Текст книги "Цикл произведений 'Родина'"

Автор книги: Раян Фарукшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Хотя, о чем это я? Кто и о чем будет с ними договариваться? Если даже безусые двадцатилетние лейтенанты открыто, перед первым боем, говорили нам: "Эта война коммерческая, мы воюем за деньги, а вам (срочникам) просто не повезло, поэтому вы здесь...", то чего говорить о вышестоящем командовании и, далее по нарастающей, – руководстве СКВО, министерских чиновниках, депутатах Государственной Думы, правительстве? Даже думать противно о том, что страдания и смерть простого солдата (но гражданина!) приносит выгоду каким-то частным лицам, которые потом на эти деньги спокойно живут и даже не скрывают своего лица. Я два года отслужил в рядах вооруженных сил и ничего хорошего не слышал о некоторых государственных мужах, затеявших "хасавюртский пакт". "Все это – показуха ради денег и ради их денег мы здесь умрем. Березовскому и Лебедю – деньги, а нам – гробы. Мы – пушечное мясо, которое кто-то пытается выгодно продать!" – говорили ребята из нашей бригады после начала второй чеченской кампании. И можно понять тех, кто отказывался идти в бой или просто отлеживался, не вылезая из укрытий. "Наши деды погибали за Родину, наши отцы – за идею (Афганистан). А мы – за что должны идти под пули?" – открыто негодовали некоторые из них. А отдельные офицеры, долго находившиеся на передовой первой чеченской, после Хасавюрта выкидывали свои награды прямо в форточку. "Я на это дерьмо второй раз не клюну!" ответил один из наших старших офицеров, когда ему предложили поехать в Ботлих. "За что я был ранен? За что погибли мои боевые товарищи? Зачем нам все это надо?" – не унимался он – "Это же вторая серия! Вас обманут, как раньше обманули нас! Дети, что вы делаете? Очнитесь! Дома будете мамку защищать! Опомнитесь! Не глупите, вырастите, сами поймете!" Наверное, он был по-своему прав. Неприятно осознавать, что тебя опять подставили, использовали, обманули, вытерли ноги и выбросили. А на твое место подобрали нового, молодого, тупого и преданного, которого потом так же запросто можно кинуть.

Я понимал, что в подписав Хасавюрт, Лебедь заклеймил позором всю нашу армию, но на боевые поехал, и поехал по собственному желанию. Хотел доказать, что нельзя так, по-свински, с нашим человеком. Хотел доказать, что Россия – великая страна. Хотел доказать, что я – настоящий мужик. Искренне верил, что если не кончать "вахов" здесь и сейчас, то они дойдут "от Черного моря и до Волгограда" и потом будет поздно. Воевал честно и, вернувшись домой живым и здоровым, о прошлом не жалею. Моментами...

Это произошло уже после моей демобилизации из рядов РА. Я ехал домой, в Татарстан, на поезде. Ехал, как полагается – парадная форма, берцы, аксельбанты, берет, дембельский альбом, хорошее настроение и пузырь водки в кармане. Только, почему-то кроме меня в поезде больше не было дембелей, ни выпить, ни поговорить. Одни гражданские лица, причем, в основном, кавказской национальности. "Даги", ингуши и осетины битком забили вагоны, наполнив весь состав своим, не особенно приятным, горским запахом.

После захвата бандитами Басаева и Хаттаба приграничных дагестанских сел, "дагов" к месту боевых действий понаехало со всей России. Офицеры говорили о двадцати тысячах добровольцев. Иногда они, как ополченцы, конечно помогали. Но в большинстве случаев, просто здорово мешали проведению наших войсковых операций. Вооруженные чем попало, лишенные всяких понятий о дисциплине, тактике и субординации, "даги" либо сами становились легкой добычей опытных боевиков, либо, осознанно или случайно, подставляли под удар нас. Некоторые молодые ополченцы, изрядно залив за воротник, начинали качать права и провоцировали стычки с нашими солдатами. Иной раз и до поножовщины доходило. У меня лично тоже было с ними несколько нелицеприятных стычек, но заканчивалось все миром. Трупов, по крайней мере, не наблюдалось. Вообще, сложилось такое впечатление, что "даги" признают только грубую физическую силу, а слово, просьба, приказ – для них пустой звук. Удар в челюсть они понимают, все остальное – никогда и низачто. Они уважают только боль, а слушают только того, кто делает им больно. Так мы с ними и общались, жестами.

