Текст книги "Код Омега (СИ)"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Нет, – подумала и попросила. – Скажи мне, где я, скажи мне правду. Мы вернемся?

Ворон замер с ягодкой в клюве, неспешно сглотнул ее и выдал:

– Как тебе ответить, если ты сама не знаешь, что ты хочешь? Определись, пойми, что главное для тебя, тогда уж задавай вопросы.

– Понять, где я?

– Нет.

Стася подумала и кивнула: прав – где она, дело третье.

– Как выбраться?

– Нет.

– Что здесь происходит?

– Нет.

– Что Арлан мне?

– Нет.

Ворон начал терять интерес к ней и приглядываться к плодам, цапнул ягоду.

– Кто я?

Виваче замер и пристально уставился на Стасю, а та похолодела от вопроса, что шел на ум, как не гнала она его. И вроде задави, отправь обратно в дебри разума, а он никак:

– Я… сошла с ума? – прошептала, сама себе не веря, не желая верить и понимая ясно, четко – да. – Не может быть. Скажи: неправда. Я просто сплю. А вы иллюзия: ты, Арлан, этот мир.

Виваче сглотнул ягоду, помялся и спрыгнул на землю, затоптался на траве:

– Нет. И да. Здесь все возможно, и каждый живет, как желает, но сумасшествие ли это? Нет. Свобода.

– Я жила в свободном мире, – качнула головой. – Ваш – иной.

– Да. Но ведь и один человек не похож на другого, и дерево на дерево, травинка на травинку.

– Дело не только в этом – во мне. Я словно потерялась – то ли брежу, то ли сплю. Сама себя не узнаю.

– Все потому, что продолжаешь бег. Раньше бежала к цели, теперь же от нее. Ну, что же не сиделось? Стоило ли уходить, третировать Арлана и вызывать меня, коль мы ушли не больше, чем на полмили? И сидим! Чего сидим?

Русанова плечами пожала, признавшись честно:

– Не знаю, куда идти. Сомерсби? Вроде надо, а… зачем? Искать выход домой? То же самое – зачем. Абсурд – вдуматься, но факт.

– Противоречья колобродят?

Ответить было нечего. Сам факт: патрульная в сомненьях – позор.

Женщина поднялась и с трудом двинулась вперед, хотя назад тянуло.

– Ты видел кого-нибудь из моих? – спросила ворона, что тактично промолчал, не напоминая своего вопроса. Устроился на плече и зорко в чащу смотрел.

– Много.

– Как их найти?

– Мы к герцогу шли, – напомнил.

– Сначала к своим.

– Угу. Тогда еще правее, вон тропка.

– И что там? Хочешь сказать: поселение моих соотечественников?

– Кха! Центр Времени и Пространства.

Русанова нахмурилась, недоверчиво глянув на Виваче: Центр? Времени и Пространства? Здесь?

И прибавила шагу.

Ворон не обманул. Немало времени прошло или совсем чуть-чуть, но они вышли на дорогу из беттапластика. Ровная, ведущая за лес, а здесь словно обрезанная лента. Стася покружила, разглядывая край шоссейки и прикидывая: кто, с какого ума беттапластик проложил в лес и сделал тупик. К чему? А, впрочем, что голову ломать, она и так полна загадками, что каждый час здесь одаривает щедро. И двинулась вперед, подумав, что хорошо бы было переодеться. А то ввалиться в этот центр в пеньюаре на босу ногу – хохоту будет!

И чуть не растянулась на дороге, запнувшись от увиденного – нормальных, привычных ее глазу высоких ботинок на своих ногах. Оглядела ноги, руки, ощупала грудь – нет, не мерещится, она в обычной форме.

– Виваче, что за чертовщина?

Тот хрюкнул:

– Эх, невежда. Сама ж подумала! Сама хотела! Кхе! Ну, чего застыла чучелом, пошли!

– Н-да, – зашагала, специально шлепая подошвой о пластик, чтобы лишний раз убедиться – настоящие ботинки, настоящее шоссе. И она в разуме, идет, а не спит, не бредит, не страдает паранойей. – Паронормальная параллель?

