Текст книги "Маркиз де Карабас"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Вы встретили друга, Жермена?

Морле не был уверен, что в кислом голосе дамы не прозвучала ирония, но в том, что в ее глазах мелькнуло осуждение, он был уверен абсолютно.

– Думаю, родственника, – ответила девушка, заставив его вздрогнуть от удивления. – Это господин Морле.

– Морле? Морле де?.. – спросила пожилая дама.

– Морле де Никто, сударыня. Просто Морле. Кантэн де Морле.

– Я, кажется, слыхала об одном Кантэне из дома Морле. Но если вы не Морле де Шеньер, то я, вероятно, ошиблась. – И с сознанием собственного превосходства она объявила: – Я – госпожа де Шеньер де Шэн, а это моя племянница, мадемуазель де Шеньер. Жизнь в этой унылой стране мы находим просто невыносимой и возлагаем надежды на то, что такие люди, как вы, помогут нам вскоре вернуться в нашу любимую Францию.

– Такие люди, как я, сударыня?

– Конечно. Вы ведь вступаете в один из полков, которые сейчас формируются для предприятия господина де Пюизе [де Пюизе, Жозеф-Женевьев, граф (1755-1827) – один из организаторов движения шуанов].

Едва смолк голос госпожи не Шеньер, как в разговор вмешался Белланже, подошедший к ним под руку с Нарбоном:

– Кажется, я слышу гнусное имя Пюизе? Поразительное безрассудство этого человека вызывает у меня отвращение.

Мадемуазель де Шеньер холодно взглянула на него.

– Как бы то ни было, его безрассудство привело к успеху. Он добился от мистера Питта [Питт, Уильям младший (1759-1806), премьер-министр Великобритании в 1783-1801 и 1804-1806 гг. Один из главных организаторов коалиций европейских государств против революционной, а затем наполеоновской Франции] того, чего не смогли добиться более рассудительные люди.

В ответ на упрек Белланже снисходительно рассмеялся.

– Подобный результат говорит лишь о том, что мистеру Питту недостает проницательности. Эти англичане известные тупицы. Туман помрачил их рассудок.

– Мы пользуемся их гостеприимством, господин виконт, и вам бы следовало помнить об этом.

Белланже нисколько не смутился.

– Я помню. И считаю, что это не самое большое из наших несчастий. Мы живем здесь без солнца, без фруктов, без приличного вина. Безразличие английского правительства к нашему делу – вот что надо было побороть господину де Пюизе, этому выскочке, конституционалисту [Конституционалист – приверженец Конституции, основного закона французского государства, который был принят Национальной ассамблеей в 1791 г.], да и вообще человеку сомнительного происхождения.

– И, тем не менее, господин виконт, принцам в их отчаянном положении приходится хвататься за соломинку.

– Хорошо сказано, pardi! [Черт возьми! (Фр.)] – воскликнул Нарбон. – В лице Пюизе они действительно хватаются за солому, за человека из соломы...

Он бурно расхохотался собственному остроумию, и даже господин де Белланже снизошел до того, чтобы разделить его веселье.

– Великолепно, дорогой граф. Но господин де Морле даже не улыбнулся.

– По чести говоря, нет, – сказал Кантэн. – Признаю свое фиаско. Я не понимаю остроумия, которое на основано на здравом смысле. Нельзя изменить сущность, просто изменив название.

– На мой взгляд, вы выражаетесь туманно, господин Морле.

– Позвольте помочь вам. Не слишком остроумно заявить, что у меня соломенная шпага, если она по-прежнему остается стальной.

– Будьте любезны объяснить, что вы имеете в виду.

– Лишь то, что господин де Пюизе – стальной человек и не превратится в солому только потому, что его назовут таковым.

Господин де Нарбон страдал легким косоглазием, отчего тень, вдруг набежавшая на его лицо, показалась особенно зловещей. Белланже шумно вздохнул.

– Полагаю, пресловутый граф Жозеф – один из ваших друзей.

– Я с ним ниразу не встречался, но знаю, чем он занимается, и считаю, что каждый изгнанник, если он благородный человек, должен быть ему благодарен.

– Если бы, господин де Морле, вы были лучше осведомлены о том каких взглядов надлежит придерживаться благородному человеку, – высокомерно проговорил Белланже, – мнение ваше было бы иным.

