Текст книги "Перед рассветом"
Автор книги: Равиль Бикбаев
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Одинокая старость, беспомощность, я всегда этого боялся. И вот время пришло. Семьи у меня не было. Я давно решил, что плодить новых рабов, не буду. Любви тоже не было, это очень большая ответственность, а я ее всегда избегал. В прошлом случайные, недолгие связи, вызванные физиологической потребностью, вот что было вместо любви и семьи. Я уже добровольно собрался уйти из жизни, также тихо и почти безболезненно, как и существовал. Остановило только любопытство историка: а как быстро все кончиться? Остановило любопытство зрителя, который раз уж куплен билет, намерен высидеть в зале до конца спектакля. Жалкое любопытство, я это понимаю. Окончание нашей истории не сопровождалось возвышенной и нервно трагической музыкой. Мы просто дохли и разлагались, раньше духовно, теперь уже и физически.
Портрет своего бывшего ученика я увидел на улице, он был приклеен к двери дома в котором я жил. Затем его показали по ТВ. Преступник, убийца, он осмелился сопротивляться. Его искали оперативным путем, отрабатывая все его связи. Ко мне тоже пришли каратели. Допрашивали, пугали и смеялись над моим жалким страхом и беспомощностью. Их главарь по кличке «Мюллер» со злой высокомерной гримасой на сытом холеном лице спросил:
– Ты что же не помнишь своего ученика? Не знаешь его одноклассников? Не помнишь, с кем он дружил, кто его родственники, с какой девкой он спал? Да ты его пособник.
– Да, – дрожа голосом, негромко ответил я, – вы правы, господин полицейский, я действительно пособник, а вот и мой ученик.
И показал рукой на одного из сопровождавших его карателей. Тот ухмыльнулся, он сразу меня узнал. Этот тип учился в параллельном с Чингисом классе. За поборы с детей, Чингис его избил.
– И весьма достойный ученик, – внешне заискивающее улыбнулся я, а в душе все кипело от ненависти к этим предателям, – с вами вместе защищает ценности цивилизации.
Мюллер выругался, потом ударил меня по лицу, не сильно, для усиления страха. Приказал:
– Приду через три дня. Подготовишь полный список контактов с фотографиями. Не сделаешь? Удавлю!
Они ушли, а я удивился охватившим меня чувствам. Ненависть и презрение к этим карателям, лютая злоба и желание убивать их. Вот уж не думал, что ещё способен на это. Сердце сильно билось. Ладони вспотели, на лбу выступила испарина. А ещё был страх.
Я действительно знал все контакты Чингиса. Честно говоря, я уже и сам думал как его найти. А теперь выдать его и спасти свою жизнь? А зачем мне такая жизнь? Зачем?! А страх? Да, был страх, что не поверят, не примут, посмеются, оттолкнут. Через цепочку общих знакомых я быстро вышел на явку ополчения.
Здравствуй, Чингис. Узнаешь? Принимай в отряд. Держать в руках оружие еще могу, в юности служил в армии, кое-что помню. Не бойся, ворчать не буду. Ты встал первым и ты командир. Я пришел позже и я рядовой. Все нормально. Теперь мы сами пишем свою историю и историю нашего народа.
Беру в руки оружие, принимаю новое имя. Я боец ополчения, мой позывной «Чиж». Чиж, так звала меня в детстве мама, теперь так меня будут звать те кто встал на защиту родной земли.
Мюллер сдержал слово и пришел через три дня. Я его ждал. И убил. Кроме боли от смертной раны, я видел его безмерное удивление. Что тварь! Не ждал?! Да бывает и так. Я не раб, ты ошибся. Я боец ополчения, мой позывной «Чиж». Бойцы из моей группы, уничтожили сопровождавших Мюллера карателей. Один был тяжело ранен и этот мой бывший ученик по имени и отчеству звал меня, прося о помощи, спасении и милосердии. Но я больше не педагог, я «Чиж». Ты выбрал свою судьбу, а я решил свою.
Я далек от идеализации наших бойцов, мы очень разные, даже очень разные. Но было общее, мы встали на защиту своей земли, мы с оружием в руках отстаивали свое право: Быть человеком.
