Текст книги "“Цесаревич” Часть I. Эскадренный броненосец. 1899-1906 гг."

Автор книги: Рафаил Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Осколок японского снаряда на “Цесаревиче"

Дало себя знать и неоправданно низкое расположение бортовых 75-мм пушек. Считалось, что приблизив их порты к ватерлинии и тем понизив центр тяжести корабля, можно достичь и более эффективного их действия пушек, которые своими настильными выстрелами поражали бы подкрадывающиеся миноносцы. Извечный во времена парусного флота критерий мореходности – высота портов над ватерлинией – был забыт. Но широкие порты с их легко повреждавшимися или просто слетавшими от близких разрывов крышками создали в бою почти неустранимую угрозу поступления воды. Свойственная кораблю валкость и гулявшая по палубе вода из пожарной цистерны приводили при поворотах к резкому, значительно большему, чем у других кораблей, крену. По оценкам участников боя, крен от попадания сразу двух выпущенных залпом 305-мм снарядов мог доходить до 10°.

Неожиданное коварство обнаружила и по-французски изощренная пологая поверхность бортового среза. И получилось, как это заметил мичман Ю.Г. Гадд, что "при совершенно тихом море" волны от хода корабля, то и дело поднимались по пологому борту и, ударяясь о срезы ниш портов, отражались прямо в помещения палубы. В шпигаты (их было всего по два на борт) уходила лишь часть воды; основная же ее масса продолжала разгуливать по палубе, уменьшая остойчивость.

Участившиеся в конце 2-й фазы боя попадания, явно сосредоточенных по "Цесаревичу снарядов, не переставали уничтожать все в зоне из разрывов. Не считая отраженных от брони, корабль выдержал до 15 разрывов японских 305-мм снарядов.

Предпочитая вести огонь с дальних расстояний, японцы применили почти исключительно фугасные снаряды. Число попаданий 152-мм снарядов подсчету не поддавались, учетом их в бою заняться было некому. Составленный после боя перечень повреждений и разрушений составил более 200 пунктов. Повсюду, где не было брони, снарядами в груды искореженного металла частично или целиком обращались надстройки и люки, кнехты и трапы, вентиляционные трубы и компасы, двери и коечные сетки, бимсы корпуса и рельсы подачи, каюты и рубки, цистерны и трубопроводы верхнепалубных систем и устройств, телефоны и переговорные трубы, приводы телеграфов, прожекторы и т. п. Пострадали и охранявшие корабль накладные на штевнях орлы носового и кормового украшений.

Но особенно чувствительной потерей была гибель под огнем уникальных для каждого корабля (и не все их имели), дальномеров Барра и Струда. Хотя и не справлявшиеся с половиной дистанций боя из-за малой базы (0,91 м, у японцев на броненосцах были, по-видимому, более точные с базой 1,37 и, а, возможно, и 2,74), эти приобретенные с "экономией" более дешевые дальномеры все же позволяли ориентироваться в дистанции и помогали корректировке огня.

Оставшиеся от прежней эпохи дальномерного искусства угломерные приборы Люжоля-Мякишева для боя, происходившего в основном на запредельных для них 45 каб дистанциях оказались вовсе непригодны. Из имевшихся на "Цесаревиче" (по праву флагманского корабля) двух дальномеров первый, находившийся на носовом мостике, в исходе второго часа боя был разбит упавшим на него стальным штагом. Никакого прикрытия для бесценного прибора предусмотрено не было. Осколком снаряда, перебившего штаг, был ранен и дальномерщик.

Мичман Д.И. Дараган с помощью сигнальщика с нижнего мостика перенес раненого (ему перебило ногу) на батарейную палубу, а затем переместил с кормы еще остававшийся там исправным второй дальномер. Этот прибор продолжал действовать до конца боя. Исправно в течение всего дня действовала и котельная установка "Цесаревича". Первая смена кочегаров отстояла 19-часовую вахту, лишь один раз сменившись на 4 часа.

