Текст книги "Перед рассветом"
Автор книги: Равиль Бикбаев
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Он так и не сумеет написать эту картину потому что ...
Потому что раскаленный ствол пулемета жег его ладони, а когда он стал его торопливо менять, то от жгучей боли одернул руки. Каратели заметив, что пулемет на фланге замолчал, разом поднялись и пошли на рывок. Кричат падлы и ближе еще ближе их раскрытые воющие рты их искривленные страхом и злобой хари. И он уже не обращая внимания на боль в сожженных ладонях меняет ствол пулемета и опять захлебываясь от свинцовой ненависти бьет по бегущей цепи камуфлированных предателей старенький обшарпанный ПКМ. Это был его последний бой и Ван Гог знал об этом. Пахло порохом, окисью меди, пахло поражением и разгромом, пахло осенью палой листвы, мелким моросящим дождем и смертью. Ваг Гог стрелял и падали в ноябрьскую грязь мертвые каратели. Это был последний бой их отряда. На опушке леса в наспех отрытых окопах они стреляли, прикрывая бегущих беженцев.
Сбитыми ангелами с неба Родины падают звезды, в последнем полете жгут горячим пламенем своей крови небосвод. Замолчал на левом фланге автомат, дернулся и затих Максимка, убит. Еще одна сорвалась, не донес коробку с патронами до пулемета, шестнадцатилетний худенький нескладный Алёшка. Еще раньше убили Чингиса, уже мертв Сёмка, еще стреляет Поп, меняет в своем автомате магазин Валька, и готовит гранаты для последнего броска пожилой и весь седой Василий Петрович. Вот еще одна звезда вспыхнув полетела вниз и еще одна, гибнет последний отряд повстанцев.
Это нам с земли кажется, что плачет небо умирающими звездами. Мы просто не знаем, что где-то там вспыхнули и душами убитых ребят зажглись новые звезды, только их свет не скоро до нас дойдет, но ты его увидишь, обязательно увидишь, если захочешь принять свет этой далекой звезды.
Ты никогда не узнаешь, чём он был для тебя этот последний бой, то ли перестрелкой местного значения или роковой битвой в которой решается быть или не быть твоему народу. Не узнаешь, но тебе и не надо это знать. Потому что каждый последний бой, это отчаянная схватка которая решает все. Всё для тебя и для тех кто тебе дорог, для земли на которой ты родился и в которую уйдешь.
Прощай Иван Гогрин, пуля ударила тебя в грудь и захлебываясь своей кровью ты продолжал стрелять, еще одна пуля пробила твою голову и ... Картину которую так мечтал написать ты, напишет твой внук. Она будет выставлена в главном зале Города рядом с восставшей из пепла и отлитой из бронзы Женщиной зовущей к бою своих детей с обнаженным мечом в руках. Ты видишь ее?
Редкая цепь повстанцев залегла на опушке леса. Зябко, сыро, страшно. Голые деревья, беззащитные стволы в искореженной древесной коре, пустые сбросившие листву ветви. И усталые лица ополченцев уже отмеченных ангелом смерти. Какие же они разные: пожилые мужчины и полные зрелой силой мужики; юноши и подростки. Осеннее небо серо, плачет редкий дождик, капельки влаги на жухлой опавшей листве, на черной земле, на лицах людей. Капли дождя или мазки кисти которой метит незримый ангел отряд обреченных на смерть. На смерть или на бессмертие? Ожидающие боя защитники последнего поля своей земли этого не знают. Но про их грядущее бессмертие знает художник написавший эту картину, но их бессмертие чувствует каждый кто смотрит на это живое полотно. И там на заднем плане картины в неизвестную синюю даль уходят обессиленные беглецы. Преданные, но не покорившиеся. Разгромленные, но не побежденные. Их дома осквернены и сожжены, их земля захвачена, святыни поруганы, и они бегут. Они построят новые дома, они очистят от скверны свой город и защитят его. Они возродят из праха свои святыни, потом, а пока они уходят. И на мгновенье обернувшись смотрит на оставшихся защищать их мужчин, молодая русоволосая женщина с истощенным и скорбным лицом. И художник сумел передать ощущение, что именно эта укутанная в мокрое рванье обессиленная женщина с видимыми признаками зреющей в ней новой жизни, в муках родит и в любви воспитает своих детей и останется памятью – отражением в центральном зале Города. Там навеки встанет она непокоренной, непобежденной Женщиной обнажившей свой меч и зовущей на битву своих детей. Сыновей и Дочерей которые никогда не бросят на поругание свою Мать и не предадут свою землю. Но это будет потом, а пока оглянувшись со скорбью погибающей любви, с верой и надеждой она смотрит тебе прямо в глаза.