Странно, раньше я чувствовал себя бессильным стариком, а теперь и силы появились и желание жить. Возраст остался, а вот трухлявая дряхлость ушла. Даже внешне я изменился, не старик, а пожилой, но еще полный сил мужчина. Я подружился с врачом нашего отряда Василием Петровичем Лаврентьевым. Он мне объяснил, что существование без цели, без смысла это болезнь, которая уничтожает человеческий организм. Что в нашем сознании заложен мощный потенциал и стоит только обрести смысл жизни и ясно видеть ее цель, как срабатывают заложенные в нас силы, освобождается и находит применение энергия действия. А что, очень даже вероятно, по крайней мере, лично на себе я это испытал.
Я участвую в боевых операциях нашей группы. Долго и быстро бегать мне все же трудно, энергия энергией, а возраст своё берет. Моё место в боевом расписании: Прикрытие. Я огнем из своего пулемета прикрываю идущих в бой товарищей. Вторым номером пулеметного расчета у меня худенький шестнадцатилетний Алешка. Хороший парень, только разговаривает ужасно, мат вперемежку с жутким сленгом. Стал учить его правилам языка и грамотной речи, постоянно делал ему замечания. Он разозлился и пошел к Чингису просить перевода в другую группу. Вернулся после разговора с командиром мрачным. Ребятам с группы сказал, что Чингис на его просьбу только рассмеялся и заявил: «Я его (т.е. меня) терпел, теперь твоя очередь. Тренируй волю»
Родная речь. Раньше народы по языку называли. Наш язык, нашу речь, наш понятийный аппарат свели до минимума, до полного убожества, ограничив его матерными ругательствами и сленговыми заменителями из других языков. Нет языка, нет народа. А у великого народа должен быть великий язык, а не десяток ругательных словосочетаний. И наш язык был великим пока его сознательно не стали уничтожать. Востребованность многообразия и выразительности языка, его изучение и развитие, это тоже форма сопротивления оккупации, такая же важная, как и вооруженная борьба.
А мне говорили, послушай Чиж, ты не в школе, не доставай ребят своими нравоучениями. А я стоял на своём, спорил и не отступал. А потом девочка с нашего отряда, пришла и попросила поучить ее языку и литературе. Зовут ее Надежда. Мечтала стать учителем литературы. За ней пришли другие ученики, среди них был и мой друг боец пулеметного расчета Алешка. Я стал вести занятия по литературе и по истории. Я слышал, как постепенно с нашего родного языка спадает наносная шелуха грязных ругательств, бессмысленных заимствований и жаргонизмов. Я стал настоящим учителем, а не рабом присматривающим за ребенком. Я им стал потому, что на боевых операциях был со своими учениками в одной связке – цепи и они верили мне, как своему. Я был счастлив. Понимаете, впервые в жизни я был счастлив. Я делал великое дело и знал об этом и мои ученики это знали. Мы вместе спасали страну, народ и его душу – родной язык.
Я историк и ясно видел в своих учениках залог грядущего возрождения нашего народа и нашей земли. Или хотел в это верить. Я же знал, что мне до этого не дожить. У меня нет детей по крови, но вы ученики – дети души моей.
Муж Нади, Иван Гогрин сделал карандашный рисунок. Разновозрастные ученики сидят на полу в комнате и пишут сочинение, рядом с ними оружие. Этот рисунок он подарил мне. Талантливый парень этот художник с позывным «Ван Гог». Сумел в рисунке штрихами передать свет и тень настоящего и надежду на грядущее.
Наш отряд разделившись на группы напал на комендатуру. Я был в группе прикрытия. Огнем из гранатометов и автоматического оружия мы встретили легкую бронетехнику спешившую на помощь карателям, блокированным и уничтожаемым в здании комендатуры. Связали их боем. Я стрелял из своего ПКМ по тем кто выпрыгивал из подбитых машин. Хорошо стрелял, с десяток лично убил. Страха не было, была ярость, лютая ненависть к предателям и азарт боя. А вот они боялись. Не хотели умирать. Встать под огонь и пойти в атаку, это им не безоружных пытать и расстреливать. Они не встали. Залегли. Затем расползлись по укрытиям. Отстреливались. Потом мне сказали, что по рации они просили помощи у «миротворцев», но те не пришли. А мы получили приказ: «Отрывайтесь». Я прикрывал уходивших ребят. Потом через развалины домов ушел сам. Нас не преследовали. Боялись засады. В нашей группе потерь не было.