Попил чайку. Сижу, грустно смотрю в окно, прощаюсь с жарким южным солнцем. Подходят четверо здоровых парней, с виду – "дагов". Глаза у всех мутные, зрачки на выкате, толи наркоманы, толи водки нажрались своей, паленой. Постояли, посмотрели на меня, догадались, что я один. Обрадовались, улыбаются, понимают, что их больше и они сильнее. А я на них – ноль внимания, мол и не таких уродов видал, сижу, считаю мух. "Даги" пошептались меж собой, присели, завели разговор. Мы, мол, местные, а ты кто такой, где служил, что здесь делаешь, куда едешь. Спокойно объясняю – я дембель, отслужил, еду домой, никого не знаю, никого не трогаю, пью чай. Они не унимаются.

Ты че, вэвэшник? Зону охранял? Пацанов мучил?

Я никакую зону не охранял. Я Родину вашу охранял, сначала в Дагестане бился, потом в Чечне. Весь Ботлих на брюхе проползал.

Ты нам не гони, хуже будет. Ты, русский свинья, трус. Все ваши – трусы. Вы нашу Родину охранять не ехали. Вы за деньги ехали. Мусульман убивать. Скажи, тебе ведь разница нету, мусульман убивать, что "чехов", что "дагов", что ваххабитов, что правоверных – один черт, – довольный своим гонором, от удовольствия цокая языком и кивая головой, самый пьяный обвинитель тыкал в мою, увешанную значками грудь, своим черным вонючим пальцем, – русский! Может, еще война хочешь? Хочешь со мной, хозяином, драться?

Вы поймите, я – солдат срочной службы, я не выбирал, куда ехать служить. Мне приказали – в "Чехию", я поехал туда. А приказали бы в Сибирь, поехал бы в Сибирь. Все, я свой гражданский долг выполнил, отслужил, еду домой. Хочу побыстрей забыть всех этих ваххабитов, террористов, негров, арабов. Моя война закончилась. Я – гражданский человек. И я хочу домой! силы были не равными, поэтому я, стараясь не переходить на крик, по новой объяснялся с "хозяевами Дагестана" – Надоела война, мне мир нужен!

Тебе деньги платили? Ты говоришь, срочник, долг выполнял? А деньги платили, да? В другом месте не платили за долг, а в Дагестане платили, в Чечне платили. Ты за деньги сюда ехал, а не за долг. Какой народ тебя кормил? Наш? Кормил! Поил? Поил! А ты деньги берешь! Давай деньги сюда, гнида русская, это наши деньги. Ты все разломал, разграбил, теперь уезжаешь где тихо. А нам здесь жить. Деньги давай свои. Не дашь – зарежем, на станции выкинем. Тебе никто не поможет. Сам знаешь, здесь такой солдат как ты, никто не любит. Умрешь. Подохнешь, как свинья последняя сгниешь. Обидно будет. Где война – не умер, где мир – умер. Мертвый солдат едет домой! Мертвый солдат русский такой! Жить хочешь? Деньги – сюда!

"Даги" дружно загоготали. Я молчал, обдумывая дальнейшие действия.

– Один минута у тебя! Решай, живой без деньги или мертвый без деньги!

Денег у меня на самом деле не было. На руки нам не платили, но обещали перевести деньги в банк, для получения по месту жительства. (Я, между прочим, до сих пор их не получил.) Дело, между тем, принимало серьезный оборот. Я – один. "Дагов" – четверо, да еще в крепком подпитии. Народ они горячий, за словом в карман не лезут. За ножом – тоже. Поножовщина у них идет постоянная. Порежут, глазом не моргнут. Обидно, столько времени провести в окопах – и не царапинки, и пострадать вот так глупо. Очередная попытка объяснить ситуацию "по-человечески" закончилась ничем. Я серьезно испугался, думал, как выйти из ситуации. В голову ничего не приходило и я, быстро встав, пошел в тамбур. Они, решив, что я уже покорен и сейчас все отдам, недоуменно стояли, потеряв несколько драгоценных секунд. Потом, громко крича, побежали за мной. Останавливаться в тамбуре означало приговорить себя к худшему, и я шел не останавливаясь. Пройдя несколько вагонов, я вошел в вагон-ресторан.

