки.

– Котик, кофе на плите!

Швейная машинка умолкла. Котик перевернулся на другой бок, громко почмокал и издал затем свист, какой производит обычно гуляющий между домами студеный ноябрьский ветер.

– Козлик, я уже хлеб поджариваю!

Свист резко оборвался на высокой ноте. Однако вместо обычного «доброго утра» Урсула Вейен вновь услышала тихое, но теперь уже явно раздраженное ворчание, каким супруг ее имел обыкновение защищать собственный мир грез от вторжения суровой действительности занимающегося утра.

– Траугот! Ты опоздаешь в школу!

Мгновенным рывком Траугот А. Вейен принял вертикальное положение. Ему было сорок восемь лет, из них двадцать три он преподавал в реальной школе Хаттингена на берегу реки Рур и за все эти годы лишь дважды опоздал на службу: один раз, когда зимой шестьдесят четвертого его «Форд 20 М» не завелся из-за неисправности аккумулятора, и второй – восемь лет назад, когда по глупости слишком пышно отметил в середине недели свое сорокалетие.

На утренний туалет потребовалось пятнадцать минут, после чего его итальянские спортивные башмаки отстучали сухое стаккато по шестнадцати деревянным ступенькам, плавной кривой приводящим из спальных помещений собственного дома Вейенов в столовую и кухню.

Вслед за коричневыми башмаками в поле зрения Урсулы Вейен оказались спортивные брюки цвета хаки, которые Траугот приобрел в субботу. Затем появился пуловер из ягнячьей шерсти с воротником стойкой, его мягкий бежевый цвет, приятно гармонировал со сдержанным красным. Цветовую гамму довершали темные волосы Вейена, пробивающаяся седина в которых заметна была лишь при ближайшем рассмотрении.

– Скорей, сокровище, у меня все готово!

– Терпение, Урсель…

Бодрым шагом Вейен направился к широкому панорамному окну и раздвинул шторы. Открылся поистине великолепный вид на металлургический завод Хайнрихса, старый город и луга в пойме Рура. Однако низко висящие над Шуленбургским лесом облака с моросящим дождем существенно умерили деятельный Трауготов настрой. В такую погоду бродить по лугам и лесам? Мерзость!

Тут его ноздрей достиг запах яичницы с ветчиной. На несколько секунд он даже возобладал над окутывающим Вейена словно туман запахом лосьона после бритья, резким, сугубо «мужским» запахом, за который Вейену и в учительской, и в классах дали прозвище Фигаро.

Секунд этих было достаточно, чтобы Траугот ощутил аппетит. Осторожно взобрался он на высокую, как в баре, табуретку перед стойкой, символически отделявшей кухню от гостиной. При этом не забыл кончиками пальцев подтянуть брюки. Брюки, вытянутые на коленях, были для него кошмаром.

– Ну, котик, приятного аппетита!

Взгляд Вейена настороженно проследовал между тарелкой с яичницей и коленями, обтянутыми новыми брюками, он пытался высчитать возможную траекторию кусочка, могущего ненароком соскользнуть с вилки. После чего, широко раздвинув ноги, он придвинулся к столу, склонился над самой тарелкой и принялся набивать неудобно стиснутый желудок любимой пищей.

– Все уложила? – спросил он.

Урсель кивнула.

– Да, дорогой. Я сунула еще черный свитер, помнишь, тот, из Лондона. Боюсь, что вечера на Мёнезее будут прохладными. А в этих молодежных пансионатах всегда дует изо всех щелей…

Она внимательно следила, как супруг размеренно поглощал еду. Лишь минут через десять Вейен, наконец, потянулся к оливковой бумажной салфетке, аккуратно вытер губы и уголки рта. Ласково улыбнувшись, он поблагодарил ее за завтрак.

– Скажи, козлик, – спросила Урсель как бы между прочим, – а эта твоя практикантка, она хорошенькая?

От удивления брови Траугота А. Вейена стали на несколько миллиметров ближе к потолку.

– Ну, ответь же!

– Хорошенькая? Что значит – хорошенькая? Ты водь знаешь этих девиц в джинсах. Парикмахер с ними по миру пойдет, в модную лавку их не затащишь, а косметику они покупают по дешевке на распродаже. Полное отсутствие стиля – если ты это имеешь в виду!

– Амадеус! Я вовсе не это имела в виду!