После боя ко мне на явку пришел связной, Чингис вызывал.
– Вы историк, – сказал он мне, когда я прибыл в штаб отряда, – вам это надо знать. Вы же что-то пишите?
– Это личные заметки, – смутился я, – а историю мы пишем вместе. Вы же тоже ведете дневник?
Теперь он слегка смутился, наверно слово "дневник" напомнило ему школу.
Он всегда говорил со мной только на «Вы» хотя это обращение и не принято в нашем отряде. Между собой мы общались на «Ты» несмотря на разницу в возрасте, я считаю, что это нормально.
– История, – с горечью сказал Чингис, – похоже нашей истории конец. Вот послушайте.
И кивнул в сторону захваченного "языка".
Я участвовал в допросе этого предателя. За исключением, частных деталей плана убийства нашего народа, ничего нового он не сказал. Все это я давно знал, знал еще до оккупации.
Я смотрел на этого еще молодого мужчину, чьё холеное лицо было исковеркано страхом, и вспоминал. Штатные пропагандисты нам лгали, что детки господ получив награбленные деньги, образование и власть, составят грамотную элиту страны и будут заниматься ее развитием. А они с наворованными деньгами впитали в себя абсолютное презрение к стране и ее народу. Их любимой забавой было давить нас своими дорогими машинами прямо на улицах. Открыто, нагло, демонстративно выкладывая ролики своих развлечений во всемирную сеть. А потом, они весело обсуждали в своих группах жалкие попытки гражданского возмущения, наслаждались своей властью и безнаказанностью. Наша страна не была для них даже родовым пастбищем где пасется нужный и полезный скот, мы были для них оккупированной территорией где захватчику дозволено всё. Но в странах Лиги эти же типы, соблюдали чужие законы, страстно желая войти в чужую элиту, полагая, что деньгами или очень большими деньгами можно купить себе входной билет. Напрасно надеялись, за деньги им разрешали покупать только билеты в дорогие «бордели», в свои дома их никто не пускал, держали в прихожих как лакеев. Разумная предосторожность, ведь иначе они занесут в чужие дома, опасный вирус морального СПИДА которым были заражены от рождения.
– У меня к вам только один вопрос, – в конце допроса спросил я эту тварь, – на что надеялись лично вы?
Сначала он не понял, начал что-то говорить о своих домах, счетах и акциях.
– Почему вы решили, что вам всё оставят? – прервал я, его.
– Нам же обещали, – уверенно сказал он, – все изложено письменно в договорах. А бумаги мы храним в надежных сейфах. Будет необходимость, то предъявим их в суде и выиграем любой процесс.
– А вы часто выполняли свои обещания? Что суды в нашей бывшей стране были беспристрастны и неподкупны? Мне непонятно, почему вы решили, что по минованию надобности, к вам отнесут лучше, чем вы относились к народу, в уничтожении которого вы активно участвуете?
– Вы просто не понимаете, – с неосознанным высокомерием произнес он, – в ЛЦГ совсем другая культура, это совершенно другая цивилизация, там понимают исключительную важность исполнения принятых обязательств.
Я засмеялся. Это действительно было смешно. Этот тип совершенно не знает историю. Обязательства исполняют до тех пор, пока это выгодно. Достаточно фактов из истории ЛЦГ, когда там легко нарушались любые обязательства, но надо отдать им должное, в последнее время это делалось не грубо, а вежливо с соблюдением формально-правовых процедур.
Я стал приводить эти факты, но Чингис меня прервал:
– Достаточно, вы все равно ему ничего не докажите, – властно и холодно сказал он, – А нам все ясно.
Предателя повесили. Никто не наслаждался его последним страхом, его умоляющими воплями. Мы исполнили приговор истории. И я верил, что этот приговор будет исполнен и в отношении ему подобных.