– Еще одна версия? К-ха-ха! Умора, право! Теодору расскажу, пусть посмеется. За-аба-авный анекдот.

– Ладно. Допустим, я в норме, то, что вокруг, тоже – норма, тогда почему не складывается? Так не бывает. Не бывает, что подумал и тут же получил. Трупы не исчезают, стоит только прикоснуться, люди не испаряются в мгновенье ока и не появляются вмиг, птицы не умеют разговаривать. Это факт! Черт вас всех побери – факт!

Виваче заинтересованно уставился на женщину:

– Факт чего?

– Не путай меня, – отмахнулась. – Я пытаюсь рассуждать вслух.

– А, ну, ну.

– Мы шли из технократии, это я помню, а еще четко помню Аттилу… Кой черт он помнится?

– Поворотная точка.

– В смысле?

– Атилла поворотная точка в ходе истории Европы. Это намек.

– Мне? На поворотную точку в моей истории?

– Ага, – с равнодушием бросил ворон, поглядывая по сторонам.

– Допустим, – задумалась женщина. – Но никакого поворота не произошло, я вернулась с ребятами и вновь ушла в параллель… Вроде бы. Подожди, Атилла в момент встречи был на дороге к концу. Немного и его ждала битва на Катлуанских полях, поражение и спад в карьере военного. Потом все к чертям полетело. А я причем? Намек на что? На то, что здесь меня ждал спад и конец карьеры? С чего ради? Мы идем в духовный мир, он противовес технократическому, а наш мир посередине, как уравновешивающее начало. Это логично, это тоже факт. Но нас выкидывает черти где. Связь не работает, хотя чип связи полететь не мог, просто не мог. Но это случилось. Конец? В смысле, мне не выбраться? Отправляли меня, Кира и… кого-то еще, я четко помню, кто-то был еще, но нас осталось двое, потом я одна, из-за этого второго герцога.

– Опять Теодору кости моешь? А что он сделал, как так убил твоего напарника?

– Кислоту в вино подлил. Кир робот. Как тот узнал?

Виваче засмеялся, качаясь на плече, как попугай:

– Ай, не могу! – захрипел и ринулся на дорогу. Хлопнулся на спину, раскинув крылья по беттапластику. – Ай, уморила! Кхва-ха-ха! Робота! Убил! Кислота! А-а, ха!

Стася чуть не пнула в сердцах насмешника:

– Кир мой товарищ! А твой… сволочь!

– Ну, и манеры, – перестав смеяться, поднялся ворон и заковылял по дороге. – Где ты нахваталась таких слов?

– Я бы еще грубее сказала.

– Ох! Не порти мой слух. И Теодору будет не по нраву услыхать эпитет, что ты ему дала. Он умница, мастер своего дела…

– Заплечных дел?! Как Йохан, Арлан и их свора?! – разозлилась. – Убийцы! Жизнь для них, что трава!

– Ой, и глупа ты, жена Николаса. Они не убивают, а рождают. Здешних не так-то просто вытолкать отсюда. Это – Родина, а с нее только с ностальгией, это, доложу тебе, ой, как невесело. Никто сам желания уйти не проявляет, а надо. Вот и выпихивают их. Дядя твой за сопровождение отвечает, а Арлан за зрелость уходящих. К чему плоды незрелые с деревьев резать? А переспеют – могут зачервиветь, сгнить. Стесси всегда до «червоточины» ждала, фу! На что, тебя возьми, и то с трудом ушла и до сих пор в сомнениях: а не вернуться ли обратно в объятья мужа? Злишься, но искусственно, так проще, да, себе противиться?

– Ты ничего не понимаешь… и что за ерунда – "помогают рождаться"? Убивая?

– Отправляя за продолжением себя. Здесь все отлично, но дети не рождаются. Н-да, увы. Приходится их отправлять, когда готовы. Как урожай, ага, доспели – вперед. А некоторые спеют долго. Ты вон, смотрю, вовсе не уйдешь. Пока сообразишь да примешь, пока Арлан… А, не отпустит, вцепился. Н-да, вот и сопровождай вас здесь и там. «Псы», говоришь? Они сопровождающие. Между прочим, неблагодарное занятие. На меня посмотри, где благодарность от таких, как ты? Какое там «спасибо», хоть бы вздор не мололи и слов изысканных, ругательств позабыли из-за приличия. Да, как же!

