Текст книги "Судить буду я"
Автор книги: Рауль Мир-Хайдаров
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Беспокоило старика в белом и затянувшееся молчание хана Акмаля, от которого не было ни одной весточки, хотя Сабир-бобо и отдавал себе отчет в том, что не в привилегированном санатории находится хозяин Аксая, но все же… Непрост хан Акмаль, и непростые у него друзья в Москве, они наверняка понимают, что терпение у закадычного дружка Рашидова может и лопнуть. Но хозяин Аксая вел себя по-мужски, Сабир-бобо в этом не сомневался, иначе бы давно выгребли деньги и драгоценности из тайников. Хан Акмаль не вернул и сотой доли того, что отдал государству покаявшийся секретарь обкома из Заркента Анвар Абидович Тилляходжаев. А ведь хан Акмаль не раз говорил тому: «Я – Крез, а ты – нищий…»
Это Анвар Абидович-то нищий! 167 килограммов золота, захороненных в могиле отца родного, отдал, и шесть миллионов наличными, горы золотых монет, не говоря уже о сотнях ковров ручной работы, мехах, антикварной мебели и посуде.
Часть тайников Сабир-бобо сразу ополовинил, а некоторые и вовсе ликвидировал, имитировав разграбление. Трудную работу он проделал на старости лет, ведь мало осталось в Аксае людей, на кого можно было положиться, а тут еще замена сто – и пятидесятирублевых купюр подоспела. Новость эта чуть в гроб не вогнала старика, ведь деньги в основном в таких купюрах и хранились. Он же считал, что пропали капиталы, и даже успел смириться с этим. Но удача пришла неожиданно: на второй день после выхода указа, когда повсюду царила паника, явился к нему незнакомый человек из Намангана, правда, пришел он с посредником, дальним родственником хана Акмаля. Незнакомец и предложил поменять без хлопот сотенные, только требовал за услуги тридцать процентов с суммы, пришлось согласиться. Но все равно вся наличность хана Акмаля оказалась не по зубам деловым людям из Намангана, осталось еще много. Но удача во второй раз заглянула в Аксай, и опять нежданно. Когда страсти по обмену, казалось, утихли навсегда и многие смирились со своими потерями, появились гости из столицы. Приехали они на трех машинах, теперь уже с родственниками самого Сабира-бобо. На Востоке с незнакомыми людьми дел иметь не станут. Они привезли с собой семь чемоданов денег, три – с новыми купюрами, а четыре – со старыми двадцатипятирублевками, предложили за пропавшие сто – и пятидесятирублевки половину их стоимости. Сабир-бобо не стал торговаться, он считал эти деньги уже потерянными.
Но деньги мало беспокоили Сабира-бобо. Кроме тайников, имелись еще сотни сберкнижек на предъявителя на разные суммы, ценные бумаги, чемоданы и сундуки с облигациями трехпроцентного займа, на которые время от времени выпадали крупные выигрыши, создавая дополнительные хлопоты: богатству хана Акмаля счет велся скрупулезно, бухгалтерским характером отличался хозяин Аксая. Лет десять назад предусмотрительный хан Акмаль перевел немалые суммы в золотые монеты, всегда особо чтимые у мусульман, их везли в Аксай со всей страны, тогда оптовых покупателей было мало, деньги еще что-то стоили. Сабир-бобо, как и хан Акмаль прежде, довольно часто повторял: не в деньгах счастье, – уж они-то знали, что говорили.