– Клянусь честью, вы правы, – согласился Нарбон. – Академия фехтования отнюдь не та школа, где преподают кодекс чести.

– Но если бы она была такой, господа, – с очаровательной улыбкой заметила мадемуазель, – ее посещение пошло бы вам обоим на пользу.

Нарбон открыл рот от изумления, Белланже ограничился самодовольным смехом: «Touche, pardi. Touche!» [Прямое попадание черт возьми! (Фр.)] И он увел Нарбона.

– Вы слишком дерзки, Жермена, – упрекнули племянницу поджатые губы тетушки. – Это ниже вашего достоинства. Я уверена, что господин де Морле мог бы и сам ответить.

– Увы, сударыня, – возразил Кантэн, – на подобное оскорбление я мог бы предложить лишь один ответ, но ограничения, налагаемые моей профессией, вновь сомкнули мои уста.

– Кроме того, сударь, французские шпаги нужны для других целей. В какой полк вы вступаете?

– Полк? – растерялся Кантэн.

– Из тех, что господин де Пюизе собирается вести во Францию. – «Верные трону», «Людовики Франции» и прочие?

– Это не для меня, сударыня.

– Не для вас? Француза? Человека шпаги? Неужели вы хотите сказать, что не собираетесь во Францию?

– Я об этом на думал, сударыня. Мне нечего защищать во Франции.

– Существуют вещи несравнимо более благородные, чем личные интересы, за них и надо сражаться. Надо служить великому делу, исправить великое зло и несправедливость.

Кантэну показалось, что в устремленных на него глазах мадемуазель поубавилось тепла.

– Все это для тех, кто был лишен собственности и вынужден отправиться в изгнание. Сражаясь за дело монархии, они сражаются за интересы, которые их с ней связывают. Я, мадемуазель, не из их числа.

– Как – не из их числа? – удивилась тетушка. – Разве вы не эмигрант, как и все мы?

– О нет, сударыня. Я живу в Англии с четырехлетнего возраста.

Господин де Морле непременно заметил бы, насколько его ответ озадачил старшую из дам, если бы младшая не завладела его вниманием.

– Но вы же француз, – настойчиво проговорила она.

– Да, по рождению.

– Неужели в вас не говорит голос крови? Разве не обязаны вы протянуть Франции руку помощи в деле ее возрождения?

В повелительном взгляде девушки горел вызов.

– Мне очень жаль, мадемуазель, но я не могу ответить вам с тем энтузиазмом, какого вы от меня ожидаете. По природе я человек простой и откровенный. Вы говорите о вещах, которые меня никогда не занимали. Видите ли, политика меня совсем не интересует.

– То, о чем я говорю, сударь, касается не столько политики, сколько идеалов. Уж не хотите ли вы сказать, что лишены их?

– Надеюсь, нет. Но мои идеалы не имеют никакого отношения ни к правительству, ни к формам правления.

– Как вы сказали? Когда вы приехали в Англию? – перебила его старшая собеседница.

– Я приехал сюда с матерью двадцать четыре года назад, после смерти отца.

– Из какой части Франции вы приехали?

– Из-под Анжера.

Казалось, госпожа де Шеньер побледнела под толстым слоем румян.

– Как звали вашего отца?

– Бертран де Морле, – просто отвечал удивленный молодой человек.

Лицо пожилой дамы вытянулось, она молча кивнула.

– Как странно, – проговорила мадемуазель де Шеньер, взглянув на тетушку.

Но та, не обращая на нее внимания, продолжала расспросы:

– А ваша мать? Она еще жива?

– Увы, сударыня. Она умерла год назад.

– Но это настоящий допрос! – запротестовала племянница.

– Господин де Морле меня извинит. Мы его больше не будем задерживать. – От волнения, сотрясавшего тело госпожи де Шеньер, ее прическа совершала причудливые и довольно нелепые движения. – Пойдем, Жермена. Поищем Сен-Жиля.

Костлявая, унизанная кольцами рука тетушки увела мадемуазель де Шеньер, лишив Кантэна единственного, что его интересовало на этом приеме.