Стася бледнела с каждым словом, шаг тяжелее стал, ленивей.

– Йохан сопровождает там, ты со своими друзьями здесь…

– Не только я, и не сопровождаю, а помогаю себя вспомнить.

– Себя? – как эхо, повторила и почувствовала панику.

– О, дошло! Ну, поздравляю! Ты побила все рекорды!

– Молчи, – просипела. Вкупе с его словами открывшееся ее взору вовсе подкосило и одарило пониманьем. Жутким.

Навстречу им шла группа патруля в полной экипировке, купол Центра сверкал на солнце километрах в двух за спинами ребят. Но это ерунда – среди «зеленых» вторым шел Гоблин.

Она не могла спутать его, не могла помыслить, что он привиделся, но он же мертв!

Русанова застыла, чувствуя, как мурашками озноба проникает не то что в тело, в душу страх.

– Ренат? – прошептала, когда патрульные поровнялись с ней. Все, как один, улыбками приветствуя женщину. Ренат же вовсе засиял, рванул из строя, обнял ошарашенную Стасю и закружил:

– Стаська!!

А у нее слов нет: в горле ком, в голове сумбур.

Нет… Гоблин? Погибший из-за нее товарищ?

– Рад тебя видеть! – встряхнул ее, сияя улыбкой. Ничуть не изменился: лицо, фигура, даже прическа, манеры, но… улыбка красила его, была проста, естественна, тогда как в свое время он редко улыбался, был неразговорчив и сух.

– Ты?

– Ну, я же, я! Ты к нам? – поправил лямку РД. – Слушай, – протянул, оглядываясь на удаляющихся товарищей. – Ты к нам просись. Седьмая группа, как раз не хватает шестой.

Она не понимала, она не верила ему, себе, своим глазам, ушам:

– Ренат, ты мертв! Погиб!!…

Мужчина мягко улыбнулся и погладил ее по голове, как маленькую девочку:

– Кто это сказал, лейтенант?

– Я видела, я там была. Детонатор. Ты взорвал его, отослав меня… Ренат, я сплю? Это ты? Как это может быть?

Мужчина отвернулся, улыбка стала еще мягче и чуть печальнее:

– Друг Виваче, опять ты на посту? – спросил тихо у Ворона. Тот крылья расправил и опять сложил:

– Р-рработа такая. Ходите тут понимашь, мне покоя не даете.

– Без тебя б мне было плохо. Ты слушайся его, Стася, подожди меня. Мы скоро, – обратился к женщине.

– Ты мертв, Ренат! А я…

И смолкла пораженная, отшатнулась:

– Нет.

Мужчина посмотрел на нее, и не было во взгляде грусти или печали, сочувствия – спокойствие и безмятежность:

– Ты здесь недавно, еще шарахаешься от слова смерть. Смешно, – улыбнулся широко. – Эх, Стаська! Жизнь бесконечна и не кончается, поверь. А смерти вовсе нет в том плане, что мы думали. Есть переходы. Кому как не тебе знать как это. Считай, что шагнула на «зеленку» в другую плоскость.

– Нет, – замотала головой. – Я видела ребят! Я была с Киром! Меня отправили сюда! Нет!

Кого она убеждала? И поняла, поникла:

– Не-еет…

– Мы не приходим сюда одни, не остаемся одни и не уходим в одиночестве. С нами всегда кто-то, кому мы доверяем, кто нам подмога. У тебя получился Кир, у меня был Вальтер. Помнишь его?

– Нет, – покачала головой, уныло глядя на товарища. – Но я видел своих, кого помню.