Разрыв снаряда в кормовой дымовой трубе, засыпал котельное отделение осколками, но потерь в людях не принес. Дым, вынесенный взрывом из дымохода в поддувала, быстро устранили за счет постоянно действовавшего вентиляторного дутья. Свой подвиг совершили кочегарные квартирмейстеры Рожинцов и Лютый. Они не поддались замешательству, вызванному оглушившим всех свистом и ревом пара, начавшего вдруг наполнять носовое кочегарное отделение. Некоторые, решив, что перебит главный паропровод, начали поспешно выгребать жар из котлов № 3 и № 8. Но квартирмейстеры, быстро установив, что перебита лишь труба, ведущая к свистку, закрыли клапан и уже через 8-10 минут давление в котлах было поднято до нормы.

Под руководством распоряжавшегося в носовом отделении младшего инженер-механика Д.П. Острякова (был переведен на "Цесаревич" с транспорта "Ангара") котлы были введены в действие. Отлично, со знанием дела действовали по выравниванию крена надежные помощники трюмного механика П.А. Федорова – заведующие трюмных отсеков Петрухов, Буянов, Любашевский и Баранов. Это были истинные специалисты своего дела, которыми флот мог заслуженно гордиться.

Выход из строя дальномера, перевод части башен на ручное управление и увеличившееся расстояние ослабили действенность стрельбы "Цесаревича". Попадания 305-мм снарядов противника по кораблю, наоборот, продолжали увеличиваться. Массирование огня японцам удалось наладить. Долго так продолжаться не могло. Надо было решительно сбить японскую стрельбу.

Видя, сколь гибельными последствиями может обернуться тактика безучастного наблюдения за боем со стороны командующего, начальник штаба Н.А. Матусевич направился со второго яруса мостика к стоявшему открыто на первом ярусе В.К. Витгефту. Он хотел еще раз попытаться убедить адмирала взять инициативу в свои руки и перейти в наступление строем фронта или пеленга. На нижнем ярусе в окружении всего штаба за боем наблюдал командующий эскадрой. В боевую рубку он идти не хотел, чтобы не стеснять своим штабом управление кораблем, подняться наверх, где было свободнее от надстроек, грозивших осколками при разрыве снаряда, и куда его звал Н.А. Матусевич, он также отказывался. "Все равно, где помирать", – отвечал уже переставший думать о своей эскадре флагман.

В этот-то момент, – примерно в 17 час. 55 мин. "Цесаревич" был поражен взрывами тремя последовательно, почти в одно время попавших 305-мм фугасных снарядов. Один дочиста снес радиорубку, находившуюся позади боевой, другой "вынес" из основания фок-мачты чуть ли не девять десятых ее поперечного сечения, третий угодил точно в смотровой просвет боевой рубки. Так пришла расплата за все: за беспредельно легкомысленную конструкцию боевой рубки с ее невообразимо огромным просветом, за нежелание командующего вести наступательный бой, за угнетавшего его похоронное настроение, за превращение своего штаба в вынужденный клуб самоубийц (рассредоточить штабных ему и в голову не приходило, а сами они, конечно, не могли позволить себе прятаться), за нерешительность штаба, побоявшегося сместить командующего и тем спасти эскадру и будущность России.

Словно па заказу для описания во всех будущих хрестоматиях 305-мм снаряд (предполагали, что он был рикошетом) вошел точно в смотровой 305-мм просвет боевой рубки, слегка "отжав" вверх мешавшую ему кромку грибовидной крыши. Будучи на излете, он успел разорваться вне рубки, густо окрасив желтым цветом (осадок мелинита) ее наружную стену и окружающие конструкции мостика, Обломившаяся почти целиком головная часть, идя наклонно, отразилась внутрь рубки от ее крыши и снова, чуть отжав ее, вошла в просвет рубки с противоположной стороны. После боя ее нашли в коечных сетках и демонстрировали в качестве осколка, убившего адмирала.

В действительности его тело было разорвано и снесено за борт (уцелела одна нога) первым и вторым наружными взрывами, снесшими радиорубку (около нее он и стоял) и вырвавшими брешь в мачте. Вместе с обезглавленными взрывом флагманским штурманом лейтенантом Н.Н. Азарьевым и младшим флаг-офицером мичманом Эллисом убило горниста и двух сигнальщиков. Ранены были контр-адмирал Н.А. Матусевич (он до ночи не приходил в сознание), старший флаг-офицер лейтенант М.А. Кедров и младший флаг-офицер мичман В.В. Кувшинников. Сбило с ног стоявшего впереди боевой рубки командира броненосца капитана 1 ранга Н.М. Иванова.