За одним из столиков сидели двое пожилых мужчин. Увидев меня, по дембельски наряженного, они перестали жевать. Вилки, не донеся до рта кусочков перченой баранины, неподвижно застыли в воздухе. Молча изучив шевроны СКВО и одобрительно разведя брови, старики уставились в мои глаза. Их гипнотизирующий взгляд не показался мне злобным, и я решил подойти к ним. Подошел, представился. Они, одинаковым кивком головы, предложили мне сесть рядом. Только я, поблагодарив за приглашение, присел за их столик, в вагон ввалились мои "старые знакомые". Увидев меня за одним столом с аксакалами, они остановились и, не издав ни звука, сели за столик у входа. Еще раз осмотрев меня, старейшины заговорили со мной.

Кто такой? Зачем ходишь здесь? Куда едешь? Чего хочешь?

Еду домой. Отслужил во внутренних войсках срочную службу, участвовал в освобождении Дагестана от ваххабитов. В Чечне тоже приходилось бывать. Сам я – русский, родом из Татарстана. У нас там тоже, в основном, мусульмане живут, татары. Так что ваши мусульманские обычаи знаю не плохо. Прошу у вас помощи. Молодежь ваша дагестанская достала, денег говорят, давай, ату порежем. Говорят, я плохо воевал, грабил. Это не так, я служил честно. Зачем мне свою страну грабить, Дагестан ведь тоже – моя страна, а я не грабитель, я солдат.

Правду говоришь? Говори, где воевал, с кем, когда!

Я перечислил – когда и в каких действиях участвовал. Назвал фамилии некоторых командиров, сослуживцев и земляков-татарстанцев. Слушали меня молча, ни разу не перебили. Потом долго говорили о чем-то на своем языке. Потом подозвали к себе молодых "дагов". Говорили с ними. Я, успокаивая дрожь в коленках, ждал развязки. Наконец, один из молодых встал, купил бутылку водки, закуску. Положив закуску на стол и открыв бутылку, трясущейся рукой разлил содержимое по стаканам. Он сверлил меня взглядом, лицо его пылало, тело вытянулось в струнку. Подойдя ко мне вплотную и, опустив голову до уровня моей, парень сквозь зубы процедил: "Спасибо солдат. Вот тебе от дагестанских братьев. Пей, не стесняйся, будь гостем..." Он крепко пожал мою ладонь и, мигом вспотев, одним глотком опустошил стакан. "Давайте выпьем за погибших в этой войне!" – срывающимся от напряжения голосом произнес другой молодчик. Он плеснул водки мне и своим друзьям. Мы встали и выпили. Аксакалы, скривив рты в улыбке, снова зачавкали бараниной.

– Пей, ешь, не стесняйся! Будь как дома, солдат! – с такими словами молодые удалились из вагона.

Я весь покраснел, не зная как отблагодарить аксакалов:

Спасибо большое!

Ничего не надо, ты сам заслужил уважение. Тебя здесь больше никто не тронет. Спокойным будь! Тебе спасибо! Иди, солдат, отдыхай!

Я вернулся в свой вагон. Сел у окна. Солнце уже не было видно, вечерело. Спать не хотелось, но я закрыл глаза. Я – дембель, я еду домой!

(5.08.02)

* 8. РЯДОВОЙ Мамонт *

"Хватит, навоевались! Лебедь подписал мир. Война закончена, все позади. Скоро мы покинем территорию Чечни. Осталось совсем не много. Войска уже начали выводить, скоро наша очередь, скоро вернемся в часть, а оттуда – по домам. Мучиться не придется, чечены теперь наши союзники, они помогут нам покинуть их землю", – такие настроения веяли офицеры нашей части среди своих подчиненных, то есть и среди меня тоже. И я им верил. Чечены действительно помогут нам покинуть их землю – помогут нам побыстрей отправится на тот свет. Прямиком к прадедам.

