Текст книги "Код Омега (СИ)"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Кир присел на корточки на берегу, скривился:

– Очухалась?

– Да, – прошептала. Тот минуту молчал, разглядывая ее и заявил:

– Нет. А ну-ка раздевайся да окунись. Душ тебе сейчас, ой, как нужен… пифия, блин. Не разденешься, сам раздену! – прикрикнул.

Стася тяжело посмотрела на него и сорвала куртку, кинула в него:

– Отвернись.

– Ладно, – проворчал, подхватывая одежду.

Следом в ноги ему полетели ботинки, брюки, майка.

Стася нырнула в запруду и с трудом сдержалась, чтобы не остаться на ее дне. Вода вытолкнула ее на поверхность, охлаждая горячую голову, и подумалось Русановой: рано она панихиду устраивает. Ведь неизвестно ничего. Как можно верить сновидениям? Почему им она поверила, а сердцу нет? А сердце молчит, не щемит, не ноет. Значит, жив еще Чиж, есть еще шанс.

Только не кисни, Стаська!

Было уже такое, закрывали «зеленку», когда профессор стансер украл. И ничего, восстановили коридор, ликвидировали помехи. А здесь… Ну, естественно, что-то не так! Кинуло их в неизвестность, а Вита и Дон вовсе обратно вернуло. Перебои, сбой какой-то. Восстановят. Бывает.

– А ты ничего, – послышалось почти над ухом. Кир стоял над ней и бесцеремонно разглядывал фигуру. А взгляд не робота – мужчины.

Стася села на камни, руками грудь прикрыла:

– Отвернись, озабоченный.

– Стесняешься?

– Опасаюсь. Взгляд у тебя неоднозначный.

Мужчина усмехнулся:

– Почему нет? Ты красивая женщина, а я чертовски привлекательный…

– Робот! С гормонами переборщили?

– Почему? В норме для мужского типа.

– Видно, – заверила. – Отвернись и одежду кинь.

Вот ведь только ей забот с роботом не хватало. Хуже нет, когда разлад в группе. А как ему не быть, если Кир даст сбой программы и пойдет на приставания или, того хуже, на насилие. Кто его знает, что у него в голове? Человека убедить можно, переубедить, охладить старым бабушкиным способом, в конце концов, а роботу какие доводы приведешь?

Кир подобрал ее одежду, кинул, помедлив, и нехотя отвернулся:

– Ты мне нравишься. Тогда еще понравилась.

– Польщена, "но я другому отдана и буду век ему верна".

– Пушкин.

– В точку, – натянула на мокрое тело брюки, майку. Прошлепала по камням босыми ногами, села на пригорок, ботинки натягивать принялась.

– У тебя программа по охране человека сбой дала?

– Почему? В приоритетной базе.

– Что-то не похоже.

– Наоборот, – повернулся, руки в бока упер. – Я просканировал варианты выхода из кризисной ситуации. Результат один – устраиваться как-то в этом мире и ждать когда за нами вышлют патруль. Шансы, что наши проявятся в ближайшее время, равны нулю. Временные рамки возможных изменений варьируются в отрезке трехсот дней. Значит, почти год нам нужно как-то прожить и устроиться так, чтобы нас без труда нашли наши, чужаки не устроили неприятности.

Еще не легче! – бухнула на камень ботинок Стася.

– Предлагаешь стать твоей женой?

– Так у меня будет больше шансов сберечь тебя от ненужных проблем и закрыть от посягательств.

– Есть другой вариант – сестра.

– Не подходит. Ты привлекательна. Сестра, значит свободная женщина, и брат тут не помеха. Жена другое. Мужской тип мышления определяет женщину как свою собственность. Пять из десяти не захотят владеть чужой во избежание проблем и из санитарных норм. Поведение трех из оставшихся пяти будет зависеть от меня. А двое входят в ряды невменяемых, поведение которых просчитать трудно.

– Хорошее резюме, – накинула куртку. – Но у меня предложение лучше – будем считать, что я твой брат. Напророченные тобой проблемы будут снижены до минимума, а количество возможных претендентов снизится до одного на миллион.

– Не факт. Я рассматривал этот вариант, проанализировав два дня, что мы здесь провели. Итог: только пятьдесят процентов населения принимают тебя за мужчину. Это те, кто прошел рубеж половой зрелости либо не достиг его.

