Текст книги "Спартак"

Автор книги: Рафаэлло (Рафаэло) Джованьоли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава четвертая
ЧТО ДЕЛАЛ СПАРТАК, ПОЛУЧИВ СВОБОДУ

Со времени событий, описанных в предыдущих главах, прошло два месяца.

Накануне январских ид (12 января) следующего 676 года на улицах Рима утром бушевал сильный северный ветер, нагоняя серые тучи, придававшие небу унылое однообразие. На мокрую и грязную мостовую медленно падали мелкие хлопья снега.

Граждане, пришедшие на Форум по делам, собирались там кучками. Но лишь немногие толпились в этот день на открытом воздухе, – тысячи римлян теснились кто под портиками Форума, а кто под портиками курии Гостилия, Грекостаза,[107]107
  Грекостаз – особое здание близ курии Гостилия, где останавливались иностранные (преимущественно греческие) послы в ожидании решений сената. Обширная базилика с мраморными колоннами в коринфском стиле.


[Закрыть] базилик Порция, Фульвия, Эмилия, Семпронии, храмов Весты, Кастора и Поллукса, Сатурна, храма Согласия, воздвигнутого в 388 году римской эры Фурием Камиллом,[108]108
  Фурий Камилл – полководец, отличившийся в войне с вольсками и эквами (италийские племена) в 431 г. до н. э. Начиная с 390 г. пять раз избирался диктатором. Склонил патрициев к компромиссу с плебеями, добивавшимися политических прав. За заслуги перед государством получил звание «отца отечества». Умер от чумы в 364 г. до н. э.


[Закрыть] во времена его последней диктатуры, в честь достижения мирного соглашения между патрициями и плебеями. Прогуливались и под портиками храма богов, покровителей Рима. Величественный и вместительный римский Форум был окружен замечательными зданиями; он тянулся от теперешней площади Траяна до площади Монтанара и от арки Константина до Пантанов, а в прежнее время занимал все пространство между холмами Капитолийским, Палатинским, Эсквилином и Виминалом. Поэтому современный римский Форум представляет собою лишь бледное подобие древнего. Много народа было внутри базилики Эмилия, великолепного здания, состоявшего из обширного портика с чудесной колоннадой, от которого шли два других, боковых портика. Здесь вперемежку толпились патриции и плебеи, ораторы и деловой люд, горожане и торговцы, которые стояли маленькими группами и обсуждали свои дела. Толпа беспрестанно двигалась взад и вперед, слышался шумный говор.

В глубине главного портика, напротив входной двери, но вдали от нее, высокая длинная балюстрада отделяла часть портика от базилики и образовывала как бы отдельное помещение, где разбирались судебные тяжбы; сюда не доходил шум, и ораторы могли произносить тут свои речи перед судьями. Над колоннадой вокруг всей базилики шла галерея, откуда удобно было наблюдать за всем, что происходило внизу.

В этот день на балюстраде, окружавшей галерею, работали каменщики, штукатуры и кузнецы: они украшали ее бронзовыми щитами, на которых с изумительным искусством были изображены подвиги Мария в войне с кимврами.

Базилика Эмилия была воздвигнута предком Марка Эмилия Лепида, который в этом году был избран в консулы вместе с Квинтом Лутацием Катуллом и приступил к исполнению обязанностей первого января.

Марк Эмилий Лепид, как мы уже говорили, принадлежал к числу приверженцев Мария; став консулом, он прежде всего приказал украсить базилику, построенную его прадедом в 573 году римской эры, вышеупомянутыми щитами, желая заслужить признательность партии популяров в противовес Сулле, разрушившему все арки и памятники, воздвигнутые в честь его доблестного соперника.

Среди праздного люда, глазевшего с верхней галереи на снующую внизу толпу, стоял Спартак; облокотясь на мраморные перила и подпирая голову руками, он рассеянно и равнодушно смотрел на весь этот суетившийся и волновавшийся народ.

На нем была голубая туника и короткий паллий вишневого цвета, схваченный на правом плече серебряной тонкой работы застежкой в виде щитка.

Неподалеку от него оживленно разговаривали трое граждан. Двое из них уже известны нашим читателям: атлет Гай Тауривий и наглый Эмилий Варин. Третий был одним из многочисленных бездельников, живших за счет ежедневных подачек какого-нибудь патриция; обычно они объявляли себя «клиентами»[109]109
  Клиенты – бедные освобожденные граждане (или вольноотпущенники), находившиеся под покровительством влиятельного и богатого гражданина и получавшие от него материальную поддержку. В их обязанности по отношению к покровителю входило приветствовать его по утрам, сопровождать на форум, способствовать его успеху на выборах и пр.


[Закрыть] этого аристократа и сопровождали его на Форуме, в комиции, подавали голос по его желанию и приказанию, превозносили его, льстили и надоедали непрестанным попрошайничеством.