Быстро меняющаяся ситуация в государстве то радовала, то пугала Сабира-бобо. Развал страны и ожидаемый суверенитет республики, казалось, сулили благо, хан Акмаль автоматически получил бы свободу, обвинение прокуратуры чужой страны для Узбекистана не имело бы силы, а уж дома Арипов отговорился бы, еще и капитал нажил за время, проведенное в подвалах КГБ. Пугало другое. Кто придет к власти в суверенном Узбекистане? Раньше все было ясно, правительство, его верхние эшелоны, считай, формировались в Аксае, мало кто становился министром без одобрения хана Акмаля, но то были люди известные, родовитые, уважаемые, члены партии, с опытом руководства, о претендентах, не занимавших посты, и разговор не возникал. Но сегодня, когда и в спокойном Узбекистане забурлил народ, появились новые лидеры без роду, без племени, какие-то поэты и писатели, ученые и журналисты, инженеры и агрономы, и массы слушают их, верят, дружно вступают в новые партии и движения. Куда они поведут Узбекистан? Приоритет прав личности, гражданина перед интересами нации, государства – что это такое? Не далеко ли заведут край новоявленные демократы из Ташкента и их друзья в областях? А как же религия? Ислам? Будет ли она влиять на государство или они обречены существовать сами по себе?
Сабир-бобо, вспоминая многих влиятельных людей, прежде бывавших в Аксае, теперь понимал, что ни у кого из них за душой не было программы для Узбекистана, хотя гостили тут и академики, и профессора, и секретари обкомов. Так, пробавлялись критикой в адрес центра, диктата из Москвы, засилия монокультуры хлопчатника – об этом сейчас пишут даже молодежные газеты, причем гораздо обстоятельнее и толковее. И если время от времени появлялась оппозиция, то цель у нее была одна – не дать человеку из чужого клана сесть на высокий пост в Ташкенте. Шла постоянная борьба за место у кормушки. И хан Акмаль, по существу, занимался тем же: шантажировал, интриговал, убивал только ради постов, насаждая повсюду своих людей, и у него не было программы для суверенного Узбекистана. Вот только Сухроб Ахмедович Акрамходжаев, по кличке Сенатор, появившийся в Аксае незадолго до ареста хана Акмаля, видимо, имел какую-то программу, чем увлек хозяина Аксая и получил пять миллионов для ее реализации, да и то он не раскрыл ее полностью, говорил, подождите, дайте мне срок и деньги – будет вам и партия, и программа.
Но теперь Сенатор далеко, не до политики ему сейчас, а Сабир-бобо нужно точно знать, у кого какие цели, за кем сегодня мощные силы, ошибаться нельзя, он должен поставить на верную карту. Иногда ему хотелось забыть о политике, не вмешиваться в нее, отдать все деньги духовенству, пусть построят мечети и медресе и назовут какую-нибудь его именем. Но и в мусульманском движении не было единодушия, каждая религиозная ветвь тянула одеяло на себя, и сам муфтий мусульман Средней Азии и Казахстана сидел на троне непрочно. Уж тут-то Сабир-бобо ориентировался верно. Уйдут деньги непонятно куда, и следов потом не отыщешь. Ставку на одну религию делать рано, считал человек в белом, пока это удел стариков из провинции, а они в жизни государства играют не главную роль, все решает по-прежнему партийная номенклатура, люди на должностях.
В Узбекистане, как и в соседних республиках, за годы перестройки мало что изменилось. Пользуясь обстановкой, один клан изгнал другой, тут всегда сводят счеты от имени государства, на толпу это производит впечатление законности, да и на центр тоже, коммунисты за семьдесят лет правления ни на шаг не продвинулись в понимании Востока, его сути. Стоило искать людей с программой в государственной структуре, и Сабир-бобо с каждым днем убеждался, что пора действовать, искать связи в Ташкенте, и первым человеком, на кого он решил выйти лично, оказался Салим Хасанович Хашимов, чиновник из Верховного суда республики, со странной кличкой – Миршаб, старый друг, однокашник и многолетний сослуживец Сенатора.
Новый год, как и предугадал прокурор Камалов, Миршаб провел в страхе, хотя, на взгляд родных и близких, веселился как никогда. Вернувшись домой из «Лидо», он застал у себя брата и сестру с семьями, а чуть позже приехали родственники по линии жены. С тех пор как Салим Хасанович круто поднялся по службе, большие праздники отмечали только у него, этим в Средней Азии отдается дань тому из клана, кто добился наибольшего успеха.