– Во сне ребят видела? Уникальная вещь, не надо боксов – ушел и встретился с кем захотел. Но ты их не тревожь, и лучше бы они тебя тоже не тревожили. Не надо. Это плохо. Тяжело и им, и нам от того. Каждому свое, понимаешь? Не стоит звать сюда, и нам туда до срока не нужно. Всему свой час, патрульная. А в общем, все точно так же, как дома, быстро привыкнешь. Главное понять, что ты немного изменился, а дальше – проще. Николай-то как? Я слышал, Арлан вернул себе себя, еще подумал, скоро и ты появишься. И надо же – встретил!

Стася осела на дорогу, не чувствуя себя.

– Что ты, сестренка? – улыбнулся ей Ренат, потрепал по плечу. – Держись. Сначала тяжело, непонятно, потом так здорово, легко, свободно, что ни за что на свете не променять.

– Болтун, – вздохнул Виваче и защелкал клювом, словно призывал кого. А Стасе все равно. Она сидела и тупо смотрела на край бетонки, траву, лесок, но ничего не видела.

– Я побежал. Жаль, не могу остаться. Ты двигай в Центр, там встретимся, посидим, поговорим. Лады?

– Центр?…

– Конечно. Вон он! Седьмая группа!

Женщина с трудом подняла голову, уставилась на него и увидела, как он тает, размывается силуэт и вот нет никого.

– Своих догнал, – пояснила птица. Лучше бы молчала!

– Уйди, – прошептала, стряхивая Виваче с плеча, легла на дорогу и уставилась в небо: есть оно или нет, ей было все равно, апатия напала. А в голове щелчок и кадр перед глазами поплыл, как облака:

"– Ты хоть поняла, что дома была? – спросил ее Кир, открывая перед ней дверь.

– Честно? Нет. Да и что такое дом, Кир? Люди и места, к которым прикипел сердцем, с которыми осталась частичка себя.

– Хочешь сказать, что твой дом и там, и здесь?

– Именно. Там остался Тео, и я с ним. Здесь Чиж, ребята, и я остаюсь с ними, куда бы не ушла".

– Я осталась с ними, хоть и ушла… Я мертва, – прошептала. Но не верилось, бунтовало все внутри, логика шалила, разум отказывался принять вердикт, который объяснял то, что было Стасе не понятно. Теперь все встало на свои места. – Мертва…

– Стесси? – озабоченно позвал ее Арлан, присев на корточки рядом. Она не удивилась его явлению, уставилась огромными от осознания зрачками:

– Я умерла, ты мне грезишься.

– Это как посмотреть, родная.

– Ты знал.

Он улыбнулся:

– Конечно.

– Молчал.

– Твой путь, и ты его прошла. Сама должна была понять, принять. Скажи я – не поверила бы.

– Зачем скрывал?!

– Не говорил и только. Сложить сама могла, никто и ничего здесь не скрывает.

Женщина озабоченно нахмурилась и вспомнились рыцари, устроившие ристалище – они не заметили ни ее, ни Кира, а почему? Не потому ли, что новенькие еще себя не проявили, еще были зыбкими? Потом тот бой у деревни, где они влезли в разборки, и их заметили, они заняли свое место в этом мире…

А сны ее? Не сны. И лихорадка – память тела, что с трудом удерживала иллюзия.

А город, где часы идут как захотят? А «мертвые», что рассыпаются без остатка, не оставляя даже праха?

– Они рождаются вновь, а их фантомы еще чего-то ждут. Как бабочка выходит из кокона, так рождается дитя, оставляя оболочку прошлой жизни, что принесло сюда.

Русанова зажмурилась:

– Эффект бабочки, фрактал Истока… Так ты сказал правду – вы и есть исток.

– Мы. Без души не будет тела, без идеи не родится материя.

– За-ачееем?…

– Для жизни. Для рождения и вечного круговорота обновлений.

– "Перпетум – мобиле". А его все пытаются изобрести… Но смерть есть и здесь, и там!

– Нет, всего лишь отмирание ненужного, как ороговевшего слоя кожи, как пожухлых листьев. Там тела, здесь его иллюзии.

– Но остается энерго-информационная связь, так, память поля?

– Да.

– Нет, невозможно. Был переход, был! Не как обмен частиц, а настоящий… Не помню, но он был!