То было время, когда после побед в Азии и в Африке Рим утопал в роскоши и погряз в восточной лени; когда Греция, побежденная римским оружием, победила своих покорителей, заразив их изнеженностью,[110]110
  Греция… победила своих покорителей, заразив их изнеженностью… – Знакомство римлян с греческой культурой начинается в III в. и особенно усиливается во II в. до н. э. Широкое проникновение греческой культуры в среду господствующих рабовладельческих кругов с самого начала встретило упорное сопротивление со стороны консервативной части оптиматов. Один из наиболее влиятельных вождей этого «охранительного» движения был Катон Старший. Избранный цензором в 184 г. до н. э., он боролся против новшеств, требуя восстановления нравов «доброго старого времени». В проникновении разлагающих чужеземных влияний, в богатстве и роскоши Катон видел главную причину упадка нравов и мощи Римского государства. Концепция Катона отражала беспокойство, охватившее отдельные круги рабовладельческой знати при первых симптомах разложения Римской республики, и говорила о старании этих кругов укрепить ее устои.
  Объяснение упадка Римской республики у Джованьоли является наивным. Действительные причины следует искать, как указывают классики марксизма-ленинизма, в обострении классовой борьбы, происходившей в римском рабовладельческом обществе этой эпохи как между рабовладельцами и рабами, так и внутри привилегированного класса «свободных». Падение Римской республики вызвано, с одной стороны, революцией рабов (восстание Спартака и др.) и с другой – ударами, нанесенными верхушке рабовладельческого класса, монополизировавшей политическую власть и экономические привилегии, со стороны огромной массы неимущих «свободных» граждан, требовавших своей доли в доходах, извлекаемых из эксплуатации рабов и населения покоренных областей. Революция рабов вызвала необходимость создания военной диктатуры рабовладельцев, подготовившей установление императорской власти.


[Закрыть] развращенностью, привычкой к роскоши; когда неисчислимое и все возрастающее количество рабов исполняло все работы, которыми до того занимались свободные трудолюбивые граждане. Все это убило труд – самый мощный источник силы, нравственности, благоденствия, и Рим, еще носивший личину величия, богатства и мощи, уже чувствовал, как в нем самом развиваются зловещие зародыши приближающегося упадка. Клиенты были страшной язвой эпохи, о которой мы повествуем, она особенно способствовала разложению и повлекла за собою гибельные последствия, сказавшиеся в новых законах Гракхов, Сатурнина, Друза, в междоусобных раздорах Суллы и Мария. В дальнейшем стало еще хуже: начались ежедневные стычки, пошли мятежи – Катилины, Клодия[111]111
  Публий Клодий Пульхр – выходец из древнего патрицианского рода, принимал участие в походах Лукулла против Митридата, во время которых подстрекал его солдат к мятежу. Вернувшись в Рим в 65 г. до н. э., сблизился с Каталиной. Им был энергично проведен в комициях ряд законов, направленных на ослабление власти патрициата и укрепление влияния Юлия Цезаря среди низших слоев городского населения. Клодий окружил себя отрядами, составленными из рабов и низших групп городского плебса, и, действуя угрозами, заставлял комиции принимать все его предложения.


[Закрыть] и Милона,[112]112
  Милон. – Для борьбы со своим непримиримым врагом Клодием Пульхром Цицерон по возвращении своем из изгнания в 57 г. решил опереться на смелого демагога Милона, в лице которого рассчитывал найти себе опору и союзника. Клодий выставил свою кандидатуру в преторы на 52 год; Милон был кандидатом в консулы на тот же год. В начале 52 г. Милон и Клодий случайно встретились недалеко от Рима, на Аппиевой дороге. Того и другого сопровождали вооруженные люди. Произошла ссора, перешедшая в свалку, во время которой Клодий был убит людьми Милона. На похоронах Клодия толпы народа требовали мести за его убийство. Ввиду создавшегося в городе тревожного положения оптиматы вынуждены были пожертвовать своим ставленником Милоном. Над ним состоялся суд, на котором Цицерон произнес речь «В защиту Милона». Речь эта, однако, не имела успеха, и Милон был осужден на изгнание.


[Закрыть] и все это привело к триумвирату Цезаря, Помпея и Красса.[113]113
  Триумвират Цезаря, Помпея и Красса. – Так назывался первый триумвират (60 г. до н. э.) – неофициальный союз трех могущественных политических деятелей Рима, направленный против сенаторской группы. Одной из главных целей союза было осуществление отвергнутых сенатом предложений Помпея об утверждении его распоряжений в Азии и наделении его солдат землею. Триумвират добился избрания Цезаря консулом на 59 год. Юлий Цезарь пользовался тогда большой популярностью среди плебса; ему удалось провести в сенате закон о наделении ветеранов Помпея землей. Против триумвирата выступил особенно ожесточенно Марк Порций Катон Младший, усматривавший в триумвирате крушение республиканских принципов.