Эту войну наша страна проиграла, это очевидно. Но только не надо в поражении винить армию. Официально заявляю от первого лица: солдаты воевали добросовестно! Мы старались беспрекословно подчиняться приказам, трудились, не покладая рук. Ходили на задания, выполняли любые поручения. Может бездумно, но страстно, с любовью. Ведь только когда любишь свою работу, когда получаешь от нее удовольствие, тогда добиваешься результатов. И вроде бы все работали: солдаты выполняли свою работу, офицеры свою, генералы свою, политики свою. Почему же не сложилось? Почему не получилось? Почему за два долгих года мы так и не освободили измученную кавказскую землю от бандитов? Сколько крови пролито, сколько медалей вручено, сколько водки выпито, сколько гробов заколочено, сколько слез выплакано, сколько детей не рождено, – а все напрасно. Для статистики.

Война одна, а цели у всех разные. Наша цель – убивать. И мы убивали. Офицеры рапортовали и получали награды, генералы писали мемуары и пришивали новые звезды, а политики подсчитывали доходы и недовольно морщились, когда приходилось отстегивать мизерную компенсацию семьям погибших.

Политики проиграли эту войну. Позорно проиграли, постыдно. Позорно для страны, для людей, для истории, но не для себя. Назовите мне хоть одну фамилию, покажите мне хоть одного чиновника, осужденного за провал в Грозном, за позор в Кизляре и Первомайском, за неудачи в Бамуте, за фиаско в Веденском районе, за последствия терактов по всей России. Не находите слов? Не можете вспомнить? Не можете никого назвать? Не можете потому, что некого называть. Ведь никого не наказали, никого не осудили, ни-ко-го. И никого не осудят. Тогда зачем вспоминать о неприятном? Давайте забудем все! Давайте пить пиво и ходить в рестораны, давайте жить по-человечески. Расковано, для себя. Да запросто! Только вспомним сначала тех, кто дает нам такую возможность – жить в мире, жить счастливо, да просто – жить. Вспомним тех, кто погиб за нашу с вами жизнь...

В первую же ночь нас обстреляли...

Командование, как всегда, постаралось. Посреди какого-то поля нашли источник воды и устроили "военный городок". Условий никаких – грязь, холод, полная неразбериха в вопросах быта. Хотя, конечно, два самых необходимых элемента правильного расположения тактических группировок были соблюдены. Питьевая вода, как я уже упоминал, имелась, да и большая дорога для быстрой переброски войск на необходимые участки борьбы была рядом.

Вылезаю из вертолета "Ми" и вижу: скопление солдат огромное – несколько бригад и батальонов со всех концов необъятной родины. Полторы тысячи человек из войсковых частей Липецка, Тамбова, Москвы, Воронежа. И, естественно, у всех свои командиры, которые не могут или не хотят согласовывать свои действия с соседями по несчастью.

Стемнело. И только нас расселили по палаткам, объяснили, что к чему, назначили дежурного стопника, как пошла стрельба. Чеченцы вообще любили обстреливать расположения федеральных войск именно ночью. Так у них, видимо, лучше получалось. В палатке находилось человек сорок – все солдаты срочной службы. В Чечне – все первый день. Стало страшно. Однако, не получив приказа никто никуда не выходил. А может, просто испугались. Прошло минут десять. В палатку залетает лейтенант, кидает на землю стопку утепленных камуфлированных костюмов и командует: "Всем одеться и на выход! Идете в боевое охранение!"

