Текст книги "Жизнь Чезаре Борджиа"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

А во Франции тем временем Чезаре Борджа наслаждался безоблачным счастьем. Двенадцатого мая в дворцовой церкви состоялось его бракосочетание с Шарлоттой д'Альбре, и уже на следующий день он получил из рук Людовика «свадебный подарок» – орден св. Михаила, высшую награду королевства.

Любил ли герцог свою юную жену? Мы не располагаем прямыми указаниями на этот счет, но как обстоятельства их брака, так и последующие события свидетельствуют об искренней и пылкой привязанности двух молодых сердец. Да и могло ли быть иначе? И она, и он единодушно признавались красивейшими людьми своих стран, и если о жизни и характере Шарлотты известно сравнительно немного, то все современники отмечали неотразимую привлекательность Чезаре – его царственное обаяние не уступало внешности. Они провели вместе очень короткое время, затем расстались навсегда и умерли, не дожив до зрелого возраста – и все же, судя по всему, лето 1499 года, озаренное любовью и надеждой, стало бы лучшим воспоминанием Чезаре и Шарлотты, даже если бы судьба наградила их спокойной и долгой жизнью.

Но уже в сентябре вновь запели трубы войны. Приготовления к итальянскому походу закончились, и армия Людовика XII под командованием Джанджакомо Тривульцио двинулась через Пьемонт. Герцог Валентинуа находился в свите короля, и ему предстояло впервые вступить на родную землю в рядах армии завоевателей. Он простился с семнадцатилетней женой, назначив ее правительницей всех своих французских владений, и, на случай смерти в бою, оставил завещание, по которому Шарлотте предназначалось все движимое имущество герцога в Италии и во Франции. Последний поцелуй – и Чезаре Борджа снова вдел ногу в стремя. Вороной конь, звеня золотыми подковами, унес седока навстречу осадам и сражениям, стычкам и штурмам, почестям, лести и проклятиям. Отныне и до смерти все его дела и помыслы будут неразрывно связаны с войной.

Глава 11. ОТХОДНАЯ ТИРАНАМ

Теперь Лодовико Сфорца предстояло пожинать плоды собственной жестокости и лицемерия – в час горькой беды, надвинувшейся на Милан, от него разом отвернулись друзья и союзники. Соседи слишком хорошо помнили нрав герцога и его деяния, чтобы помогать Лодовико. А он, при всем своем уме, никак не мог предвидеть, что случайно приоткрывшаяся дверь в замке Амбуаз раскроит лоб Карлу VIII и тем самым сведет на нет хитроумный план низвержения Арагонской династии в Неаполе. Правда, нынешний французский король тоже собирался завоевать сицилийскую корону, но и относительно Милана у него имелись весьма определенные намерения, притом первоочередные.

Тщетно пытался «иль Моро» измыслить какую-нибудь новую комбинацию, заручиться чьей-нибудь военной помощью и отвести лавину, неудержимо катившуюся к его владениям. Уже никто не верил его слову и не искал его дружбы. Город за городом открывал ворота войскам французского короля, и падение Милана было вопросом немногих дней. О вооруженом сопротивлении не приходилось и думать, и единственное, что оставалось Сфорца, – попытаться спастись самому, уже без надежды сохранить престол.

Пока шло бескровное завоевание Миланского герцогства, Людовик со своей свитой находился в Лионе, но уже шестого октября все было кончено.

Французский король въехал в Милан, встреченный всеобщей радостью – жители смотрели на него как на освободителя, ибо Черный Лодовико отнюдь не пользовался народной любовью. Целая толпа французских и итальянских вельмож следовала за повелителем – горожане узнавали принца Савойского, герцогов Феррары, Монферра, Мантуи и других именитых особ. Был здесь и Чезаре Борджа – в отличие от прочих он ехал не за королем, а рядом с ним, и эта деталь не ускользнула от внимания зрителей.