[Закрыть] Любой патриций, любой консул, любой богатый честолюбец имел свиту в пятьсот – шестьсот клиентов, – были даже такие, у которых число клиентов доходило до тысячи. Граждане, вполне способные к труду, избирали, однако, профессию клиентов – так же точно, как их предки в былые времена избирали сапожное, плотничье ремесло или становились кузнецами, каменщиками; это были нищие в грязной одежде, преступные и продажные приверженцы какой-либо партии, нарядившиеся в гордую тогу римлянина; они жили подачками, сплетнями, интригами, низкопоклонством.

Человек, болтавший в галерее базилики Эмилия с Гаем Тауривием и Эмилием Варином, как раз и был одним из этих вырождающихся римлян. Его звали Апулеем Тудертином, потому что предки его пришли в Рим из Тудера; он был клиентом Марка Красса.

Все трое стояли недалеко от Спартака, толкуя об общественных делах. Спартак, углубившись в серьезные и печальные размышления, не слушал их разговоров.

С тех пор как фракиец нашел свою сестру в столь позорном положении, первой мыслью, первой его заботой было вырвать Мирцу из рук человека, оскорбившего и унизившего ее. Катилина с свойственной ему щедростью, на этот раз не вполне бескорыстной, отдал в распоряжение рудиария и остальные восемь тысяч сестерциев, которые он выиграл в тот день у Долабеллы: он хотел помочь Спартаку выкупить Мирцу.

Спартак с благодарностью взял деньги, обещая вернуть их, хотя Катилина и отказывался от этого; и тотчас же фракиец отправился к хозяину сестры, чтобы выкупить ее.

Разумеется, хозяин Мирцы, видя тревогу Спартака за судьбу сестры и его горячее желание освободить ее, непомерно поднял цену. Он говорил, что Мирца обошлась ему в двадцать пять тысяч сестерциев (он приврал наполовину), указывал на то, что она молода, красива, скромна, и, подытожив свои расчеты, объявил, что девушка представляет собою капитал по меньшей мере в пятьдесят тысяч сестерциев. Он поклялся Меркурием и Венерой Мурсийской, что не уступит ни одного сестерция.

Легче себе представить, чем описать отчаяние бедного гладиатора. Он просил, он умолял отвратительного торговца женским телом, но негодяй, уверенный в своих правах, знал, что закон на его стороне, и, находясь таким образом в выгодном положении, был непоколебим.

Тогда Спартак в бешенстве схватил мерзавца за горло и наверно задушил бы его, если б его не удержала одна мысль, – это было счастьем для сводника, иначе он испустил бы дух в страшных объятиях фракийца, – Спартак подумал о Мирце, о своей родине, о задуманном им тайном деле, которое было для него священным; он знал, что без него дело это обречено на гибель.

Спартак опомнился и выпустил хозяина Мирцы. У сводника глаза чуть не выскочили из орбит, лицо и шея посинели, он был оглушен и почти потерял сознание. После нескольких минут раздумья Спартак спокойно обратился к нему, хотя все еще был бледен и весь дрожал от гнева и пережитого волнения:

– Так ты сколько хочешь?.. Пятьдесят тысяч?..

– Я… больше не хо… чу… ни… чего… уби… райся!.. Уби… райся… к черту… или я со… зову… всех сво… их… ра… бов!.. – выкрикивал хозяин заикаясь.

– Прости меня, извини!.. Я вспылил. Бедность виновата… любовь к сестре… Выслушай меня, мы столкуемся.

– Столковаться с таким, как ты? Ты ведь сразу бросаешься душить человека! – возразил сводник, уже несколько успокоившись и ощупывая шею. – Вон! Вон отсюда!

Спартаку удалось кое-как успокоить негодяя, и от пришли к такому соглашению: Спартак вручит ему тут же две тысячи сестерциев, с условием, что Мирце отведут особое помещение в доме и Спартаку будет разрешено жить вместе с ней. Если через месяц Спартак не выкупит сестру, она опять станет рабыней.

Золотые монеты сверкали очень заманчиво, условие было довольно выгодным: хозяин получал тут чистого дохода по меньшей мере тысячу сестерциев, ничем не рискуя. И он согласился.

Убедившись в том, что Мирцу поместили в удобной маленькой комнатке, расположенной за перистилем дома, Спартак попрощался с нею и направился в Субуру, где жил Требоний.

Он рассказал ему все, что случилось, и просил у него совета и помощи.

Требоний постарался успокоить Спартака. Он пообещал ему свое содействие и помощь, сказав, что он похлопочет и найдет способ избавить Спартака от забот, даст ему возможность если не совсем освободить сестру, то по крайней мере устроить так, чтобы впредь никто не мог обидеть и оскорбить ее.