– В остальном же, – продолжал он, подчеркнуто игнорируя дерзкое упоминание второго его имени, – в остальном эта Краузе скорее неприметна. Маленького роста, метр шестьдесят пять, наверное. Темные длинные волосы, посередине пробор. Большие карие глаза, единственное, что в ней привлекательно. А грудь слишком уж плоская…

– Козлик! – Урсель погрозила ему пальцем. – А ты хорошо рассмотрел эту свою малышку…

– Мой долг, – заметил Траугот с оттенком мягкой укоризны в голосе. – Как мог я вынести обоснованное суждение о ее уроках, не учитывая производимого ею общего впечатления? Тебе ведь это хорошо известно!

Взгляд Урсель – на треть ироничный, на две трети тревожный – свидетельствовал, что ссылка на служебный долг ее не убедила. Помолчав минуту и кротко вздохнув, она решилась высказать свое сомнение:

– Котик, а тебе не кажется, что неделя в молодежном лагере – далеко не самая блестящая идея?

В голосе Траугота послышались маслянисто-слащавые нотки, возвещавшие очередное глубокомысленное педагогическое суждение:

– Ты ведь знаешь, такая поездка выпускному классу необходима. Ну не в отель же с учениками реальной школы?! Там они были бы явно не на месте, не говоря уже о деньгах. Нет, Урсель, воспитатель обязан приносить иногда жертвы!

3

Почти бесшумно к контрольному пункту подкатил светло-голубой «БМВ».

Вебер дремал, носом уткнувшись в пышный бюст полуобнаженной девицы, улыбавшейся ему со страницы «Бильд».

Таможенный инспектор Гроль, с шести утра составивший компанию пограничникам, чувствовал себя не лучше. Придвинув к себе свободный стул и облокотившись на спинку, он безуспешно пробовал разомкнуть слипающиеся веки.

Штраух уже не пытался бороться с утренней прохладой. Теперь он читал детектив Мики Спиллейна, целиком уйдя в перипетии усеянной трупами карьеры непревзойденного Майка Хаммера. «БМВ» он заметил лишь тогда, когда, слегка дрогнув передним бампером, машина остановилась прямо перед ним.

Безбородое, со следами явного недосыпа лицо повернулось к нему: светловолосый водитель ждал, когда на него обратят внимание. Штраух надел фуражку и со вздохом поднялся, водитель опустил стекло. Он протянул пограничнику паспорта. Кулак у него казался увесистым и мощным. На тыльной стороне виднелось темное, в пфенниг величиной родимое пятно.

Штраух откозырял и взглянул водителю в лицо. В Париже сорвался с цепи, привычно отметил он, два дня не просыхал, мотался из одной койки в другую, и сейчас ему ой как кисло.

Он взял четыре паспорта и начал изучать. Сначала четвертую страницу: срок действия. Затем вторую: фамилия и имя. И, наконец, третью: фото.

Он склонился к окну автомобиля, чтоб сравнить фотографии с внешностью сидевших внутри. Бегло зафиксировал отдаленное сходство: гладко выбритые лица, странно выделяющаяся бледность кожи, выдвинутые вперед подбородки, коротко стриженные волосы, придающие некую угловатость головам, особенно у висков и на затылке. Все, включая водителя, глядели подчеркнуто равнодушно вперед или в сторону – типичное поведение контрабандистов-дилетантов, везущих на пару блоков сигарет больше, чем положено.

Штраух по одному передавал в машину паспорта. Сидящий сзади справа, сидящий сзади слева, рядом с водителем, водитель…

Передавая последнюю серую книжечку, он насторожился. Что-то в этих людях было странным, не похожим на обычную манеру держаться. Точно! Ни один из них не протянул руки, чтобы самому взять паспорт. Все документы забрал водитель, швырнул в углубление между передними сиденьями. Теперь он снова взялся за рычаг переключения скоростей, рука с родимым пятном легла на руль…

Руки, вот что!

Сидевший рядом с водителем прятал их под светлым плащом, который лежал свернутым у него на коленях.

А задний слева? У того на коленях кожаная куртка, словно он небрежно бросил ее, желая защититься от сквозняка, – руки под курткой.

Задний справа? Черная кожаная куртка свернута на коленях. Левая рука небрежно вытянута вдоль спинки сиденья. Но вот правая – правая спрятана под курткой.

Штраух должен был бы догадаться, но он не сообразил.

Отказала какая-то связь в мозгу, отдельные наблюдения не привели к единственно правильному выводу. Вместо этого он растерянно глянул еще раз внутрь автомобиля.

Пассажир рядом с водителем!

Он больше не смотрел равнодушно вперед, он повернул голову в сторону пограничника. Внимательно, слегка прищуренными глазами следил он за обервахмистром.