Командир перешел в боевую рубку, где у приборов управления, переговорных труб и указателей стояли рулевой, гальванеры, старший артиллерист, старший минный и старший штурманский офицеры. Здесь к нему подошел старший флаг-офицер лейтенант Б.Н. Кнорринг с сообщением о гибели командующего и тяжелом ранении начальника штаба. Чтобы не вносить дезорганизацию в управлении эскадрой, командир решил не делать оповещения о гибели адмирала и дождаться, когда в командование может вступить начальник штаба. Как говорилось в донесении командира, он хотел предотвратить тот "сущий хаос", который произошел на эскадре в момент гибели С.О. Макарова.

Придя, по-видимому, к такому решению, к которому не успел склонить адмирала Н.А. Матусевич, командир предпринял сближение с противником, чтобы лишить его преимуществ стрельбы с неосвоенной русскими кораблями дистанции 60 каб. Но японцы тотчас же, сохраняя дистанцию, как того требовал их метод, отклонились на прежнее расстояние. Не посоветовавшись с офицерами и опасаясь, как он писал потом, "раската броненосца", плохо реагировавшего на крутые перекладки руля, командир приказал "право руля", то есть отклониться влево. В этот-то момент, когда руль был уже положен на борт, и произошло то роковое попадание очередного японского 305-мм снаряда, которым управление кораблем оказалось нарушенным полностью.

Смертельно раненный, рухнул на пол рубки старший штурманский офицер лейтенант Драгичевич-Никшич, остальных матросов и офицеров разметало вдоль стен. К штурвалу пытался встать очнувшийся первым, весь в крови, старший артиллерийский офицер лейтенант Д.В. Ненюков. Раненый, но устоявший на ногах старший минный офицер лейтенант Пилкин, единственный уцелевший из всех находившихся вне рубки офицеров, пытался перехватить штурвал у терявшего сознание лейтенанта Ненюкова. Но оказалось, что штурвал гидравлического управления рулем заклинен, кабели телефона и электрического машинного телеграфа перебиты и догорают вместе с другими проводами, все приборы управления исковерканы. Вышел из строя и компас – его девиационные магниты были сорваны, и картушка свободно вращалась во все стороны.

С помощью спустившегося с мостика мичмана Дарагана и вернувшегося с перевязками рулевого Лаврова лейтенант Пилкин пытался наладить управление из центрального поста. Но пост не отвечал, люд:: из него выбежали.

Неуправляемый броненосец с положенным на борт рулем выкатился из строя влево, описав полную циркуляцию, прорезал строй эскадры и прошел в опасной близости под носом "Пересвета", который от столкновения смог уклониться каким-то чудом. Описывая новую кривую, все еще не справляясь с управлением, но не переставая вести огонь, "Цесаревич" застопорил ход. На нем спустили флаг контр-адмирала и подняли сигнал: "Адмирал передает командование". Вслед за этим никогда ранее не предусматривавшимся сигналом, не найдя, как потом выяснилось, нужного флага (они в рубке перемешались в мокром клубке) подняли позывные "Пересвета". Это означало, что командование передается тому самому князю Ухтомскому, при котором уже однажды эскадра была приведена в "сущий хаос" и который не скрывал своих "принципиальных убеждений" в том, что место флота – не в море, а в гавани Порт-Артура.

Судьбу "Цесаревича" решала теперь развернувшаяся у рулевых приводов отчаянная борьба за восстановление управляемости корабля. Посланный вниз – в центральный пост – рулевой Лавров приступил к исправлению погнувшегося соединительного штока привода, мичмана Дарагана отправили на ют наладить управление с помощью румпель-талей. Этот способ, заводя тали на кормовой шпиль, на броненосце не раз испытывали на учениях. Штурвала с приводом к рулю в кормовом отделении почему-то предусмотрено не было. Пришедший в боевую рубку старший офицер капитан 2 ранга Шумов (весь бой он провел, как это положено для старшего офицера на постах, где требовались немедленные распоряжения, помощь или устранение заминки) пытался тем временем наладить управление машинами.