Обнадеженный обещаниями Требония, Спартак пошел в дом Катилины и с благодарностью вернул ему свой долг – восемь тысяч сестерциев: сейчас он в них не нуждался. Мятежный патриций долго беседовал со Спартаком в своей библиотеке; говорили они, видимо, о делах секретных и весьма важных, судя по предосторожностям, принятым Катилиной для того, чтобы посторонние не помешали их беседе… Никто не знает, о чем они говорили, но с этого дня Спартак стал часто бывать в доме патриция; теперь их связывали узы дружбы и взаимного уважения.

С того самого дня, как Спартак получил свободу, его прежний ланиста Акциан ходил за ним по пятам и надоедал ему бесконечными разговорами о шаткости его положения, о необходимости устроиться прочно и надежно обеспечить себя. Кончил он тем, что напрямик предложил Спартаку заведовать его школой или же снова запродать себя ему в гладиаторы, причем посулил такую сумму, какой он никогда не заплатил бы даже свободнорожденному.

Свободнорожденными назывались люди, родившиеся от свободных граждан или же вольноотпущенников, – от свободного и служанки или от слуги и свободной гражданки. Не следует забывать, что, кроме людей, попадавших в рабство во время войн и проданных затем в качестве гладиаторов, иногда в наказание за какие-либо провинности, были еще и гладиаторы-добровольцы. Обычно это были бездельники, кутилы и забияки, погрязшие в долгах, не способные удовлетворить свои необузданные прихоти и страсть к удовольствиям, буяны, не дорожившие жизнью. Продаваясь в гладиаторы, они давали клятву, формула которой дошла и до наших дней, – закончить свою жизнь на арене амфитеатра или цирка.

Спартак, разумеется, решительно отверг все предложения своего прежнего хозяина и попросил ланисту не беспокоить его впредь своими заботами, но Акциан не переставал преследовать Спартака и вертеться около него, подобно злому гению или предвестнику несчастья.

Тем временем Требоний, который полюбил Спартака, а может быть, имел и некоторые виды на него в будущем, усердно занялся судьбой Мирцы. Будучи другом Квинта Гортензия и горячим поклонником его ораторского таланта, он имел возможность порекомендовать Валерии, сестре Гортензия, купить Мирцу, которая была воспитанной и образованной девушкой, говорила по-гречески, умела умащивать тело маслами и благовониями, знала толк в притираниях, употреблявшихся знатными патрицианками, и могла быть полезной для ухода за ее особой.

Валерия не возражала против покупки новой рабыни, если та подойдет ей. Она пожелала ее увидеть, поговорила с ней и, так как Мирца ей понравилась, тут же купила ее за сорок пять тысяч сестерциев. Вместе с другими своими рабынями она увезла ее в дом Суллы, женой которого она стала пятнадцатого декабря прошлого года.

Хотя это и не совпадало с планами Спартака, мечтавшего о том, чтобы сестра его стала свободной, все же в ее положении это оказалось лучшим выходом: по крайней мере, она была избавлена – и, возможно, навсегда – от позора и бесчестия.

Почти перестав беспокоиться о судьбе Мирцы, Спартак занялся другими серьезными и, по-видимому, требующими тайны делами, судя по частым его беседам с Катилиной и ежедневным продолжительным свиданиям с ним. Фракиец, кроме того, усердно посещал все школы гладиаторов, а когда в Риме происходили состязания, то он бывал во всех кабачках и тавернах Субуры и Эсквилина, где постоянно искал встреч с гладиаторами и рабами.

О чем же он мечтал, за какое дело взялся, что он замыслил?

Об этом читатель вскоре узнает.

Итак, стоя на верхней галерее базилики Эмилия, Спартак был погружен в глубокое раздумье; он не слышал ничего, что говорилось вокруг, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где громко болтали между собой Гай Тауривий, Эмилий Варин и Апулей Тудертин, не слышал их крикливых голосов и грубых острот.

– Очень хорошо, отлично, – говорил Гай Тауривий, продолжая разговор с товарищами. – Ах, этот милейший Сулла!.. Он решил, что можно разрушить памятники славы Мария? Ах! Ах! Счастливый диктатор думал, что достаточно свалить статую, воздвигнутую в честь Мария на Пинцийском холме, и арку в Капитолии, воздвигнутую в честь победы над тевтонами и кимврами, – и память о Марии исчезнет! Да, да, он считал, что этого достаточно, чтобы стереть всякий след, всякое воспоминание о бессмертных подвигах уроженца Арпина, несчастный безумец!.. Из-за его свирепости и страшного могущества в наших городах, пожалуй, не осталось бы жителей и вся Италия превратилась бы в груду развалин. Но, как бы то ни было, Югурту победил не он, а Марий! И не кто иной, как Марий, одержал победу при Аквах Секстиевых и Верцеллах!