Нужно жить на Востоке, чтобы понять, что означает родня в судьбе каждого. Человек без родни, без рода, по местным понятиям, – нонсенс. Тут, пытаясь узнать о ком-то, прежде всего спрашивают – откуда, из каких мест происхождением, с кем состоит в родстве, и сразу становится ясным, почему он в почете, при должности.
Хашимов первым среди своих родственников стал заметной фигурой в республике и, получив возможность, с особым рвением помогал продвижению по службе многочисленному клану, видимо, помнил, как трудно складывалась собственная карьера.
В обоих семьях, и по его линии, и по линии жены, коренных ташкентцев, потомственных интеллигентов, имелось немало людей с высшим образованием, работали они в разных отраслях, но без поддержки не могли подняться высоко, хотя дело свое знали, и только с приходом Салима Хасановича в Верховный суд республики открылась дорога наверх многим из них.
Опять же надо жить на Востоке, чтобы понять отношение к гостям. Тут им действительно искренне рады – дом, в котором не бывают люди, даже богатый, благополучный, не пользуется уважением. Такие традиции имеют многовековую историю, и европейцу трудно представить, что бедняк мечтает не автомобиль приобрести, а принять хоть раз в жизни полный двор гостей за щедро накрытым столом. Эта национальная черта в крови и у дехканина, гнущегося под палящим солнцем на хлопковых плантациях с утра до ночи за гроши, и у таких людей с рафинированным воспитанием и образованием, как Салим Хасанович. Встретив неожиданно прокурора Камалова в «Лидо», он забыл и про новогодний подарок для очаровательной Наргиз, и о том, что сегодня в его доме по традиции соберется ближайшая многочисленная родня. Но долг хозяина дома заставлял его время от времени забывать о Ферганце, о нависшей над ним угрозе. Даже в такие минуты гость – превыше всего. Он помнил о загодя приготовленных подарках сестрам, братьям, кузинам, племянникам, своякам и свояченицам – каждого в богатом и щедром доме Миршаба ждал сюрприз. Такое не забывается, а в эту ночь человек из Верховного суда воистину был щедр, понимал, что, случись с ним беда, родня, клан никогда не оставит в горе ни жену, ни детей.
Обычно после встречи Нового года по московскому времени (а разница тут немалая – целых три часа) гости разъезжались, но в этот раз хозяин дома, неистощимый на выдумку и фантазию, не отпускал никого до утра. Он боялся остаться в огромном доме наедине с самим собой, со своими мыслями, их то и дело сносило к Ферганцу, прокурору Камалову.
Под утро гости, не привыкшие к столь длительному и обильному марафону за столом и вокруг елки, стали валиться с ног, и Салим Хасанович, присевший на минутку в глубокое кожаное кресло перевести дух, тут же, в зале, мгновенно заснул, и только тогда родные и близкие стали покидать гостеприимный дом, благодаря хозяйку за дивный Новый год.
Проснулся Миршаб в полдень, встал свежим, с ясной головой, словно и не было накануне сложного дня и бурной новогодней ночи. Он давно заметил за собой странность: чем жестче брала его жизнь в оборот, тем четче, аналитичнее работала голова, вся его энергия аккумулировалась в эти дни, он действовал хладнокровно, разумно и быстро. Позже, в перестройку, когда нашу жизнь захлестнут гороскопы и всяческие предсказания-прогнозы, секретарша в день рождения с утренней почтой положит на стол его подробный гороскоп. И только тогда Миршаб узнает, что он Скорпион и что люди, родившиеся под этим знаком зодиака, лучше других проявляют себя в экстремальных ситуациях. И тут скептичный Салим Хасанович согласился с выводами астрологов.
Приняв душ, Миршаб решил позвонить Коста, хотя не надеялся, что тот окажется дома, но Джиоев тут же поднял трубку, и человек из Верховного суда оценил это как добрый знак. Расспросив о том, как прошел Новый год в «Лидо», не было ли эксцессов в зале (уж Миршаб-то знал, какие крутые люди собираются у Наргиз), он пригласил Коста заехать домой, как договорились прежде, в удобное для него время, но обязательно сегодня. Джиоев обещал приехать через час.