Рукотворная эпидемия началась, население полностью вымирает. Поверьте это ужасно, это практически невозможно описать. Это страшнее былой блокады в годы давно прошедшей войны. Тогда у людей был хоть призрак надежды на спасение, было понимание, что идет война, теперь только бессильный ужас тотального уничтожения. Наш отряд готовит захват склада с вакциной. Мы попытаемся спасти хоть часть нашего убиваемого народа.
Чингис предупредил: Нас ждут. Потери будут большие. Изложил план нападения. Отвлекающий удар первой группы, увод за собой карателей, а вторая группа захватывает склад. Потом он сказал:
"Мы все добровольцы. Кому умирать первыми определит жребий. Кто не согласен, может сдать оружие и уйти".
Никто не ушел. От жребия по общему решению были освобождены женщины и врач отряда. На небольших квадратиках белой бумаги было написано: Первая группа. Вторая группа.
Мне никогда не везло в лотереях. А тут я вытянул свой жребий: Вторая группа – Жизнь. Мой напарник Алешка вытянул: Первая группа – Смерть.
Ему только шестнадцать, мне шестьдесят два. Мы равны в отряде и в судьбе, которую выбрали. Мой друг, мой ученик, я уже своё пожил, я беру твой жребий и твою смерть. Не спорь.
Но он спорил. Чингис властно и жестко прикрикнул на него. Чиж имеет право взять на себя твою смерть, это его выбор, не твой. Это приказ, выполняй!
Всех молодых, кому выпал жребий – Смерть, заменили старшие, тем кому за сорок, за пятьдесят, за шестьдесят.
В годы былой и страшной битвы, когда наш народ сумел отстоять свое право на жизнь, был закон: «С воина павшего в бою за Родину, снимаются все грехи» Тогда мы победили. А потом бессильные и жалкие потомки победителей предали победу своих предков. А сейчас мы снова взяли в руки оружие.
«С воина павшего в бою за Родину, снимаются все грехи» Надеюсь, что и мой былой грех трусливой покорности, равнодушия, будет прощен.
Подошел Чингис. Простились. Подошла Вера его подруга, прошу ее взять мои записки и рисунок.
Надежду, которая тоже подошла, прошу:
"Когда мы победим, первым делом собирайте детей и учите их. Всё это не должно повториться".
Всё. Это мой последний урок.
Примечание историков: Подлинное имя ополченца с позывным «Чиж» осталось неизвестным. В у ниверситет е где готовят элиту человеческой цивилизации, учителей, в зале славы наряду с именами выдающи хся наставник ов , есть мемориальная доска отлитая из оружейного металла, на ней изображен учитель со своими учениками. На доске высечена надпись : Учитель истории. О полченец, позывной «Чиж» . Пал смертью храбрых в бою за Родину.
Позывной «Ван Гог»
Захлебываясь от лакейского восторга вещает отлично загримированная женщина диктор:
– Теперь на месте обветшалых памятников будет построена база миротворческого контингента войск Лиги Цивилизованных Государств. Это строительство даст новые рабочие места для горожан. Это ещё один уверенный шаг вперед к цивилизованной экономике и цивилизованному обществу. Верьте только делам! Вот девиз нашей партии, несокрушимого, мощного и цельного ядра нашего государства. Привлечение средств инвесторов стало возможным только благодаря нахождению в нашей стране миротворческих контингентов. Их присутствие это твердая гарантия вложений в нашу экономику и надежный крепкий щит против безответственных мерзавцев которые кричат о предательстве страны. Но наш народ на выборах и референдуме уверенно сделал свой выбор: Да! – Нашей Партии и ее историческому выбору. Нет! – Анархии к которой призывают подлые преступники выступающие против священной воли партии.
А дальше на экране высокий курган над городом, на нём приговоренные к забвению полуобвалившиеся загаженные памятники, а в центре на самой вершине кургана Женщина гневно подняв к небу свой меч полуобернувшись зовёт к бою своих сыновей. Только никто не поднялся на ее отчаянный призыв. Быстро и ловко не пряча лиц, закладывают взрывчатку под памятью строители цивилизованного общества.