Мой костюм оказался на три или четыре размера больше меня самого. Я, с автоматом на перевес, выбегаю из палатки и, со всех ног, несусь на передовую. Здесь намного интереснее – обстрел наших позиций шел на всю катушку, свистели пули, взрывались выпушенные из вражеских минометов мины. Я, выглядывая из окопа, пытаюсь стрелять. Не получается – костюм, ежесекундно сползая с плеч, мешает. Нафиг мне одежда? На землю ее и вперед, в атаку, ура! "Бзынь, бзынь!" – срикошетили пули от железного листа, приваренного к укрытию, созданному из остатков старой жженной бронетехники, и в атаку мне уже не охота. Лучше как-нибудь из окопа повоюю. Да и холодно без одежды, заболеть можно. Каску пришлось вернуть назад, на голову. Пока я возился с обмундированием, началось самое интересное. Соседний липецкий батальон начинает старательно отвечать на огонь "чехов". Отвечали из минометов, стреляя зажигательными минами, которые, по идее, должны были освещать позиции противника, что помогло бы нам вести более прицельный ответный огонь. Но все дело в том, что батальон, устроивший эту ответную акцию, находился позади не только нашей бригады, но и софринской тоже. Получалось как в старом анекдоте, хотели как лучше, а вышло как всегда. Мины, пролетая над нашими окопами, ровно нас и освещали. "Чехи" от такого подарка явно отказываться не собирались и в несколько раз усилили огонь. Долбили конкретно. Пули чиркали по брустверу, не давая никакой возможности посылать ответные сообщения. Многие, из находившихся со мной, просто высовывали автомат наверх и опустошали свои магазины куда-то туда, вперед, в неизвестность. Никто не выделывал никаких геройских штучек. Не сказать, что мы – трусы, совсем нет, просто хотели еще пожить. Несколько человек ранило, они кричали, что есть сил, пытаясь перекричать шум боя. Бесполезно. Никто не обратил на раненых внимания, все заботились лишь о себе. Понятно, своя рубашка. Кто-то надрывался, щенком скуля от страха. Один парень бился в истерике. Размахивая автоматом в разные стороны и постреливая короткими очередями, он выдавал нечленораздельные звуки и, выпучив глаза, тряс головой. Бывает. Ладно, хоть своих не перестрелял, и за это спасибо. Словами всего не передашь, но надо было видеть этого истерика, что бы почувствовать войну. Понять войну, если это, конечно, возможно. А я, как дурак, глядя на такую незабываемую картину, чувствовал что-то совершенно непонятное. Радость, или какой-то азарт. Точно, азарт. Идиотский азарт. Я был, как бы сказать, с легонца в шоке. Весело мне было. Я радовался чему-то неизвестному, стреляя, улыбался. Улыбался судьбе. Судьбе, которая в эту ночь пощадила меня.

Только на следующий день, выспавшись, (если, конечно, четыре часа беспокойного ерзанья на трехэтажной кровати можно назвать сном) я понял, что меня могли убить. Лишить жизни. Уничтожить. Замочить. Грохнуть. Пришить. Спокойно отобрать мою единственную жизнь. Вот тогда, утром, стало действительно страшно. Но ненадолго. Наш дежурный стопник, поддерживающий огонь в печи для создания минимального уюта в палатке, уснул. И вот, пока он спал, угли, выпав из незакрытой дверцы печи, воспалили палатку. Палатка загорелась. На фоне темно-синего, с тяжелыми грозовыми тучами неба, горящая палатка смотрелась исключительно красиво. Просто восторг...

(15.09.01)

* 9. КАПИТАН *

В этой жизни все не так.

Серое, затянутое тучами небо не давало надежды на спасение. Вторые сутки дождь, непролазная грязь, ужасный холод. Ветер, этот подарок гордых Кавказских гор, заставлял дрожать. Я хлопнул дверцей, поехали дальше. Тыкать в карту пальцем перед лицом молодого сержанта-водилы не имело никакого смысла – он здесь первый день и просто трясется от страха, понимая, что ночь, скорее всего, застанет нас в дороге. А это – нехороший знак. В Чечне, в основном, стреляют ночью, убивают ночью, берут в плен ночью. Да что я, быть может, он и не от страха трясется, а от холода. А может, он и не понимает еще ничего, ни хрена он не понимает...

Я ехал в кабине головной машины нашей колоны. Шесть старых, выпущенных в середине восьмидесятых, грузовика ГАЗ-66 шли под прикрытием двух бэмпэшек. Всего шестьдесят бойцов. Почти все – первый день, молодняк. Еще утром они были в своей родной части, за сотни километров от войны, а вот теперь они здесь. Голые, на ладони своей судьбы. Хотя, "бойцы" для этой толпы юнцов, слишком громкое название. Вот через месяц-другой их можно будет назвать бойцами. Если выживут. Я закурил. Через пол часа совсем стемнеет, а до города, по моим подсчетам, еще километров семнадцать. Даже если до него останется пара-тройка километров, нас, в полной темноте, могут запросто обстрелять. И тогда – потерь не избежать. И никто нам не поможет. Кому нужна толпа неграмотных пацанов. Здесь, таких как мы, бестолковых, пруд пруди, море.