Но к рыскливости броненосца – еще одна гримаса французского проекта – добавились теперь проблемы связи с машинными отделениями. По телефону удалось связаться только с одной машиной (обычно выручавшие переговорные трубы были смяты). Голосовая передача безнадежно запаздывала. Парадоксальное и нелепейшее складывалось положение: машины были вполне исправны, но из-за отсутствия связи помочь кораблю (и всей эскадре) не могли. Применение всех возможных способов (управлялись, видимо, и рулем и машинами) с грехом пополам удалось наладить не раньше, чем через 20–25 минут после катастрофы в боевой рубке.

Никто и представить себе не мог, что ничтожнейшие, в сущности, технические неувязки смогут с такой легкостью парализовать корабль, еще не утративший своей боевой мощи. Ничтожны были и потери в людях, полностью действовала главная артиллерия, безотказно работали машины, развивая полную скорость, и тем не менее корабль вышел из строя. Так материализовалась творческая несостоятельность, фактическое равнодушие к боеготовности флота, проявленные МТК, ГМШ и главным хозяином флота великим князем Алексеем Александровичем.

А "Цесаревич" тем временем, не считаясь с героическим усилием экипажа, упорно отказывался ему повиноваться. При каждой попытке переложить руль, он круто бросался в сторону, отклоняясь каждый раз на борт до 8 румбов, то есть до 90°. "Броненосец шел, описывая все время дуги то вправо, то влево", – подтверждал это наблюдение и старший флаг-офицер лейтенант М.А. Кедров. Объяснялось это свойственной броненосцу рыскливостью, которая особенно усилилась из-за дифферента на нос. Что мешало догадаться устранить этот дифферент перекачкой воды или приемом балласта (как было сделано в том же бою на "Пересвете" и как делали все знающие командиры) – ответа на этот вопрос история не сохранила.

15. Нарушив высочайшее повеление

Люди, которые в критический момент решающего для России боя спускали на «Цесаревиче» флаг адмирала и поднимали сигнал о передаче командования, действовали, надо думать, из лучших побуждений. Но движимые минутой смятения и замешательства, они нисколько не просчитали последствия своего поступка. Он был неправилен даже строго формально. На корабле оставался живой (хотя и тяжело раненый) начальник штаба. Сохранялся частью уцелевший штаб.

Спуск флага на "Цесаревиче" не способствовал подъему духа на эскадре, а противнику, наоборот, давал повод для воодушевления своей удачей. Было бы, безусловно, лучше, если бы на "Цесаревиче" не давали знать о том, что у него случилось. Флаг адмирала мог бы оставаться на корабле по праву его принадлежности оставшемуся в живых начальнику штаба. И факт перехода корабля в хвост колонны флота (если бы удалось справиться с управлением) не был бы столь дезорганизующим, как это в действительности произошло.

Разумнее было бы повторить курс на прорыв. Ведь адмирал, как это делали японцы, вовсе не должен быть на головном корабле. Не мог составлять неожиданности и переход "Цесаревича" в хвост колонны. Ведь перед выходом было установлено: отставших кораблей не ждать. Они сами должны были справляться с повреждениями и следовать за эскадрой по мере своих сил.

Но что сделано, то сделано. Роковой сигнал увидел флот и, как говорилось в работе следственной комиссии по разбору обстоятельств боя, произвел на нем "полное замешательство". Сигнал этот, как говорилось далее, "был сделан по сигнальной книжке, так как условного сигнала на эскадре не было установлено". "Упорный" В.К. Витгефт продолжал тянуть флот за собой в могилу, и следующий флагман – начальник отряда броненосцев князь П.П. Ухтомский не захотел ни в чем ему помешать. Как-то даже неудобно читать все те нелепые отговорки, которыми он оправдывал свое безучастное поведение. Неисследованной загадкой остаются причины, которые помешали адмиралу зримо для всей эскадры объявить о своем вступлении в командование.

Снесенные стеньги, из-за чего будто бы нельзя было поднять видимый флоту сигнал, не составляло труда (послав марсовых подняться по ней снаружи), как делали еще во времена парусного флота, заменить временными хотя бы из шлюпочного рангоута. Можно было все же попытаться применить радио. Ничто не мешало подозвать к борту ближайший крейсер или миноносец или перенести сигнал на ту же "Победу", которая вообще пострадала меньше других и сохранила свои стеньги в целости. Ничего похожего сделано не было.