– Бедный глупец! – визгливо кричал Эмилий Варин. – А вот консул Лепид украшает базилику чудесными щитами, на которых увековечены победы Мария над кимврами!

– Я и говорил, что этот Лепид будет бельмом на глазу у счастливого диктатора!

– Брось ты!.. Лепид – ничтожество! – сказал тоном глубочайшего презрения клиент Красса, толстенький человечек с брюшком. – Какую неприятность может он доставить Сулле? Не больше, чем мошка слону!

– Да ты не знаешь разве, что Лепид не только консул, но еще и очень богат, богаче твоего патрона Марка Красса?

– Что он богат, это я знаю; но что он богаче Красса, этому я не верю.

– А портики в доме Лепида ты видел? Самые красивые, самые великолепные портики не только на Палатине, но и во всем Риме!

– Ну и что ж из того, что у него дом самый красивый в Риме?

– Да ведь это единственный дом, в котором портики построены из нумидийского мрамора!

– Ну и что ж? Этим, что ли, он устрашит Суллу?

– Это доказывает, что он могуществен; он силен тем, что народ любит его.

– Его любят плебеи. А разве они мало упрекают его за бессмысленную роскошь и безудержное мотовство?

– Не плебеи, а завистливые патриции, которым не под силу с ним тягаться.

– Запомните мои слова, – прервал их Варин, – в этом году случится что-нибудь необыкновенное.

– Почему же?

– Потому, что в Аримине произошло чудо.

– А что там случилось?

– На вилле Валерия петух заговорил человеческим голосом.

– Ну, если это правда, то действительно такое диво предвещает удивительные события!

– Если это правда? Да в Риме все только об этом и говорят. Рассказывали об этом чуде сам Валерий и его семья, вернувшаяся из Аримина, да и слуги их тоже подтверждают это.

– Действительно, необыкновенное чудо, – бормотал Апулей Тудертин; человек религиозный, полный предрассудков, он был глубоко потрясен и искал тайный смысл в явлении, которое, как он твердо верил, представляло собою предупреждение богов.

– Коллегия авгуров уже собиралась для разгадки тайны, скрытой в таком странном явлении, – произнес своим скрипучим голосом Эмилий Варин, а затем, подмигнув атлету, добавил: – Я хоть и не авгур, а мне все ясно.

– О! – воскликнул с удивлением Апулей.

– Чему тут удивляться?

– О-о! – на этот раз насмешливо воскликнул клиент Марка Красса. – А ну-ка, объясни нам, разве ты лучше, чем авгуры, понимаешь скрытый смысл этого чуда?

– Это предупреждение богини Весты, оскорбленной поведением одной из своих весталок.

– Ах, ах!.. Теперь я понял! А ведь правда… недурно придумано… иначе и быть не может! – смеясь, сказал Гай Тауривий.

– Ваше счастье, что вы понимаете друг друга с полуслова, а я, признаюсь, недогадлив и ничего не понял.

– Что ты притворяешься? Как это ты не понимаешь?

– Нет, право, клянусь двенадцатью богами Согласия, не понимаю…

– Да ведь Варин намекает на преступную связь одной из дев-весталок, Лицинии, с твоим патроном!

– Злостная клевета! – возмущенно воскликнул верный клиент. – Какая наглая ложь! Этого не только вымолвить, но и подумать нельзя!

– И я говорю то же самое, – сказал Варин с насмешливой улыбкой и издевательским тоном.

– Так-то оно так, а вот поди наберись храбрости и внуши это добрым квиритам! Они все в один голос настойчиво твердят об этом и осуждают святотатственную любовь твоего патрона к прекрасной весталке.

– А я повторяю: это сплетни!

– Я понимаю, милейший Апулей Тудертин, что ты должен так говорить. Это очень хорошо и вполне понятно. Но нас-то не надуешь, нет, клянусь жезлом Меркурия! Любви не скроешь. И если бы Красс не любил Лицинию, он не сидел бы рядом с ней на всех собраниях, не выказывал бы особой заботливости о ней, не смотрел бы на нее так нежно и… Ну, мы-то понимаем друг друга! Ты вот говоришь «нет», а мы говорим «да». В благодарность за все подачки Красса проси и моли Венеру Мурсийскую, – если только у тебя хватит духу, – чтобы он в один прекрасный день не попал в лапы цензора.

В эту минуту к Спартаку подошел человек среднего роста, но широкоплечий, с мощной грудью, сильными руками и ногами, с лицом, дышащим энергией, мужеством и решимостью, чернобородый, черноглазый и черноволосый. Он легонько ударил фракийца по плечу и этим вывел его из задумчивости.