И тут Штраух понял!

Он хочет тебя отвлечь, пронеслось у него в голове. Но от чего?

Он отвел взгляд, заставил себя посмотреть вниз, под ноги. Когда его правая рука, наконец, рванулась в направлении кобуры, было уже поздно.

Светлая ткань плаща взметнулась вверх, отлетела в сторону. Показалась короткая, отвратительная на вид металлическая трубка: дуло автомата, сам Штраух десятки раз держал такой в руках на ученьях.

Автомат взял пограничника на мушку и выдал очередь в миг, когда Штраух как раз ощутил в руке рукоять пистолета. Выпущенные короткой очередью три пули угодили ему в голову, шею и грудь. Сила удара отбросила его назад, к окну контрольной будки. Медленно сполз он на окрашенный в серый цвет металлический цоколь.

Не дожидаясь, пока безжизненное тело Штрауха распластается на земле, стрелявший отодвинул в сторону водителя. Ствол автомата высунулся из окна машины и вновь выплюнул огонь, перемещаясь справа налево, чтобы прострелить всю будку.

Десять, двенадцать, пятнадцать выстрелов прорезали тишину, длинная уже не регулируемая очередь. Стеклянную дверь и переднее стекло словно взорвали, тысячи сверкающих осколков дождем рухнули вниз. Рикошетом пули со скрежетом отскакивали от металлических опор. Крик, в котором не было уже ничего человеческого, на какую-то долю секунды заглушил все.

Таможенный инспектор Гроль в последнюю минуту рефлективно прикрыл руками живот. Согнувшись вдвое словно складной нож, он рухнул головой вперед на падающий стул.

Мгновение спустя пуля настигла Вебера, который, окаменев от ужаса, все еще сидел перед своим индикатором. Что-то горячее вонзилось ему в левое плечо. Затем сильный удар в другое плечо отбросил его вместе со стулом назад, где он, наконец, оказался в укрытии, под защитой метрового металлического цоколя, окружавшего будку.

Внезапно наступила тишина.

Потом взревел мотор, взвизгнули шины, «БМВ» рванул вперед и умчался.

Обервахмистр Шульц должен был бы в эти минуты находиться в будке для проверки грузовиков. В том, что его там не было, повинна была бесцеремонность товарищей. Они настолько задымили крошечное помещение, что бегающий на длинные дистанции и не выносящий запаха табака Шульц больше не выдержал.

Делая маховые движения руками, чтоб накачать легкие свежим воздухом, Шульц быстрым шагом прогуливался по бетонке, где пропускали грузовики. Раздались выстрелы.

Шульц остановился как вкопанный. Барахлит мотор?

И тут последовала вторая, длинная очередь. Почувствовав тревогу, Шульц глянул в сторону контрольного пункта для легковушек. Полоса зеленых насаждений закрывала ему обзор. Но то, что он услышал, не оставляло сомнений: это была автоматная очередь!

Когда «БМВ» выскочил из-за кустарника на шоссе, Шульц уже лежал на обочине, зажав в руке снятый с предохранителя пистолет. Еще три, четыре секунды, и машина промчится мимо него на расстоянии тридцати метров.

Пограничник взвел курок и подставил для упора левый кулак под локоть правой руки. Не прищуривая глаза, он прицелился наугад.

Тень автомобиля показалась в поле его зрения. Шульц сделал три или четыре выстрела. Затем перекатился на другой бок, чтобы успеть попасть в машину сзади.

Но стрелять было уже поздно.

4

Взвизгнув тормозами, ярко раскрашенный фургон марки «мерседес» остановился перед филиалом магазина «Тхибо», расположенным в пешеходной зоне Хаттингена. Пока водитель затаскивал в магазин пакеты со свежеподжаренной фасолью, радио в машине орало на полную мощность.

На втором этаже дома напротив одно из окон было приоткрыто. Хриплый голос Адриано Челентано проник в просторную угловую комнату большой старинной квартиры, что с незапамятных времен сдавалась внаем часто меняющимся и самым разным жильцам.

На широкой самодельной постели у дальней стенки заворочалась молодая женщина. В полусне она нащупала сигареты, зажигалку и закурила. В один прекрасный день, поклялась она себе, она сбросит кирпич на фургон этого кретина.

Наконец внизу взревел мотор – потом стало тихо. Наслаждаясь тишиной, женщина закрыла глаза. И тут рядом с нею затарахтела бензопила.