Боишься?

Да нет, я же уже полтора отслужил. Дед. А тут, говорят, день за три идет. Домой быстрей попаду. Батька там у меня, мама, дед с бабкой ждут, сестренки две – Танька и Верка. Семья. – сержант тараторил, что есть сил, он боялся тишины и пытался не дать этой тишине напугать себя, – Я же деревенский, в колхозе денег нет, а тут, может, заработаю. Телевизор новый куплю. На свадьбу оставлю. Женюсь потом.

Да-да...

Пока он верит, что деньги получит. Все они такие, деревенские, как из прошлой, другой жизни. Как из старых черно-белых фильмов о честной, рабоче-крестьянской судьбе, где добро всегда побеждает зло, а хорошие парни побеждают плохих.

...а вдруг получится?

В этой жизни все не так. Зло всегда побеждает добро, злодеи остаются здоровыми, а хорошие парни едут домой в цинковых гробах. Понял?

Вы это о чем, товарищ капитан?

Да о том же! За дорогой следи! Свадьба у него на уме. Ишь ты, масленица! Следи за дорогой, мечтатель деревенский! – огрызнувшись, обидел я водилу.

Есть!

Совсем стемнело. Медленно опускавшийся туман только усилил неприятные ощущения. Хотя, кончился дождь, и это приятно.

Остановись. Давай-ка, "броник" вперед пустим.

Понял, не дурак!

Я вылез из ГАЗика и подошел к "бронику". Люк открылся, показалась голова командира боевой машины.

Че случилось, капа?

Ничего, но может. Осталось километров пятнадцать, пойдешь первым. Остальные как прежде. Не торопись, если что, сам знаешь, не маленький.

Побыстрее в кабину, в тепло.

Поедешь за ним, расстояние держи.

Так точно, не ближе. А может, вы на пост сообщите, типа мы близко, может, встретят и все такое?

Все такое. Встретят тебя, нужен ты им как заноза в заднице. Говорить сейчас не стоит, если "духи" рядом и прослушивают, замочат, не успеешь и...

И в этот момент шандарахнуло. БМП сел на фугас. Похоже, нас ждали. С первыми автоматными очередями я, вынырнув из машины, скомандовал выпрыгивающим из кузова бойцам: "Круговую оборону! От машин по кругу!". "Духи" саданули из минометов и подствольников. Тент третьей машины загорелся, в красочном свете выдавая противнику наши позиции. Теперь начали долбить и с дугой стороны, с запада, со спины. Оказавшись под перекрестным огнем трое новичков в панике бросились к своему ГАЗону. Влетев в кабину, салаги попытались завести мотор. С третьей попытки движок поддался, машина рванула с места и, как оказалось, в карьер. Прямое попадание из гранатомета "Муха" похоронило троих молодых пацанов девятнадцатилетними. Прямое попадание, прямо по кабине, насмерть, навсегда. Пушка второго, целого "броника", работала на всю мощь. И не зря работала. Огонь с запада почти прекратился. У "духов" что-то взорвалось. Скорее всего, попали по боеприпасам. Стрельба прекратилась резко, как будто оборвалась на полуслове. Секундная тишина после бешеного грохотания показалась вечностью.

Прекратить огонь! Прекратить огонь, я сказал!

Я подполз к радисту.

Передал на пост?

Передал. Там во всеоружии. Ждут. Выходить сюда не будут, не целесообразно.

Ясно, не будут. Поддерживай связь постоянно. О потерях – ни слова!

Бронемашина во всю задубасила на восток. Может, заметили чего. Хотя, в таком тумане...

Робкие попытки ответить, "духам" не удались. Минут через пять они замолчали. Или они не захотели продолжать бой, или боекомплект закончился. Скорее всего, чечены посчитали свою миссию выполненной и собирают раненых, чтобы побыстрее свалить в зеленку, пока не взошло солнце и не рассеялся туман. Но вариант повторного нападения, через какое-то время, тоже отвергать не стоит.

Прекратить огонь! Раненых собрать ко второй машине! Убитых к четвертой! Осмотреть битый "броник"! Всех и вся оттуда вынести, поаккуратнее только! Механика сюда! Оружие проверить! Все действуем по инструкции, сержанты со своими отделениями!