– А старик?

– Старец? Он и натолкнул меня на эту мысль. Он сразу без всяких колебаний принял тебя за женщину. Притом, что сам признался – много лет не видел людей и вообще не покидал свой скит десятилетия. Вывод сама сделаешь?

– Нет уж, озвучь.

– Возраст, что-то около сорока пяти, по данным организма. Длительное воздержание и переизбыток энергии. В таком состоянии мужчина может причинить женщине вред поневоле. Инстинкт.

– Что-то я не заметила поползновений с его стороны, – застегнула куртку Стася и пошла в лес.

– Он фанатик. Перераспределение энергии в информационный поток увеличивает его волю и инстинкты находятся под контролем. Но немногие могут этим похвастаться.

– Понятно. Остальное разжевывать не надо, тоже ясно. Итог: спасибо за желание оберегать меня, но женой я тебе не стану. У меня тоже есть нормы, морально-этические.

– Зря. Мое предложение было оптимальным для твоего сохранения.

"А мне плевать на себя", – хмуро посмотрела в гущу лесного массива.

Отчаянье так и не отпускало ее, и хотя она смогла справиться с его внешними проявлениями, на душе все равно хороводила глухая тоска, и в ее свете Стасе казалось, что жить ей незачем, что она никчемна, отвратительна и заслуживает худшей доли. Вина гнула ее и она готова была пройти ад, лишь избавиться от нее, выпросить прощение у Чижа и отдать ему свою жизнь, не нужную, пустую без него.

Когда Илья исчез, она чувствовала себя потерянной, скучала так, что места себе не находила, но не было тогда состояния опустошенности, что накрыло ее сейчас. Душа плакала, как затянутое тучами небо, и не могла остановиться. Что-то словно треснуло внутри, надломилось и сгинуло. Какая-то очень важная часть ее исчезла, и ее не хватало как воздуха, как крыльев птице, как рук и ног калеке. От них осталась лишь память, и та жгла, усиливая чувство вины не только перед Чижом, но и перед собой, такой глупой, такой дурной, что она не успела не только спасти его, но по каким-то пустым поводам отодвигала его при жизни, отметала естественное желание ответить ему «люблю», признаться себе и ему в том, что было ясно. Она мешкала. Она придумывала контраргументы, как старец шла на воле, молясь своему Богу – рутинной работе патрульной. К чему, если ни одна цель не стоит таких средств?

И поразилась в который раз сама себе, своим мыслям – недостойным, неприсущим ее мировоззрению. Что с ней произошло, какую директорию перемолол переход? Какое поле перевернуло с ног на голову привычные понятия, долг сделало пустым, а личные эмоции важным?

"Нужно верить, что Николай жив и все еще наладится. Он выживет, мы встретимся и все еще будет", – сглатывая ком в горле, уверяла себя Стася, продолжая шагать по лесу: "Прочь. Даже мысль о том, что с Николаем… прочь! Главное вера! Он жив. Он жив!"

Они прошагали полдня, никого не встретив, кроме птиц и белки. Кир молчал, а Стася подавно. Сил не было говорить, желания. Горе, разъедающее ее душу, ширилось, несмотря на ее уверенья и готово было вырваться наружу истерикой. Нельзя. Не выход. И она молчала, кусала губы, цеплялась сознанием за что угодно. Вот листик, такой красивый, прозрачный, что любоваться бы им и любоваться, вот неизвестный ей цветок, нежный, как ладонь младенца, вот мох у корней дуба, настолько яркий, изумрудно зеленый и мягкий, что кажется, манит – приляг, отдохни.

Природа здесь была удивительной, самой необычной и яркой расцветки. А может и обычной, может просто раньше Стася не замечала насколько удивителен самый банальный листик, насколько многообразен и прекрасен мухомор, как приятна ласка ветра и зной, что не жжет, а утоляет, непостижим в своей красоте.

А может она вдруг поняла, что может умереть, так и не обратив внимание на простую, привычную и потому незамеченную красоту? На этот лес, траву, шишку на камне, пожухлые иголки сосны. Она пройдет мимо, как мимо Чижа, и не заметит их, пока не потеряет. В гонке за призрачной целью она не увидит того, что не менее важно, чем спасение чужой жизни.