В уголке картины подпись художника: Иван Гогрин – Второй.
Примечание историков: Иван Гогрин позывной «Ван Гог»
Иван Гогрин не вел записи. Реконструкция его личности осуществлена на основе воспоминаний Надежды Гогриной, ополченцев, его дочери от первого брака, которая записала воспоминания своей матери. Собрал и обработал материалы художник Иван Гогрин Второй. Все сохранившиеся работы Ивана Гогрина выставлены в зале Ополчения "Г рада Китеж " .
Позывной «Надежда»
Даже не знаю с чего и начать ... наверно с окончания этой истории. Меня зовут Надя Гогрина. Я вдова. Мой муж убит. Уже тут в «Граде Китеж» я родила двойню мальчика и девочку. Как и просил мой муж, девочку я назвала Алёнкой, а мальчику передала имя его отца: Иван. У моих детей много сверстников, мальчиков и девочек которые родились в нашем городе, которому мы дали имя: «Град Китеж». Почти у всех отцы погибли в отрядах ополчения и наши дети знают об этом.
Они знают, что «Град Китеж» это последняя частица нашей земли, и мы обязаны ее отстоять. И мы защитили наш город и наших детей. Смерть их отцов и наших мужей не была напрасной. Мы живы и жив наш народ.
Наверно надо рассказать как всё было ...
Я хотела стать учителем литературы, но все институты и университеты закрыли. Литература больше не нужна, ведь школы тоже закрыли. Я искала любую работу, но стране уже давно была массовая безработица, теперь она стала всеобъемлющей. Нам объясняли, что это будет не долго. Что кризис сразу пройдет после вступления нашей страны в Лигу Цивилизованных Государств. Сократили моего папу строителя, уволили мою маму врача, еще раньше отменили пенсии дедушке и бабушке. Кризис был временным, а голод стал постоянным. У нас за городом был маленький клочок земли с дощатым летним не отапливаемым домиком, там мы выращивали картошку, овощи и немного фруктов. Поэтому мы не умерли.
Перед референдумом о вхождении в ЛЦГ стали бесплатно раздавать пайки. Это гуманитарная помощь Лиги. Пайков на всех не хватало, поэтому в пунктах их выдачи были жестокие драки за место в очереди. Во время одной из драк задавили моего папу. Потом сразу умерла бабушка. Дедушка сдал, одряхлел, потом очень сильно заболел. За ним ухаживала моя мама. В бесконечно длинной очереди за пайками пришлось отмечаться мне. Мой номер в очереди 10968. До меня очередь так и не дошла, я ничего не получила. Зато рядом через дом пайками открыто торгуют. За золото и другие драгоценности каждый может купить немного еды. Я продала всё, что у нас было. Теперь не голодаем, пока не все съели, а потом, не знаю, у нас ничего больше нет.
Вчера был референдум и умер мой дедушка. Перед смертью он плакал и просил у меня и мамы прощения. Как сейчас вижу как он весь уже пожелтевший и мертвенно бледный лежит исходя тяжело пахнущим потом на продавленном диване и откинув одеяло голый страшно изможденный задыхаясь выкрикивает:
– Это мы виноваты, молчали ... ведь всё знали и молчали ... эти ядреным скопом годами насиловали страну ... все испоганили ... все продали ... а мы ... боялись слово им поперек сказать ... утешали себя мол это временно ... оправдывали себя ... мол ради своих детей страдаем ... если меня выгонят с работы и сгноят в зоне, то о них то кто позаботится ... вот так мы вас и предали ... а теперь дождались расплаты ... сын убит ... жена умерла ... внучка голодает ... сноха ... страна ... внученька Наденька прости меня ... дети ... сыночек мой ... простите ... простите ...