– Сюда живому во плоти не добраться. Нас нет, как нет Истока для питекантропа, как не ведает о самолете смерд из глубины веков. Я позже покажу тебе, как выглядит наш мир, и ты сама поймешь – здесь нет ни воздуха, ни тебе привычных пейзажей. Нет ничего, как и самой планеты нет.

– Границы леса!

– Номинально. На самом деле ни границ, ни рамок нет. Они здесь невозможны. А леса всего лишь зыбкая грань фантазии, ограждающая один мирок от другого, как соты пчел, чтоб не мешать друг другу. Заборы – видимость.

– Река.

– Для кого-то воды Стикса, для кого-то молочная река, а для кого привычная. На деле… млечный путь, – улыбнулся мягко.

– Две страны!

– Два полюса, как да и нет, свет с мраком. Опять же номинальны и иллюзорны, созданы лишь из привычки тех, кто к нам приходит делить мышление и мир на половины: женщина – мужчина, глубина и высота, меньше – больше… Мертвое – живое.

Стася села, осознавая сказанное.

– Я мертва?!

Вдуматься и муть такая на душе, что волком выть охота. И взбунтовалась, цепляясь за последние аргументы, как будто назад рванула со всех сил, и в двери бокса кулаками: пустите. Пустите!!

Но понимаешь – правда. Все, про что и не так, как говорят, как констатируют науки.

А вдуматься, ну что такое смерть, если движенье жизни бесконечно? Подумать – как же можно умереть, если дела твои и мысли продолжают жить?

И что такое – мертвое? Лишь видимость, иллюзия живых. Так, камень изучая, приходят к выводу – он мертв. А он живой, чуть медленнее идут процессы, отрезок жизни более длинен, и потому в нем будто вовсе жизни нет. Но…

– У меня есть тело! – воскликнула в отчаянье. – Настоящее, чувствующее!

– Имитация, привычная тебе. Чувства же никто не отбирает. Не только тело, но и душа имеет чувства.

– Есть слух и зрение!

– Как у любой частицы во вселенной, у которой нет глаз и ушей.

– Я разговариваю!

– Как тебе угодно. Но можешь молчать и только ощущать – того довольно.

– Я чувствую! Слышишь? Боль, страх!…

– Естественно. Старые привычки еще живы, догмы. Они ушли с тобой. Им тяжело тебя оставить, когда ты не спешишь пожить без них.

– Меня отправили сюда!

– Нет.

– Я помню!

– Что?

Женщина смолкла, сникла:

– Не знаю, – прошептала. – Но я была с Киром.

– Проводник. Его, наконец, починили. Он остался там, Сомерсби его вернул его же миру. Здесь он выполнил свою работу – довел свою подругу до тех, кто сможет позаботиться о ней. О тебе, любовь моя.

Стася, замерев, смотрела на Арлана, а видела Кира, слышала его слова, когда он предлагал ей обратить внимание не на долг солдата, на желанье женщины. Подумать о том, что бежит она не к цели – от себя.

Потом его не стало…

– Кислота.

– Иллюзия. Теодор мастер в этой части. Хочешь, покажу его дом, настоящий, – улыбнулся и протянул Стасе руку. Она смотрела на нее и уже не верила в то, что видит.

– Я с тобой. Так было и так будет. Я настоящий, как и ты, хотя мы можем быть любыми – плотными и чуть видными, гигантами и карликами, птицами и облаками. Но это мы, – прошептал, сочувствуя, любуясь и любя. – Чего ты испугалась? Смерть не такая, как представлялась? Идем. Я покажу и объясню, теперь уж можно. Скоро сорок дней, как ты пришла к нам, и пришла пора проститься с тем, что было, с теми, кто тебя еще зовет.

– Иван?

– Да.

– Я видела его и он меня, – а по спине мурашки: как это было?

– Просто и легко. Он звал, он тосковал, и тебе было не трудно прийти по открытой дороге. Но не стоит больше, любовь моя. Ты можешь заблудиться, останешься и вновь уж не родишься, а их перепугаешь.