А папа в Риме понял, что наконец настал его час. В середине сентября в Венецию прибыл кардинал Джованни (Хуан) Борджа и изложил Совету десяти условия, на которых святой отец согласен присоединиться к франко-венецианскому блоку. Опираясь на политическую и военную поддержку французского короля, Александр задумал грандиозное предприятие. Речь шла о том, чтобы вновь подчинить власти святейшего престола почти всю центральную часть страны – Романью. Это означало войну с полдюжиной крупных независимых городов.

С формальной точки зрения Ватикан являлся сюзереном ленов Романьи – правители городов должны были платить папе ежегодную дань. Но в действительности все давно уже обстояло иначе. Предшественники Александра VI щедрой рукой раздавали церковные земли своей родне, а новоявленные владыки сохраняли определенную лояльность святейшему престолу лишь до тех пор, пока его занимал благодетель, увенчанный тройной тиарой. Затем папа умирал, и очередной кардинал, обычно также обремененный многочисленным и алчным семейством, занимал место покойного. Феодалы, получившие богатство и власть от прежнего архипастыря, всеми правдами и неправдами держались за свои владения, и вернуть церкви лены, принадлежавшие ей каких-нибудь пять-десять лет назад, оказывалось очень нелегким делом. В результате церковные земли таяли, как снег на весеннем ветру. Ни о каких выплатах не было и речи – родственники почивших пап чувствовали себя не вассалами церкви, а самодержцами. Они основывали династии и правили своими городами и областями с помощью насилия и разбоя, иногда нападая друг на друга, иногда – объединяясь перед лицом общего врага. Вся Центральная Италия изнемогала под гнетом их жадности и междоусобиц, но никто из пап не обладал ни достаточными военными возможностями, ни умом, нужным для восстановления единства Романьи. Никто – пока не пришли Борджа.

Конечно, не стоит идеализировать Александра VI – его усилия по созданию мощного церковного государства не были бескорыстными. И все же он лишь собирал то, что разбросали предшественники. Обратим внимание на еще одну немаловажную черту его деятельности: обеспечивая будущее собственных детей, он старался добывать им земли и короны «на стороне», за пределами папской области. В самом деле – Джованни стал испанским герцогом, Чезаре – французским, а Жофре – неаполитанским принцем. Можно объяснять деятельность Александра VI какими угодно эгоистическими побуждениями, но нельзя не признать, что его политика была куда более дальновидной, разумной и выгодной для церкви, чем беспорядочное хищничество Сикста IV или бесславное себялюбие Иннокентия VIII.

В октябре консистория опубликовала папскую буллу, составленную в весьма резких тонах. Из нее следовало, что святой отец данной ему властью наместника Христова лишает всех прав тиранов Римини, Пезаро, Имолы, Форли, Камерино, Урбино и Фаэнцы, как не выполняющих своих вассальных обязанностей по отношению к святейшему престолу и, более того, не раз поднимавших оружие против церкви.

Перечисленные города с прилегающими к ним землями объявлялись отныне ленными владениями Ватикана.

Эта булла, естественно, повергла мелких тиранов Центральной Италии в смятение и ярость. Сам по себе папский гнев значил для них не очень много, но все знали, что герцог Валентино – Чезаре Борджа – спешно собирает войска, и авторитет апостольского престола будет надежно подкреплен силой меча. На Чезаре уже тогда многие смотрели со страхом, как на молодого волка, однако было бы глубокой ошибкой представлять его противников стадом беззащитных овечек. Пожалуй, единственной чертой, допускающей такую аналогию, явилась бестолковая сумятица в их последующих действиях.

Джованни Сфорца, тиран Пезаро, люто ненавидевший Борджа за тяжкую обиду и в то же время боявшийся их, как огня, поспешил в Венецию в надежде соблазнить Совет десяти щедрыми посулами и расколоть вражеский союз. Постепенно повышая ставку, он в конце концов даже предложил венецианцам навечно присоединить к республике всю область Пезаро, оставив для себя лишь роль наместника – лишь бы не попасть в руки Борджа.