Потом он схватил меня за руки и умер. Я его простила и вместе с мамой мы его похоронили. А кто похоронит нас? От пневмонии умерла моя мама, я предала ее земле. Ее могилка рядом с папой, бабушкой и дедушкой. Объявили результаты референдума, наша страна вошла в Лигу Цивилизованных Государств. Меня хоронить будет некому.
Моя подружка Инна устроилась работать сотрудником в службу психологической разгрузки на базу миротворцев. Сотрудник службы психологической разгрузки так на базе тактично называют проституток.
Другая моя знакомая, Любка не прошла туда по конкурсу и она устроилась служить посудомойкой в столовой при казарме карателей. Там ее насилуют каждый день. Говорит, что привыкла уже. Другой работы все равно нет, а есть то надо. Говорит, а сама ...
Я хотела спросить у них: «А вы тоже станете просить прощения у своих детей?» Не спросила. Узнала, их стерилизовали. Ради чего жить? Зачем? Жить стерилизованной сучкой служащей для утех? Жить чтобы тебя насиловали? А зачем? Кому нужна такая жизнь? Мне? Нет! Им? Не знаю. Что– то не сияют от счастья их глаза.
Моя подруга Любовь гранатой подорвала себя и карателей в столовой во время ужина. С Инной командование базы миротворцев расторгло контракт. Она утратила товарную свежесть. Ей аккуратно выплатили компенсацию. Дома она повесилась.
Я вступила в отряд ополченцев, моя квартира одна из явок сопротивления, я связная между боевыми группами.
Ненавижу! Ненавижу! Это тебя Ван Гог я ненавижу. Сытый, красиво одетый, весь холеный и благоухающий дорогим парфюмом ты прибыл на свою бывшую Родину в составе подразделения по спасению культурных ценностей. Предатель! Грабитель! Мародер! А я то дура в тебя еще в восьмом классе влюбилась. Убери свои подачки, мне ничего не надо! Спрашиваешь где твои родители? На кладбище, рядом с моими! Спрашиваешь про повстанцев? А твоё гад какое дело? Хочешь их предать, как предал меня? Помнишь как я тебя просила: «Не уезжай!» А ты? Вот тебе ... за мои слезы... Получай за преданную любовь ... Что же ты не прячешь лицо от моих пощечин? А еще, ненавижу эту рыжую картавую сучку, которой ты тогда ручки целовал. Иди отсюда! Иди к своей мадам! Пошёл вон отсюда!
А теперь мои глаза блестят от счастья, мне все так и говорят: «Ты Надька вся как светишься». Через своего друга детства Сёмку, Ваня все-таки нашел повстанцев, и его приняли в отряд. Командир отряда: Чингис. Я его знаю. Его еще иногда «Вещим» зовут, он в людях разбирается. Раз взял, значит верит. Мне рассказали, что Ваня всё бросил и вернулся домой, чтобы вступить в ополчение. А самое главное он эту иноземную сучку бросил. Раз так, то прощаю. Ну что картавая, помогли тебе рыжие волосы? Сумела ты Ваньку удержать? А вот я смогу!
На одной из операций Ваня с бойцами из отряда отбили украденные и приготовленные к отправке картины наших художников. Они их спрятали, эту духовную часть нашего народа. Они укрыты, но мы знаем где их найти. Придет время и мы снова выставим их в наших музеях и галереях. Мне Вера об этом рассказала. Она ну это ... ну в общем живет она с Чингисом. И мне посоветовала: не ломайся, нравится парень, живи с ним, недолго нам всем жить осталось, нет время на ломания. Советовать то легко, а вот как сказать, нет уж пусть он первый. Он не сказал, нарисовал, хотя нет, правильно написал мой портрет. И я ... и он ... вот мне все и говорят: «Ты Надька вся как светишься».
Облавы карателей, умирающий город, эпидемии, и все еще бьются в отрядах сопротивления мужчины и женщины и погибают. Разве можно в это время быть счастливой? Можно, нужно, ещё светит нам неугасимая звезда Надежды, а в одном созвездии с ней Любовь и Вера. Я вижу их свет. Он во мне и во всех наших ...