Эта удручающая пассивность неизбежно приводит к мысли, что адмирал не рвался возглавить флот в столь тяжелый для него момент. Ему было выгоднее сделать вид, что он лишен возможности вступить в командование. Он предпочел остаться "в массе" и ничего не делать. И тем он, как это ни горько признать, почти умышленно допустил на эскадре безвластие. Будь командиры одухотворены непреклонной и единой волей к победе, передача командования перешла бы сама собой или просто в тот момент могла бы не потребоваться. Эскадра вела бой и могла, хотя это и не было лучшим решением, продолжать идти прежним курсом. Судорожная, почти паническая стрельба японцев по мере сближения кораблей все более утрачивала свою меткость. Огонь же наших кораблей, хотя и уступавший в скорости, продолжал оставаться стабильным и методичным – большинство орудий не утратили возможности стрелять. Панический дух адмирала Витгефта, сумевшего погубить свой штаб и дезорганизовать управление, оставался не властен над экипажами кораблей. Они исполняли свой долг со спокойной уверенностью и верой в свои силы и вели огонь так, как их учили адмиралы Скрыдлов, Старк и Макаров.

Этот неторопливый, ничуть не ослабевавший огонь все более страшил и нервировал японцев. Их боеприпасы из-за неумеренной скорости стрельбы были на исходе, и тогда последнее слово в бою оставалось за русскими, успевшими израсходовать едва ли треть своих снарядов. Говорили, что Того за несколько минут до катастрофы "Цесаревича" уже готовился отдать приказ об отходе. К этому принуждали и значительные повреждения его кораблей. По наблюдениям командира "Севастополя", "сойдясь на близкое расстояние, можно было видеть, что на "Микасе" почти все орудия молчали, кормовые части у "Асахи" и "Шикишимы" были разворочены, у "Микасы" – "сквозная пробоина посредине и около боевой рубки все разворочено, мостик снесен, а над передней частью стоял дым". Таким же действенным, несмотря на подавляющий зрительный эффект, который производили окрашенные густым черным дымом японские попадания, представлялся огонь наших кораблей и для державшихся в стороне русских миноносцев.

Как можно было видеть с "Выносливого" (из записки, составленной в 1909 г. капитаном 2 ранга Елисеевым), "на "Микасе" к концу боя видны были огоньки выстрелов только немногих пушек, по-видимому, 6-дюймовых". Последней выходившая из боя "Полтава" (дневник старшего офицера капитана 2 ранга С.И. Лу-тонина) свидетельствовала о том же: "У "Микасы" оставались недобитыми лишь две 6-дюймовые пушки с левого борта. Обе 12-дюймовые, башни бездействовали и пушки повернуты от нас". На "Пересвете", видя, что головной японской колонны был уже не способен вести бой (на нем полыхало несколько пожаров, обе башни прекратили огонь и не поворачивались, а из всех бортовых 6-дюймовых стреляла только одна), уже в 17 часам перевели огонь на шедший вторым "Асахи" (или, как в этом были убеждены некоторые офицеры, "Микасу").

Что "Микасе" крепко досталось, было заметно еще в конце января 1905 г. Офицеры, шедшие в плен после сдачи Порт-Артура, видели его на ремонте в Куре. Он стоял без кормовой башни. Казалось, что оставалось сделать последний дружный натиск – и враг будет сломлен. Выход из строя "Цесаревича" прямо подталкивал к решительной атаке, чтобы не дать врагу возможности переломить ход боя в свою пользу.

Ясен был и секрет победы (так по крайней мере думали и многие командиры после боя): решительное сближение для реализации уже явственно обнаружившегося превосходства наших кораблей в меткости на ближних дистанциях. И меткости, гарантированной не малонадежными тогда приборами, а выверенным глазомером комендоров. Ведь оптических прицелов наши корабли не имели. И дело было не в том, как это постоянно повторяется в истории, сумел или нет второй флагман эскадры поднять видимый всеми сигнал о принятии командования, и не в том, все ли корабли смогли этот сигнал увидеть. Дело в незамедлительном общем порыве, который, не теряя времени, должен был совершить корабль, оказавшийся во главе эскадры после выхода из строя "Цесаревича". И командир "Ретвизана" без колебаний принял это требовавшее молниеносной реакции решение.

Последовав вначале за "Цесаревичем", но быстро оценив, что его маневр – аварийный, Э.Н. Щенснович приводит корабль на прежний курс и, не вдумываясь в причины странной медлительности "Пересвета", полным ходом поворачивает на японцев. И словно поняв его маневр, также вправо, образуя неровный строй фронта или пеленга, поворачивают из своего нарушенного строя следовавшие за ним "Победа", "Севастополь" и "Полтава". Курсом на врага пытается повернуть и "Цесаревич". Странным образом продолжает медлить (или не может развить полного хода – у него сильно "раскрыты" взрывами две дымовые трубы) и ничем не проявляет себя лишь "Пересвет".

По ближе всех вырвавшемуся и грозящему таранной атакой "Ретвизану" противник сосредотачивает весь огонь. И становится особенно ясно, что японцы, на быстро меняющемся расстоянии действительно, как замечали участники боя, "горячатся" – попадания в корабль ничтожны. "Ретвизан" практически без повреждений проходит сквозь завесу огня. Расстояние до японцев стремительно уменьшается и составляет, по оценке Э.Н. Щенсновича, уже 17 каб. И здесь проклятие русского флота – бездарная конструкция боевой рубки – вдруг снова дает себя знать. Осколок, проникший в просвет боевой рубки, наносит рану командиру, кровь заливает ему глаза, и не позволяет завершить задуманный маневр.

Видя, что никто из кораблей его примеру не последовал, командир приказал повернуть на обратный курс. Отставшая от него на две мили, эскадра уже поворачивала за "Пересветом" к Порт-Артуру. Как объяснял впоследствии Э.Н. Щенснович, и его атака, и ускоренное возвращение в Порт-Артур, были вызваны опасением за безопасность корабля, часть носовых отсеков которого (кроме уже ранее затопленных) начала заполняться водой из-за полученной в бою пробоины. Труднее объяснить причины, которые не позволили кораблям поддержать атаку "Ретвизана". Говорили, что командиры не поняли его скоротечный маневр, хотя некоторые участники боя подтверждали, что "Победа" будто бы действительно за ним поворачивала.

Такое же намерение, как и у командира "Ретвизана", имел и командир "Севастополя", но повреждение в кочегарке помешало его осуществлению. "Полтава" только еще подтягивалась к своему месту в строю, "Цесаревич", видимо, еще не успел восстановить управление. В этот последний краткий миг равновесия, когда эскадра еще сохраняла свою целостность, а корабли словно выжидали, кто же возьмет на себя инициативу командования и управления, контр-адмирал князь Ухтомский, находясь на "Пересвете", не сумел проявить себя. Не найдя путей вступить в командование (а, может быть, и не желая брать на себя эту ответственность), он предпочел повернуть вместе со всеми в Порт-Артур и тем покрыл свой княжеских род несмываемым позором.

В пути от возвращавшихся кораблей отделился "Цесаревич" – его офицеры решили выполнить повеление императора и повернули во Владивосток. О действиях же остальных кораблей в заключении следственной комиссии по делу о бое 28 июля говорится с подобающим обстоятельствам жесткостью. "Плохо организованная эскадра распалась и не могла уже больше собраться".

К моменту, когда "Цесаревич" как-то справился с управлением, эскадра уже почти распалась и отступала к Порт-Артуру. "Цесаревичу", с трудом державшемуся в строю, оставили место в хвосте колонны. Удалось это (свидетельство лейтенанта Ненюкова) уже только тогда, когда "Пересвет", отказавшись от прорыва, повел последовавшие за ним корабли (без ушедшего вперед в одиночку "Ретвизана") в Порт-Артур. С темнотой "Цесаревич" из-за не прекращавшейся рыскливости и падения тяги в котлах, начал отставать. Кормовая труба была основательно "раскрыта" взрывом снаряда, но это повреждение было значительно меньше, чем на "Пересвете". Он почти что потерял две из трех труб, и все-таки оставил "Цесаревич" далеко позади. Это явление в комиссии адмирала И.М. Дикова осталось неисследованным.