– Ты так погружен в свои мысли, что никого и ничего не видишь.

– Крикс! – воскликнул Спартак и провел рукой по лбу, как будто желал отогнать осаждавшие его мысли. – Я тебя и не заметил!

– А ведь ты на меня смотрел, когда я прогуливался внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.

– Будь он проклят! Ну как там, рассказывай скорей! – немного подумав, спросил Спартак.

– Я встретился с Арториксом, когда он вернулся из поездки.

– Он был в Капуе?

– Да.

– Виделся он с кем-нибудь?

– С одним германцем, неким Эномаем; его считают среди всех его товарищей самым сильным, как духом, так и телом.

– Хорошо, хорошо! – воскликнул Спартак; глаза его сверкали от радостного волнения. – Ну и что же?

– Эномай полон надежд и мечтает о том же, о чем и мы с тобою; он принял поэтому наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею (прости меня, что я сказал «нашу», я должен был сказать «твою») среди наиболее смелых гладиаторов школы Лентула Батиата.

– Ах, если боги, обитающие на Олимпе, будут покровительствовать несчастным и угнетенным, я верю, что не так далек тот день, когда рабство исчезнет на земле! – тихо промолвил глубоко взволнованный Спартак.

– Но Арторикс сообщил мне, – добавил Крикс, – что Эномай, хотя и смелый человек, он слишком легковерен и неосторожен.

– Это плохо, очень плохо, клянусь Геркулесом!

– Я тоже так думаю.

Оба гладиатора некоторое время молчали. Первым заговорил Крикс, он спросил Спартака:

– А Катилина?

– Я все больше и больше убеждаюсь, – ответил фракиец, – что он никогда не примкнет к нам.

– Значит, о нем идет ложная слава? И пресловутое величие души его – пустые россказни?

– Нет, душа у него великая и ум необычайный, но благодаря воспитанию и чисто латинскому образованию он впитал в себя всяческие предрассудки. Я думаю, что ему хотелось бы воспользоваться нашими мечтами, чтобы изменить существующий порядок управления, а не варварские законы, опираясь на которые Рим сделался тираном всего мира.

После минуты молчания Спартак добавил:

– Я буду у него сегодня вечером, встречусь там и с его друзьями и постараюсь договориться с ними относительно общего выступления. Однако опасаюсь, что это ни к чему не приведет.

– Катилине и его друзьям известна наша тайна?

– Если даже они и знают о ней, нам все равно не грозит опасность: они нас не предадут, если мы даже и не придем к соглашению с ними. Римляне не особенно боятся рабов; нас, гладиаторов, они не считают сколько-нибудь серьезной угрозой их власти.

– Да, это так, мы в их представлении не люди. Даже с рабами, восставшими восемнадцать лет назад в Сицилии под началом сирийца Эвноя[114]114
  Эвной. – В Сицилии, житнице Италии, было сосредоточено большое количество рабов, работавших на огромных латифундиях. Сицилия стала ареной первого крупного восстания рабов (в 136 г. до н. э). Этим восстанием руководил раб-сириец Эвной. Восстание охватило всю Сицилию. Сенат послал против восставших одного за другим консулов – Кая Фульвия Флакка и Луция Кальпурния Писона. Но они были разбиты. Только консулу Публию Рупилию удалось выиграть в 132 г. несколько сражений. Осадив город Энну, столицу «новосирийского царства» рабов, он в продолжение некоторого времени производил бесплодные атаки. Измена помогла римлянам овладеть городом. Вождь восставших, Эвной, был взят в плен и умер в тюрьме.


[Закрыть] и ожесточенно боровшимися с римлянами, они считались больше, чем с нами.

– Да, те для них были почти что людьми.

– А мы какая-то низшая раса.

– О Спартак, Спартак! – прошептал Крикс, и глаза его засверкали гневом. – Больше, чем за жизнь, которую ты мне тогда спас в цирке, я буду благодарен тебе, за то, что ты стойко будешь бороться с препятствиями и. доведешь до конца трудное дело, которому себя посвятил. Объедини нас под своим началом, чтобы мы могли, обнажив мечи, померяться силой в ратном поле с этими разбойниками и показать им, что гладиаторы не низшая раса, а такие же люди, как и они!

– О, я буду с непоколебимой волей, с беспредельной энергией и упорством, всеми силами души бороться до конца моей жизни за наше дело! Я неуклонно буду вести борьбу за свободу до победы – или умру за нее смертью храбрых!

В словах Спартака чувствовалась глубокая убежденность и вера. Он пожал руку Крикса; тот поднес ее к сердцу и произнес в сильном волнении:

– Спартак, спаситель мой, тебя ждут великие дела! Такие люди, как ты, рождаются для подвигов и высоких деяний. Из таких людей выходят герои…

– Или мученики… – тихо сказал Спартак; лицо его было печально, и голова склонилась на грудь.