Как она могла распределять на главное и не главное. Как можно было ставить одно выше другого, если они равны? Патруль стал смыслом ее жизни, но разве Николай занял меньше места в сердце и душе, разве он был не важен? Что она делала? Чем занималась? На что обращала внимание, а что отметала, отодвигала на потом? А разве есть это «потом». Миг и все меняется и не повторится больше в точности. Дуб, в листве которого запутался солнечный луч, и завтра останется дубом, но уже не с этим листиком будет играть солнечный зайчик и будет жаль пропустить именно этот момент, сегодняшний день, его, таким, каким он есть сейчас, в этот миг. Иначе ты не поймешь, не проникнешься всем объемом, многообразием его красоты, не осознаешь, что он равен тебе и так же мыслит, переживает, стремится к чему-то, чего-то боится. Живет, как любой человек: чувствуя, сопереживая, радуясь и печалясь, ожидая, мечтая и веря.

Стася не удержалась, не захотела сдерживаться и прижалась к дубу, обхватив руками его ствол. Минута тишины, минута единения, вслушиваясь в гудящие токи внутри дерева, и произошло что-то необычное, необъяснимое. Ей вдруг захотелось рассказать ему что она чувствует, поделиться болью и спросить совета, но слов не было… и они не понадобились. Сумбур из чувств был понят сам собой и пришло успокоение, тихая грусть сменила грызущую тоску и подкрепила веру.

– Он жив… жив, верь, – будто услышала в гудении ствола. И поверила безоговорочно.

Кир не мешал ей, слова не проронил. Только когда она рассталась с дубом, спросил:

– Что же все-таки случилось?

– Не хочу об этом говорить, – отрезала и прибавила шаг.

За кустами что-то блеснуло и Кир оставил расспросы, направился к привлекшему его кусту. Раздвинул ветки и присвистнул.

– Что? – развернулась женщина.

– Иди сюда. Сюрприз.

– Еще один? Не нравятся мне сюрпризы в этой параллели.

– Чем богаты, – присел на корточки, изучая то, что нашел.

Русанова ожидала увидеть все, что угодно, но то, что предстало перед ней, выходило за рамки предположений – в кустах лежал труп молодого мужчины с перекошенным от страха лицом. Отрубленная рука, которой он, видно, пытался прикрыться, лежала рядом. Через лоб и щеку шла длинная ровная полоса.

– Рубленая рана, – констатировал Кир.

– Вижу. Думаешь?

– Выводы делать рано. Но такие раны обычно наносит меч. Видишь. В месте соприкосновения более глубокий след.

– Одет интересно: галстук с бриллиантовой булавкой.

– Угу. Строгий костюм, ботиночки из кожи крокодила, стрижка. Типично для середины двадцать первого века.

– Как он здесь оказался?

– Я не эксперт. Могу лишь сказать, что умер от разрыва сердца. Испугался. Рана уже мертвому нанесена. Разница в пару секунд.

– Давно?

– Похоже с вечера. Хотя… – Кир, пристально щурясь, оглядел тело. – Нет, не больше шести часов как погиб.

– Выходит, утром?

– Выходит, – дотронулся до галстука. – Новенький. На свидание, что ли, в лес пришел…

И замер, как и Стася, от увиденного: труп стал таять, на глазах сморщился, съежился и над ним образовалось поле. Загустевший воздух пошел всполохами и будто захватил погибшего, втянул в себя вместе с галстуком, ботинками, булавкой. Секунда: тишина и чистота. Никого, ничего.

Женщина и мужчина переглянулись:

– Не понял? Что это было?

– Э-э-э…пыф!

– Угу? – выпрямился и внимательно оглядел лес. Он выглядел вполне приветливым, спокойным, но чудилось, что сюрпризы не закончились. – Пойдем туда, – кивнул влево, вниз по заросшему деревьями и кустами пригорку.

– Что там?

– Что-то есть. Держись за спиной, на всякий случай.

– Тепловое пятно?

– Энергосгусток.

– Поле? Опять порадуемся виду исчезающего на глазах тела?

– Лучше не спрашивай.

– Не собираюсь, – заверила хмуро. Ясно – ответа нет ни у нее, ни у него, хотя вариантов масса.

– Особый состав воздуха, – выдал одну теорию Кир. – В определенный момнент разложения кислород и углекислота испаряют тело.