В наш отряд пришел учитель истории позывной «Чиж». Ребята говорили, что он был учителем у Чингиса. Я познакомилась с бойцом «Чиж» на явке. Такой забавный, милый старичок. Попросила его получить меня истории и литературе, сказала, что сама хотела стать учителем литературы. Он так обрадовался. Через пару занятий слышала как он глядя в окно говорил обращаясь неизвестно к кому: «Пока мы сражаемся, пока мы еще хотим учиться, нас не победить. Слышите твари?! Вам, нас не победить!» Я конечно сделала вид, что не заметила как он вытирает слезы.
"Чиж" был в отвлекающей группе смертников, когда мы напали на склад с вакциной. Из этой группы никто не выжил. Чиж! Ты был настоящим учителем, если выживем, то я сдержу данное тебе слово, учить наших детей.
Город практически уничтожен, население вымирает, захваченной нашими ребятами вакцины против вируса ER не хватает. Спасаем единиц, умирают тысячи.
Мы уходим в последнее убежище. Наши мужчины остаются нас прикрывать. Мы уходим и несем в себе семя новой жизни. Мы победим, я это знаю. Сейчас мы прощаемся, и я обещаю тебе Ваня, вырастить наших детей. Мы уходим и слышим за своей спиной выстрелы и взрывы. Потом они затихли, наши мужья погибли, а перед нами открылся порт Надежды.
Единственно о чем я жалею Ваня, это то что не смогла тебя обмыть и проводить в последний путь. И я провожаю тебя здесь, на этих страницах. Тебя и всех остальных ребят. Мы ваши вдовы омыли вас слезами, мы ваши вдовы передадим память о вас нашим детям, и в их памяти вы воскресните. Вы останетесь с нами. А еще я храню свой портрет который ты написал. Написал для меня.
Не хватает продовольствия, не хватает одежды, в горах холодно. Мы работаем, очень много работаем. Расширены старые и заложены новые оранжереи, в подземных озерах разводится рыба, свет и тепло стали поступать от преобразованной солнечной энергии. Мы кормим наших детей, греем их своими телами, защищаем любовью и заботой. Мы живы и будем жить не смотря ни на что.
Первое что мы сделали, это собрали и стали учить детишек. Я сдержала слово данное «Чижу» и все-таки стала учителем. Мы учим детей и учимся сами. Ученые из группы Миши Кержина рассказывают нам, об огромном потенциале который таится в человеке. Наши духовные и физические силы беспредельны это как Вселенная без начала и без конца, а мы только часть этой Вселенной и чем дальше мы пойдем по пути познания этого мира, тем сильнее станем. Мы учимся познавать эти возможности. Миша говорит, что первый шаг к познанию мы сделали, когда, преодолели физический страх и победили нравственный паралич покорности.
Наше убежище обнаружено. Оккупанты готовят карательную экспедицию. Мы готовы. В этот бой пойдут все. Так мы все решили. Бежать больше некуда. Это наш последний оплот.
Кольцо соединенное с другим кольцом, это встав в круг, мы держим друг друга за руки. Закрыты глаза, другим не физическим сверхчувственным зрением я ясно вижу и почти осязаемо чувствую как теплая сила жизни, моя духовная сила переходит от меня к другим и сплетается с ними в полосы стального оттенка. От кольца к кольцу жар и мощь энергии переплетаясь и многократно усиливаясь становится физической силой. На поверхности города укрылась только небольшая группа мужчин. Они приняли нашу силу, огонь наших жизней.
Окружив город, каратели кричат: «Сдавайтесь!» Оккупанты обещают: «Гарантируем жизнь».
Мы слышим их крики. Мы слышим их ложь. Нас не обмануть.