По блестящему полу салона между группами беседующих гостей двигались лакеи с подносами в руках. Кантэн взял бокал силлери и, медленно потягивая вино, увидел, что госпожа де Шеньер, стоявшая в противоположном конце ярко освещенной, переполненной гостями комнаты, указывает на него веером двум молодым людям, которые остановились рядом с ней. В этот момент к нему подошел хозяин дома, герцог де Лионн. Видя, что молодые люди рядом с госпожой де Шеньер с интересом вытягивают шеи, чтобы лучше разглядеть его, Кантэн спросил у герцога, кто они такие.

– Как? Неужели вы не знаете братьев де Шеньер? Старший, Сен-Жиль, может представлять интерес для учителя фехтования. У него репутация недурного фехтовальщика. Говорят, он – второй клинок Франции.

Слова герцога хоть и позабавили Кантэна, но не произвели на него особого впечатления.

– Слухи не могут отвести ему второе место, не назвав обладателя первого. Быть может, господин герцог, вам известно, кому пожалована эта честь?

– Его собственному кузену Буажелену, в настоящее время героическому предводителю роялистов в Бретани [Бретань – провинция на западе Франции; в годы Французской революции была одним из центров движения шуанов – повстанцев-роялистов, боровшихся с революционными войсками]. Но во всем остальном личности отнюдь не героической. Беспощадному дьяволу, ни разу не постеснявшемуся воспользоваться своим преимуществом, завзятому дуэлянту, вернее – убийце. Буажелен убил уже четверых противников и трех женщины сделал вдовами. Скверный человек, этот герой Бретани. Впрочем, – герцог приподнял узкие плечи, – в доме Шеньеров не рождаются святые. Гнилое семейство. Покойный маркиз под конец жизни впал в слабоумие, нынешний заперт в доме для умалишенных в Париже, и эти господа отлично знают, как обернуть это себе на пользу. – В тоне герцога звучало нескрываемое презрение. – Положение маркиза обеспечивает ему неприкосновенность, благодаря чему его земли избежали всеобщей конфискации. Его кузены спокойно живут здесь на доходы с поместья, но палец о палец не ударят, чтобы облегчить участь соотечественников, таких же изгнанников, как они. Я бы не рекомендовал вам знакомиться с ними, Морле. Гнилое семейство эти Шеньеры.

Глава III
БРАТЬЯ

За неделю, прошедшую после посещения салона герцогини де Лионн, Кантэн часто обращался мыслью к мадемуазель де Шеньер, но ни разу не вспомнил про ее кузенов. Однако именно они вскоре предъявили права на его внимание. В воскресенье около полудня их привел к нему один из завсегдатаев академии, барон де Фражле, легкомысленный, смешливый вертопрах, сохранивший все достоинства молодости, кроме возраста.

Лучшего дня и часа нельзя было выбрать, желая застать Морле незанятым. Он уже дал несколько уроков и все еще одетый в белый, наглухо застегнутый пластрон [Пластрон – специально простеганный нагрудник, защищавший фехтовальщика] и черные шелковые панталоны вместе со своим страшим помощником О’Келли отдыхал в нише окна, выходившего в небольшой садик.

Ниша была настолько широкой и глубокой, что Кантэн устроил в ней своего рода гостиную с мягкими креслами вокруг стола красного дерева, подушками на подоконнике и двумя восточными коврами, которые пришлись бы по вкусу самому утонченному сибариту и являли резкий контраст с аскетической строгостью фехтовального зала.

Его слуга Барлоу объявил о приходе барона, барон объявил о своих спутниках и представил их.

– Мой дорогой Морле, я привел к вам двух соотечественников, которые думают, что они ваши родственники, и вследствие этого полагают, что вам следует познакомиться. Лично для меня логичность этого вывода не столь очевидна, поскольку родственники – величайшее несчастье, которым нас наделяют при рождении. Я всегда говорю, что друзей выбираю сам, ну а родственники пусть отправляются к черту, я за них не отвечаю.

Морле оставил О’Келли и подошел к гостям.

– У меня нет вашего опыта, барон. В отношении родственников судьба меня пощадила.

– В таком случае, вот вам еще одно доказательство ее благосклонности. – И барон назвал своих спутников: – Господин Арман де Шеньер шевалье де Сен-Жиль и его брат Констан.

Молодые люди были настолько непохожи друг на друга, насколько могут быть непохожи братья. Сен-Жиль был чуть выше среднего роста, хорошо сложен и изящен; его узкое, с правильными чертами, лицо портило презрительное выражение. Младший брат был на полголовы выше и отличался плотным, мощным сложением. У него были черные волосы, очень смуглая кожа и широкий рот с толстыми, как у эфиопа, губами. Одежда обоих молодых людей свидетельствовала о богатстве, что напомнило Кантэну замечание Лионна относительно его источника; но если стройная фигура Сен-Жиля в камзоле, сшитом из ткани двух оттенков голубого, была образцом элегантности, то платье Констана потугами на моду лишь подчеркивало его неуклюжесть.

Резкая и властная манера держаться, вполне соответствовавшая облику младшего де Шеньера, в не меньшей степени проявлялась в его готовности говорить за них обоих и в выборе выражений.

– Что до меня, сударь, так я допускаю между нами только то родство, которое объединяет всех людей, носящих одинаковое имя, и означает принадлежность к одному племени. Довольно много французов носит имя Морле. Мы же – Морле де Шеньеры.

– Тогда как я – Морле де Никто. Тем не менее, как просто Морле я вас приветствую, а как соотечественник – я к вашим услугам.

Он представил гостям О’Келли, предложил им сесть и послал Барлоу за вином и бокалами.

– Вы пользуетесь репутацией отличного учителя фехтования, сударь, – милостиво заметил шевалье де Сен-Жиль.

– Вы очень любезны.

– И к тому же высочайшим покровительством.

– Мне повезло.

– Не могу простить себе, что, проведя в Лондоне шесть месяцев, я не познакомился с вами и не воспользовался возможностями, которые предоставляет ваша школа. Рискую показаться нескромным, но я и сам неплохо владею шпагой.

– Ох уж эта скромность! – рассмеялся Фражле. Констан тоже рассмеялся.

– Моя школа в вашем распоряжении. Здесь вы встретите многих эмигрантов. Некоторые приходят для занятий фехтованием, но большинство с тем, чтобы повидать друг друга. Встретите многих знакомых англичан, которые не скрывают своих симпатий к нашим изгнанным с родины соотечественникам.

– Думаю, не только их, – ехидно заметил Констан. – Многие посетители вашей академии разделяют взгляды проповедуемые школой мистера Фокса [Фокс – Ч. Дж. Фокс (1749-1806) – лидер радикального крыла вигов в Великобритании, министр иностранных дел].

Кантэн терпимо улыбнулся.

– Мне не пристало выбирать учеников по их убеждениям. И я один из тех, кто уважает даже те взгляды, которые не разделяет.

– Подозрительно республиканское настроение, – сказал Сен-Жиль.

– Прошу не считать меня республиканцем только потому, что я стремлюсь развивать в себе чувство справедливости.

– Каковое, я полагаю, – с откровенной издевкой парировал Констан, – вы почерпнули у левеллеров [Левеллер – член радикальной политической партии в период Английской буржуазной революции XVII в. (до 1647 г. левое крыло индепендентов), объединявшей главным образом мелкобуржуазные городские слои] и якобинцев [Якобинцы – члены Якобинского клуба, выражавшие интересы революционно-демократической буржуазии], которые орудуют здесь, в Англии, и мечтают установить Древо Свободы [Древо Свободы – дерево, символизировавшее, по представлениям революционеров, свободу] в Уайтхолле [Уайтхолл – улица в центральной части Лондона, проложенная в XVIII в. на месте сгоревшего Уайтхолльского дворца – основной королевской резиденции до 1697 г. , из которого в 1649 г. повели на эшафот короля Карла I и перед которым он был обезглавлен] и гильотину перед королевским дворцом.

– О, нет. – Кантэн сохранял невозмутимость. – Не думаю, чтобы я что-либо у них почерпнул. Как не думаю и того, что их следует принимать всерьез. Англичане – само спокойствие. Именно эту добродетель я и стремлюсь усвоить. – Он посмотрел Констану в глаза и подкрепил свое замечание легкой улыбкой. – Кроме того, у них уже есть конституция.

– Позор для короны, – отрезал Констан, после чего в разговор вступил Фражле:

– У них есть также Общество Друзей Человека, которое занимается распространением Евангелия по грязным евангелистам Марату и Робеспьеру.

– Быть может, ваша британская флегма и чувство справедливости одобряют подобные действия? – поддел Кантэна младший де Шеньер.

Сен-Жиль счел за благо вмешаться.

– Боюсь, дорогой господин де Морле, что мы не слишком учтивы. Отнесите это на счет нашего бедственного положения и простите. К сожалению, мы затронули вопрос, который больно задевает чувства всех французских эмигрантов, а когда задеты чувства, порой забываешь о сдержанности.

– Ну, а с моей стороны помнить о ней не велика заслуга, ведь я далек от политики.

Барлоу принес графины с вином, бокалы и блюдо с миндальным печеньем.

О’Келли, который все это время, примостившись на подлокотнике кресла, слушал разговор со смешанным чувством удивления и негодования, вскочил, чтобы помочь хозяину, довольному возможностью сменить тему.

– Бокал вина, шевалье. Оно прекрасно улаживает любые споры.

Но пока он разливал вино, Констан возобновил прерванный разговор:

– Возможно ли, что в такое время существует человек, совершенно не интересующийся событиями вокруг него?

– Прошу прощения. Я имел в виду не события, а теории, которые за ними стоят.

– Вы отделяете одно от другого?

– По-моему, это просто необходимо. Теории были задуманы великими умами, чтобы исправить несправедливость, сделать мир лучше, дать счастье тем, кто его никогда не знал. К сожалению, осуществление этих теорий попало в руки своекорыстных негодяев, которые извратили понятие свободы, превратив ее в анархию.

– В данных обстоятельствах, – сказал Сен-Жиль, – это лучшее, что могло случиться. Для нас самое важное то, что политические проходимцы, став хозяевами государства, энергично истребляют друг друга и своим неумелым правлением приближают день расплаты, то есть день нашего возвращения.

– Когда он настанет, то, возможно, это заставит замолчать даже мистера Фокса, – с надеждой заметил барон. – Для Англии его деятельность почти так же вредоносна, как для Франции деятельность Мирабо [Мирабо – граф Оноре-Габриэль-Рикети де (1749 – 1791), деятель французской революции. Был избран депутатом в Генеральные штаты в 1789 г. от третьего сословия. Приобрел популярность обличениями абсолютизма. По мере развития революции Мирабо, сторонник конституционной монархии, стал лидером крупной буржуазии. С 1790 г. – тайный агент королевского двора], которого он очень во многом напоминает. У Мирабо достало хорошего вкуса умереть, прежде чем поспел урожай, который он помогал сеять. Мистеру Фоксу тоже лучше бы умереть, прежде чем он вдохновит своими идеями новых Хорн Туков и лордов Фитсджеральдов [лорд Э. Фитсджералд (1763-1798) – ирландский патриот, который пытался организовать восстание в Ирландии против английского владычества].

– Правительство поймет, когда настанет пора положить конец их деятельности.

– Мудрое правительство, – заметил шевалье, – противодействует началу. Наша революция учит этому. – Он осушил бокал и встал. – Плененные вашим гостеприимством, мы все говорим да говорим, и я совсем забыл о цели, ради которой вас потревожил. Я пришел, чтобы поступить в вашу академию.

– Вы оказываете мне честь. – Кантэн тоже поднялся, остальные продолжали сидеть. – У нас некоторый избыток посетителей, но у меня есть еще один фехтовальный зал и еще один помощник, помимо О’Келли. Не беспокойтесь, мы найдем для вас час-другой.

– Это будет крайне любезно с вашей стороны. – Шевалье обвел взглядом длинную, обшитую деревянными панелями комнату, все убранство которой состояло из обитых красной кожей скамеек и висевших над ними рапир, масок, перчаток с крагами и пластронов. – Может быть, сейчас и попробуем? Первый урок?

– Сейчас?

– Если вы не возражаете. Вид фехтовального зала вызывает у меня нетерпение.

– О, разумеется. Вон там гардеробная. О’Келли, будьте любезны, подберите для шевалье все что нужно.

Когда шевалье возвратился с маской и рапирой, сменив голубой камзол на костюм для фехтования, который особенно подчеркивал достоинства его фигуры, вновь потребовались услуги помощника.

– О’Келли проведет с вами бой, шевалье. Шевалье изменился в лице.

– Ах... Но... Но я предпочел бы помериться силами с вами, cher maitre. Я ведь не новичок.

Кантэн рассмеялся.

– О’Келли тоже не новичок. Уверяю вас. Иначе он не был бы моим помощником.

Ирландец уже снял камзол и стоял в ожидании. Это был худощавый молодой человек лет тридцати с неуклюжими руками и ногами, рыжими волосами и приятным веснушчатым лицом. Его сметливые глаза внимательно следили за происходящим.

– Без сомнения, без сомнения. Но я хотел бы испытать себя в поединке с мастером. – Сен-Жиль обворожительно улыбнулся. – Неужели вы откажете мне в этой маленькой прихоти, сударь?

С трудом скрывая неохоту, Кантэн лениво приблизился к шевалье.

– Если вы настаиваете.

О’Келли протянул ему перчатки, маску и рапиру, и они встали в позицию. Барон остался сидеть в кресле, а Констан де Шеньер подошел к стене фехтовального зала и уселся на одну из скамеек, откуда мог наблюдать за поединком.

Первыми же выпадами человек с репутацией второго клинка Франции действительно продемонстрировал незаурядное мастерство владения рапирой. Бой продолжался, и на толстых губах Констана появилась ехидная улыбка.

Вскоре шевалье нанес удар в терции, последовавший за ложным выпадом снизу. Уродливый рот Констана растянулся в ухмылке, на что О’Келли ответил такой же ухмылкой.

Фехтовальщики пошли по кругу, и яростно наступавший шевалье, в точности повторив прием, которым он однажды уже воспользовался, коснулся острием рапиры груди Кантэна.

– Touche! – воскликнул он и, опустив рапиру, остановился. Он широко улыбнулся. – В конце концов, я еще не все забыл.

– О нет, – любезно согласился Морле. – Это было отлично. Вы себя не переоцениваете.

– Попробуем еще?

– Непременно. Защищайтесь.

Клинки снова скрестились. Морле перевел оружие и сделал молниеносный выпад ниже линии защиты шевалье. Сен-Жиль отвел клинок и вытянул руку для точно выверенного удара. Морле его парировал, но через мгновение снова получил укол рапиры. Они разошлись.

– Что скажете? – спросил шевалье, и наблюдательному О’Келли показалось, что в его улыбке мелькнуло злобное удовлетворение.

– Отлично, – похвалил Морле. – Вы обладаете редкой, поистине исключительной силой удара, шевалье. Вам нужна только практика. Мне почти нечему учить вас.

Учитывая исход поединка, Сен-Жиль счел слова Морле излишне самонадеянными, и его улыбка сменилась выражением откровенного удивления. Однако высказаться он предоставил брату, который и сделал это с нескрываемым презрением.

– Разве вы вообще можете его чему-нибудь научить? О’Келли позволил себе засмеяться, и младший де Шеньер бросил на него высокомерный взгляд.

– Что вас так забавляет, сударь? Морле ответил за своего помощника:

– Юмор вопроса. В конце концов, учить – моя профессия.

Констан встал.

– И вы льстите себе тем, что можете давать уроки моему брату?

– Это не значит льстить себе. Господин де Сен-Жиль прекрасно владеет рапирой, но в его фехтовании есть недостатки, которые я был бы счастлив исправить.

– У фехтовальщика, который только что показал, что может нанести вам любой удар, какой ему будет угодно?

Тон Констана едва ли мог быть более оскорбительным, но холодная учтивость Морле осталась неизменной.

– О нет. Угодно не ему, а мне.

– Вам?! В самом деле? Значит, вам было угодно получить три удара и ни одного не нанести в ответ?

О’Келли снова рассмеялся:

– Клянусь честью, опасная штука – принимать на веру чужие способности.

Наконец заговорил сам Сен-Жиль:

– По-моему, мы зря тратим время на споры. Вы говорили о моих просчетах, сударь. Не угодно ли вам указать мне на них?

– Именно в этом и заключается моя работа. Я их вам покажу. К бою! Так. А теперь атакуйте, как в первый раз.

Шевалье подчинился. Он начал бой, используя ту же тактику, которая дважды принесла ему победу. Однако на сей раз Морле не только парировал его удар, но быстрым контрударом нанес укол над самым сердцем.

– Этого не должно было случиться, – сказал Кантэн, опуская рапиру, на что последовал горячий ответ:

– Этого больше не случится. Защищайтесь. Шевалье повторил атаку с удвоенной силой и скоростью.

Но и она была отбита из квинты. Шевалье отступил.

– Что это значит? Кажется, до сих пор вы изволили шутить со мной? – спросил он, не пытаясь скрыть раздражения.

Злобный взгляд Констана говорил о том, что он разделяет чувства брата.

– Вы смотрите на учителя фехтования как на обыкновенного противника, шевалье. – Морле был сама любезность. – Прием, который вы использовали, очень эффектен, и я имею все основания предположить, что вы усердно его отрабатывали. Беда в том, что, применяя его, вы слишком открываете корпус. Держитесь боком к противнику. В этом случае, если вам нанесут удар, он будет не так опасен. Защищайтесь. Так. Уже лучше, хоть еще и не то. Уберите левое плечо, чтобы оно было на одной линии с правым. Так. А теперь атакуйте. Прекрасно! Вот видите, когда я держу круговую защиту с захватом, то могу коснуться вас только из квинты. Вот так.

Рапиры вновь были опущены, и Морле обратился к расстроенному Сен-Жилю:

– В непривычной для вас позе вы будете чувствовать себя немного скованно, потеряете в скорости движения, в силе удара и облегчите задачу противнику. Но со временем это пройдет. Остальными недостатками мы займемся после того, как исправим первый, – пообещал Кантэн и закончил словами, нанесшими шевалье самую жестокую рану: – Вы проявили такие способности, что из вас легко будет сделать грозу фехтовальщиков.

Шевалье снял маску, и все увидели, что лицо его потемнело от огорчения. Его и так уже с давних пор считали грозой фехтовальщиков, во всяком случае, он сам считал себя таковым. Он чувствовал себя школьником которого высекли, и ему стоило немалого труда держаться в рамках учтивости. Он натянуто рассмеялся:

– Вы преподали мне урок, и его суть в том, что мастерство в искусстве фехтования доступно лишь тем, кто обучает этому искусству. – Не переставая смеяться, он повернулся к насупившемуся брату. – Кажется, был момент, когда мы чуть не забыли об этом.

– И только потому, – проговорил безжалостный Констан, – что ты обманывал весь свет своими претензиями на славу фехтовальщика.

Оба сочли уместным рассмеяться, тогда как Морле выступил на защиту шевалье:

– В моей академии есть несколько способных учеников, но нет ни одного, рядом с которым я бы не решился поставить вашего брата.

– И что из того? – прозвучал ворчливый вопрос.

– Что из того? Очень многое. Доверьтесь мне, шевалье, и если через месяц вы не станете настоящим мастером, я закрою свою академию.

Когда после продолжительного обмена любезностями трое посетителей удалились, О’Келли сказал Морле:

– Вы будете глупцом, если сделаете это.

– Почему?

– Потому что вы будете учить его тому, как вам же перерезать горло. В чем причина вашей ссоры, Кантэн?

– Ссоры? До сегодняшнего дня я их ни разу не видел.

– И это вы говорите мне? Ладно-ладно. – О’Келли рассмеялся. – Клянусь, нынешним утром вы порядком сбили с них спесь. И куда девалось высокомерие его светлости! Все они одинаковы, эти тщеславные французские щеголи. Глядя на них, нетрудно понять, что они сделали революцию действительно необходимой. Но – дьявол меня забери! – она ничему их не научила, не открыла им глаза на их собственное ничтожество. И все-таки, – закончил он, – хотел бы я знать, что имеют против вас господа де Шеньер.

– Нэд, какая муха вас укусила?

– Муха подозрения. Я догадываюсь, что привело их к вам сегодня утром. Пока вы занимались с шевалье, я наблюдал за его темнолицым братцем. Его радость, когда он подумал, что шевалье одержал над вами верх, была такой же бурной, как и гнев, когда вы показали, что он ошибся.

– Это естественно для уязвленного тщеславия.

– Это естественно и для разочарования. Назовите меня глупцом, если они пришли сюда не с тем, чтобы проверить, чего вы стоите.

– Но с какой целью?

– Если бы я знал! Но готов поклясться, что не с доброй. Морле с сомнением посмотрел на симпатичное веснушчатое лицо своего помощника и невольно рассмеялся.

– Можете сколько угодно смеяться, Кантэн. Но сюда они пришли не ради урока фехтования. Я узнаю ненависть, когда вижу ее, и я никогда не видел ее более ясно, чем в глазах господина Констана. О, смейтесь, смейтесь! Но вот вам мое пророчество: вы больше не увидите в своей школе ни одного из этих джентльменов. Не уроки фехтования нужны им от вас.