– Сказка, – кивнула Русанова. – Еще пара басен в запасе есть?

Робот вздохнул, и женщина согласно кивнула: у меня столько же, и в столь же бредовом изложении.

Через сто метров они наткнулись на тело молодой женщины в сланцах и короткой юбочке. Было ясно, что она ползла, умирала тяжело, долго. Вниз от нее вела кровавая дорожка, а тело было скрючено от боли.

– Брюшину вскрыли, – констатировал уже ясное Кир, перевернув несчастную. И в тот же миг она испарилась, как мужчина. Это уже было похоже на норму, а вот на помутнение рассудка и видения – нет.

– Кажется, твоя теория не настолько бредова, – нехотя признала Стася, настороженно оглядывалась и сжимая рукоять меча. Не нравились ей метаморфозы с телами, как в принципе не нравились убитые.

Пошла по следам крови и увидела еще один труп, рядом второй, ниже третий. Чем дальше они спускались вниз, тем больше убитых попадалось. И каждый труп исчезал, стоило его коснуться.

– Пространственная дестабилизация, – пробурчал Кир.

– Мистика, – согласилась женщина.

Вскоре за ветками деревьев заблестела вода.

Пара вышла на открытое место и замерла.

Это был пляж. Белый песок и синие просторы озерка были бы приятным приютом любому желающему освежиться или отдохнуть на берегу. Но берег был усыпан трупами. Женщины, мужчины, дети лежали где как. Валялись перевернутые лежаки, детские игрушки, надувные матрасы, перевернутые корзины с провиантом, бутылки из-под прохладительных напитков, солнцезащитные очки.

Пока Стася в ужасе и отупении смотрела на все это, Кир изучал следы на песке. Прошелся, осторожно ступая, по берегу и покосился на женщину:

– Здесь лошади гарцевали.

– Теофил, – выдохнула Русанова, сердце от ненависти сжалось. – Убью ублюдка!

– Да, неслабо твой дружок порезвился.

– Он мне не друг! – сжала рукоять меча, так что пальцы побелели. Показался бы Теофил – взглядом бы испепелила.

Кир что-то нашел засыпанное песком, потянул и извлек на свет кусок черной материи. Все сомнения отпали:

– Край плаща. Кто-то вырвал.

– Надо было сердце вырвать!

– Возможно эту акцию оставили для тебя. Уговор: я с тобой, – и отвернулся, поморщившись от вида мертвого малыша. – Не люблю, когда детей трогают.

– Как ты корректен! – процедила Русанова и пошла по пляжу прочь от мест массового убийства.

– Какие планы? – нагнал ее Кир.

– У меня появилась цель, спасибо Теофилу. Встретимся, я ему сердце вырежу.

– Хорошая цель, – самым серьезным образом согласился Кир.

– Это не мир, а колония смертников.

– Испаряющихся, заметь.

– Заметила. Еще бы понять, что к чему. Одни трупы сжигают, багром таскают, другие от прикосновения тают.

– Этот мир полон загадок, – согласился мужчина.

– Теофил не загадка, и появление массовых жертв его упырянства – тоже.

– Устроим революцию?

– Называй, как хочешь. Но если уж мы застряли здесь, нужно провести время с толком. Организуем нечто навроде отрядов самообороны и загоним козла в его огород. Лорд Арлан, – прошипела с яростью. – Сволочь!

– Как тебя взвело. А говорила, он зачистку делает, чтобы чума не распространилась.

– Он сам хуже чумы! Тварь!

– Оправдать его хотела? Больно, что друг оказался редкой сволочью.

– Представь! Впрочем, сволочью он уже в технократии стал, а здесь вовсе деградировал. Зверь!

– Ладно, проехали. А в остальном я «за». Как понимаю, у нас поменялось задание со сложного на простое. Обычное: спасаем человечество.

– Можешь остаться здесь и позагорать, если вид убитых не осквернит твое эстетическое восприятие!

– Не злись, я всего лишь намекнул на третий пункт устава.

– Невмешательство? Мы уже вмешались. Напомнить деревню? Да и плевать мне на все пункты устава!

– Вопрос, как это скажется на нашем мире. Ты же «зеленая», понимаешь.

Русанова замедлила шаг, потом вовсе остановилась.

– Что предлагаешь?