Мощь, ярость напряжения нарастает. И наш огонь невидимой волной захлестывает карателей. Взрывается в их руках оружие, рвутся в стволах орудий снаряды, разрываются в полете ракеты. Теперь все вместе, мы способны своей силой уничтожить любое оружие, воспламенить порох и расщепить взрывчатку. Их оружие убивает их же. Эх ... нам бы раньше такую силу, нам бы раньше такую мощь, тогда не пришлось бы стоять на последнем рубеже, тогда не пришлось бы даже детям вставать в круг бойцов. Но раньше этого не было. Только сейчас, только сейчас мы нашли в себе в эту силу, объединили ее и направили на врага. Светлая сила Надежды, мощь Веры, неукротимая страсть Любви и черная сила клокочущей Ненависти к тем кто хочет нас уничтожить.
Окружившие нас подразделения карателей и оккупантов уничтожены. Все. Они к нам пришли с оружием, оно их и убило. И так теперь будет всегда.
Погиб Миша Кержин с ним еще двое ребят. Это они стояли перед входом в город и направляли энергетические удары. Приняв нашу силу, они отдали и всю свою, выложились до конца до полного нервного истощения и умерли.
Теперь нас пытаются уничтожить с большого расстояния. Стартуют ракеты, цель наш город. Цель наше уничтожение. Мы энергетическими ударами пытаемся взрывать их на подходе. Ставим силой щит. У нас мало опыта, еще мало, пока очень мало. И ракеты рвут защитное поле и сотрясаются от ударов горы. Дрожат стены, падают камни, плачут дети, среди них совсем крохотные Алёнка и Ванька, они кричат и зовут меня. Кричат от ужаса те дети, что еще не могут ходить. Остальные с почерневшими истощенными лицами стоят рядом с измученными матерями, в одном кругу. И все стартуют и несут нам смерть ракеты. И тут ... я как увидела толстый дымящийся от жидкого азота ствол ракетоносителя с тяжелой боеголовкой. У меченого красной краской заряда черная злая мощь энергии ядерного распада. А еще я как предвидела страшный гриб огромного взрыва и всех нас, мертвых раздавленных, заваленных камнями. Глядя на ядерный заряд я закричала. Изо всех сил, надсаживаясь от запредельного усилия. И мой крик подхватили женщины и дети стоящие со мной в одном кольце. Казалось, что мы все раздвигаем пространство и как руками рвем в клочья неживую плоть чужой ракеты и своей смерти. Потом слепящая пронзительно яркая вспышка взрыва и я потеряла сознание. Очнулась не скоро. Вера мне сказала, что мы уничтожили ракету с ядерной боеголовкой прямо на старте. Они все видели это. Больше наш город не расстреливали. Нападения прекратились. Через неделю оккупанты уничтожили все наши земли. В каждом географическом регионе был заложен и взорван ядерный заряд. Мы не смогли предотвратить эти взрывы. От нашей страны осталась только выжженная испепеленная земля. От нашего народа, остались только мы.
Мы выжили. Мы живем. Мы зерно грядущего. И мы видим как в наших детях прорастает это зерно.
Меня никто не спрашивает, а зачем учиться писать сочинения, когда можно без всяких слов передать яркий запоминающийся и понятный образ. Мы все хорошо знаем, что передать просто образ недостаточно, надо суметь его сохранить в словах, в живописи, в скульптуре, в музыке во всем, что составляет духовную жизнь народа. И я учу детей писать сочинения, учу их создавать и хранить образы. Сегодня тема нашего сочинения: «Мои мама и папа» и наши дети пишут о нас. О своих отцах погибших в отрядах ополчения, о своих матерях отстоявших «Град Китеж», об ученых сумевших талантом и силой своей души открыть новую эру в развитии человечества. Они думают, что пишут о нас, а на самом деле они пишут о себе, это они народ который уже никогда не будет жвачным животным, трусливым и равнодушным скотом. По крайней мере, мы в это верим.
Примечание историков: Надежда Гогрина позывной «Надежда» была председателем совета "Г рада Китеж " , но помнят ее как учителя воспитавшего три поколения учеников.
Портрет Надежды Александровны Гогриной написанный ее мужем Иваном Гогриным (Ван Гог) был использован при воссоздании образа – скульптуры: " Родина – Мать " . Автор скульптуры художник Иван Гогрин – В торой.