Объяснив механику, чего я от него хочу, я выслушал сержантов. В итоге, шесть убитыми и семеро ранеными. Двое задеты серьезно, требуется вмешательство специалистов, которых, скорее всего, нет и на блоке. Две машины дальше никуда не поедут. А для оценки битого "броника" нужен опытный механик, а не салага, до сегодняшнего утра оттрубивший первый год своей срочной где-то в сибирской глуши. Время 23.15, значит, бой шел около получаса. Торопится мотать отсюда удочки – смысла нет, лучше дождаться утра и, внимательно осмотрев местность, сделать выводы на будущее.

Выставив боевое охранение, я скомандовал отбой. Пусть поспят. Я сел в кабину самого "живого" ГАЗика, включил свет. Записав все подробности обстрела в свой дневник, я сделал наметки для рапорта командованию. Пригодится.

(15.02.02)

* 10. ВСЕ ВМЕСТЕ *

недостойный.

Динамики радиоприемника разрывало от воплей какой-то девицы, изо всех сил пытавшейся изобразить из ерундовой поп-песенки шедевр мировой рок музыки. Десять, из семнадцати изрядно принявших на грудь пацанов, такая какофония видимо устраивала, поэтому они, что есть сил, трясли своими потными телами в такт этой лаже. Остальные, более трезвые, семеро представителей сильного пола, стояли вокруг костра, яркое, но неровное пламя которого поочередно освещало лица собравшихся.

Пацаны! Все-таки это клево, что мы сегодня собрались! Зря только береты не одели, а то щас бы прошлись в беретах, как тогда...

А я последний раз берет таскал, когда на день погранца собирались мы в прошлом году. Давно я так не пил, как тогда. Алкоголик несчастный. Жена чуть из дома потом не выперла, еле уговорил, что люблю. А у вас же позавчера день ВДВ был, вы что, не отмечали?

Отмечали. Так мы, например, позавчера целый день в беретах и тельниках и ходили. Прикол, зашли на базар за арбузами, арбузы решили купить, подходим к латку, – а там азеры арбузами торгуют. Нас пятеро – мы все высокие, здоровые, ну, вы же знаете десантуру, в тельняшках еще. А азеров, щуплых и маленьких, трое. Увидали нас и сразу от своих арбузов отошли. Арбузов много, целая огромная тележка. Я говорю: "Чьи арбузы?" Азеры молчат, с ноги на ногу переминаются, глаза потупили. Я снова: " Чьи арбузы? Ваши?" Азеры молчат. Я им: "В последний раз спрашиваю, чье вот это все?" Азеры на нас посмотрели и хором отвечают: "Не знаем, не наши!" "Ну," – говорю я им – "Если хозяев нет, я парочку возьму, мне пацанов надо поздравить."

И че? Вы взяли и не заплатили?

Я бы не заплатил. А наши все: "Заплати, заплати, не удобно, нехорошо!"

Значит, заплатили все же?

Бросил я им в тележку полтинник. Но пока мы с базара не вышли, они к своим арбузам так и не подходили.

Видать, где-то этих азеров наказывали за нерадушный прием десантуры.

Может, где и вставили им по самые уши.

И правильно сделали, что вставили! Я бы не заплатил, а если бы они сами денег спросили, всыпал бы каждому. Они же мандаринчиками всякими для прикрытия торгуют, а деньги свои делают на наркоте, детей наших травят!

Из приемника послышался голос ведущего передачи: "А сейчас медленный танец. Кавалеры приглашают дам под понтовый, супермодный хит группы "Белый орел." Танцуют все!" Так как кавалеров у нас было хоть отбавляй, а дам не было ни одной, танцевавшие попсу закончили свои телодвижения, и подошли к костру. Один из них, вытянув руки по направлению к огню, встрял в разговор:

А у меня под дембель краповый берет появился. Правда, я его потом все равно посеял.

Как, краповый?

Услышав слова "краповый берет", многие притихли и посмотрели на Каспера, который, покраснев, переспросил:

– Как, краповый?

– У нас пацана одного, краповика-спецназовца, духи положили. Так я его берет себе забрал.

Как, забрал?