– Разведку провести для начала. Понять, что все эти убийства значат. Может это ритуал? Месть? Чистка? Закономерное и нужное звено в цепи исторических событий этой параллели? Чингиз-хана напомнить? Аттилу? Гитлера, Пиночета?

Стася замялась, закружилась по песку. Слов было много, но все из разряда забытой ненармотивной лексики.

Это гребанное невмешательство!

– И все-таки я его убью!

– Не сомневаюсь. Сомневаюсь, что ты. Рано или поздно деспоты приходят именно к такому финалу – славной гибели от руки «любящих» подданых.

Стася хмуро глянула на него и двинулась дальше.

– Нам бы карту местности. Хоть узнать где окопался этот тарантул. Какие у них здесь княжества, автономные округа, страны, я не знаю, политические, религиозные течения.

– Нужно посетить населенный пункт, желательно с не меньшим развитием, чем тот городок, в котором дружище Саймон подает свиные грудки на завтрак.

– По-моему, это единственно приятное местечко, что мы посетили.

– Да, приветливое, тихое. По логике, оно не может находиться в единичном исполнении.

– Может, мы не в ту сторону идем? Чем дальше, тем паршивей.

– Если ты помнишь, в пригороде того благословенного селения армия рыцарей разминала свои мышцы.

– Такое не забудешь. Странно, что нас тогда не заметили.

– Лучше бы дальше не замечали.

– А, вон дорога, смотри, машины! Асфальт!

Стася глазам не верила – перед ней открылась стоянка автомашин и широкая лента шоссе.

– Водить умеешь?

– Любые средства транспорта от дирижабля до планера.

Запрыгнул в салон кабриолета Кир и распахнул дверцу перед женщиной.

– Прокатимся, капитан, – повернул ключ зажигания. – Спорю, что населенный пункт недалеко.

Машина вырулила на шоссе и вскоре, за поворотом, открылся вид на заводские трубы, высотные здания.

Это был обычный город двадцатого – двадцать первого века с одним «но». Он был безлюден.

На детских площадках крутились карусели, скрипели качели, из труб завода шел дым, в витринах супермаркетов зазывно горел неон рекламы, на столиках в летних кафе стояли стаканы с пивом, кока-колой. А людей не было.

Кир проехал по всему городу и остановился возле киоска с печатной продукцией.

– Не понимаю: всех убили, а трупы уже испарились?.

Стася была солидарна с ним – не понимала и все оглядывалась, пытаясь разгадать загадку тишины и пустоты мегаполиса. Вышла из машины, взяла газеты с прилавка:

– Двадцать первое июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.

– Десятое февраля две тысячи десятого, – тряхнул другой Кир.

– Ерунда какая-то, – взяла журнал: пятое октября две тысячи первого.

– Здесь пресса за тридцать лет! – перерыв весь лоток, сообщил Кир.

– Карта есть?

– Ага. Москвы, московского метрополитена, – откинул в сторону, сердясь на сложившуюся ситуацию, цветные проспекты. – Урал, Башкирия, Новгород, Питер, Рига. Смотри: Ямал! Расписание маршрутного транспорта Охты! Электропоездов Семипалатинска!

Стася растерянно огляделась и увидела девочку, качающуюся на качели в сквере напротив. Русанова откинула Киру в руки псковскую программу телепередач и рванула к ребенку:

– Привет!

– Здласте, – улыбнулась девочка, выказывая отсутствие молочных зубов.

– Где твоя мама?

– Она в библиотеке! – ткнула пальчиком в сторону здания с колоннами через дорогу.

– Вот как, – присела на соседнюю качель Стася. – А папа?

– Папа заделживается, но сколо плидет.

– На работе задерживается?

– Ага. Он с-с-сстралеврар! – с трудом, но с гордостью возвестила малышка. Стася невольно улыбнулась:

– Замечательная профессия. Тебя как зовут?

– Аня.

– А меня Станислава.

– Страсни… славнис…

– Стася.

– А! А мою маму – Ила. Она влач олтопед!

– Здорово!

– А вы где лаботаете?

– Я? Не важно. Почему ты одна сидишь, где подружки? Скучно, наверное, одной?

– А я не одна, со мной Мышка, – вытащила из кармана сарафанчика игрушечного мышонка с задорной улыбкой.

– А кроме Мышки у тебя есть друзья?