– Призрак.

– Что-то вроде. Ты здесь была, но мыслями вся уходила туда.

– Как проекция, фантом.

– Как мысли убегают далеко и отрешаешься от мира, в нем оставаясь.

– Нельзя?

– Опасно для них и для тебя. Заблудишься, перепугаешь их, себя. Проводники есть здесь и там, а меж границами миров, на зыбкой грани их нет. Они не успевают, найти не могут и помочь. Поэтому самоубийство глупо. Рискуешь никогда ты не пристать к одному из берегов и будешь плавать одиноко, запутавшись, не понимая.

– Я умерла? – прошептала.

– Да.

– Все кончено?

Слова пустые, ответы и вопросы не нужны. Все ясно и… больно. Когда? И как же так?

– Стесси уничтожилась, значит пришла пора тебе вернуться. Ты про Тео знала, а о ней нет. Не Теофил – Йохан причиной перемен был – а ты. Пора пришла нам встретиться, вернуться домой тебе, заняв то место, что занимала Стесси. И нет твоей вины в том, что погиб я – Тео, умер я же – Николай. Это было предрешено. Стесси сдалась в тот миг, когда ты посмотрела в ее глаза и дала понять, насколько она ничтожна. Ненависть и правда – ничего. Зло само себя съедает, а чернота безумна от своей же темноты и… рассыпается, дойдя до пика – бездны глубины. Она, что миг, любовь же – вечность. Пойдем, – взял за руку, поднял и прижал к себе. – Не бойся ничего, переживать не стоит. Смотри, – обвел рукою горизонт – ничего за ним, лишь яркость красок, фейерверк ирреально прекрасный, но из миллиарда частиц, как пыль звездная, как млечный путь. – Так выглядит наш мир на самом деле, мы таковы. Но каждый, кто приходит, приносит в него то, что сердцу мило, и он меняется, предпочитает оставаться каким был и заниматься тем, что сердцу было по душе. Вот дом Теодора, посмотри.

Станислава смотрела сверху вниз, уже не озадачиваясь, как за миг взмыла и очутилась там, куда шла много дней, и видела не серое кирпичное здание, обвитое плющем, а дуб как минимум столетний. И ничего, и никого вокруг. Под деревом в тени веток лежал Теодор и грыз перо гусиное, обдумывая сонеты. Листы бумаги валялись рядом, развеянные ветром.

– Фантазер, – шепнул с улыбкой Николас. – Он был поэтом и до сих пор им остается. Только сочиняет не на бумаге. В тайне от меня он убегает в другие миры и шепчет на ухо свои сонеты, что воплощают в жизнь живущие поэты. И друг твой Кир, придя в себя, уверен, станет стихотворцем, и удивится, удивит других открывшимся вдруг даром, – засмеялся Николас. Стася же невольно улыбнулась, представив недоумение друга робота и программистов. Ей стало легче и спокойнее. Может уютные объятья Арлана ее согрели и прогнали прочь озноб страха? – Здесь многие грешат тем: рождается идея, как дитя, и прочь уходит воплощаться мыслью посланной или плотью – рождением того, кто с ней ушел, чтобы ее осуществить. Остальные? Тоже самое, любовь моя. Кто как привык, тот так живет. Но некоторым неуютно без близких, счастье их неполно и, как Карина, они просят вернуть родных, что живут без них, что не пришли еще – не время. Стесси не брезговала выполнять их просьбы, и в вашем мире, любом другом умирал человек. Неправильно, все в срок должно быть. Так Горбун из Ньюсвика родится вновь не раньше, чем осознает, что он умер первый и стал причиной чумы. Патрик, срок придет, встретится с Кариной, если любил, и воля в том будет его. А не любил, свой нарисует мир и будет дальше жить, но без Карины. Она же родится вновь, чтобы найти того, кто суть ее, она его.

– Она уже ушла, – догадалась женщина. Как иначе? Несчастных здесь не видно, а она была несчастна.

– Ты права, – рассмеялся Арлан. – Как видишь, страшного тут нет, и говорить, и знать возможно, не открывая рта, не прикасаясь – чувствуя и ощущая. Какие ж тут границы, какое время, пространство, карты, местность? Их нет, как нет преград для мысли.