Позывной «Вера»
Память земли. Письмо в прошлое
Я микробиолог и агроном. Для меня память земли в растениях, которые мы выращиваем в оранжереях, для меня память земли в исследованиях которые мы проводим по дезактивации почвы нашей загаженной радиоактивными отходами страны. Кто мои предки и кто меня воспитал? Не хочу, не буду говорить. И вспоминать их не стану. Всё!
А потом решила: напишу, пусть знают, это часть нас, часть истории нашей земли.
Мой папа работал помощником начальника управления в департаменте строительства города, мама служила старшим редактором и диктором в пресс – центре администрации. До этого мой дедушка работал в администрации, и даже прадедушка говорят, был маленьким партийным начальничком. Чего прикажут то и выполняли. Сытно жили, не тужили. Какая партия кусочек хлеба маслом мазала в той мы и состояли. По должности так сказать. Названия у партии менялись, но сама она казалась вечной и несокрушимой. Объединенная партия бюрократии, жадная, подлая, сильная чужим страхом, по-воровски наглая, абсолютно убежденная в своей безнаказанности. Ее закон был прост и всем понятен. Не вякай! Подчиняйся! А то сожрем с потрохами. И всегда помни: Ты быдло – тварь дрожащая, а мы господа! Кто по этому закону жил, тому дозволялось дышать, кто этому закону верно служил, тот имел свой кусок.
Папа воровал строго в соответствии с чиновной иерархией не больше, но и не меньше чем положено. Иначе в этом кругу нельзя было, не будешь воровать и отдавать большую часть начальству то «ты чужой», сразу тебя выкинут из обоймы, исключат из этой партии. Мама умело и высокопрофессионально врала всё что ей прикажут, а я училась сначала в специальной привилегированной гимназии, потом в университете на факультете государственного управления. Мне место в администрации было уже готово, нас безработица и кризисы не касались. Нам всегда хватало. Что там на улицах творится, меня это совсем не интересовало. В университет на машине, оттуда домой в наш специальный охраняемый поселок тоже на машине. На факультете госуправления, только наши с администрации учились. Да и здание факультета отдельно от остальных располагалось.
Перед референдумом о вхождении в ЛЦГ меня и всех моих сокурсников как своих назначили членами избирательных комиссий. Папа сказал:
– Хорошо себя покажешь, тебя запомнят и после учебы место получше дадут.
А мама ласково улыбнулась, чуть растрепала мне волосы на новой прическе и:
– Ты постарайся дочка, а я уж сделаю все, чтобы тебя не забыли и не обошли.
Я старалась. Быдло гнали на участки как скот. Заранее всех предупреждали: Смотри! Мы ведь узнаем как ты проголосовал!
Я ещё совсем глупая была, вот и спросила председателя:
– А зачем этих пугать? Мы же все равно подсчитаем так как нам надо.
А он мне с доброй улыбочкой отвечает:
– А чтобы эти скоты не расслаблялись, пусть порытыми жопами всегда чуют наш кнут.
После голосования бюллетени никто не считал, а протоколы об итогах давно были заполнены и подписаны.
Я ради интереса попробовала подсчитать, так на меня сразу все зашипели: "Ты куда лезешь дура?!"
Вот так мы и вошли в ЛЦГ и в очередной раз избрали на высшие должности страны бессменных руководителей партии. После объявления общих итогов фуршет был. Все наши хвалились своей работой, цену себе набивали. Мама и папа тоже там были. Папа выпил сильно и рассказал мне, что уже давным-давно все выборы только так и проводят, что еще дедушка мой в этой системе работал, а потом подумал и добавил: «Ты уже взрослая дочка и должна понимать, нельзя ссать против ветра»
Потом войска ЛЦГ под «всеобщее одобрение» партии и народа захватили страну. Папу сразу отправили в неоплачиваемый отпуск, руководить ему стало нечем, любое строительство было прекращено, все школы и университеты временно закрыли. Наш факультет тоже. Мама по ночам плакала, а днем оптимистично улыбаясь, готовила специальные выпуски и репортажи о счастливом будущем нашей страны в составе ЛЦГ и всеобщем одобрении и ликовании народа основанному на исторических решениях партии. Она продержалась на работе ещё две недели. Подготовленные ею выпуски гнали как рекламу каждые пять минут, новые ролики не снимали и ее уволили.