Но отчаянное красноречие Джованни пропало даром – сделка не состоялась. Лукавые купцы лишь покачивали головами, а потом объяснили незадачливому просителю, что он опоздал со своими предложениями. Венеция не может пойти на ссору с французским королем ради спасения Сфорца, а распоряжаться судьбой города высокочтимый мессер Джованни уже не вправе, ибо больше не имеет над ним реальной власти…

Форли входил в сферу интересов Флоренции, и Синьория предпринимала лихорадочные усилия, пытаясь срочно создать оборонительный блок. Предполагалось, что в него войдут Болонья, Феррара, Форли, Пьомбино и Сиена. Но этот план также провалился, не успев даже окончательно оформиться. Феррара и Сиена, не упомянутые в октябрьской булле, сочли неразумным рисковать собственным благополучием ради других, навлекая на себя гнев Борджа и их могущественного союзника, христианнейшего короля. Переговоры были прерваны.

Некоторые разногласия возникли относительно участи Фаэнцы. Венеция склонялась к тому, чтобы исключить ее из списка предстоящих аннексий. Это милосердие объяснялось очень просто – Манфреди, юный властитель опального города, задолжал венецианцам огромную сумму, и было очевидно, что с его устранением от власти все надежды на возвращение денег обратятся в прах. Совет десяти даже отправил в Рим специальное посольство, спрашивая, не угодно ли будет святейшему отцу немного отсрочить расправу над Фаэнцей или взять на себя уплату долгов Манфреди. Но Александр не собирался расплачиваться за своих врагов. Он с достоинством ответил венецианцам, что сейчас не время говорить о деньгах, и огорченные послы отправились восвояси, понимая, что не имеет смысла ссориться с папой из-за Манфреди.

Борджа никогда не придавали значения общественному мнению, однако в преддверии войны на помощь Александру VI пришел случай. Италию потряс слух о невероятном злодеянии – покушении на жизнь папы римского. Вина за подготовку преступления возлагалась на город Форли.

Дело было так. В конце ноября стража задержала в Ватикане двух человек. Оба носили имя Томмазо, хотя и не состояли в родстве. Один из арестованных оказался музыкантом, другой – камергером двора Форли. В конфискованном у них дорожном посохе обнаружился тайник с письмом, «пропитанным столь сильным и проникающим ядом, что смертельной опасности подвергался любой человек, по неведению взявший это письмо в руки». Смертоносное послание адресовывалось папе, а написала и отправила его графиня Катерина Риарио-Сфорца, правившая городом после смерти своего мужа, Джироламо Риарио.

Многое в этой истории выглядит недостоверным, и прежде всего – само орудие преступления. Легенды об отравленных письмах были весьма популярны в средневековой Европе, но существование столь мощного яда вызывает еще большее сомнение, чем пресловутый «белый порошок Борджа». Кроме того, очень уж наивным выглядит план графини – отвести беду от города, убив папу столь экстравагантным и в то же время очевидным для всех способом. Даже если допустить наличие яда и представить, что Александр VI пал его жертвой, единственным результатом такого исхода стала бы беспощадная война на уничтожение Форли и всего семейства Риарио. И если действиями графини руководило властолюбие и забота о будущем своих детей, то трудно понять, какие чувства воодушевляли ее посыльных – они не имели никаких личных счетов к Борджа, а между тем обрекали себя на неминуемую и мучительную смерть.

Большинство историков сходится на том, что оба несчастных Томмазо попросту оклеветали себя и свою госпожу, сознавшись под пыткой во всех черных замыслах, какие Борджа хотели бы приписать собственным врагам. Однако имеется одно интереснейшее свидетельство, косвенно подтверждающее версию отравленного письма.

В основательных и подробных «Хрониках Форли» Андреа Бернарди сообщается о некоем «моровом поветрии» – опустошительной эпидемии, поразившей город в конце 1499 года. И вот, по словам Бернарди, графиня приказала положить приготовленное к отправке письмо на одного из больных, надеясь таким способом перенести заразу на Александра.