Каспер побагровел и затрясся. Под воздействием алкоголя, он не мог контролировать движения и раскачивался из стороны в сторону. Все присутствовавшие при разговоре одобрительно посмотрели на Каспера и недоуменно уставились на человека, по мнению абсолютного большинства, поступившего не правильно. Тот, с важным видом, по всей вероятности, не осознавая вины, гордо выпирал грудь. Каспер, одним невероятным прыжком приблизившийся к сопернику, замахнулся на него своим мизерным костлявым кулачком, но ударить не смог. Руку перехватил Бабай:

– Тихо, тихо, ну что у вас за манеры, как что, сразу в морду бить! Успокойтесь, здесь все свои, все – как братья родные! А вы, че, войны вам мало было?

Бабай был, если так можно сказать, самым старым, то есть самым старшим по возрасту из всех собравшихся сегодня на День Памяти "чеченцев", за что, понятно, и получил такое уважительное прозвище. Он по-дружески полуобнял Каспера, но тот не унимался, отрывисто хрипя: "Козел, да ты, идиот хренов, ты вообще в армии служил?! Да я тебя, я тебя здесь закопаю, на месте! Да ты не хрена не служил! Идиот, да ты не был на Кавказе никогда, там таких козлов быстро на место ставят! Не воевал ты!" Каспер повернулся лицом к толпе и громко выдал:

– Пацаны! Мужики! Братья! Да он, сволочь такая, краповый снял с нашего брата! Кра-по-вый! Священный, понимаете! Недостойный! Он – "недостойный!"

Так Каспер, сам того не подозревая, навечно заклеймил провинившегося прозвищем-печатью – "Недостойный".

Каспер, тоже ветеран первой кампании, был старше Недостойного на три года, но высоким ростом и физической силой не отличался, да и контузия, кривым рубцом оставившая след на его облысевшей голове, давала о себе знать. Недостойный, участник второй чеченской, был намного выше, сильнее и трезвее Каспера, поэтому чувствовал свое преимущество: "Иди сюда! Я сделаю то, что духи с тобой сделать не успели!" Саид, такой же маленький и худой как Каспер, вылетел из притихшего в ожидании круга с поднятыми кулаками: "Ты, сволочь, недостоин здесь находиться! Я, таких уродов как ты, в Чечне мочил не задумываясь! Кто там был, знают! Мочил, и мочить буду!" Последние слова Саида незамедлительно подействовали на народ. Толпа разом нахмурилась, заскрежетала зубами и оскалилась в предчувствии скорой расправы над Недостойным. Ни Бабай, ни тоже вставший между зачинщиками потасовки Мистер Слай, уже не могли сдержать справедливого гнева бывших десантников, пограничников и мотострелков. Еще минута, и толпа будет готова расправиться с Недостойным.

Урод! Я те покажу, как нашего брата осквернять!

Сволочь! Если бы я там это увидел, завалил бы тебя на месте!

Каспер, поддай этому! Ему не берет, ему ведро надо на башку напялить!

Извинись перед нами, быстро!

И в эту, казалось бы, роковую для Недостойного секунду, когда яростно сверкавшая стеклянными глазами толпа замахнулась пятнадцатью кулаками для нанесения точечного удара, из динамиков всеми забытого радио вырвалось: "По вашим многочисленным просьбам звучит песня группы "Любэ". И радио, набрав воздуха в легкие, запело родным голосом Николая Расторгуева: "Комбат батяня, батяня комбат!" Мгновение спустя, орава разгоряченных местью мужиков уже забыла о происшествии и, встав в круг и обнявшись, загрохотала, сотрясая ночною прохладу хором разношерстных баритонов: "...за нами Россия, Москва и Арбат!"

О Недостойном забыли, словно его и не было. А он, отойдя в сторону, сел на мокрую траву и закурил. Напротив его глаз, всего лишь в метре, на каменной стене висел большой самодельный плакат – "5 августа. День Памяти солдат, погибших в СКВО" Недостойный, сидя прямо напротив надписи, не мог не смотреть на нее. Не знаю, о чем он думал, глядя на наполненные потом и кровью буквы, понял ли, что поступил недостойно, совершив такой поступок и, тем более, рассказав об этом на святом для всех ветеранов собрании. Осуждать человека за его деяния не в моих правилах. Бог ему судья.