– Ван Гог что с тобой почему ты плачешь? – Как издалека доносится до него встревоженный женский голос, – Ну не надо! Какое тебе до них дело? Слава Богу, что ты вовремя уехал. Слава Богу! Куда ты смотришь? Не надо, не смотри!
Не смотри, а он заново из памяти видел и чувствовал как:
Ворошит теплый августовский ветерок светлые волосы на его голове, а она крепко держит его тоненькую ручку и вдвоем они неспешно поднимаются к кургану. Она приехала именно к нему мама его бабушки и взяла с собой в Город, что привольно раскинулся на берегах великой реки. Она водила его по городу и рассказывала, а он ел мороженое и восторженно слушал. Она ласково улыбаясь, просила называть ее Алёнкой, а ему было смешно, ну какая же она Алёнка? Алёнка это большая вкусная шоколадка, а она улыбчивая, добрая вся серебристо-седенькая старушка. Но она просила, и он быстро привык называть ее Алёнкой. Вот только совсем не верилось, что эта хрупкая седенькая бабушка давным-давно в прошлом тысячелетии защищала этот город.
Тогда страшном, душном августе от постоянных бомбежек горел и задыхался от дыма пожарищ город. На окраинах ожесточенные бои. Разрывая гусеницами тела немногих защитников неудержимо лязгая траками прут на город размалеванные крестами танки с мотопехотой. И собирается для отпора серо-шинельное ополчение города. Старые и молодые, мужчины и женщины. Город взял в руки оружие и одел солдатскую шинель. И ещё совсем молоденькая тоненькая русоволосая девушка говорит:
– Мама я ухожу в ополчение.
Отчаянный материнский крик:
– Доченька!!! Не смей!
А она посмела и ушла. Город звал к бою своих детей. Гимнастерка не по росту, на привычных к легким туфелькам ножках тяжелые кирзовые сапоги. Через плечо емкая зеленая сумка с красным крестом.
День и ночь шла битва. Горел и рушился город, гибли его защитники, упорно между развалинами домов шли вперед враги и умирали один за другим. Каждый камень города стал оружием его защитников, каждый дом был его крепостью. Под взрывами снарядов рушились крепости, под огнем плавились камни, а жители города все бились и бились, а на помощь им все приходили и приходили воины из других городов этой земли.
Петляя между разбитыми домами бежит к своей роте девушка санинструктор в сумке с красным крестом кроме лекарств и бинтов фляги с речной водой. Пронзительный тонкий вой мины! Падает в воронку в ледяную грязь девушка. Разрыв! Свистнули осколки. Мимо. Встает и не отряхиваясь снова бежит заляпанная грязью санинструктор к позиции своей роты. Вода пулеметам и раненым. Первая фляга плавящимся от огня и ненависти пулеметам, вторая умирающим солдатам. Как они ее умоляют: "Сестричка, сестричка, хоть глоточек воды дай". Нет воды, и опять бежит к реке и обратно девушка в промокшем рваном ватнике, прожженной юбке, в стоптанных сапогах. Держитесь ребята! Держитесь родненькие! Скоро подмога придет, уже выгружается на пристани пополнение, а ночью вынесем своих раненых и предадим земле убитых.
С августа уже трижды полностью менялся состав полка. Убит, ранен, убит. Но через реку по переправам все идут и идут солдаты на смену раненым и убитым. И израненный город стоит, отбивая атаку за атакой. Промелькнуло удушливое жаркое лето, полыхала пожарами осень, в ноябре от разрывов плавился снег и всё горел и горел огнем бесконечный бой.
Быстро ползет по холодным мокрым скользким камням девушка к раненому солдатику. Молчит пулемет на фланге позиции. Некому стрелять, весь расчет мертв. Ох и зайдут же в тыл к нашим эти гады. А наших-то осталось, от дивизии сотня бойцов, от полка два десятка ребят и последняя полоска родимой земли, дальше уже река.
– К оружию! – хрипит раненый боец так и не доползший на смену убитому расчету солдат, совсем еще мальчик.