Коста, узнавший от Карена, что прокурор Камалов заглянул в «Лидо» и нагнал страха на всех, поспешил к Миршабу не по этому поводу, хотя догадывался, что речь зайдет и о визите Ферганца. Перед самым уходом Коста из дома на бал в «Лидо» из Мюнхена позвонил Шубарин, ибо телефакс, надежно связывавший его с Ташкентом, на квартире в Мюнхене никогда не отключался. Артур Александрович поздравил Коста с наступающим Новым годом, коротко справился о делах и сумел сказать главное в своей излюбленной иносказательной манере, понятной Джиоеву: тут ему успели сесть на хвост. И описал человека, говорившего по-узбекски на стадионе мюнхенской «Баварии». Этого гонца следовало установить, а главное, установить тех, кто стоит за ним в Узбекистане.
Вот о чем, думал Коста, пойдет разговор в доме человека из Верховного суда.
Но любой зов Миршаба Коста игнорировать не стал бы, Джиоев помнил, что только Салиму Хасановичу и его другу Сенатору, на чьих глазах он некогда застрелил в здании прокуратуры республики бывшего прокурора Азларханова, он обязан жизнью, это они выкрали его из института травматологии с поврежденным позвоночником. И только благодаря им уцелел патрон Коста – Артур Александрович Шубарин, ибо кейс убитого Азларханова со сверхсекретным компроматом на самых влиятельных людей в республике и высочайших сановников из Москвы, даже из Кремля, остался на одну ночь в прокуратуре – его тоже выкрали Миршаб с Сенатором. Тут, как говорится, по гроб жизни обязан, какие тут праздники.
Коста приехал к Миршабу на скромной белой «Волге» Шубарина, но мало кто знал, что на ней стоит дизельный двигатель от «Вольво», темные, с зеленоватым отливом, пуленепробиваемые стекла с бывшей машины самого Рашидова, а все четыре двери вполне выдерживают автоматные очереди. Машиной шефа Джиоев стал пользоваться совсем недавно, после того, как Артур Александрович известил, что непременно пригонит из Германии какую-нибудь престижную машину, он знал, что Ташкент не по дням, а по часам наводняется роскошными автомобилями, а хозяину коммерческого банка сам Бог велел держать марку.
Коста знал толк в машинах и поставил несколько условий: пуленепробиваемые стекла, хотя бы одна бронированная дверь (в стране теперь такое творилось!) и обязательно кондиционер, без него машина в Средней Азии летом превращается в душегубку.
Коста до сих пор у Миршаба не бывал. Едва он просигналил у тяжелых, окрашенных серебром ворот, как в доме включили автоматику и массивные створки мягко раздвинулись, впуская машину, неоднократно бывавшую в этом дворе. Салим Хасанович встречал на пороге, и Коста лишний раз понял, что предстоит не только серьезный разговор, но и неотложные дела. Хозяин провел гостя через огромный зал с наряженной елкой прямо к себе в кабинет, где на столике, стоявшем между двух кресел, уже дымился традиционный чай, а рядом лежал свежий виноград с чуть потемневшей, пожухлой кожицей, сухофрукты, орехи, изюм и печенье – скромно и со вкусом.
Коста, переступив порог кабинета, отметил для себя, какое имели влияние на Сенатора и на Миршаба вкусы его патрона – Шубарина. Тщательно отреставрированная изысканная мебель прошлого века; за стеклами высоких, вдоль стен, книжных шкафов рядом со старинными фолиантами – древняя бронза Китая и Бенина, собранная с большим вкусом, игрушки и жанровые сценки немецкого фарфора, фигурки хрупкого русского фарфора кузнецовских и гарднеровского заводов. А на стене напротив, задрапированной зеленым биллиардным сукном, с полдюжины картин в великолепных палисандровых рамах с резной золоченой лепниной – все невольно напоминало рабочий кабинет Шубарина. Видимо, хорошо протрясла местная таможня для Миршаба отъезжающих на жительство за рубеж, такого и в комиссионной торговле давно нет, вот отчего, наверное, Салима Хасановича часто видели там.