Я помню, как разом постаревшая и исхудавшая мама смотрела по телевизору на повторяемый телевизионный ролик с ее участием. Там она такая холеная, уверенная и красивая говорила:
«Теперь на месте обветшалых памятников будет построена база миротворческого контингента войск Лиги цивилизованных государств. Это строительство даст новые рабочие места для горожан, это еще один уверенный шаг вперед к цивилизованной экономике и цивилизованному обществу. Верьте только делам! Вот девиз нашей партии, несокрушимого, мощного и цельного ядра нашего государства. Привлечение средств инвесторов стало возможным только благодаря нахождению в нашей стране миротворческих контингентов. Их присутствие это твердая гарантия вложений в нашу экономику и надежный крепкий щит против безответственных мерзавцев которые кричат о предательстве страны. Но наш народ на выборах и референдуме уверенно сделал свой выбор: Да! – Нашей Партии. Нет! – Анархии к которой призывают подлые преступники выступающие против священной воли нашего народа»
Я смотрела на лицо мамы по эту сторону экрана, оно было страшным, просто жуткая гримаса отчаяния. А папа в это время поправлял своё резюме, он ещё верил или заставлял себя верить, что кому то нужен.
Наш уютный хорошо охраняемый поселок заняли миротворцы. Нам заплатили большую компенсацию в обесцененной и уже никому не нужной национальной валюте и вежливо выселили. Мы оказались среди тех кто нас ненавидел. Мы стали быдлом. Мы стали частью народа.
Растерянный испуганный папа всё бегал и бегал по всем знакомым из администрации, умолял устроить его на работу, хоть куда, вместе с ним бегали и другие мелкие уволенные чиновники, винтики и шестеренки уже никому не нужной и переставшей работать государственной машины. Верный оплот нашей партии, просил новых господ о благополучии лично для них и клялся в верности. Им обещали подумать и никуда не брали. Они свое дело сделали и больше были не нужны. Шел дополнительный набор в каратели, набирали новых рабов для работ на концессиях, а такие как мой папа и моя мама стали отработанным сырьем. В каратели не принимали, стары и не обучены. В рабы не брали, не имели рабских специальностей, да и возраст уже не тот, что бы пахать от зари до зари. А другие были просто не нужны. Накопленная валюта быстро закончилась, ценности все проданы, работы нет. И вот тогда:
– Я тебе доченька работу нашел, – как-то испуганно и заискивающе заговорил мой папа, не глядя мне в глаза.
– ?!
– На базу миротворцев требуется девушки для работы в службе психологической разгрузки. Конкурс большой, но мне твердо обещали тебя принять. Ты же у меня умница и красавица.
Я знала, что это такое, знакомые девчонки с нашего факультета уже ходили туда устраивать. Им там прямо и ясно объяснили, что требуется. И как будет проходить этот конкурс. Сначала конкурсную комиссию надо обслужить, потом десяток пьяных миротворцев выдержать, оставаясь свежей и привлекательной для следующего десятка. И при этом не забывать все время улыбаться конкурсной комиссии излучая уверенный оптимизм и демонстрируя высокий профессионализм.
– Лицо то не криви, – тихо и устало попросила меня вся как ссохшаяся мама, – ты там хоть сыта будешь, все лучше, чем тут с голоду подохнуть.
– Я ведь доченька о тебе в первую очередь забочусь, – жалко пролепетал исхудавший весь как изжеванный папа, – знаешь как мне умолять пришлось, чтобы тебя взяли ... ну что тут поделаешь ... в такое время живем ...
Не знаю, что со мной стало. Потемнело в глазах. Не понимаю, что было сильнее ненависть к ним или жалость. Презрение или отчаяние. Вы заботитесь обо мне? Отдать для утех пьяных оккупантов свою дочь, да еще умолять чтобы ее взяли? Это ваша забота? Вы всегда говорили: мы думаем о своих детях, об их будущем! Так вот какое будущее вы нам приготовили! Ограбленная страна, покорно вымирающий народ, и вежливо торжествующие оккупанты. Да вы нас предали и продали еще до нашего рождения, вы нас продали когда униженно кланяясь выполняли любые даже самые подлые повеления начальства. И вы исполняя их приказы никогда не забывали улыбаться им излучая уверенный оптимизм и демонстрируя высокий профессионализм. Вы говорили про народ: быдло, стадо. А вы кто? Что ты там бубня говоришь своей дочери жалкий подлый трусливый человечишка:
– ... выкинули нас ... ну кто бы мог подумать ... мы и вдруг не нужны ... еще вспомните, еще позовете, а пока перетерпеть надо, без нас все равно не обойдетесь ... а ты дочка помни: главное связи ... старайся их наладить ... и в гору пойдешь, еще спасибо мне скажешь ...