– Сейчас миленький, – шепчет почерневшими губами девушка, – только перевяжу тебя. Ну потерпи миленький, потерпи ...
– К оружию! – хочет крикнуть солдат, а получился тихий шепот, пробила пуля легкие, не может он кричать, и только задыхаясь и отплевывая идущую горлом, кровь просит:
– К пулемету! Не жилец я ... к оружию ... во фланг зайдут ... к оружию ... потом со мной потом ...
И все отталкивает и отталкивает ее слабеющими руками. Пригибаясь бежит к окопу девушка. Вокруг станкового пулемета растерзанные пулями и осколками тела бойцов пулеметного расчета. Ствол оружия еще теплый, а затыльники в холодной липкой крови. И уже хорошо слышны чужие ненавистные голоса. Вот они бегут, ближе еще ближе. Прицел! Огонь! Намертво вцепились в затыльники пулемета тоненькие девичьи пальчики. Давай "Максим", бей браток. Огонь! Исторгая из ствола огненные струи задрожал от ненависти пулемет. По врагу: Огонь! Раскаленные летят пули. За Родину: Огонь! Вот только жаль, что так и не помылась, белье не поменяла. Огонь! Мама бы узнала, что я во вшах, немытая, одна среди мужиков, так ужаснулась бы. Огонь! Бедная мамочка как она будет плакать, когда меня убьют. Огонь! Огонь! Огонь! Нет времени, есть лента в пулемете, есть последняя полоска родной земли за спиной, есть серые хищные тени, что хотят прорваться к реке и в спину добить последних защитников этой земли. Огонь! Бей Максимка! Мы еще живы! Огонь! Пока мы живы, им не пройти. Огонь и удар в голову, в грудь, засочилась теплая кровь и так быстро темнеет в глазах. Вот и убили, накликала, эх мама мамочка ...
Покачиваются носилки, несут ее к переправе, и скупым осенним дождем оплакивает своих погибших защитников хмурое небо города, а там за спиной этих измученных израненных ждущих переправы солдат огненно красные сполохи нескончаемого боя.
– Зовут то тебя как дочка? – прокуренными связками басит немолодой мужской голос, а кто это она не видит.
– Алёнка, – еле слышно отвечает девушка и не отрываясь смотрит в сумрачное тревожное осеннее небо своего города.
– Алёнушка значит, – судя по голосу, улыбается мужчина, – так вот сестрица Аленушка, не прошли они нам во фланг, задержала ты их дочка.
– Не прошли, – заплакав, повторила Алёнка и мешаются на ее грязном исхудалом лице слезы неба и ее слезы, – не прошли ...
А как радовалась Алёнка когда взволнованный ее рассказами мальчик делал быстрые наброски рисунков. Заштрихованная карандашом колонна ополченцев уходит на фронт; контуры худенькой в прожженной телогрейке девушки у пулемета – намертво вцепились в затыльники «Максима» тоненькие девичьи пальчики; обмотанные окровавленными бинтами раненые на берегу реки ждут переправы, а за их спиной огненное зарево боя. «Вырастешь, нарисуешь картины» – ласково говорила ему Алёнка и нежно гладила его сухой ладошкой по светлым шелковистым волосам, а он знал, что именно так и будет.
Её было видно с каждой улицы города эту центральную скульптуру мемориала посвященного защитника города. Но тут поднявшись с Алёнкой на высокий курган, он увидел не скульптуру, а Женщину поднявшую меч и зовущую на битву своих сыновей. Увидел и застыл. Нервная колючая дрожь прошла по телу, треплет его тонкие светлые волосы теплый нежный ветерок августа, яркое застыло на синем безоблачном небе солнце, рядом у хрупкой бабушки тот же ветер ласкает серебристо-седые пряди густых волос на голове и стоит перед ними Женщина с обнаженным мечом и зовет на бой своих детей.
– Я скоро уйду, – с легкой светлой печалью говорит ему Алёнка, – А ты помни! Слышишь Ваня? Всегда помни, этот день, этот Город, как мы бились за него и как победили! Помни Ваня! Теперь это только твоя память! Пока она жива, будет жить наш Город и наш род на этой земле! Помни!