– Ага. Но Маса уехала с дядей Болей и тетей Юлей на пляж, а Костька плохой, он делется. Светка спит есе, она такая соня! А мы с мамой рано встаем!

– Который же час?

– Не наю, – пожала плечиками. – Вон часики, вы большая, знаете уже, как на них стлелки правильно стоят.

Стася глянула, куда указала девочка, и заметила, что на эркере библиотеки установлены электронные часы.

– Восемь тридцать три, – протянула, задумавшись. Получалось нечто невообразимое.

– Ну, счастливо тебе дождаться маму. Пойду, – махнула девочке. Та кивнула, ничуть не огорчившись ее уходу, и принялась раскачиваться. На дальней дорожке аллеи появилась мамаша с коляской. По дороге пролетела «Волга». Город начал оживать.

– Восемь тридцать три, – сообщила Киру и скопировала его позу – прислонилась к дверце машины, обдумывая то, что узнала.

– Выходит, время не к обеду, а к завтраку? Это что, мы полдня в безвременье топали?

– Выходит, – потерянно пожала плечами.

– Подождем минуту и проверим?

– Часы увидишь отсюда?

Мужчина повернул голову, прищурился, фокусируясь на цифрах далеко и высоко от них:

– Стоп! Сколько говоришь?

– Восемь тридцать три. Сейчас, наверняка, тридцать четыре.

– Ни фига! Четырнадцать ноль две!

Стася рот открыла, покосилась на часы и челкой тряхнула:

– Далеко, вот и показалось.

– Я не слепой и фокусировка у меня на увеличение! Отсюда их, кстати, очень хорошо видно, – взял Стасю за плечи и развернул к библиотеке. – Присмотрись.

Русанова напрягла зрение и увидела четко, словно смотрела на то, что в метре от нее:

– Восемнадцать сорок… Подожди… – уставилась в растерянности на товарища. – Перепутала?

– Настолько? Время два часа…

– Шесть вечера!

– Не может быть! Смотри внимательней!

Стася глянула и вовсе потерялась:

– Одиннадцать тридцать.

– Фу ты!

Кир перехватил появившегося из арки молодого парня в белой рубашке и спросил:

– Не подскажете, который час?

– Полдвенадцатого, – мельком взглянул тот на свои наручные часы и пошел дальше. Огляделся, прежде чем перейти дорогу на повороте, словно вся она была забита транспортом, и побежал к скверу.

– Чертовщина, – протянула Русанова.

Из магазина вышла старушка с тростью и, пройдя до киоска с прессой, открыла дверь, забралась внутрь. Лицо у женщины было отрешенным, взгляд пустым. Она мазнула по стоящим перед лотком людям и будто не увидела их, беспорядок, что они учинили на ее рабочем месте. Спокойно открыла журнал «Глория» и углубилась в чтение.

Кир помолчал и открыл дверцу:

– Поехали отсюда. Не нравится мне этот город. Мистикой от него несет. Не люди – призраки.

Стася была с ним согласна и хотела покинуть город не меньше Кира.

Они дали старт с места и, не обращая внимания на светофоры, ушли из города в рекордные сроки. Многоэтажки и широкая автотрасса остались далеко позади, и дорога постепенно стала хуже, уже и вот превратилась в проселочную, потом вовсе оборвалась. Машина заглохла в очередном лесу, на этот раз, сосновом бору.

– Придется ножками, – вылез из кабриолета Кир, в сердцах грохнув дверцей.

– Не злись: ножками так ножками.

– Я не из-за этого. Параллель не нравится. Насчет «духовного» не знаю, а что этот мир ненормальный, это точно.

– Я слышала, что такое бывает, когда на одной плоскости стыкуются разные временные зоны. Ренат рассказывал… ты его не знал. Он погиб, давно… В общем, он рассказывал, что студентом в такую дыру попал. Сутки шатался, не зная, что делать, а потом его обратно само втянуло. Когда вернулся, оказалось, не сутки пропадал – десять дней… Правда при нем были хрономер и переходник.

– А у нас только руки, ноги и головы.

– Тоже немало.

– Стой! – вдруг потянул ее за рукав Кир, прижал к дереву. – Слышишь?

Кто-то бежал, ломая сучья, и направлялся прямо к гостям. Пара спешно нырнула в кусты и затихла, а на прогалину меж сосен вылетела самая настоящая маленькая мартышка. За ней с рыком выскочил лохматый человек в шкуре и с каменным топором в руке. Они пронеслись мимо патрульных и скрылись из вида.

Стася осела на мох у корней сосны и с беспокойством посмотрела в глаза не менее растерянного и удрученного робота:

– Что это за хрянь?

– А?.. М-мм… – и осел, потер висок.

– Может мы сошли с ума?

– Вдвоем? Мимо. Я не смогу сойти с ума, даже если сильно захочу, даже если закоротит плату в голове.

– Как насчет меня? Я ничего не понимаю.

– Идентично.

– Но должно же быть объяснение всей этой фантасмагории?

– Не удивлюсь, если суть происходящего нам объяснит динозавр.

– Я бы предпочла человека.

– Солидарен, но менее оптимистично настроен. По теории вероятности, имея данные за три дня, вероятность встретить нормального человека равна вероятности встречи с древним ящером.

Мужчина и женщина задумались, но ни к чему прийти так и не смогли.

– Бред. Как не крути, что не думай – бред. Горячка какая-то! И все-таки в этом хаосе должна быть какая-то закономерность. Иначе не бывает. Законы аттракторов действуют вне зависимости от места и времени.

Кир глянул на нее, как на бредившую, и встал.

– Буду рад послушать выкладки, но с трезвой оценкой и фактами.

– Фактов хоть отбавляй, – вздохнула Стася. – С трезвым мышлением хуже.

– Тогда идем молча.

– Не хочешь стать завтраком рептилии?

– Ты догадлива.

Пара углубилась в чащу, осторожно ступая по пожухлой траве. Папоротник по грудь и гигантские деревья настораживали. И Кир, и Стася в любую минуту были готовы встретить какого-нибудь древнего животного из формуляра палеонтолога, но чаша сия их миновала.

К вечеру они вышли к деревушке у пруда.

Мазанки выглядели абсолютно индифферентными, но это ничего не значило. Опыт предыдущих встреч говорил, что внешний антураж может оказаться обманчивым.

– Здесь останемся, – предложила Стася, оглядывая тихую деревушку, белые убогие домишки с покрытыми соломой крышами.

– Тебе нужен полноценный отдых и ужин.

– Про душ забыл.

– Не помешает. Но питание и отдых важнее – выглядишь паршиво.

Она и чувствовала себя соответственно. Было душно, тело ломило и ныло, будто она сделала марш-бросок с северного полюса на южный за двадцать четыре часа.

– Оставайся здесь, – постановил Кир. Просканировав территорию селенья, он не выявил признаков опасности, но все же опасался. – Я на разведку и за провиантом. Надеюсь, повезет.

– Хорошо.

– Только не уходи.

– Не уйду, – заверила. Ей сейчас и до деревни не дойти.

Кир нырнул в темноту, а Стася легла под куст и рванула ворот куртки, чтобы чуть остыть. Минуты не прошло, ее забил озноб, скрутило от холода так, что зубы застучали. Она покосилась на ворот, проверяя работу системы теплообеспечения – в норме. Значит, дело в ней. Заболела. Подхватила лихорадку на болоте? Лучше так. О чуме думать не хотелось. Конечно, шансы, что Кир может заразиться от нее, раны нулю, но страховка никому не мешает.

Стася закрыла глаза, попыталась заснуть, но ее маяло и крутило. И чем дольше отсутствовал Кир, тем хуже она себя чувствовала.

Когда мужчина появился, она приняла его за привидение и не сразу сообразила, кто перед ней.

– Заболела, – окинул ее взглядом мужчина и отставил в сторону добытую крынку с молоком и каравай хлеба.

– Я… в норме…

– Что болит?

Трудно ответить, если болит все и ни одной связной мысли в голове не присутствует.

Кир потрогал ее лоб, оттер пот со лба и получил данные анализа. Нахмурился, вглядываясь в темноту.

– Чума? – прошептала Стася.

– Неясно. Явно какой-то вирус, но этиология не понятна. Нельзя тебе в лесу оставаться. Придется идти в деревню.

– Нельзя… а если зараза…

Кир не слушал – на руки поднял.

– Пока нет. Но состояние организма плачевное.