В эту минуту раздался пронзительный голос Эмилия Варина:

– Пойдемте, Гай и Апулей, в храм Раздора, узнаем новости о решениях сената!

– А разве сенат собирается сегодня не в храме Согласия? – спросил Тудертин.

– Ну да, – ответил Варин.

– В старом или в новом?

– Какой же ты дурак! Если бы он собрался в храме Фурия Камилла, посвященном истинному согласию, я сказал бы тебе: пойдем в храм Согласия. Но ведь я звал тебя в храм Раздора, – не понимаешь разве, что я говорю о храме, воздвигнутом нечестивым Луцием Опимием на костях угнетенного народа после позорного и подлого убийства Гракхов?

– Варин прав, – сказал Гай Тауривий, – храм Согласия действительно следовало бы назвать храмом Раздора.

И трое болтунов направились к лестнице, ведущей к портику базилики Эмилия; за ними последовали оба гладиатора.

Как только Спартак и Крикс приблизились к портику, какой-то человек подошел к фракийцу и сказал ему:

– Ну, что же, Спартак, когда ты решишь вернуться в мою школу?

Это был ланиста Акциан.

– Да поглотят тебя живым воды Стикса? – закричал, дрожа от гнева, гладиатор. – Долго ли ты будешь надоедать мне своими мерзкими приставаниями? Скоро ли дашь мне жить спокойно и свободно?

– Но ведь я беспокою тебя, – сладким и вкрадчивым голосом сказал Акциан, – для твоего же собственного блага, я забочусь о твоем будущем, я…

– Послушай, Акциан, и хорошенько запомни мои слова. Я не мальчик и не нуждаюсь в опекуне, а если бы он мне и понадобился, я никогда не выбрал бы тебя. Запомни это, старик, и не попадайся мне больше на глаза, не то, клянусь Юпитером Родопским, богом отцов моих, я так хвачу тебя кулаком по лысому черепу, что отправлю прямехонько в преисподнюю, а потом будь что будет!

Через минуту он добавил:

– Ты ведь знаешь, какая сила в моем кулаке. Помнишь, как я отделал десятерых твоих рабов-корсиканцев, которых обучал ремеслу гладиаторов, а они в один прекрасный день набросились на меня, вооруженные деревянными мечами?

Ланиста рассыпался в извинениях и уверениях в дружбе. Спартак в ответ прибавил:

– Уходи, и чтоб я тебя больше не видел. Не приставай ко мне!

Оставив смущенного и сконфуженного Акциана посреди портика, оба гладиатора направились через Форум к повороту на Палатин, – там, у портика Катулла, Катилина назначил свидание Спартаку.

Дом Катулла, который был консулом вместе с Марием в 652 году римской эры, то есть за двадцать четыре года до нашего повествования, считался одним из самых красивых и роскошных в Риме. Перед домом возвышался великолепный портик, украшенный военной добычей, отнятой у кимвров, и бронзовым быком, перед которым эти враги Рима приносили присягу. Портик служил местом встреч молодых римлянок, они совершали здесь прогулки и занимались гимнастическими упражнениями. Само собой разумеется, что сюда же приходили и молодые щеголи – патриции и всадники – полюбоваться прекрасными дочерьми Квирина.

Когда оба гладиатора дошли до портика Катулла, они увидели вокруг него толпу патрициев, любовавшихся женщинами, которых тут собралось больше, чем обычно, так как была ненастная погода – шел дождь, перемежавшийся со снегом.

Сверкающие белизной точеные руки, едва прикрытые прелестные груди, плечи, как у олимпийских богинь, пышность нарядов и блеск золота, жемчугов, яхонтов и рубинов, пестрота оттенков нарядных одежд представляли очаровательное зрелище. Тут можно было увидеть изящнейшие пеплумы, паллии, столы, туники из тончайшей шерсти и других чудесных тканей.

Собравшиеся в портике женщины поражали своей красотой. Там были Аврелия Орестилла, возлюбленная Катилины; молодая, прекрасная и величественная Семпрония, которая за душевные свои достоинства и высокие качества ума названа была впоследствии великой: она погибла в бою, сражаясь, как храбрый воин, бок о бок с Катилиной, в битве при Пистории; Аврелия, мать Цезаря; Валерия, жена Суллы; весталка Лициния; Целия, бывшая жена Суллы, уже давно отвергнутая им; Ливия, мать юного Катона; Постумия Регилия, предок которой одержал победу над латинянами при Регильском озере. Были там и две красавицы девушки из знаменитого рода Фабия Амбуста; Клавдия Пульхра, жена Юния Норбана, бывшего два года назад консулом; прекраснейшая Домиция, дочь Домиция Агенобарба, консула и прадеда Нерона; Эмилия, прелестная дочь Эмилия Скавра, и молоденькая развратная Фульвия; весталка Вителия, известная необыкновенной белизной кожи, и сотни других матрон и девушек, принадлежащих к самой родовитой римской знати.