– Буду помнить! – переборов нервный спазм тихо пообещал он.
Алёнка представилась в ноябре того же года. А он вырос и стал известным художником. Про него ещё в художественной школе все учителя говорили: «Талант! Талант!». За яркие краски и смелые композиции картин его прозвали Ван Гог, хотя звали его: Ваня Гогрин. Но прозвище Ван Гог так и прилипло и потом все в школе и на улице звали его только Ван Гог. Ван Гог так Ван Гог, ему даже лестно было когда его так величали. Повзрослев, он свои картины так и подписывал: «Ван Гог» и весело беззаботно смеялся когда его упрекали в неумеренном тщеславии и наглой саморекламе своих работ.
От памяти остались только детские наброски карандашом, так и не ставшие картинами. Времени в котором он жил была нужна реклама и дизайн интерьеров. Он преуспел и в том и в другом. Иногда так для души, для себя писал портреты или небольшие пейзажи "с настроением".
"Ван Гог" – именно это еще детское прозвище и помогло ему выиграть конкурс дизайнерских проектов, объявленный южно континентальной фирмой. "Автор дизайна – Ван Гог это сильный и смелый пиар ход" – чуть картавя слова с заметным акцентом, сказала ему менеджер проекта молодая уверенно – деловая красивая рыжеволосая женщина и предложила поработать с ней за рубежом. С визой что там не ладилось и женщина так же по деловому для ускорения формальностей связанных с отъездом и работой в другой стране предложила ему вступить в брак. А раз уж в браке то сразу и спать стали вместе. Удобно, безопасно, комфортно и расходов меньше. Жена надежный партнер и отличный менеджер умело двигала его проекты, делала ему "Имя". Достаток, хорошие заработки, недурственные перспективы, его картины органично включенные в интерьеры стали приобретать. Уже готовилась в модном салоне персональная выставка его работ.
Ну какое ему дело до этой проклятой страны в которой он по недоразумению родился? К черту!
Взрывчатка заложена под основание памяти. Включен видимый на экране телевизора таймер, пошел электрический импульс к детонаторам, и в облаке пыли на мелкие кусочки разваливается и обломками падает на испоганенную землю казненная Мать так и не дождавшаяся предавших ее сыновей.
Ван Гог почувствовал острый болезненный укол в сердце и зашатался под ним пол. Он тяжело с присвистом дыша упал на кресло. Его испуганная жена, подобрав с деревянного покрытия пульт, стала поспешно и бестолково переключать каналы.
– Стой! – бешено крикнул ей Ван Гог.
На канале TNN передавали боевые сводки корпуса миротворцев. Крупным планом мертвое лицо повстанца и комментарий на хорошо ему понятном, но все равно чужом языке. Вспомогательными отрядами миротворцев завербованными из местного населения полностью уничтожен еще один отряд террористов – мятежников. Сухо перечисляет диктор количество убитых мужчин и женщин взявших оружие, чтобы в бессмысленной попытке выступить против законного решения всенародной партии о введении вооруженных сил ЛЦГ для защиты полученных концессий и установленного прочного надежного порядка. Режиссер студии вводит в кадр график диаграмму: стоимость затрат на подавление мятежа; количество ожидаемой прибыли от полученной земли, ее недр и дешевого труда рабочей силы. А ведущая обаятельно улыбаясь, успокаивает своих соотечественников объясняя, что среди миротворцев потери отсутствуют, так как карательные операции осуществляются только силами завербованных местных наемников.
Ван Гог смотрит на мертвое лицо. Уже сменились кадры и закончился информационный выпуск. А у него всё стоит перед глазами показанный в новостях убитый Сережка Павлин тихий скромный мальчик с соседского двора. У давно повзрослевшего заросшего черной щетиной Сережки, мертвые залитые кровью глаза. Как же так? Они же в одну школу ходили! Он же его папу и маму знает. А с моими родителями, что? А другие повстанцы? Их лица не показывали только трупы, много трупов. Зато транслировали упитанные морды добровольцев из вспомогательных карательных частей миротворческого корпуса. Довольные они позируют перед камерами, откровенно делятся с задающим им вопросы журналистом TNN самым сокровенным, количеством получаемого ими жалования.