Папа устроил торжественное богослужение по случаю избавления от страшной опасности. А кардинал Раффаэле Риарио спешно покинул Рим – он опасался, и не без основания, что кары, угрожающие всему семейству Риарио, затронут и его персону.

В общем, независимо от того, какой именно беды – яда или болезни – избежал Александр VI, эта история лишь укрепила позиции Ватикана, дав ему дополнительный «casus belli» note 16Note16
  «Повод к войне» (лат.)


[Закрыть]. Все было готово, и герцог Валентино мог начинать поход. Он по-прежнему пользовался благоволением французского короля и всемерной поддержкой Джулиано делла Ровере, остававшегося самым ревностным и усердным защитником интересов Борджа при дворе Людовика XII. Отношения кардинала с папой в тот период не оставляли желать лучшего – по крайней мере, внешне. Оба они были слишком умны для того, чтобы до конца доверять друг другу, и оба понимали, что союз им выгоднее, чем вражда. Конечно, в большей мере это относилось к кардиналу.

Примирение с Борджа стало для него не тактическим маневром, а стратегическим выбором. Понадобилось семь лет ожесточенной политической борьбы, чтобы Джулиано делла Ровере понял: ему не свалить Быка. Сохранилось письмо, в котором кардинал благодарит папу за оказанную честь – благословленный святым отцом брак между племянником Джулиано, Франческо делла Ровере, и Анджелой Борджа, племянницей Александра. По-видимому, и папа, решивший породниться с семейством делла Ровере, не таил зла на прежнего противника.

Со своей стороны, кардинал старался не за страх, а за совесть, делая для папы куда больше, чем тот мог рассчитывать. Он стал одним из поручителей Чезаре, ссудив ему 45000 дукатов на снаряжение войск, и не предпринял никаких шагов, чтобы отвести угрозу от Форли, где правили его родственники – Риарио. Но кардинал не был бы итальянцем, если бы действительно забыл старую вражду. Джулиано смирил свой гордый и независимый дух, признав, что ни силой, ни хитростью ему не удастся победить старого Борджа. Но он умел ждать и верил – его час придет. А пока помогал Чезаре Борджа сломить тех глупцов, которые надеялись преуспеть там, где потерпел поражение кардинал делла Ровере.

Армия герцога Валентино насчитывала уже около 10000 солдат. В нее входили триста французских рейтар под командованием Ива д'Аллегра, четыре тысячи гасконских пехотинцев, полк швейцарцев, состоявших на службе у папы, отряды Тиберти и Бентивольо Чезенского – Чезена была одним из немногих городов Романьи, сохранивших верность святому престолу.

В начале октября Людовик XII покинул покоренный Милан – присутствие короля стало необходимо во Франции. А днем позже Чезаре поднял армию и двинул ее вдоль реки По, через земли Феррары и Кремоны, начав свой первый самостоятельный поход. Овладение любым ремеслом включает период ученичества, который особенно долог и труден в ремесле солдата и полководца. Чезаре Борджа исполнилось лишь двадцать четыре года, и он еще не видел ни одного большого сражения. Но война была его призванием, и отчаянная храбрость в сочетании с ясным, холодным умом прекрасно восполняли недостаток боевого опыта. Окружающим людям нередко казалось, что этот стройный широкоплечий красавец, с головы до ног затянутый в черный бархат, так и родился зрелым воином, подобно тому, как Афина вышла из головы Зевса.

Глава 12. ИМОЛА И ФОРЛИ

Первой на очереди стояла Имола. Прежде чем выступить в поход, Чезаре приехал в Рим – повидаться с отцом, которого не видел больше года. Он провел в Ватикане три дня, и все это время было заполнено тайными совещаниями между старым и молодым Борджа. А затем герцог со свитой вновь поскакал на север, к своей армии, усиленной присоединившимися к ней войсками святейшего престола и отрядом под командованием Вителлоццо Вителли.

Тиран Кастелло, знаменитый и талантливый полководец, Вителли явился в Милан, надеясь получить помощь Людовика XII в борьбе против Флоренции. Им двигало чувство мести – незадолго до того по приговору Синьории флорентийцы казнили его брата Паоло, обвиненного в измене. Теперь Вителлоццо решил встать под знамена Борджа, рассчитывая, что рано или поздно Флоренция также окажется в сфере интересов папы и французского короля. Тогда появится законная и удобная возможность отомстить городу, пролившему кровь Вителли.

Тем временем графиня Риарио-Сфорца, понимавшая, что после неудачного покушения на папу терять ей уже нечего, принимала все возможные меры для защиты своей власти над городом и наследственных прав своих детей. Жизнь этой высокородной дамы не была ни спокойной, ни счастливой. Она не принадлежала к числу женщин, падающих в обморок при виде крови. Ее отец, герцог Галеаццо Сфорца, был заколот в миланском кафедральном соборе; брат, молодой Джан Галеаццо, умер в Павии, замученный родным дядей, безжалостным Лодовико Моро. Первый муж Катерины, Джироламо Риарио, погиб во время мятежа у нее на глазах, и бунтовщики выбросили его обнаженное мертвое тело из окна того самого замка, который ныне предстояло оборонять вдове. Почти такая же судьба постигла Джакомо Фео, второго супруга Катерины, с которым она обвенчалась тайно, ибо он принадлежал к недостаточно знатному роду. Заговорщики зарезали его на глазах у жены, но просчитались, недооценив волю графини. В ту же ночь, собрав слуг и сторонников, она приказала оцепить квартал, где жили убийцы, и не оставлять в живых ни мужчин, ни женщин, ни детей – никого, кто был связан с виновными узами хотя бы самого дальнего родства. Эту историю приводит Макиавелли. Графиня лично руководила карательной операцией. С окаменевшим лицом, не сходя с седла, наблюдала она за точным и доскональным исполнением своего повеления, а над площадью, озаренной пляшущим светом факелов, неслись вопли казнимых… Надо признать, что эта мера оказалась действенной – третий муж Катерины, Пьерфранческо де Медичи, умер в 1498 году естественной смертью. Сыну графини от последнего брака, Джованни делла Бенде Нере, еще предстояло прославиться в качестве предводителя разбойничьей шайки, наводившей страх на всю Италию.

Такова была женщина, решившая дать отпор обоим Борджа. Кстати, сразу после издания папской буллы графиня предъявила Ватикану встречные претензии, обвинив святой престол в неуплате сумм, причитавшихся ее первому мужу как главнокомандующему церковными войсками (Джироламо Риарио некоторое время занимал эту должность). Разумеется, иск не имел последствий и ничего не изменил, а после истории с отравленным письмом у Катерины не осталось иного выбора, кроме вооруженного сопротивления.

Она отправила во Флоренцию семейные драгоценности и малолетних детей; вместе с матерью остался старший сын, двадцатилетний Оттавиано. Впрочем, графиня не собиралась вручать ему в тяжелый час власть над городом и всеми оборонительными работами распоряжалась сама.

Военные силы Форли были невелики, и сражение с армией Валентино в открытом бою исключалось. Но графиня надеялась выдержать осаду. В крепость спешно завезли припасы, заново укрепили ворота и стены, отремонтировали внешний вал. Оттавиано с небольшой свитой поскакал в Имолу – мать поручила ему убедить тамошний городской совет оказать стойкое сопротивление общему врагу. Однако дипломатическая миссия молодого Риарио провалилась, как того и следовало ожидать. Два постоянно действующих фактора играли на руку Чезаре Борджа в ходе завоевания Романьи – тупой эгоизм городов, неспособных забыть взаимные дрязги и раздоры, и настроение их жителей. Никто из мелких романских тиранов не пользовался любовью подданных. Горожане, раздраженные высокими налогами, своим бесправием и постоянным произволом властителей, были, как правило, не прочь найти нового хозяина. А семейство Риарио снискало себе среди других особенно дурную славу, так что жители Имолы всерьез считали герцога Валентино орудием божественной справедливости. Чезаре, разумеется, не возражал против репутации карающего ангела – помимо очевидных политических выгод, такое отношение к нему льстило его артистичной натуре.

Поэтому никто не удивился появлению в лагере герцога депутации именитых граждан Имолы – они выехали навстречу Валентино, когда ему оставалось до города еще несколько переходов, и вручили его светлости письмо, красноречиво говорившее об их покорности апостолическому престолу и верноподданнических чувствах, питаемых к папе. Имольцы обещали открыть ворота и просили не ставить в вину городу возможное сопротивление войск графини.

Но все обошлось без крови. Герцог выслал вперед эскадрон кавалеристов под командованием Тиберти – ему поручалось потребовать капитуляции. Никто не обнажил меча, и начальник гарнизона беспрекословно сдал город, мотивировав свое решение единодушно выраженной волей жителей. В конце ноября 1499 года Чезаре Борджа въехал в покорную Имолу.

Однако в самом городе еще оставался очаг сопротивления – цитадель, удерживаемая небольшим отрядом солдат под началом храброго и опытного коменданта Диониджи ди Нальди. Он отказался капитулировать. Увидев, что армия герцога без боя входит в ворота, взбешенный комендант приказал направить на город пушечный огонь со стен крепости. В Имоле занялись пожары.

Ди Нальди справедливо считался одними из лучших военачальников Италии, но в данном случае у него не было шансов. На следующий день Чезаре установил орудия и начал бомбардировку цитадели. Через неделю в стене образовалась брешь, и штурмовые отряды герцога ворвались в пролом. Завязался ожесточенный бой, в результате которого солдатам Валентино удалось закрепиться на захваченном пятачке. Осажденные воздвигли баррикады напротив разрушенного участка стены и дрались с мужеством отчаяния. Наконец Диониджи ди Нальди, тяжело раненный в голову, отправил к герцогу парламентера, предлагая заключить трехдневное перемирие. По истечении этого срока комендант обещал сдать цитадель, если он к тому времени не получит подкреплений. Чезаре охотно согласился с таким условием.

В дальнейшем против ди Нальди не раз выдвигались обвинения в измене при обороне Имолы. Говорили, что трехдневная отсрочка, которую он выпросил у Борджа, служила лишь прикрытием уже состоявшегося предательства. Но эти упреки скорее всего незаслуженны. Ди Нальди уже много лет состоял на службе у Сфорца, сохраняя репутацию верного и доблестного командира. Нет оснований считать, что сдача крепости запятнала его честь – он храбро сражался, пока оставалась хоть малейшая надежда удержать цитадель. К тому же его жена и дети находились в Форли, во власти непреклонной графини Риарио-Сфорца, являясь, по сути дела, заложниками, а комендант знал, какая участь может постичь семью изменника.

Срок перемирия истек седьмого декабря. Не получив ожидаемых подкреплений, ди Нальди капитулировал. Со своей стороны герцог гарантировал свободный выход всем защитникам крепости.

Неделей позже в Имолу прибыл кардинал Джованни Борджа, двоюродный брат Чезаре. Святой отец назначил его на пост папского легата в Болонье и Романье – должность, ставшую вакантной после бегства Асканио Сфорца. Джованни, находясь при войске, должен был олицетворять собой поддержку церковью действий герцога, и начал он с того, что в качестве официального представителя Ватикана привел к вассальской присяге захваченный город. Уполномоченные члены городского совета поставили свои подписи под текстом договора, и присоединение Имолы к владениям апостолического престола было закреплено окончательно.

Теперь армия Чезаре могла двинуться на Форли. Небольшие городки, лежавшие на ее пути, без колебаний раскрывали ворота перед герцогом. Среди них была и Фаэнца – Манфреди, уповая на своих кредиторов-венецианцев, рассчитывал, что ему удастся восстановить добрые отношения с папой и сохранить власть.

На подступах к Форли все происходило точно так же, как и в Имоле – жители города, хотя они и находились под непосредственным надзором самой графини и ее брата Алессандро, выслали депутацию, обратившуюся с просьбой к Чезаре поскорее свергнуть ненавистных Риарио-Сфорца. Но скрыть этот визит горажанам не удалось.

Катерина принадлежала к тем редким людям, чьи упорство и храбрость возрастают пропорционально опасностям, встающим на их пути. Она не пала духом и не пришла в отчаяние, узнав о предательстве подданных. Отослав во Флоренцию старшего сына, графиня вместе с несколькими сотнями слуг и приближенных перебралась в городскую крепость. Затем она приказала схватить всех, кто ездил в лагерь Борджа, и дюжину наиболее знатных и влиятельных граждан Форли, и посадить в крепостной каземат в качестве заложников. Однако горожане, услыхав об опасности, нависшей над парламентерами, схватились за оружие. Начался бунт. Стражники не смогли исполнить повеление грозной госпожи, и ей не осталось ничего иного, кроме как запереться в крепости. Подобно коменданту Имолы, графиня пыталась отвести душу, обстреливая из пушек собственный город.

Утром девятнадцатого декабря под проливным дождем войско герцога проследовало в распахнутые настежь ворота Форли. Артиллерия крепости молчала, а на башнях колыхались мокрые знамена с венецианскими львами. Это была последняя надежда осажденных – они пытались создать видимость союза с купеческой республикой. Но уловка не удалась – вражеский полководец не обращал внимания ни на знамена, ни на гербы, а сразу же приступил к осадным работам. Армию расквартировали в городе, и на площади перед церковью Иоанна Крестителя началась установка тяжелых орудий. Герцог торопил своих офицеров, и даже Рождество прошло в напряженном труде. Через несколько дней позиции были подготовлены, и жерла семи больших мортир и десяти фальконетов уставились в упор на замшелые зубчатые стены крепости.

Солдаты Чезаре чувствовали себя в Форли очень свободно. Армия почти наполовину состояла из иностранных наемников, и к герцогу шел непрерывный поток жалоб на бесчинства и грабежи. Подданные французского короля не питали ни к итальянцам, ни к их собственности ровным счетом никакого почтения. Чезаре не хотелось на первых порах прибегать к слишком суровым мерам, но восстановить дисциплину было необходимо, и герцог приказал готовиться к штурму.

Повествуя о тех дня, Сануто не без злорадства описывает горестное положение форлийцев, призвавших в свой город врага, чтобы избавиться от власти Риарио-Сфорца. Насилие и разбой, чинимые солдатами Валентино, стали, по мнению историка, достойным воздаянием горожанам за их продажность и низкую измену. Но с моральной точки зрения такой вывод явно несправедлив – ведь жители города обратились к герцогу не из страха, а потому, что видели в нем своего освободителя.

Вероятно, Чезаре испытывал невольное уважение к графине; кроме того, он, как всякий разумный полководец, старался по возможности избегать больших людских потерь, когда речь шла не о генеральном сражении. Решив попробовать закончить дело миром, герцог в сопровождении горниста подъехал к крепостному рву.

Вороной жеребец, приплясывая под всадником в золоченых латах, дважды обошел вокруг стен. Но напрасно пела труба – хозяйка замка так и не откликнулась. Казалось, она ничего не замечала или считала ниже своего достоинства вступать в сделку с врагом. Прошла минута, другая – и лязгнули тяжелые цепи, заскрипел ворот, и подъемный мост начал медленно опускаться. Чей-то голос с башни прокричал, что графиня предлагает герцогу переговорить с глазу на глаз на середине моста.

Чезаре Борджа не ведал страха – это всегда признавали и друзья и враги. И хотя он не страдал излишней доверчивостью, его не остановила мысль о возможной ловушке. Положившись на свою силу и ловкость, которые выручат его из любой засады, герцог соскочил с коня и направился к месту встречи. Но как только он сделал первый шаг по окованным железом дубовым бревнам, мост дрогнул и начал стремительно подниматься. Лишь молниеносный прыжок спас герцога от неминуемого позорного плена – еще секунда, и бегство было бы невозможно.

Хитрость не удалась: капкан захлопнулся, но добыча ускользнула по причине излишней пунктуальности исполнителей. Дело в том, что графиня приказала страже «немедленно поднимать мост, как только на него ступит нога Борджа». Привратники не отличались сообразительностью, но зато привыкли беспрекословно повиноваться каждому слову своей госпожи. Так они поступили и в этот раз, невольно предоставив Чезаре шанс на спасение. Успей он сделать еще несколько шагов вперед, и графиня могла бы праздновать победу.

Герцог взлетел в седло и, побелев от ярости, помчался в город. Он объявил, что заплатит двадцать тысяч золотых дукатов тому, кто сумеет захватить Катерину Сфорца живой. А вдвое меньшая – тем не менее огромная – сумма была назначена им за голову графини.

На следующее утро началась бомбардировка крепости. Она продолжалась почти две недели, но без особого успеха, поскольку в войске Чезаре в то время еще не было опытных артиллеристов. Только к двенадцатому января, когда осаждающим удалось определить самый слабый участок стены, наступил перелом. Огонь всех орудий, сосредоточенный на десятке метров обветшалой каменной кладки, принес долгожданный результат – стена рухнула, и в тот же миг в дело вступили горожане, союзники Борджа. Они бежали ко рву, таща огромные вязанки хвороста – фашины, и через несколько минут широкий зыбкий мост соединил оба берега. Первыми в атаку пошли гасконцы под командованием дижонского бальи note 17Note17
  Представитель французского короля. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Здесь никто никому не давал пощады, и за полчаса более четырехсот человек полегло в рукопашной схватке. Участь защитников крепости была предрешена – они не могли долго сопротивляться врагу, во много десятков раз численно превосходившему их. Те, кто уцелел, отступили к массивной старой башне, господствовавшей над крепостью. Если бы им удалось укрепиться в этом последнем оплоте, войскам герцога пришлось бы заново начинать осаду: башня, служившая ядром всей цитадели, была в изобилии снабжена запасами продовольствия и оружия, а стены ее достигали шести футов толщины. Но в пылу битвы бойцы обеих сторон слишком перемешались, и отступавшие не успели захлопнуть кованые двери – вместе с ними в башню ворвались французские наемники Борджа. В узких переходах и закоулках, в казематах и на крутых винтовых лестницах – везде происходила страшная резня, и вопли раненых, заглушаемые свирепыми победными кличами, оглашали древние своды.

Десятки трагедий, каждая ценой в человеческую жизнь, разыгрались в эти минуты. Мы уже никогда не узнаем имен всех погибших, но вот перед нами описание одного эпизода из хроники Бернарди – эпизода, типичного для тех времен. Молодой писарь из графской канцелярии – звали его Эванджелиста да Монсиньяне – пытался спрятаться в какой-то дальней каморке, но был схвачен бургундским солдатом. Поигрывая окровавленным мечом, бургундец осведомился, есть ли у него деньги, и юноша отдал кошелек с тринадцатью дукатами – все, что имел при себе. Довольный солдат отпустил его, но не успел несчастный писарь пройти и несколько шагов, как угодил в руки другого, столь же безжалостного и корыстолюбивого воина. Бросившись на колени, Эванджелиста умолял сохранить ему жизнь, обещал выкуп в сто дукатов. Это услышал первый грабитель и, конечно, посчитал себя обманутым. Каждый солдат, грозя юноше смертью, требовал, чтобы он шел именно за ним. Не видя выхода, пленник в ужасе кинулся к оказавшемуся поблизости монаху, в надежде, что авторитет духовного лица поможет ему выпутаться из белы. Последовала короткая перебранка между бургундцами – ни один не желал отступиться от своего права на сотню золотых, но и сражаться друг с другом им не хотелось. Наконец, убедившись, что спор зашел в тупик, первый солдат заявил: «Лучше сразу покончим с этим делом», – и хладнокровно погрузил свой клинок в грудь Эванджелисты.