Она вздрогнула и потянула на себя одеяло. Рядом на кровати лежал мужчина, и бензопилою был он.

Как он храпел, чудовище!

По меньшей мере раз восемь за ночь она просыпалась от зверского шума. Она трясла его, толкала локтем в грудь, с трудом переворачивала на другой бок. Но уже через десять минут он опять лежал на спине, и опять работала пила канадского лесоруба.

О боже, с кем она связалась! На десять лет старше, залысины на лбу, по крайней мере двадцать лишних фунтов на животе и боках, очки со стеклами такой толщины что куда там разделительной перегородке в самом солидном банке. Но нежен – этого у него не отнимешь…

Без особой охоты заглянула она вчера между десятью и половиной одиннадцатого к Ине, где слишком уж громко играла развеселая музыка. Она собиралась выпить стакан пива, заставить сделать музыку потише и отправиться спать, чтоб отдохнуть перед началом недели. Потом она увидела этого человека: он сидел один с бутылкой в руке, поблескивая бронированными стеклами очков. Рядом с ним было единственное свободное место.

В течение последующего часа они произнесли друг с другом не более ста слов. А потом он ненароком снял очки, чтоб протереть свои иллюминаторы краешком диванного покрывала, и тут она увидела его глаза: отливающие серо-голубым блеском, слегка прищуренные, чуть насмешливые, чуть загадочные – глаза, перед которыми нельзя устоять.

Через десять минут она взяла его за руку и повела к себе. Из-за его глаз, и потому что было воскресенье, и вообще. Укоризненный взгляд Ины она попросту проигнорировала…

Рената Краузе загасила сигарету и поставила пепельницу на место. Потом спустила ноги с постели, кончиками пальцев нащупала деревянные сандалеты и встала.

Сначала на кухню. Вынуть масло из холодильника, засыпать кофе в кофеварку, поставить вариться яйца. Только после этого душ.

Посвежевшая и уже почти одетая, она вернулась в комнату. Субъект в ее постели еще храпел – должно быть, после Канады он расправлялся теперь с сибирскими лесами. Она стянула с него одеяло и швырнула на кресло.

– Подъем!

Он появился в дверях, когда на первый поджаренный хлебец она уже намазала диетический творог и ежевичное желе. Небритый, нечесаный, но уже совсем одетый.

Рената молча показала на свободный стул с другого края стола, подвинула толстяку чашку с отбитой ручкой, прозрачный кофейник и нож. Пусть сам о себе позаботится.

Человек в очках первым делом опробовал желе, довольно кивнул и нанес почти сантиметровый слой на свой хлебец.

– Сама делала? – спросил он.

– Мать, – ответила она и подумала: как хорошо, что ее не будет целую неделю. Подобные субъекты в тот же вечер оказываются под дверью, уверяя, что всего лишь хотели записать рецепт джема. Если не быть начеку, заканчивается все это в отделе регистрации браков.

Она бросила нетерпеливый взгляд на кухонные часы. Если он сейчас уберется, она успеет еще не спеша почитать «Рундшау» и застелить постель. Она терпеть не могла возвращаться в неприбранную комнату.

Рената демонстративно взяла газету и укрылась за нею. Несколько минут царило молчание.

– В старом греческом мифе, – начал он вдруг, – была царица, которая собственноручно душила любовников на следующее утро. Она могла бы быть твоей прапрабабкой.

Рената невольно улыбнулась.

Но потом резко бросила:

– Она знала за что.

На лице мужчины в очках-иллюминаторах ничего не отразилось. Он взял блокнот, в котором жильцы огромной квартиры записывали, что надо купить, и нацарапал на листке несколько цифр. Затем подвинул блокнот на середину стола.

– Вот. Позвони, когда снова захочется кого-нибудь придушить.

– Немыслимо, – сказала она, проигнорировав блокнот.

Он не стал делать новых попыток, схватил куртку и быстро натянул на себя.

Когда он уже стоял в дверях, Рената сказала:

– Послушай, толстяк!

– Да?

– Ты был мил. Лучше, чем все эти мальчики под Роберта Редфорда.[1]1
  Роберт Редфорд (род. в 1937) – известный американский киноактер. Советскому зрителю известен по фильмам «Погоня» и «Три дня Кондора». (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть] Такие великие соблазнители со всякими неотразимыми штучками.

– Пожалуй…

– Что значит, пожалуй?

Он выпрямился, стекла его очков блеснули.

– Что касается всех этих штучек, то у меня есть глаза, знаешь, на это клюют все. Мой коронный прием – глаза.