Зачем? Зачем ему-то переживать? Он живет теперь в другой стране. Он сыт, доволен, успешен. А эти? Да они сами всё просрали, пусть теперь сами и ползают и дохнут в своем дерьме.
– Выпей!
Это когда же она успела сбегать до домашнего бара и принести ему пузатый стеклянный бокал на треть наполненный дорогим янтарного цвета коллекционным коньяком.
– Пожалуйста выпей Ван Гог, тебе сейчас необходимо выпить, – дрожащим голосом повторяет его менеджер, его жена с который он заключил весьма выгодный для обоих контракт.
Вот только почему у нее сильно дрожит голос и стали такими встревоженными просто больными глаза? Разве в контракте это предусмотрено? Нет. В контракте у каждого свой счёт в банке, полученные от дизайн – проектов и картин деньги делятся в равных долях. Оплата расходов за квартиру и студию пополам. Обедают и ужинают они в хорошем недорогом ресторанчике, где у каждого свой кредит. Очень удобно. Она его удовлетворяет, он ее. Тут всё в полном порядке, никто никому ничего не обязан. Прекрасные цивилизованные отношения. Главное, выгодные, обоим.
А вот Надька дурочка этого не понимала, он уезжал, а она тогда ревела и всё просила его остаться в той проклятой Богом и людьми стране, обещала всегда рядом быть. Не понимала она дура ничего, и он не понимает, почему не выпив свой любимый напиток, подошел к встроенному шкафу и стал собирать свои вещи, с остервенением отбрасывая модные эксклюзивные шмотки, выбирая и укладывая в большую спортивную сумку, то что потеплее и попрочнее.
– Я возвращаюсь домой, – отрывисто бросал тяжелые слова камни бледный с заострившимися чертами лица Ваг Гог, – Деньги со своего счета переведу на твой. Авторские права на картины и проекты отдаю тебе. Мне, – болезненно улыбнулся Ван Гог, – они больше не потребуются.
– Не понимаю! – испуганно и торопливо заговорила его жена, сложив руки на животе, – Зачем тебе это? Там уже все решено, ты ничего не изменишь. Ты же не фанатик Ван Гог! Ты же понимаешь, что всех повстанцев уничтожат. У них нет шансов! Зачем тебе умирать? Зачем?
Уминая в сумке свои вещи (эх сколько барахла то набрал) он не ответил. И тогда подскочив к нему и в бешенстве пиная его дорогую спортивную сумку босыми ногами, она исступленно закричала:
– Ну конечно! Это ваша национальная загадочная душа, тебя зовет! Что же вы с этой загадкой всё что смогли продали, а что у вас не купили то засрали!
– Наверно ещё не всё, – на родном языке чуть слышно ответил Ваня Гогрин.
Только кому ты ответил? Себе? Женщине, которая как оказалось, тебя любит? Или тем последним защитникам своей земли, мертвые лица и тела которых ты увидел в чужой победной военной сводке? Кому?
– Может хоть объяснишь? – обессилив от крика, тихо устало и безнадежно попросила жена и осторожно присела на кресло.
Что-то она сильно пополнела в последний месяц, невольно отметил Ван Гог, взвешивая в руках тяжелую сумку с вещами. А потом повернулся к ней лицом.
– Объяснить? – задумался он, подбирая слова, – Нет не смогу. В картине сумел бы написать. А словами объяснить ... нет, не смогу. А картина. Я ее вижу. Под горячим степным ветром клонится к теплой земле родного поля золотая рожь. Добрый в этом году урожай будет. По золотому полю бежит освещенная солнцем маленькая русоволосая девочка и кажется, что бежит она именно к тебе и зовет тебя, а там вдалеке на краю поля очертания вооруженных мужчин построившихся в цепь, и из-за леса наползает на них тьма. Огромная черная туча всепожирающей тьмы. И пока не ясно успеет ли добежать до тебя ждущий защиты ребенок, остановит ли редкая цепь мужчин ползущую черную гадину или она пожрет все. Моё место там, в этой картине среди мужчин на краю последнего поля нашей земли. Прощай!