Расспросив Коста о житье-бытье, здоровье, настроении, без чего не начинается ни один разговор на Востоке, каким бы срочным и важным он ни был, Миршаб подробно рассказал о визите прокурора Камалова в «Лидо». Коста тут же сделал для себя неожиданный вывод – Артур Александрович не звонил Хашимову о странной встрече с земляком на стадионе «Баварии» в Мюнхене.
Миршаб, напомнив Джиоеву, что Шубарин поведал ему с Сухробом, какую важную роль сыграл тот в свое время в дискредитации областного прокурора Азларханова по заказу клана Бекходжаевых, спросил: возможно, и сегодня сгодится кое-что из прежнего опыта? Коста тут же отпарировал, что в нынешней ситуации аналогия, к сожалению, исключается, для дискредитации прокурора Камалова просто-напросто нет времени – ведь Ферганец открыто объявил: я включил вам счетчик, вы с Сухробом слишком много мне задолжали…
Тут, по мнению Коста, остается только один путь – убрать, и без шума, чтобы не всколыхнуть общественность, Камалов слишком заметная фигура в республике. А если уж тихо не удастся, то сразу подбросить ложный ход, связать, например, смерть прокурора с местью турков-месхетинцев, что будет выглядеть вполне логично.
Салиму Хасановичу пришлось согласиться, что времени у них действительно нет и выбор средств сводится к минимуму… Ко тут он неожиданно перевел разговор на Беспалого, находящегося в следственном изоляторе КГБ, важного свидетеля в руках прокурора Камалова и начальника уголовного розыска республики полковника Джураева, задержавшего Беспалого – Артема Парсегяна во время налета на квартиру майора ОБХСС Кудратова, собиравшегося купить за 225 тысяч автомобиль «Вольво» вишневого цвета. Беспалый знал нечто такое про Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, Сенатора, что позволило Камалову сразу его арестовать, а оттуда могла потянуться цепочка и к нему, Миршабу, и к Артуру Александровичу, да и к самому Коста…
Коста невольно улыбнулся в душе словам Миршаба, он хорошо знал Парсегяна, и тот бы никогда не показал на него, оба они воры в законе, а это ко многому обязывает; догадался Коста, почему Артем сдал только Сенатора, – получив срок, он начнет через родню и дружков шантажировать Миршаба, и тому волей-неволей придется помочь, работая в Верховном суде, сделать это несложно. Беспалый выбрал, казалось бы, верный расклад, но… Свои быстро мелькнувшие мысли гость не обнародовал. Понял Джиоев и другое: судьба Парсегяна решена, у него самого тоже нет выбора, даже если Беспалый и свой человек; настал и для Коста час рассчитаться по векселям – вчера они его вынули из петли, сегодня его очередь спасать связку Сенатор – Миршаб.
Джиоев угадал: Миршаб действительно завел разговор о том, что необходимо ликвидировать Парсегяна. Не стань главного свидетеля обвинения, все показания Беспалого можно было квалифицировать как ложные, добытые под давлением Камалова, короче, как оговор. Такой расклад ныне моден во всех судах, включая и Верховный суд страны.