– А будь Стесси на моем месте?

– Она бы питала надежду Карины, вернула Патрика и сделала несчастными двух.

Стася молчала. Тяжело, со скрипом, стоном складывалось увиденное и услышанное. Душа ей говорила – да, правда, прав, но естество претило: как же так? Тоска вдруг начала давить опять, внезапная, как приступ лихорадки.

– Не она, не твоя, – прижался губами к виску Арлан. – То друзья твои печалятся, то память сердца.

– Оно уже не бьется…

– Зачем?

– Как?… Когда же я успела? Я шла тебя спасти.

– И ты спасла. Тех, кто подчинялся Стесси и не мог родиться вновь, мучился в ее безумной ненависти.

– Она не убивала… не давала им родиться.

– Это мука оставаться, когда готов уйти, когда уже зовут. Я тоже грешен в том. Ведь ты должна была уйти – вот что она задумала. Она же поселила свою частицу в тех, кто шел со мной – твоих и моих товарищах, всей группы. Вышло так, что лаборант сошелся с женщиной, и та должна была родить… тебя. А я не дал. Теперь у них родится другой ребенок – не ты, и много позже. Тот круг, пятно, зовущее тебя – ты помнишь? Ты могла вернуться туда, что называешь «домом», почти сразу. Кори же, я повинен.

Стася заплакала, но слезы сами лились и были так легки, как летний дождик, орошающий истосковавшуюся по нему землю. Ладонью щеку Николаса накрыла, коснулась губ его:

– Я тебя люблю, и чтоб не сделал ты – заранее прощен.

– Ты плачешь, – губы оросили слезы, и Стася явственно увидела, как светится лицо любимого. Оно прозрачно, миг и распадется.

– Не уходи!

– Нет.

– Ты становишься прозрачным.

– Просто ты прозреваешь. Я не изменился – ты поняла, что изменилась.

– Мне незачем тебя спасать?

– Нет.

– Я не виновна в твоей смерти?

– Нет. Вопрос абсурден, ты уж поняла.

– Но как случилось, почему я не помню? Шульгин нас отправлял, это четко встает передо мной.

– Любовь моя, тебя звали долг и любовь. С чем ты ушла, с тем и пришла. Ты ко мне рвалась, но с плоскости той, что сюда лишь снами проникает. Тебе казалось, что тебя послали, на деле же, ты умерла с мыслью обо мне, о долге и любви, вине, о том, что не успела. Оно и гнало тебя прочь, кружило по миру, но не ко мне, а от себя тянуло прочь.

– Как это случилось?

– Так важно? Хорошо, смотри мне в глаза.

Стася посмотрела и увидела, как в зеркале – себя….

Федорович отпрянул, отошел к окну, кинул через плечо упрямо:

– Нет. Я своих на тот свет не отправляю.

Стася качнулась, слабость дала о себе знать и в голове начал зреть взрыв. Набухла вена. Но женщина о том не ведала – она хотела возмутиться, внутри кричало все и организм сдавал, не выдерживая напряжения. Но он кричал тише, чем ее душа.

Дверь в кабинет распахнулась и на пороге возник Лавричев. Оглядел пару:

– Прав оказался Шульгин. Воркуем? Капитан Русанова, вам было запрещено покидать территорию медцентра. Добровольно вернетесь в палату или силой сопроводить?

Русанова качнулась. Вена лопнула, бронхи свело и кровь устремилась наружу, вскрывая залатанное врачами.

– Я ее провожу, – заявил Иван, обняв Стасю за талию. Та только глянула на него и падать начала. Рванула прочь, ломая все преграды, непонимание, неспешность тех, кто помочь не в силах был ей – к нему, к тому, кто нужен был ей больше жизни, кому она должна была помочь….

– Значит Шульгин, задание, отправка в параллель с биороботами?… Иллюзия.