Внутри обширного портика молодые патрицианки упражнялись в гимнастике или же забавлялись игрой в мяч – любимейшей игрой римлян обоего пола и любого возраста.

В этот холодный зимний день большинство собравшихся тут женщин прогуливались взад и вперед, чтобы согреться.

Подойдя к портику Катулла, Спартак и Крикс остановились несколько поодаль от толпы патрициев и всадников, как полагалось людям низкого звания. Они искали глазами Луция Сергия; он стоял у колонны с Квинтом Курионом, патрицием, предававшимся оргиям и разврату (благодаря ему впоследствии был раскрыт заговор Катилины). С ними стоял и молодой Луций Кальпурний Бестиа, трибун плебеев в год заговора Катилины.

Стараясь не привлекать внимания собравшихся здесь знатных людей, гладиаторы приблизились к Катилине. А Луций Сергий в эту минуту с саркастическим смехом говорил своим друзьям:

– Хочу на днях познакомиться с весталкой Лицинией, с которой так любезничает толстяк Марк Красс, и рассказать ей о похождениях его с Эвтибидой.

– Да, да, – воскликнул Луций Бестиа, – скажи ей, что Красс преподнес Эвтибиде двести тысяч сестерциев.

– Марк Красс дарит женщине двести тысяч сестерциев?.. – удивился Катилина. – Ну, это чудо куда занимательнее ариминского чуда. Там будто бы петух заговорил по-человечьи.

– Право, это удивительно только потому, что Марк Красс жаден и скуп, – заметил Квинт Курион. – В конце-то концов для него двести тысяч сестерциев псе равно что песчинка в сравнении со всем песком на берегах светлого Тибра.

– Ты прав, – сказал с алчным блеском в глазах Луций Бестиа. – Действительно, для Марка Красса это сущая безделица. Ведь у него свыше семи тысяч талантов!..

– Да, значит, больше полутора биллионов сестерциев!

– Какое богатство! Сумма показалась бы невероятной, если бы не было доподлинно известно, что это именно так!

– Вот как хорошо живется в нашей благословенной республике людям с низкой душой, тупым и ничтожным. Им широко открыт путь к почестям и славе. Я чувствую в себе силы и способность довести до победы любую войну, но никогда я не мог добиться назначения командующим, потому что я беден и у меня долги. Если завтра Красс из тщеславия вздумает получить назначение в какую-нибудь провинцию, где придется воевать, он добьется этого немедленно: он богат и может купить не только несчастных голодных плебеев, но и весь богатый, жадный сенат.

– А ведь надо сказать, что источник его обогащения, – добавил Квинт Курион, – не так уж безупречен.

– Еще бы! – подтвердил Луций. – Откуда у него все эти богатства? Он скупал по самой низкой цене имущество, конфискованное Суллой у жертв проскрипций. Ссужал деньги под огромные проценты. Купил около пятисот рабов, – среди них были и архитекторы и каменщики, – и построил огромное количество домов на пустырях, землю приобрел почти даром; там прежде стояли хижины плебеев, уничтоженные частыми пожарами, истреблявшими целые кварталы, населенные бедняками.

– Теперь, – прервал его Катилина, – половина домов в Риме принадлежит ему.

– Разве это справедливо? – пылко воскликнул Бестиа. – Честно ли это?

– Зато удобно, – с горькой улыбкой отозвался Катилина.

– Может ли и должно ли это продолжаться? – спросил Квинт Курион.

– Нет, не должно, – пробормотал Катилина. – И кто знает, что написано в непреложных книгах судьбы?

– Желать – значит мочь, – ответил Бестиа. – Четыреста тридцать три тысячи граждан из четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, согласно последней переписи населяющих Рим, живут впроголодь, у них нет земли даже на то, чтобы зарыть в нее свои кости. Но погоди, найдется смелый человек, который объяснит им, что богатства, накопленные остальными тридцатью тысячами граждан, приобретены всякими неправдами, что богачи владеют этими сокровищами не по праву! А тогда, ты увидишь, Катилина, обездоленные найдут силы и средства внушить гнусным пиявкам, высасывающим кровь голодного и несчастного народа, уважение к нему.

– Не бессильными жалобами и бессмысленными выкриками можно, юноша, бороться со злом, – серьезным тоном сказал Катилина. – Нам следует в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение. Души наши должны быть сильными, а деяния великими. Молчи и жди, Бестиа! Быть может, скоро наступит день, когда мы обрушимся со страшной силой на это прогнившее общественное здание, в темницах которого мы стонем. Несмотря на свой внешний блеск, оно все в трещинах и должно рухнуть.