– Так быстро… я же нормально себя… чувствовала…

– Удивляешь ты меня. В этом мире чувствовать себя нормально может только ненормальный, – протянул, как отмахнулся. Ему важно было, чтобы Стася слышала его и не потеряла сознание, смогла зацепиться волей за ориентиры хоть голоса, хоть лица. А сам оглядывался, находясь настороже, и соображал, где бы женщину удобно и безопасно устроить.

Взгляд упал на добрую избу в крайнем ряду ей подобных.

Чем она ему приглянулась – уточнять не стал, двинулся напрямую, вспугивая соседских кобелей.

Где она, кто, как, Стася не помнила – провалилась в липкую, душную темноту и барахталась, то выныривая на тусклый свет, не понимая, что это лампадка, то опять проваливалась во мрак.

Кир не отходил от нее сутки. Добрые хозяева помогали, чем могли, отвели закуток с настоящей деревянной кроватью в избе для болезной, молока согрели, водицы тело обтереть справили. Лампаду зажгли, всей семьей помолились святым.

Но почти сутки бесы терзали женщину, не давая ей покоя. Она металась, все звала птицу, к недоумению хозяев дома.

Глава 5

Только через сутки Стася пришла в себя и подивилась солнечному свету, что бил ей в глаза через оконце.

– Выпей, – приподнял ей голову Кир, желая напоить отваром душистых трав.

– Ты?

– Кто еще? Пей.

Женщина послушно выпила и распласталась на подушке без сил. Она почти не чувствовала тела, но четко помнила, как его встряхивало в темноте и ломало, словно ветер березку.

– Лихорадка? – покосилась на мужчину.

– Похоже. Кризис миновал, но восстанавливаться долго будешь. Выжало тебя на нет.

– Хорошо… не чума…

– Хорошо. Но это с какой стороны смотреть. Скрутило тебя не хуже, чем при чуме.

– Лихорадка, – протянула опять.

– Нервное истощение.

– Я встану.

– Естественно. Кто тебе умереть даст? – усмехнулся почти весело. – И потом, хозяев за доброту отблагодарить надо.

– Славные?

– Милые. Тихие, приветливые, как все здесь. Почти как в том городке, где живут Саймон и бабулька в чепце.

– Останемся?

– Пока да. Ты сейчас и до сортира не дойдешь, не то что за околицу. Дальше – поглядим. Будет день – будет пища.

У занавески в закуток появился высокий парень с только пробивающейся на подбородке бородкой. Встал у косяка, придерживая ткань, и уставился на женщину пытливо.

Кир глянул на него, потом на Стасю и сказал:

– Познакомься: Ермола. Старший сын хозяев дома.

Парень чинно поклонился:

– Здрава будь, государыня.

– Стася, – поправила его и вымучила улыбку: Спасибо вам.

Ермола оглядел закутке, будто врага увидеть чаял, и молча задернул занавесь.

– Строг, – шепотом с улыбкой поведал Кир. – Батя в отъезде, так он как старший в доме за всех в ответе остался, вот и осторожничает.

– Молодец.

– Норма. Жизнь, – пожал плечами. – Ты спи, я помогу ему, пойду. Работы здесь хватает. Позже Леда с покоса прибежит, сестра его, молоком тебя напоит. Держись, – сжал ей руку и ушел.

Дни полетели. Вскоре Стася уже помогала по хозяйству, чувствуя себя вполне прилично. Правда, слабость, что приступами одолевала ее, уходила тяжело, будто нехотя. Но угнетало Стасю другое – после болезни ей больше не снился Иван, не видела она и Николая. Пропасть, в которую она проваливалась, нельзя было назвать сном, и ничего в ней не было, никого. Словно исчезло что-то с той болезнью, навеки покинув женщину.

А в остальном, жизнь могла бы радовать.

Люди в селенье были добрыми, приветливыми, дружными. Сперва сторонились чужаков, присматривались, после того как Кир помог мужикам избу ставить, а Стася на покос с молодками пошла, признали, за своих стали принимать. Даже прозвище дали: Ермоловы подкидыши. Только Ставр, староста деревни, продолжал настороженно наблюдать за пришлыми. И чудилось Стасе в его глазах то, что ей неведомо, но необходимо. Пару раз разговор пыталась с ним завести, а он и слова не молвил. Стоял, бороду оглаживал и смотрел на женщину чуть свысока, но с непонятным раздражением.