– Сценарий, что написала ты сама в своем воображении. Типичный для той жизни, что вела. Как можешь написать сейчас что и кого угодно. Будет так. Захочешь – можешь продолжить служить, а нет… Будешь нам помогать другим пришедшим, тем кто уходит.

– А ты, вернее, Николай?

– Я пережил тебя на пару дней и вернулся сюда как только понял – тебя нет рядом. Что было ждать? Я – та часть меня, что за тобой ходила. Зол был от страха за тебя, я искал, а ты скрывалась: мелькнешь и снова тишина. Когда и где ты вышла – неизвестно было. Заметили вас только в деревушке. Потом опять провал, как будто ты еще в раздумьях: остаться ли здесь, там? Мне показалось, Стесси изгаляется: ты заблудилась из-за нее. Ее судьба была мне не ясна, подумать странно – она и добровольно уйти. Самоубийство что здесь, что в том любом другом из миров не грех, а высшая из глупостей. Никогда самоубийца не встретит тех, кого любил, близких, родных душ. Он лишает себя сопровождения и мается, меж множества параллелей блуждая, пока не рассыплется, так и не найдя приют. То ад его путешествие. Возможно, что его и описывали.

– Колдовство, что приписывали Стесси?

– Всего лишь слово, что более понятно для людей. А что за ним, еще поймут не скоро. Все миры тесно связаны между собой. К нам приносят из них немало, немало и отдают, забирая от нас. Естественные события.

– Данте, Сведенборг?

– Скажем так, кто на какой ступени развития был, тот так и понял. Возьми себя, ты умница, но тоже не сразу приняла тот факт, что ты без тела «мертва», но продолжаешь жить, любить, бороться, идти вперед, хотя ушла с той плоскости, где шаг твой был заметен. Все продолжается, как шло, просто кто-то ушел за кулисы, но не ушел совсем и продолжает жить, творить, готовиться к своему выходу. Деревья на зиму укрыты снегом, им нужен отдых, нужен он и душам, что в суете не замечали многого, забыли о себе и том Истоке, что их породил.

– Я умерла, – сказала, привыкая к этой мысли, уже не страшась ее, но ежась с непривычки. И улыбнулась робко. – Думала, не так все будет.

– Как есть, – развел руками. – Уже не страшно?

Стася улыбнулась в ответ на его улыбку. Стало вдруг легко и спокойно и отступил не только страх, а словно цепи с рук каторжника рухнули оковы тела.

– Не страшно. Ты рядом.

– Я не уходил, – обнял ее и нежно губ коснулся.

Свобода и покой, к которому она стремилась, пробрались внутрь и завладели ею.

– Я и ты? И ничего меж нами? Ни суеты, ни тревог, ни мнения других, ни долга?

– Ничего.

– Но мы родимся вновь?

– Когда захотим. Но вместе, чтобы встретиться опять.

– А твои воины нас проводят?

– И охранят. Помогут нам найти друг друга.

– Узнаем?

Николас рассмеялся:

– Опыт уже есть.

И закружил ее. Как вихрь, частицы его смешались с ее частицами, и каждая смеялась, вздымаясь вверх, не к небу, в свет мрака вселенной, где им подобные, смеясь, кружили и радовались, улетая прочь и разнося по галактикам, мирам и параллелям что чувствовали, знали, любовь свою, что щедро отдавали всему и всем, встречавшимся на пути. И вспышками оглашали вселенную о радости своей.

Но самой яркой из всех были – они.

Иван увидел вспышку в небе, как будто вспыхнула и погасла звезда, и как наяву услышал счастливый Стасин смех, которому вторил другой, мужской, и не иначе Николая.

Капитан нахмурился, тряхнув волосами, и, вздохнув, отошел от окна: прощай, Стася.

– Ну, и долго будем сонных тюленей изображать? Всем спать, завтра в девять на стрельбы. Иштван, увижу с синими за бильярдом, отстраню! – объявил своим бойцам.

"Зеленые" переглянулись и пошли по своим комнатам.

Жизнь продолжается. А как иначе? Она ведь бесконечна.

1 июля – 9 августа. 2007 г.

Вид одежды XI–XII в.

Метр Шаплен. 17 век.