Логика в рассуждениях Хашимова чувствовалась железная. Но все упиралось в КГБ – достать там Парсегяна Миршабу казалось невозможным. Больше трех часов они разрабатывали версию за версией, но все выходило не то, не то… Но не зря Бекходжаевы когда-то выписали Коста из тюрьмы для разработки стратегии преступления, да и сам Миршаб чувствовал, что слабоват по сравнению с ним, хотя, что и говорить, кое-кто Владыку ночи считал гроссмейстером темных дел, – Коста все-таки осенило. Уже собираясь уходить, он долго вышагивал по просторному кабинету, мимо старинных пейзажей в роскошных рамах, не удостаивая ни один из них взглядом, и неожиданно обронил:
– Мы изначально неверно выбрали тактику. Зря ищем человека в КГБ – на кого есть или возможен выход. Даже если и найдем такого, что само по себе сложно, может оказаться, что он и при желании не будет иметь доступа к Парсегяну… А значит, нам нужен человек вне системы КГБ, но имеющий доступ к Беспалому… врач, например, банщик…
Поняв, что он наткнулся на искомое, Джиоев вернулся в кресло и молчал минуты три. Миршаб никак не решался прервать паузу. Вдруг Коста пробормотал потухшим голосом, совершив «оминь», жест, который делается вслед покойнику:
– Все, приехал Парсегян, я уже знаю, как от него избавиться, но нужна будет неделя-другая кропотливой работы…
И он начал развивать свою мысль:
– КГБ имеет для сотрудников мощную медсанчасть, она в центре города, примыкает к их главному корпусу, напротив железного Феликса, смахивающего на Дон-Кихота. По моим сведениям, единственная на всю столицу японская аппаратура по экспресс-анализу болезней почек находится у них, но туда многие по блату проникают. От вас требуется одно: завтра же позвонить главному врачу медсанчасти КГБ и попроситься к ним на обследование по почкам, по иным болезням не поверят, вы ведь на учете в правительственной поликлинике состоите, где есть все, кроме этого аппарата, – за это головой ручаюсь. Постарайтесь сделать туда хотя бы две ходки. На первый случай, уговорившись, придите без анализов, скажете, что позабыли дома, в общем, чем дольше пробудете там, тем лучше.
Цель вашего похода – узнать побольше фамилий врачей, человек десять – двенадцать, чтобы я вычислил тех, кто может иметь доступ к следственному изолятору. Я знаю, у Парсегяна зимой сильно болят ноги, жесточайший радикулит, в тюрьме он орал по ночам так, что его выводили без конвоя из камеры. А дальнейший план я расскажу вам, как только остановлю на ком-то из вашего списка свой выбор, – сказал, улыбаясь, Коста и поднялся, считая свой визит законченным. По глазам Миршаба он понял, что заронил в нем надежду на успех. Разогревая во дворе застывший мотор машины, гость добавил:
– А с Ферганцем проблем поменьше, он ведь по-прежнему лежит на третьем этаже, и окно его выходит в темный двор.
В первый же рабочий день Нового года, с утра, Салим Хасанович позвонил главному врачу медсанчасти КГБ и договорился об обследовании. По разговору Миршаб понял, что Коста располагал верной информацией, и его визит ни в коем случае не вызывал подозрения, мог же он позволить себе проверить почки, даже если они здоровые.
Собираясь в поликлинику, он заготовил на всякий случай небольшой, со спичечный коробок, диктофон, впрочем, записывающая аппаратура всегда находилась при нем, в верхнем кармане пиджака, и не раз оказывала неоценимую услугу. Помогла она ему неожиданно и на этот раз.
В проходной он получил уже выписанный пропуск, и вахтер пояснил, что кабинет главного врача находится на четвертом этаже. Как только он понял, что никто не будет его сопровождать, он уже догадался, что надо делать. В таком случае он вообще обойдется одним посещением, не понадобится даже трюк с забытыми анализами. Миршаб знал, что почки, как и все остальное, у него в порядке.
Он поднялся на лифте на третий этаж и, как бы отыскивая нужную дверь, прошелся по длинному коридору, вдоль кабинетов, на дверях которых были прибиты таблички с указанием специальности врача и его фамилии, имени, отчества. Шепотом он надиктовал на магнитофон не десять фамилий, как просил Коста, а восемнадцать, и еще двенадцать прибавилось на четвертом этаже. Выходило, что теперь и заходить к главному врачу не было нужды, но повеселевший Миршаб, подумав, решил все-таки заглянуть. Потом он не раз пытался осмыслить удачу, выпавшую случайно. Он чуть не повернул назад, увидев в приемной очередь, но что-то остановило его, и терпение вознаградилось сторицей. После краткой беседы и обмена традиционными восточными любезностями главный врач сам вызвался проводить высокого гостя на экспресс-анализ. Как только они вышли в длинный коридор, который Миршаб десять минут назад прошел из конца в конец, их остановил, извинившись, корректный офицер в форме пограничных войск и попросил подождать две минуты.
Салим Хасанович увидел, что из кабинета какого-то врача одновременно, словно в связке, вышли двое мужчин, один в военной форме, и они быстро направились к лифту в конце коридора, возле которого тоже стоял человек в погонах. Опытный глаз Миршаба сразу увидел, что человек в гражданском соединен одними наручниками с офицером – есть такая форма сопровождения для особо опасных преступников. Всегда хладнокровный Владыка ночи потерял дар речи: преступник, которого с такими предосторожностями сопровождали к лифту, был… Парсегян, Артем Беспалый.
Все длилось в какую-то минуту, и вряд ли кто обратил внимание на этот эпизод, но Салим Хасанович все время пребывал в шоке, ему хотелось ущипнуть себя – но он не ошибался, арестант с седой курчавой головой, без сомнения, был тем самым человеком, за которым он охотился. Проходя мимо кабинета, откуда вывели Парсегяна, Миршаб даже успел увидеть зубного врача, чья фамилия уже была записана среди прочих.
Наверное, следовало смолчать, но Салим Хасанович не выдержал и спросил у любезного главврача:
– У вас тут и подследственных лечат?
– Нет, это особый случай, да и пациент, честно говоря, не наш. Прокурор республики, говорят, спрятал его у нас, какой-то важный свидетель, берегут как зеницу ока. Четыре зуба у него разболелись не на шутку, сегодня первый визит.
Вечером того же дня, когда врач-стоматолог шагал с работы в сумерках по слабоосвещенным улицам к метро, вдруг его сзади окликнули из стоявшей у обочины машины:
– Ильяс Ахмедович, садитесь, я подвезу вас…
Стоянка для личных машин чекистов была во дворе КГБ, но туда имели доступ лишь высокие чины, остальные оставляли автомобили на свой страх и риск на улице, и зубного врача часто подвозили домой его пациенты, и всегда это выходило случайно. Приглашение было неожиданным и приятным: ехать в переполненном метро, а потом ждать на морозе еще автобус не доставляло радости, и он поспешил к заиндевелой от мороза машине, где ему любезно отворили заднюю дверь. Он с удовольствием ввалился в темный и теплый салон «Волги», и она, звякнув цепями на шинах задних колес, от гололеда, легко и сильно взяла с места, что в общем не удивило Ильяса Ахмедовича, он знал, что у многих машин чекистов были форсированные двигатели, а то и вовсе моторы с мощных иномарок. В «Волге», кроме водителя, находились еще двое, один на переднем сиденье, другой рядом с ним, все они дружно приветствовали его по имени-отчеству. В салоне громко звучала музыка, но пассажиры, даже с его появлением, не прерывали горячий спор о последнем выступлении Горбачева по телевидению, и минуты через две стоматолог с не меньшим жаром вступил в разговор.
За спором, становившимся все острее и острее, Ильяс Ахмедович не заметил, сколько они проехали, как водитель сказал вдруг – все, приехали. И все дружно стали выходить, вышел и стоматолог. Машина стояла в глухом дворе, напротив сияющего огнями большого дома, а сзади закрывали гремящие железом ворота.
Ильяс Ахмедович на секунду растерялся, не понимая, почему они тут оказались, но тот, что был за рулем, весело, с улыбкой, бережно беря его под локоть, сказал:
– Не переживайте, доктор, будете дома не позже обычного, знаем, жены у всех ревнивые. Вот ребята захотели по рюмочке хорошего коньяка пропустить, говорят, на Новый год все запасы опустошили, а сейчас со спиртным, сами знаете, туго. А у меня завалялась бутылочка армянского… Прошу в дом…
От любезного голоса, спокойствия, дружелюбия, исходившего от хозяина дома, возникшая тревога вмиг пропала. Позже, анализируя ситуацию, он сделал для себя вывод, что все время находился словно под гипнозом этого обаятельного и властного человек?. Вошли в дом. И действительно, едва сели за стол, продолжая начатый в машине разговор, хозяин внес поднос с закусками и марочным коньяком «Двин». В салоне, в темноте, он не мог разглядеть лица собеседников, а сейчас в хорошо освещенной комнате они показались ему знакомыми и незнакомыми, впрочем, всех и не упомнишь, в иной день он принимает до двадцати человек. А хозяин дома вполне походил на молодых, энергичных руководителей с шестого этажа дома напротив облупившейся гипсовой статуи железного Феликса, так же уверен, спокоен, подчеркнуто культурен, с иголочки одет. Как только выпили по рюмочке, любезный хозяин дома глянул на часы и сказал, обращаясь к врачу:
– У нас к вам, Ильяс Ахмедович, очень большая просьба, а точнее, мы нуждаемся в вашей помощи…
– Слушаю вас, рад помочь, чем могу, – опять же ничего не подозревая, ответил стоматолог.
– У вас проходит курс лечения Артем Парсегян, и мы испытываем к нему интерес…
И только тут гость понял, что вляпался в какую-то историю, органы втягивают его в дело какого-то Парсегяна. Мелькнула мысль, что, возможно, его проверяют, ведь он знал, где и с кем работает. Как всякий советский человек испытывает невольный страх перед аббревиатурой «КГБ», ощущал его и Ильяс Ахмедович. Этот страх овладел им еще сильнее, когда он стал работать там в медсанчасти. Нет, он не мог сказать, что его запугивали, стращали, или он знал нечто ужасное и конкретное о делах в здании, занимавшем целый квартал Ташкента. Нет, неприятно было из-за некой атмосферы вокруг. Неестественность поведения отличала всех этих людей, десятками приходивших к нему ежедневно на прием. Вот отчего доктор вначале принял новых знакомых за людей из «большого дома», за своих пациентов. Но хозяин сразу поставил все на свои места.
– Доктор, мы не ваши пациенты, наши интересы не затрагивают КГБ, просто они случайно пересеклись. У вас прячут некоего Парсегяна…
– Я не знаю никакого Парсегяна! – почти истерично выкрикнул стоматолог.
Страх затуманил мозги, ему было наплевать и на какого-то Парсегяна, и на КГБ, и на государственные интересы, которые давно подавили его личные. Жаль было себя, детей, он понял, что влип в смертельную историю, нечто подобное ему рассказывали на беседах при приеме на работу. Но он действительно не знал никого по фамилии Парсегян, хотя армяне и работали в КГБ, сам хозяин ведомства еще недавно был армянин, числившийся среди приближенных Рашидова.
Хозяин дома, еще раз глянув на свои «Картье», словно куда-то опаздывал, внимательно посмотрел на Ильяса Ахмедовича, который был близок к истерике, и сразу понял, что Парсегяна наверняка приводили к нему без всяких документов, без карточки. И он стал описывать стоматологу Парсегяна подробно, напомнил, что тот был сегодня утром у него в кабинете в сопровождении конвоя.
– Да, был такой человек, но фамилию его я слышу от вас впервые, – ответил с некоторым облегчением врач, он не собирался ничего утаивать о зубах Парсегяна.
– Хорошо, что вспомнили, – спокойно ответил хозяин дома, но почему-то ледяным холодом повеяло от этих слов. – У нас нет времени долго уговаривать вас, ибо наша жизнь, – хозяин дома окинул взглядом замолчавших спутников, – в опасности, в опасности и жизнь многих высокопоставленных лиц. Все упирается в Парсегяна: у него оказался слишком длинный язык, и его приговорили, его смерть лишь вопрос времени. А жизнь его сегодня зависит от вас, – философствовал с ленцой хозяин дома, разливая в очередной раз коньяк.
Ильяс Ахмедович машинально, со всеми, выпил коньяк, ощущая себя под гипнозом серых, чуть навыкате ледяных глаз собеседника, и вдруг как бы с обидой обронил: