Текст книги "Моя Крепость"

Автор книги: Раиса Сапожникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

Третий брат, имя которого было Томас, был смирен и ненавязчив. Крестьянский сын, лишь в силу своей природной сметки познавший в монастыре грамоту, он не пел песен и плохо знал латынь. Зато он умел слушать. Именно его следовало бы опасаться сэру Конраду и другим, у кого были тайны. Может быть, не вступи он послушником в обитель, Томас мог стать выдающимся шпионом.

Нет, ни один из слуг Арден-холла не нарушил приказа господина насчет исповеди, но люди есть люди. А Томас сроду имел хороший слух, хоть и далеко ему было до брата Пьера.

Ему все-таки удалось понять, присутствуя на первой встрече с хозяином Ардена, а также судя по внешнему виду и поведению его жителей, что новый лорд – не «старый вояка с мешком золота», а человек необычайно ученый и знающий человеческие души. И что графиня Леонсия, нацепившая зачем-то маску надменной куклы, на самом деле женщина очень добрая, умная и самостоятельная. О детях графа он пока ничего не мог сказать, кроме хорошего: сын-подросток весьма для его лет образован и мог даже с отцом Пантором вести беседу о неких стихах из Священного Писания, которые для самого брата Томаса до сих пор остаются непонятными. А дочь выглядит образцом скромности, не как многие знатные барышни, при кратком знакомстве с гостями взор держала опущенным, хотя ликом прелестна и станом царственна – уж это он смог определить.

Больше всего честного Томаса поразило то, чего двое других вовсе и не заметили: слуги не боялись своего господина. Начиная от повара и кончая молчаливым истопником, люди вели себя в Арден-холле как полные его хозяева. Своими замечательными ушами брат Томас почти не услышал каких-либо отданных распоряжений – а работа во всем замке ни на минуту не прекращалась. Камины ровно горели, лошади сыто фыркали, обеды и ужины подавались без всякого напоминания.

Так что какую-то тайну он нашел. Другое дело, что докладывать о ней приору было еще рано. Особенно после нынешней ночи. Пока почтенный Пантор и голосистый Пьер предавались стыду и покаянию, реально мыслящий брат Томас почуял подвох. Трое взрослых мужчин упились одной фляжкой до потери сознания! Как же! После того, как отвар доброго Ладри прояснил его мысли, Томас внимательно смотрел вокруг. И прибытие воинского отряда с пленными не укрылось от его взора. Он даже узнал некоторых.

Когда же наутро от старшего собрата он услыхал о срочном отъезде Фиц-Борна и продаже им своего имения, а пленников во дворе после завтрака уже не было, настала пора делать выводы. И брат Томас спрятал под клобуком задумчивую усмешку. Хитер граф, хитер! Ну да ничего, с Божией помощью тайны его станут явными...

Опять четверка мощных коней тянула повозку через лес. Все десять сопровождающих настороженно всматривались в строго определенное каждому пространство. Правила охраны все знали назубок.

На этот раз доспехи были не пробковые. Рыцари надели невзрачную, но надежную боевую броню и выглядели весьма грозно.

Превращение крытой грузовой телеги в большую карету произошло очень просто и быстро: часть досок выпилили, чтобы проделать окна, выстелили коврами пол и прибили скамьи. Потом натаскали туда столько цветных подушек, что внутри стало и мягко, и даже красиво. Вчера, когда там прятались воины, окна были плотно завешены. А сегодня свет проникал в повозку сквозь тонкое полотно, и пассажиры чувствовали себя как дома за дощатыми стенами и кожаной полостью.

Конечно, для госпожи графини больше подошла бы та самая коляска, в которой она приехала, легкая и удобная, но сэр Конрад не захотел рисковать. Да, он был почти уверен, что банда Фиц-Борна была здесь единственной. Но почти – это еще не совсем. К тому же речь шла и о золоте, и о его собственной семье.

Внутри кареты находилась Леонсия, обложенная мягкой рухлядью, и ее суровая Фрида.

Ради такого случая девушка согласилась отложить свое вступление в отряд. Тем более, что охранять леди в путешествии – дело достаточно почетное и даже воинское. Напротив них сидели все три монаха, перед ними на полу – заветный ларец.

Роланд ехал верхом. Ему выделили того самого Колоса, что казался недостаточно быстрым сыну графа. Но ему этот жеребец понравился – золотой масти, с гривой цвета колосьев. Может, он и впрямь не догнал бы легконогую Мун, но юноше это не мешало. Процессия шла шагом, и такая скорость как раз подходила для приведения в порядок мыслей.

А они были непослушные и все норовили сбить с пути.

Как прямо заявил граф, его испытывали доверием. И пообещали, если он это доверие оправдает, повысить его статус в крепости Арден. Но каков же этот статус сейчас? На первый взгляд, его положение так же высоко, как у любого из рыцарей, даже выше. Он выполняет еще и должность начальника над рабами. Ему никто не приказывает, если не считать мэтра Робера, наставника в военном деле. А самое странное, что граф, кажется, даже не проверяет, что делают и где пребывают его бывшие рабы. Те семеро, которых он привел в замок, сами нашли себе дело и держатся тихо, боясь оказаться на улице перед морозами. Для этих несчастных сэр Роланд – высокий господин!

Единственный, кто им командует – это младший товарищ. Если бы непоседа Родерик не тянул его на рассвете чистить коня, не тормошил, уговаривая поехать на охоту или навестить сельских приятелей, сам он так и сидел бы в выделенном для него покое, изнывая от жалости к себе и строя несбыточные планы.

– Мальчик мой, ты слишком погружаешься в мысли, – твердила ему ласковая графиня. – Живи проще. Не надо мучиться воображением! Чего тебе хочется? Что сделает тебя веселее?

При воспоминании об этом щеки Роланда запылали. Леди Леонсия говорила это, лежа рядом на ложе их общего прегрешения.

После того, первого в его жизни, безумного любовного приключения он несколько недель избегал встречаться с графиней Арден. Но ничего страшного не последовало, никто даже не заикнулся об их грехе, и сам лорд продолжал обращаться с ним так же мягко, как и вначале.

Молодая, разбуженная плоть требовала своего. Смущаясь, он спустя некоторое время пришел в горницу леди и сам не уловил, как оказался в ее постели. Ее опытность и отсутствие стыда мало-помалу научили Роланда принимать ласки как должное и отвечать на них более вольно, чем поначалу. Он ужасался своей распущенности, втайне молил бога избавить его от этого соблазна, но потом снова навестил ее. И не раз.

Однажды она спросила все так же ласково, придет ли он по ее зову.

Он сказал «да». Он не мог ей отказать... И с тех пор с трепетом ожидал призыва. Он любил ее и принадлежал ей. Чем бы ни пришлось за это расплачиваться.

Одно было несомненно. Поделиться с кем-либо своим счастьем (или грехом) Роланд не имел права. Провожая жену в путь, граф Арден сам лично предупредил всех сопровождающих: не разговаривать ни с кем, решительно ни с кем о чем бы то ни было касающемся личной жизни. И не исповедоваться! Ни в коем случае не исповедоваться!

А такой запрет был тяжелее всего именно для него. Собственная совесть давила бедного Роланда, не давая ему поднять голову. Хорошо Родерику! Скачет себе на своей Мун и в ус не дует. Предвкушает все радости Рождества в знаменитом монастыре Святой Анны...

Вопреки опасениям осторожного сэра Конрада, с его любимой женой в дороге ничего не случилось. Быстрым шагом, который наиболее подходит тяжеловозам, упряжка влекла возок в течение четырех часов без привалов и после полудня добралась до городской усадьбы, снятой у мастера Эшли. Могучую четверку с некоторым трудом водворили в сарай, предназначенный для одной славной лошадки, а высокие гости под чутким руководством Джона Баррета принялись обживать дом. Для десяти рыцарских коней пришлось снять большой скотный двор по соседству. Бывшие обитатели его, откормленные на Рождество, уже покинули сей мир.

Опоздание госпожи графини на целые сутки едва не довело старика до сердечного приступа. Но, слава Богу, это оказалось единственной неприятностью в то благословенное Рождество.

Лорд-аббат Святой Анны, невероятно довольный как щедрым даром нового прихожанина, так и вестью об исчезновении беспокойного соседа с его нечестивой бандой, снизошел до того, что не стал ждать визита высокородной дамы, а сам с подобающей пышностью явился в домик портного вместе с приором, в сопровождении почтенного отца Пантора.

В такой ситуации, Леонсия не считала нужным следовать указаниям мужа и разыгрывать надутую аристократку. Один незаметный монах из свиты аббата, придерживавший его коня, только смешливо скривил губы, издалека рассмотрев ее приветливую улыбку. Но выражение губ брата Томаса никого не заинтересовало.

Аббат с должной учтивостью приветствовал знатную и богатую дарительницу, торжественно пригласил ее на праздничную службу и благосклонно принял предложение воспользоваться услугами ее пажа в малярских работах.

Восторженное любопытство юного лорда и его искренний интерес побудили приора пригласить наследника Ардена в обитель и показать ему некоторые сокровища, как златокованные, так и рукописные. В качестве гостя аббатства Родерик с удовольствием осмотрел богатую ризницу, драгоценную библиотеку и полюбовался работой своего друга Роланда над поврежденными и потускневшими фресками. Он не был разочарован.

Святые отцы также остались довольны им. Он беседовал с учеными клириками на отличной латыни, цитировал апостолов и знал наизусть жития святых. Никто не выведывал у него никаких секретов. Наоборот, его все хвалили и благословляли.

И на рыцарей тоже никто не нападал. Конечно, вокруг вилось много молодых сквайров, особенно когда из дома показывалась строгая светлокосая дева, но ни один не осмелился на что-либо большее, чем поклон издали. Как и предвидел граф Конрад, задираться с десятью стражниками было не по зубам даже самым отчаянным забиякам.

Они подверглись осаде другого рода.

Появление в скромном предместье Ноттингема двенадцати молодых мужчин, считая и пажей, вызвало интерес определенной категории общества. Женского пола.

Одна за другой, улицу посещали те, кого в городе презирают более всего: худые, изможденные, нищие, покрытые жалкими тряпками городские блудницы пытались привлечь внимание благородных господ. Их неумелые потуги завлечь галантного Алана де Трессэ или могучего добродушного Куно выглядели настолько карикатурно, что оставалось только смеяться – или плакать над глубиной людского падения.

Леонсия с ужасом ощущала свое полное бессилие. Она могла только приказать кормить несчастных горячей похлебкой. Женщины шли сюда не за этим, они ожидали грубых ласк и медных монет, но рыцари Ардена не могли позволить себе ничего подобного в присутствии леди графини. Да и вкус у них был другой.

Она не знала, что делать. Муж был далеко. И тогда Леонсия приняла решение.

Старых и уродливых шлюх отослали домой со щедрой милостыней. Более молодых, в том числе двух малолетних девочек, она приказала задержать и не отпускать. Когда одна из них разревелась и умоляла позволить ей хоть отнести хлеб братику, леди послала оруженосца в жалкую хижину привести обратно обоих. Остальные с безнадежным смирением ожидали решения своей судьбы.

Женская доля никогда не была доброй. Если тяжкий труд не кормит и не дает крыши над головой, а жить надо, остается только пустить в продажу то, что дано богом – свое собственное тело. Ибо, на беду или на удачу, мужской инстинкт делает это тело чем-то вроде предмета роскоши или даже подчас – первой необходимости.

Как и множество других благ, созданных богом и природой, женское тело расхищается и оскверняется неразумным использованием. Земле тоже больно, когда ее выжигают и отравляют, когда вырубают леса и пачкают реки нечистотами, но душу леса или реки, в невежестве своем, человек не услышит. А вот женщина, доведенная до отчаяния, – это предмет одушевленный. У нее есть глаза, в которых страдание, и речь, чтобы выразить его. Но нет защиты. Она объявлена сосудом греха.

Леонсии не было дела до общественного мнения. Благосклонность лорда-аббата надежно ограждала ее от поползновений городской стражи или даже шерифа. Когда прошла целая неделя, и канун Рождества отстоял лишь на несколько дней, в большой комнате дома Эшли собралось восемь особ женского пола в возрасте примерно от одиннадцати до сорока. Точных своих лет не знала ни одна из несчастных.

Графиня приказала купить на рынке толстые плащи-балахоны и посадить всех пленниц в повозку. На вежливый вопрос Лихтенвальда, как же, в таком случае, она намерена попасть домой, Леонсия только раздраженно фыркнула и велела приобрести двух кобыл: для себя и Эльфриды.

– А как же я? – в растерянности спросил старый Джон.

Все это время, пока юные господа развлекались в монастыре, а леди похищала уличных девок, Джон Баррет добросовестно обслуживал все общество. Он закупал продукты и привозил их на наемных телегах, находил прачек и уборщиц, кормил полтора десятка животных, да еще следил, чтобы двор Бена Эшли не загадили до неузнаваемости.

– Вы остаетесь здесь, мастер Баррет, – приказала графиня.

– Вам следует дождаться хозяина этого дома, получить обратно наш залог – коней и телегу – и заплатить ему за аренду. Боюсь, наши люди все-таки нанесли его дому и саду некоторый ущерб. Пока его нет, друг мой, позаботьтесь вернуть их в прежнее состояние. Да, и еще скажите доброму мастеру, что его собственная лошадь находится в замке и с ней все в порядке. Я пошлю кого-нибудь вернуть ее после Рождества.

Глава XI

Обратно ехали намного быстрее. Первый снег уже лежал под деревьями, но дорога, схваченная морозом, была тверже обычного. Возок кидало, но леди графиня мало заботилась об удобствах сидящих внутри девиц. Тем более, что там хватало подстилок и мягкостей. Она торопилась.

Поездка оказалась удачной во всех отношениях, кроме главного. Она не нашла священника для замка Арден.

Разумеется, аббат Святой Анны с радостью выделил бы ей одного из своих рукоположенных подчиненных. Родерик с увлечением описал некоторых ученых братьев, занятых перепиской книг, а также лекарей, призревающих раненых и больных. Роланд свел знакомство с отцом келарем, стареньким и смешливым, и несколькими послушниками, которые ему помогали. Его работа удовлетворила святых отцов, они не жалели похвал и подарили ему маленький образ Святой Анны в знак благодарности. Но ни один из обитателей монастыря не подошел графине. Эти люди были чересчур погружены в дела своего аббатства.

Леонсия подумывала о том, чтобы пригласить обратно отца Пантора, но он явно не подходил на роль замкового священника. Когда она об этом заговорила с Родериком, тот подал неожиданную идею:

– Пусть лучше брат Пьер приедет. Не навсегда, только на Рождество. Отец опасается любопытства чужих монахов, но Пьер вовсе не такой. Он только любит петь, и умеет рассказывать истории. Он пока не священник, не имеет права исповедовать. Да он и не захочет. Пусть только поет молитвы и руководит хором. Это он хорошо умеет!

Накануне отъезда Леонсия посетила монастырь и изложила приору свою просьбу. Несмотря на то, что божественный голос брата Пьера был весьма желателен на праздничной службе, ей не отказали. Монах приедет с незаменимым Джоном.

Нельзя сказать, что перспектива провести праздники в Ноттингеме, да еще на положении доверенного лица графа Арден, сильно огорчила старого Баррета. Но все же он хотел навестить свою дочь в Баттеридже, еще раз увидеть внучку. Графиня пожала плечами:

– Ничто не мешает вам, мастер Джон, нанять повозку и отправиться к родственникам. По дороге захватите преподобного брата Пьера из монастыря. Он будет у нас до Нового Года. А потом вместе вернетесь.

Монах приедет в канун Рождества, то есть через три дня. За это время надо успеть привести этих бедняжек в относительный порядок.

Леонсия вздохнула.

Верховая езда все-таки для нее не игрушка. Семь миль до дома, да еще с максимально возможной скоростью. Она сама подгоняла: дома отдохнем, надо приехать к обеду!

Добрались почти вовремя. Во всяком случае, почтительный Герт сам поспешил сообщить, что для миледи накрыто в ее покоях.

Ошарашенный новостью о девяти голодных гостях, Ладри тем не менее выдержал удар и пообещал, что через полчаса в том самом помещении, где жили монахи, подадут обед и для них.

Слегка пошатываясь, с помощью Алана и верной Эльфриды графиня наконец-то добралась до своей комнаты.

Встретивший ее там муж с одного взгляда оценил состояние супруги.

– Леди Эльфрида! Прошу немедленно найти Лалли, чтобы в минуту была здесь!

– Спасибо, милый, – со вздохом опустилась Леонсия на мягкие шкуры, – но лучше бы она сначала помогла мне раздеться...

– Я тебя сам раздену. Эльфрида, пожалуйста, побыстрее!

Девушка быстро выбежала, на ходу сбрасывая свои собственные верхние одежки. Донну Эвлалию не нужно было долго искать, она жила здесь, напротив.

– Милочка, сейчас только короткий массаж, чтобы я была в силах сидеть за столом... После обеда – теплая ванна, где-то на полчаса... О господи, сколько еще сегодня придется сделать!.. – пожаловалась она мужу страдальческим голосом, прикрывая глаза под умелыми руками массажистки.

– Сама виновата. Зачем было так гнать? Да еще верхом? И вообще, что за странная идея – привезти столько женщин и детей? Я мельком глянул, они так выглядят, будто жили до сих пор на помойке…

– Они и впрямь там жили. Ох, милый мой, этот город!.. Сто раз спасибо нашему доброму Баррету, что сумел найти чистый домик, он там, видно, один-единственный и был! Я приказала не уезжать, пока не вычистят все до прежнего состояния.

– Хозяин будет тебе благодарен. Но все же объясни, откуда у тебя эти бедняги.

– Ну, откуда же, с улицы, конечно… Собрала, кого могла. Ох, Лалли, спасибо тебе. Как будто заново родилась.

– Миледи, – заметила, разгибаясь, Эвлалия, – это ненадолго. На час, может, и хватит, но после обеда советую вам обязательно прилечь.

– Некогда, милая. Ну, спасибо вам, а теперь пойдем за стол. Страсть как я проголодалась!

Утолив первый голод, Леонсия оторвалась от вкусной похлебки и в первый раз улыбнулась с удовлетворением.

– Любовь моя, не отлынивайте от ответа! – обратился к ней граф. – Я вижу, население нашего дома увеличивается быстро и без затрат на наем. Что будут делать тут все эти женщины и дети?

– Детей, как видно, все-таки придется куда-то отправить. В деревню, что ли? Если доплатить крестьянской семье, наверное, они примут сирот?

– Примут, – пожал плечами сэр Конрад. – Мы можем даже подарить им корову или лошадь, этого будет достаточно. Но, если я правильно понял, это не совсем обычные дети?

– Какие есть, – с внезапной злостью отрезала Леонсия. Спорить с женой, когда она в подобном настроении, он никогда не пытался. Она продолжала ожесточенно:

– Что, эта маленькая девочка была бы менее виновата, если бы она бросила братишку умирать от голода? Или сама умерла?

– Ничего подобного я в виду не имел, – отступил муж. – Просто не думаю, что им понравится крестьянская работа. Дети такого возраста у селян уже трудятся наравне со взрослыми. И девочку могут счесть ленивой только за то, что она не умеет прясть или ткать, или доить корову. И будут обижать.

– А что, есть другой выход?

– Пожалуй, – задумчиво протянул сэр Конрад. Он помолчал, глотнул вина и продолжал:

– Мы ведь стали владельцами еще одного дома. Борнхауз его имя. Я хочу послать туда надежного человека, чтобы вести хозяйство. Там и лишняя служанка не помешает. И не обидит никто.

– И кто же этот надежный?

– Джон Баррет.

– Гм. Ты же, кажется, не жаловал его доверием?

– Смотря в чем. В покупках он ни разу меня не обманул. А что, там в Ноттингеме вы были им недовольны?

– Наоборот. У него настоящий талант обращаться с торговцами и работниками. Даже место для лошадей он нашел в полчаса. И это в городе, переполненном приезжими!

– Вот именно. Так что он будет управлять Борнхаузом рачительно и заботливо. Тем более, что я намерен отдать ему это поместье в долгую аренду. Пусть живет подальше от нас. Честно говоря, я устал от своих сомнений и его недомолвок.

– Все же думаешь, он был как-то связан с этим покойным лиходеем?

– Нет, не с ним. Но я почти уверен, что у него дела с самим герцогом.

Кстати, вы его там не встречали? Он приезжал в аббатство, бывал у городских всластей?

– Не знаю, – с сожалением пожала Леонсия плечами, – Я с ним не встречалась, и мальчики тоже в монастыре его не видели. Родерик по моей просьбе специально поинтересовался у приора, но тот, кажется, не питает к его светлости особого уважения. Во всяком случае, около нас его не было. А я, как ты понимаешь, занималась иными делами.

– Не думай, что я против, – предупреждающе поднял ладонь Конрад.

– Просто появление шести девиц в замке, где живет сотня мужчин, приведет к понятному результату. Они снова станут жертвами похоти. Тем более, что привыкли к такому. Просто не умеют защищать свою честь, не знают, что это такое...

– Ну уж нет! – с ожесточением графиня ударила по столу. – Жертв больше не будет! Мы скажем им, что теперь они все принадлежат тебе. Твоих рабынь никто не тронет без разрешения.

– И это поможет? – усомнился граф.

– Еще как поможет! Им же, вообще-то, никто не угрожает, обижать женщин нашим людям не свойственно... А у этих несчастных главное зло – это их уверенность, что они грешницы и вне закона. А если дать им какое-то определенное место, этот самый закон, положение их сразу станет гораздо выше. Это твой друг Давид обижается на свое рабство, а бедной одинокой девчонке принадлежать могущественному лорду – счастье невыразимое! Да еще знать, что кроме самого лорда, ни один мужчина не посмеет ее коснуться... Она почувствует себя королевой!

– И как мы обозначим их статус? Объявим всем, что они – рабыни?

– Дорогой мой, да никому объявлять не надо! Это им самим важно, а остальным совершенно все равно. Или ты думаешь, что твой Маркус, или Тэм, или Герт Ладри пойдут их насиловать? Или станут обзывать дурными словами? Все, что действительно необходимо – это, как ты сказал, обозначить их статус. Наглядно! Чтобы всем было видно. Чтоб эти девушки знали, что это всем видно, и были полностью уверены в своем положении

– Рабский ошейник, что ли? Не желаю я возрождать этот обычай.

– Да не ошейник, что ты! Нечто вроде повязки. Или просто бантика в волосах. Определенного цвета, что ли... Яркий. И чтоб не уродовал.

– Может, лучше знак на одежде?

– Можно так. Только форма знака не так уж заметна издалека, а нам важно, чтобы было всем видно... Не будем нашивать каторжный ромб!

– Значит, цвет. И какой же?

– Еще не знаю... Надо будет проверить, какой материи у нас большее всего, и какую краску легче всего купить. Давай отложим решение, а сейчас я займусь их устройством.

– Не надо, – задержал графиню ее супруг, – все и так уже делается. Я приметил через окно Эвлалию с ворохом полотна. Она шла туда. И Тэм Личи там. Он растопил очаг.

– А где мы их поместим? В первом этаже башни?

– Сегодня да. Выспятся в тепле. А завтра Тэм едет в Борнхауз, я так и собирался его послать, и сможет уже забрать девочек и малыша. Чем меньше они пробудут с твоими блудницами, тем лучше.

А для остальных шести больше подойдет второй этаж, что стоит пустой. Туда ведет люк, который можно охранять. И боковая дверь на галерею, и еще потайная.

– Ты хочешь их запереть?

– На первые дни, обязательно. Не забывай, должен приехать монах, и вообще, не представляю, что скажут об этом власти города.

– Исчезновение нескольких уличных женщин никого не взволнует.

– Оно взволнует нашего дорогого Джона. Он ведь все видел, правда?

– Как я могла от него скрыть?

–...и непременно поделится с добрым Пьером, коротая время в пути.

А кроме того, он мог сообщить даже герцогу Саймнелу.

– А тому какое дело до этого?

– Никакого, конечно. Но он не упустит случая навредить нам. Любое лыко в строку! Мол, графиня Арден потворствует падшим женщинам и увозит их, чтобы утолять нечестивую похоть своего мужа...

– Да ты что?!.

– Дорогая, я просто осторожен. И поэтому покажу брату Пьеру всех шесть чистых, скромных, живущих в уединении бедных грешниц, которых благочестивая дама склонила к раскаянию и наставила на путь истинный. А грешниц придется застращать, чтобы ни единого слова не говорили. Мол, запретила ее светлость, пока не научатся скромно и достойно беседовать. Напугать по-настоящему, чтоб верили и молчали. Им не повредит. Я понимаю, ты их больше жалеешь, чем осуждаешь, но я так тщательно отбирал людей в команду, чтобы хама какого-нибудь не пригреть. Все наши слуги – люди по-своему благородные, возьми хоть Эльфриду, хоть Эгона-кузнеца или Тэма с Маркусом. Про Джарвиса я уж не говорю, он достойнее любого лорда. И молодежь, что в помощниках у Дерека или Ладри, тоже не из низов. Простые, но славные ребята.

– Я знаю, милый.

– А от этого пополнения легко перенять нрав городского дна, язык рыночных торговок. Сквернословие. Более того, оказавшись с первого же дня в обществе многих мужчин, эти дамы заважничают. Все наши уже истосковались по женскому телу. Может, некоторым и удалось урвать утешение у девушек Темелин или у местных женщин, но это капля в море. Презренная профессия может неожиданно оказаться уважаемой и необходимой. И не потребуется быть настоящей леди, чтобы рыцарь оказал ей честь... Сама понимаешь.

– А что, сидение взаперти поможет?

– В какой-то мере. Посидеть в башне две-три недели, прясть кудель и шить платья... Словно в монастыре. Надеть небеленое полотно, грубое сукно. Все чистое и незапятнанное. Нетронутое... После грязи и унижений, одеться в чистое – это возвращает достоинство. Со мной так было. Я знаю. И вспомни, точно так же было и с Роландом.

– Что ж, я согласна...А кстати, о нашем Роланде. Ведь он над рабами начальник. Значит, и новых принимать ему. Надо бы ему сообщить о нашей идее насчет отличительного знака.

Но в тот день леди не смогла поговорить со своим верным пажом. Ее сморила усталость. Потом пришли прочие хлопоты, пришлось спешно собирать приданое для двух девочек и пятилетнего тихого малыша, у которых в помине не было никакой обуви, а из одежды только мешок с дырками.

Честный Тэм Личи наотрез отказался везти голого ребенка и упросил Роланда выменять для него в Баттеридже какую-то детскую одежонку. Одна бедная семья отдала тулупчик умершего сыночка за две пары сапог для двух старшеньких, и бывшему наследнику лорда пришлось скакать назад в замок, чтобы, переворошив весь багаж друга Родерика, отыскать требуемое.

День был такой суматошный, что леди едва сумела выкроить полчаса, чтобы поговорить с отъезжающими и строго-настрого наказать Тэму заботиться о ребятах, а девочкам – слушаться дядю Тэма беспрекословно и ни в чем ему не перечить.

Потом ждали монаха Пьера, тщательно уничтожив следы женского присутствия в первом этаже башни.

Потом встречали его...

Наступил и отошел праздник. Роланд, как признанный живописец – а как же, в самом аббатстве стены расписывал! – занялся устройством временной часовни с помощью своих друзей-плотников и энтузиаста Родерика. Результаты его усилий вызвали всеобщее восхищение по очень простой причине: почти никто больше не знал, как украшаются к Рождеству церкви, лишь он один хоть в детстве видел этот обряд и кое-что помнил. Так что во время праздника к нему стали относиться с куда большим уважением, чем до того.

С благоговением слушали брата Пьера. Для Родерика католические молитвы были чем-то обязательного урока, не зная которого, ученик заслуживает позора. Голос его пока не ломался, хотя этого ожидали в новом году, и он мог с воодушевлением поддержать благочестивого монаха в его певческих подвигах.

А Роланд не пел. Для него молитва была прямым разговором с богом. Он старался воскресить образ матери, вознести ей на небеса свою боль и тоску, найти утешение, попросить совета.

Во время праздничной службы он намеренно не выходил вперед. В дальнем ряду, возле дверей, где голос монаха мешал меньше, он стоял и молился беззвучным шепотом...

И неожиданно встретил понимающий взгляд. Еще одного человека не интересовал брат Пьер и его музыка.

Это была молоденькая графиня.

Хайдегерд вообще не была христианкой. Она покладисто уступила матери и отцу, приняв крещение перед отъездом в Англию, но к вере была полностью равнодушна. Честно говоря, для нее такой предмет, как религия, был совершенно умозрителен. Латинские тексты, милые сердцу брата, она вообще пропускала мимо ушей. Старательно певшие слуги походили на необученный бродячий театр, переполненный мало талантливыми актерами.

Поэтому поведение Роланда показалось ей необычным. Этот юноша в самом деле жарко молился!

Под внимательным взглядом юной леди он покраснел. Как раз в тот момент он умолял святую великомученицу Хильду послать своему сыну любовь, жену, счастье. Не оставлять на всю жизнь одиноким, без роду-племени. И вот на него смотрит прекрасная девушка.

Он стеснялся ее. Став с первого дня любовником ее матери, а теперь связанный с ней словом, Роланд бессознательно избегал юной Хайди, чтобы она не узнала о его грешных делах. Девушка казалась ему воплощением целомудрия и чистоты. Разве он, измаравшись в грехе, смел поднять на нее глаза?

В ту ночь оба не сказали ни слова.

Рождество прошло. Заточенные девицы жили в запертой башне. Им досталось новое занятие: ткать полотно. Как оказалось, одна из старших была в прошлом женой ремесленника и умела ткать. В замке нашлись старые кросна. По их образцу сколотили еще несколько. Это было для всех полезно, и бывшие обитательницы трущоб осваивали профессию с должным старанием. Вопрос об их статусе временно был отложен.

Перед Новым Годом состоялся День Зрелости Мозеса.

По горячему желанию именинника, он происходил в том же подвале, где они с отцом провели две недели. В отличие от самого Давида, Мозесу это помещение очень нравилось, в особенности когда, замирая от возбуждения, они с Родериком исследовали волшебную пещеру. Он бы просиживал там часами, играя с веселым гейзером, но строгий отец усаживал Мозеса за изучение Торы, а сын графа бежал выполнять свои разнообразные дела наверху. Эстер довольно редко спускалась, занятая первыми легкими уроками на плацу и помощью леди Темелин.

Но в День Зрелости, разумеется, она оделась в лучшие шелковые одежды с прозрачным покрывалом и явилась, чтобы присутствовать на торжестве братишки и участвовать в экзамене, если понадобится.

Вместе с ней пришла новая неразлучная подруга. Общество Фриды оказалось чем-то вроде божьего дара для Эстер. Эта веселая, живая северянка тянула ее вперед, к совершенно другой жизни и казалась больше приятелем-мальчишкой, чем чинной барышней, какими были все знакомые Эстер девушки. Но с принцессой Темелин она тоже дружила, и та пожелала сопровождать компаньонку на праздник ее семьи, закутавшись по обыкновению в голубые шелка. А с нею, как и следовало ожидать, явился Родерик. Как можно было бы пропустить День Зрелости его друга! К тому же этот странный обряд занимал его чрезвычайно.