И громкий раздраженный, злой выкрик матери:
– Да замолчи же ты!
И мне мама:
– Выбирай или тут подохнуть, или работать на базу. Мы тебе помочь уже ничем не сможем. Теперь ты нам помогать должна. Выбирай Вера, это твоя жизнь.
и уже совсем жестко, холодно и отрывисто:
– Не думай дочка, я тоже через это прошла. Когда меня в администрацию принимали работать, там почти такой же конкурс был, зато взяли. Да и потом иной раз приходилось. За все надо платить. Я же красивая была, вот как ты сейчас, а тебе все равно бы пришлось, так какая разница с кем, оккупанты или наши партийные боссы.
В себя я уже на улице пришла, помню как выбежала из нашей теперь единственной комнатушки, в бывшей старой общаге, помню как перед этим задыхаясь от подступившей ненависти, кричала матери:
– И это тебе помогло? Тебя как старую грязную тряпку выкинули, даже проституткой работать и то никто не берет. Сама продажной блядью свой век прожила, а теперь и я так же должна? Ты меня для этого родила?
И отцу:
– Ты был прав папа нельзя ссать против ветра. Зато можно стрелять в тех кто на тебя ссыт.
Я только одно тогда не понимала, мало хотеть стрелять, надо еще и уметь, и оружие нужно и товарищи что спину прикроют.
Днем светло на улицах было. Не так жутко как ночью. Не страшно, зато тяжко, удушливо воняло, коммунальные службы не работали, всё разлагалось, всё гнило. И люди, что попадались мне навстречу, брели куда-то безучастно, усталые и как обезвоженные от бессилия жить. Я сначала задыхаясь от вони бежала по исковерканным трещинами тротуарам, потом быстро шла, затем еле плелась, такая же и все горожане безучастная и обессиленная. Идти было некуда, но я спотыкаясь всё шла и шла в никуда ...
Полицейский патруль карателей на бронемашине, проезжал мимо, потом машина резко затормозила, они выскочили из нее и бросились на меня. Без слов завалили прямо на грязном тротуаре, возбужденно визжа разорвали мне одежду. Мне было все равно, противно конечно, а так ... да и пусть. Первый сопя тяжело лег на меня и придавил. Сразу стал грубо мять, лапать мое тело и раздвигать ноги. Остальные хохотали, давали ему советы и торопили. И тут всё как огнем полыхнуло во мне, от черной удушливой ненависти, вся затряслась. Стала кусаться, царапаться, бить руками ногами, рвать зубами, раздирать ногтями. Гады! Сволочи! Предатели! Ненавижу! Убивайте, но покорно лежать под вами я не буду! Не убили, бить стали, я от лютой злобы даже боли не чувствовала, дралась и силы откуда-то взялись. Все как в тумане было ... и в этом в черно – красном тумане отчаяния и ненависти стали падать каратели, корчились на земле, кровью исходили. Потом я услышала выстрелы. Стреляли и уничтожали эту падаль наши повстанцы. Они вышли из развалин ближайшего дома и стали быстро собирать оружие и обыскивая трупы забирать боеприпасы. Один сильный ловкий и коренастый полез в бронемашину и оттуда кинул мне плащ – накидку. Одевайся! Я держа накидку в руках подошла к еще живому раненому карателю, присела рядом, выдернула из ножен на его поясе нож и разрезав штаны оскопила его, окровавленными руками засунула отрезанные гениталии ему в открытый воющий рот. Одного из повстанцев еще совсем молоденького парнишку стошнило, а я подошла к их командиру и сказала:
