Текст книги "Капитан Мак. Игрок"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

Соавторы: Понсон дю Террайль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Запыхавшийся Ла Врийер прибежал в галерею. Он принес ужасные новости. С утра толпа атаковала Банк, требуя в обмен на бумажные деньги золото. Троих людей задавили насмерть. Толпа принесла их тела к Пале-Роялю. Он также рассказал, что карета мистера Лоу разнесена вдребезги, но кучер и лакеи успели укрыться во дворце.

– Боже, спаси нас! – сказал регент, не проявляя, правда, признаков страха. – Найдите Ле Блана. Прикажите ему очистить двор. Но пусть постарается сделать это без необходимой жестокости. Пойдемте, господа.

Они вернулись в кабинет. Регент сел за письменный стол.

– Итак, канцлер? – хрипло спросил он. – Вы по-прежнему настаиваете, что нам не следует опасаться тех последствий, о которых говорит господин Ла?

Лицо канцлера под черным париком позеленело. Он лишился своего обычного красноречия. Запинаясь, он с трудом произнес:

– Поступайте, как вам угодно, Ваше Высочество! Ведь этот указ, в конце концов, ваш.

– Так. Значит, вы перекладываете всю ответственность на меня. Но, как я уже говорил в Совете, я – не король. Я только регент. Я возглавляю совет, чьи единогласные решения не могу отклонять. Вы вовлекли совет в эту ужасную авантюру. Совет поверил в вашу дальновидность, в ваши расчеты, – он сделал паузу. Взгляд его строго смотрел на канцлера. Тот, оглушенный, молчал. Потом регент продолжал: – Я вас, мсье, не буду спрашивать, какую долю в ваших расчетах составляет предубеждение, если не употреблять более резкое слово. Но я вынужден потребовать от вас сдать мне печати канцлера сегодня же.

– Ваше Высочество! – выпалил бывший канцлер.

Его Высочество махнул рукой:

– Можете идти.

На мгновение остолбенев, д'Аржансон низко поклонился, словно придавленный страшной тяжестью. Потом, волоча ноги и стараясь не смотреть на оставшихся, медленно покинул кабинет.

В своей мстительности он подтолкнул мистера Лоу к пропасти, но сам не удержался и слетел в нее первый, впав в немилость. Карьера его была кончена, честолюбие уязвлено.

После его ухода наступила тишина. Потом, отгоняя тяжелые мысли, регент посмотрел на Дюбуа:

– Господин архиепископ, отправляйтесь сегодня же во Френ и просите д'Агессо вернуться. Пока же нам понадобится человек, который мог бы занять его место. Молю Бога, чтобы это спасло положение. И это все, что я сейчас могу сделать, – его взгляд упал на Лоу. – Ну что, барон? – спросил он.

Мистер Лоу был совершенно спокоен.

– Ваше Высочество потребует, конечно, чтобы я покинул пост генерального контролера?

– Если вы желаете в такой момент бросить штурвал, то я не смею вас удерживать.

– Я останусь, если Ваше Высочество считает, что я буду полезен на этом посту.

– Я не знаю никого, кому бы я так доверял в сфере финансов.

Мистер Лоу поклонился.

– Ваше Высочество очень щедр и великодушен. Моя система, как видите, разрушена. Но, если вы прикажете мне, монсеньер, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ее восстановить, насколько это возможно.

– Пусть Бог направит вас, – этим грустным напутствием регент попрощался с ним.

Глава 29
Надир[76][76]
  Надир – точка небесной сферы, противоположная зениту (астр.)


[Закрыть]

Никем не узнанный, мистер Лоу спокойно возвратился в Отель-де-Невер, где его ждала обеспокоенная Катрин.

Он весело сказал ей:

– Вот видишь, напрасно ты и беспокоилась.

– Напрасно! – в ее голосе звучал упрек. – Ты думаешь, я не знаю, что твою карету превратили в груду щепок. Слава Богу, что тебя в ней уже не оказалось.

– Ты еще не поняла, что я могу творить чудеса?

Она крепко схватила его за руки.

– Как ты можешь смеяться в такое время, Джон? Как ты можешь?

– Успокойся, моя милая, успокойся. Люди непостоянны. Они долго не будут в таком настроении. Скоро все будет хорошо. Ты опять услышишь «Vive monsieur Lass», как и прежде. А пока тебе лучше уехать с детьми в Германд и побыть там, пока эта буря уляжется.

– Ты предлагаешь мне уехать в Германд? – она была обижена. – А ты останешься один на один со смертью?

– Смерть! Тьфу! Не преувеличивай.

– Что ж, если я преувеличиваю, то зачем же мне тогда ехать?

– Так мне будет спокойнее. Я буду знать: что бы ни случилось, ты и дети находятся в безопасности.

– А я? Буду ли я спокойна, если уеду? Я же не буду иметь ни минуты покоя, думая, жив ты или нет. Я останусь здесь, Джон. Пойми, из двух зол это меньшее.

Он был удивлен ее необычной твердостью. Он попытался еще раз убедить ее на время покинуть Париж, но потом нашел, что его настойчивость напрасна, и неохотно разрешил ей остаться. Глубоко тронутый таким ее решением в этот страшный час, он увидел в ней близкого ему человека, во что он давно не верил. Он вспомнил слова брата о Катрин и подумал, не оказался ли Уильям более внимательным, чем он сам. Он мог бы подумать и глубже об этом, если бы его мысли не были целиком поглощены мерами, которые было необходимо принять, чтобы остановить ураган, бушевавший уже вовсю.

Этому он посвящал сейчас все свои силы, делая все, что только было возможным. Регент имел еще одну возможность убедиться в талантах своего генерального контролера, который умудрялся и в столь тяжелой ситуации управлять финансами королевства.

Его план удаления из оборота не обеспеченных банкнот заключался в воссоздании государственного долга в размере четырехсот или пятисот миллионов ливров. Государственным кредиторам, которые не смогли купить акции Индийской компании и имели на руках деньги, которые они не знали куда вложить, предлагалось получить взамен своих банкнот государственные обязательства. Чтобы выиграть время, он видоизменил указ о запрете использования золотых монет в качестве платежного средства. Теперь они выдавались в обмен на банкноты, но в ограниченных количествах. Одновременно он сократил часы работы Банка и потребовал от кассиров неторопливости при обслуживании клиентов, желающих обменять деньги. Если в прошлом он искусственно снижал курс золота по отношению к курсу банкнот, то теперь он сделал наоборот, и повысил курс золота по отношению к ним на треть. Таким образом удалось замедлить утечку золота из Банка.

Он разработал и иные меры для восстановления банковского кредита после стабилизации ситуации. Его надежды на улучшение усиливал спад, происшедший в гневе переменчивой толпы. Теперь он мог даже показываться на публике, не боясь, что в него полетят камни. Пару раз его даже видели в опере в ложе регента.

Спустя несколько недель, однако, стало ясно, что все надежды на улучшение были напрасны.

Делая эти последние попытки вернуть утраченный кредит, он понял, что д'Аржансон и его товарищи слишком сильно подорвали доверие к бумажным деньгам, чтобы его можно было теперь восстановить. Указ канцлера и последующая его отмена оказались мерами настолько разрушительными для денежного обращения, что банкноты уже не могли служить в качестве платежного средства. Продавцы отказывались их принимать, а если и принимали, то по своему собственному курсу, который через месяц после указа д'Аржансона упал столь низко, что за один луидор требовали уже сто двадцать ливров. Тот, кто в нарушение указа, сохранил у себя золото, теперь начал использовать его для покупки необходимых товаров. Цены, взмывшие до небес во время периода процветания, не желали опускаться и теперь, в период невзгод. Это происходило потому, что деньги лишились своей покупательной силы. Хлеб стоил пять су за фунт, что было в десять раз выше его обычной цены, аналогично подорожали и мясо, масло, яйца и вино. Метр ткани, раньше стоивший пятнадцать ливров, теперь продавался за сто двадцать пять.

Катастрофический рост цен больно ударил по промышленной буржуазии, основе государства во все времена, и по рабочему классу, который оказался перед угрозой безработицы. Все это быстро усугублялось, в жизни страны наступал хаос, прилив негодования против Лоу и регента, который на краткое время затих, возобновился с новой силой, когда всеобщее обнищание сменило такое же всеобщее, но обманное процветание прошлого года.

Бесстыдные листовки появлялись ежедневно, и теперь ни регент, ни Лоу не могли бы пройти по улицам, не рискуя подвергнуться оскорблениям или даже нападению.

Наконец, в начале осени наступил день, когда после особенно враждебной демонстрации против регента во время представления в опере, мистер Лоу признал себя побежденным, а игру проигранной, и сказал об этом брату.

– Я не только признаю свое поражение, но признавая его сейчас, оказываю последнюю услугу регенту. Я должен так поступить, поскольку он всегда поддерживал меня во всех начинаниях.

Уильям Лоу был очень опечален и промолчал. Да он и не имел никакого желания спорить с братом, поскольку испытывал почти облегчение от такого решения, видя, как развиваются события.

В последний раз лаэрд Лауристонский отправился к регенту и нашел его беседующим с Дюбуа.

– А, барон, – приветствовал его Его Высочество. – А я как раз собирался послать за вами. Вы слышали, что случилось сегодня вечером в опере? Меня оскорбляло уже не какое-то простонародье, а благородные люди, моя последняя опора в этом кризисе.

– Это и привело меня к вам, монсеньер, – мистер Лоу говорил подобающим случаю торжественным тоном. – Вашему Высочеству нужен мальчик для битья, так сказать, козел отпущения. Только в этом качестве теперь я могу быть вам полезен.

– Что? – Его Высочество был ошарашен.

– Я здесь, Ваше Высочество, чтобы просить отставки с поста генерального контролера.

– Значит, вы все-таки испугались?

На продолговатом, благородном лице шотландца появилась грустная улыбка.

– Нет, монсеньер, я не испугался. Я понял, что такой выход будет лучшим для вас. Ваше Высочество должно будет объявить, что увольняет меня.

– Понятно. Я должен буду бросить вас на съедение львам.

– Такая мера получит всеобщее одобрение и даст выход общественному гневу, который пронесется, таким образом, мимо вашей головы.

– И попадет в вашу, барон. Я не такой человек, как вы думаете. И я не принимаю вашу отставку.

– Позвольте мне заметить, монсеньер, что в высших интересах ваша обязанность все-таки заключается в том, чтобы ее принять, также как моя была в том, чтобы ее просить.

– Позвольте и мне заметить, господин барон, что мне не следует объяснять мои обязанности.

Мистер Лоу тем не менее продолжил их объяснение:

– Ваше Высочество олицетворяет Францию. Я же только себя, и со мной можно не считаться. Как только вы уволите меня, как источника всех бед, наступит некоторое успокоение. Потом начнется реакция, и у вас появится возможность провести тот план, который я подготовил. Я думаю, что другие, кого назначит Совет, будут способны восстановить порядок.

Регент грустно размышлял:

– Черт побери, вы, значит, отводите мне роль труса. Вся вина падет на вас, а я спрячусь за вами. Вот суть вашего предложения. Eh bien, мне это не нравится. Ответственность лежит на нас обоих.

– Не совсем так, монсеньер. Воплощение в жизнь моей системы лежало только на мне. Я виноват в двух ошибках. Во-первых, я не защитил акции компании от их скупки спекулянтами до того, как это успели сделать государственные кредиторы, которым эти акции и предназначались. Во-вторых, я не предвидел такую страшную жажду наживы, которую проявили спекулянты. Но избеги я этих двух или еще каких-то ошибок, возможно, судьба все равно бы привела к подобному концу сейчас. Но со временем, и я в это твердо верю, использование богатств Луизианы станет основой могущества Франции.

Регент взглянул на Дюбуа.

– Могу я поступить так, как он мне советует, и сохранить к себе самоуважение?

По узкому лицу архиепископа пробежала судорога.

– Я могу сказать вам, Ваше Высочество, что вы не имеете выбора. Господин Ла вручил вам меч, что с его стороны было в высшей степени благородно, и этот меч может разрубить гордиев узел, который сейчас перед нами. Он правильно указал, монсеньер, что в этом заключается ваш долг перед Францией.

– Значит, вы тоже считаете, что я должен спасти свое положение за счет барона! Parbleu, как хорошо быть принцем. Ну хорошо, а барон? Что станет с ним, архиепископ? Вряд ли общественный гнев, обрушившись на него, сохранит ему жизнь.

– Не беспокойтесь, монсеньер. Я не буду ожидать этого здесь. Здесь останется мой брат, на которого, осмелюсь надеяться, гнев не падет. Он будет, если Ваше Высочество посчитает это возможным, вести дела Банка, – он остановился. Посмотрел на регента, который уныло наморщил лоб. Потом продолжил: – Мне остается добавить, Ваше Высочество, поскольку негодяи могут обвинить меня после моего исчезновения, что я нажился на беде страны, что, несмотря на возможности для обогащения, каких, наверное, не имел ни один человек на земле, я не вывез из Франции ни одного луидора. Запасы золота в Банке докажут вам это. Все мое состояние, которое я приобрел здесь, не считая земель в Германде, составляет около десяти миллионов ливров. Их я оставляю.

– Что вы, что вы! – запротестовал регент. – В этом нет никакой необходимости, дорогой Ла.

– В этом есть необходимость, Ваше Высочество. Это необходимо для моей чести. Я оставляю деньга, чтобы защитить себя от клеветы.

Регент печально опустил голову. Наступило молчание.

– Если я отпущу вас сейчас, – сказал он наконец, – то это в надежде, что когда-нибудь, когда все это уляжется, порядок восстановится, Луизиана начнет давать прибыль и восстановит наши финансы, я смогу призвать вас вновь. Понимаете, мой друг, – закончил он с печальной улыбкой, – я ведь по-прежнему верю в вас.

Он встал и вытянул свою руку. Мистер Лоу наклонился и поднес ее к губам.

– Мое сердце исполнено благодарности к вам за эти слова, монсеньер, – он выпрямился, изящный и властный, и добавил: – Как только Ваше Высочество решит, что я смогу быть вам полезен, позовите меня.

Но его улыбка была иронична, поскольку он был глубоко уверен, что его репутация, которую он принес в жертву регенту, никогда больше не восстановится.

Глава 30
Паспорт

Последний раз он сидел в сумраке своей просторной, с высокими потолками комнаты, стены которой были обиты темной кордовской кожей. Эту комнату он богато украсил любимыми им картинами и мебелью. А внизу ревела толпа, жаждущая его крови. Теперь, когда он был лишен своего поста, она смело собралась под его окнами, сдерживаемая только мушкетерами регента. Толпе был указан виновник разрухи, постигшей Францию, брошен на съедение львам, как выразился регент, и осмелевший сброд уже смотрел на него как на свою законную добычу, стремясь к мести.

Вместе с ним, бледным и встревоженным, в комнате находился Уильям Лоу, его секретарь Лакруа, его доверенный представитель в Банке по имени Норманд, который занял место Макуэртера, и директора двух крупнейших компаний из тех, что слились в Индийскую. Он давал им последние инструкции, меряя шагами длинную комнату. Плечи его были ссутулены, руки он держал за спиной.

Наконец, все финансовые вопросы были улажены, и Лакруа, Норманд и остальные с большой грустью и теплотой попрощались с ним и вышли. Братья остались вдвоем.

– Вот, Уилл, мы и прошли свой путь. Достигли позорного конца. Возможно, мне надо было больше внимания уделять предостережениям, возможно я взял больше, чем смог унести, и должен был удовлетвориться тем, о чем ты и просил меня, Банком, а не стремиться к управлению всей экономикой Франции. Возможно, что д'Аржансон был прав, говоря, вслед за д'Агессо, что дело правительства руководить, а не торговать. Но возможно также, если бы я действовал осторожнее, то результат бы был иным. Не знаю. Но не могу не думать об этом.

Уильям, с болью слушая его, был слишком великодушен для того, чтобы сказать сейчас, что все вышло, как он и предсказывал.

– Что уж теперь гадать, Джон, – сказал он. – А насчет Банка не беспокойся, я сделаю все от меня зависящее, чтобы он устоял.

Его брат остановился и положил руку ему на плечо.

– Бог свидетель, Уилл, мне стыдно перекладывать на твои плечи такой груз.

– У тебя нет выбора, и не думай об этом. Что это по сравнению с твоими трудностями! Наша задача, это чтобы ты уехал. Слышишь, как эти волки воют? Как их вой изменился за этот год. Помнишь, как они кричали на улицах: «Да здравствует господин Ла». Дай им сейчас волю, и они съедят тебя живьем.

– Может быть, это было бы к лучшему.

– А Катрин?

Мистер Лоу беспомощно развел руками.

– Да и для нее, бедняжки, тоже было бы лучше. В дни удач я мало заботился о ней. Возможно, я заслужил, чтобы и ко мне сейчас отнеслись так же. Кому нужен неудачник.

– Ты опять слишком уверен в своих выводах, Джон.

Он пожал плечами.

– Мы судим будущее, исходя из прошлого.

– Да, это так. Но сколького мы лишали себя в нашем прошлом? Я часто задаю себе этот вопрос.

– Я тоже. Надо обращаться к своей совести, но услышим ли и поймем ли мы ее ответ? Ну, ладно. У нас есть более неотложные вопросы, чем этот. Перейдем к ним, – торопливо произнес он. Потом он заговорил более спокойно: – Как только станет известно, что я исчез, осаду с дома снимут, и для Катрин путь будет открыт. Что касается остального… У нее драгоценности. Они довольно дорогие. Потом этот дворец, – тоскующим взором он обвел роскошную мебель и картины, все, что он с такой тщательностью выбирал, что служило подспорьем его утонченным мыслям. – Потом имение в Германде. Все это я просил у регента позволить мне сохранить. Так что у нее будут кое-какие сбережения. Их продажа принесет хорошие средства. Потом дети. Бог знает, что я отец был тоже никудышный, такой же, впрочем, как и муж, и финансист.

– А ты, Джон? Какие сбережения у тебя?

Мистер Лоу пожал плечами.

– Я возьму восемьсот луидоров золотом. На первое время вполне достаточно.

– А потом? – в страхе спросил Уильям.

– Может быть, госпожа удача поможет мне, если она не покинула меня навсегда. В общем, это все, что у меня осталось из тех двух миллионов, с которыми я въехал во Францию. Зато у меня по-прежнему остаются мои мозги, хотя после того, что произошло, ты можешь начать в этом сомневаться.

Взгляд Уильяма стал печален.

– Ты опять вернешься к жизни игрока?

– А когда я жил другой жизнью?

– Но зависеть от того, какая карта выпадет, какой стороной кость упадет!

– Этим я всегда смогу заработать себе на жизнь. Да, еще одну вещь я забыл. У меня нет паспорта. Завтра с утра получи его у Его Высочества и отправь мне в Германд. Я буду ждать его там.

Он вышел из дома под покровом ночи, когда толпа, уставшая требовать его крови, разошлась по домам.

Как ни просил его Уильям, он не стал прощаться с Катрин, боясь ее возражений и считая, что так будет лучше для них в любом случае. Она узнала об его отъезде только утром, когда Уильям вручил ей его письмо, в котором он просил ее прощения за все горе, которое он ей доставил в прошлом, а также за те неудобства, которые в связи с новым поворотом судьбы он ей вынужден причинять теперь.

Она рыдала, когда читала, а потом в истерике бросилась обвинять Уильяма в том, что он не предупредил ее о намерениях своего брата.

К тому времени мистер Лоу был уже на своем пути в Брие, к замку Германд, который он уже вряд ли мог считать своим. Живя с Грандвалем и его женой, единственными слугами в этом замке, он в течение нескольких дней нетерпеливо ожидал паспорта, с которым он мог бы покинуть Францию и возобновить свои путешествия. Он вспомнил, как Катрин в прошлом часто жаловалась, что она вышла замуж за Вечного Жида. На этот раз он решил избавить ее от горестных переездов из страны в страну.

Он с грустью подумал о ней и детях, о том, как совсем по-другому могла бы сложиться их жизнь, если бы она была более терпелива по отношению к нему, а он к ней. Он даже удивился, что без жены и детей ему стало одиноко. Из всего, что он сейчас утерял, самую острую боль ему доставляла разлука с семьей. Его сын, вспоминал он, был товарищем юного короля, руки его дочери, только становившейся еще девушкой, уже искали представители лучших семей Франции. Его жена и дети могли проклинать его за то, что он, подняв их к головокружительным высотам, теперь низринул вновь в безвестность.

Если в его одиноких мечтаниях и появлялись мечты о поисках в Англии Маргарет, то они едва ли казались ему теперь соблазнительными. Из одной только гордости не посмел бы он обратиться к ней в нынешних своих плачевных обстоятельствах. Но дело было не только в гордости. Он помнил об ее словах, что нельзя строить счастье на чужом горе. А теперь он твердо знал, что счастье с Маргарет, если бы оно стало реальностью, доставило бы Катрин огромную боль, а не просто, как он думал раньше, уязвило бы ее самолюбие.

Сумеречным вечером на третий день своего ожидания в Германде, он задумчиво прогуливался по террасе, когда большая карета, запряженная четверкой прекрасных лошадей, покачиваясь, проехала через парк с облетевшей листвой.

Он удивленно наблюдал за ее приближением, вдыхая морозный воздух.

Когда она остановилась, он увидел на ней герб герцога Бурбонского, и удивление его возросло. Кучер опустил поводья, лакей соскочил с запяток на землю, чтобы открыть дверь и подставить лесенку, и тут удивление его достигло крайних размеров, потому что он увидал выходящую Катрин и следом за ней детей.

Он стоял, словно окаменев. Потом, когда она проворно спрыгнула на землю, он поспешил ей навстречу. Он схватил ее за плечи. Она плакала и смеялась одновременно. Его лицо было искажено болью.

– Катрин! Почему ты здесь?

– Я привезла твой паспорт, – она ответила легко, словно это была шутка.

– Это было необходимо? Нельзя было отправить курьеpa? – он ласково упрекнул ее. – Это бы избавило нас… избавило от мучительных прощаний. А сейчас… О, но ты входи, входи. Здесь холодно, да и вы устали с дороги, наверное. Я позову Грандваля.

Смущенный, растерянный, он пошел к дому, дети, два хорошо воспитанных ребенка, прижались к нему с обоих сторон, рядом шла Катрин. Сзади лакей нес чемоданы.

Она сказала ему, что герцог Бурбонский, как настоящий друг, каких так мало осталось, подарил ему свою карету. Но он, глубоко погрузившись в размышления, не придал этому значения.

Пожилой Грандваль и его полная жена поспешили к ним, чтобы поздороваться и выслушать приказания.

Дети были препоручены заботам жены Грандваля, и они остались вдвоем в мрачном зале, уставленном тяжеловесной мебелью в стиле Людовика XIII. Дрожащей рукой она протянула ему пергамент.

– Вот паспорт, – сказала она, и голос ее дрогнул. Глаза с тревогой наблюдали за ним.

Он положил паспорт на стул с высокой спинкой, стоявший рядом с массивным столом, сделанным из дуба. Тронутый ее заботой к нему, он некоторое время был не в силах подобрать слова.

– Я знаю, – сказал он, чтобы только не молчать, – что тебе всегда нравилось в Германде. Сейчас здесь довольно уныло. Но ты знаешь, как здесь хорошо весной и летом. Надеюсь, ты будешь счастлива здесь. Ну, а если нет, то ты всегда сможешь продать его. Этот замок твой. Это… это все, что у меня осталось во Франции, да и на всем свете. Немного, конечно, после того, что было, или того, что могло бы быть. Но…

– Намного больше, чем мне понадобится. И даже больше, чем я хочу, – ответила она ему. – Это поместье уныло не только сейчас. Оно мне кажется унылым всегда. Унылым и одиноким. Очень одиноким.

Она откинулась головой на спинку своего сиденья и закрыла глаза, словно от душевной и телесной усталости. Она была очень бледна. Дорожный плащ на ней распахнулся. Ее грудь часто вздымалась от волнения.

Он участливо посмотрел на нее.

– Ты устала, – сказал он. – Стакан вина придаст тебе силы. Грандваль принесет его.

Он развернул пергамент и, чтобы прочесть его в угасающем свете дня, повернулся к высокому окну. Вдруг он громко воскликнул:

– Что это? Ты вписана сюда.

Она произнесла, словно задыхаясь:

– А разве это не мое право?

– Твое право! – он засмеялся. – Но права ли ты, утверждая его в такое время?

Она села прямо, собираясь с силами.

– Именно в такое время оно мне и нужно. Вот почему я сама привезла тебе паспорт. Я не хочу оставаться здесь без тебя.

Он смотрел на нее и видел, как слезы катятся по ее лицу, которое, несмотря на свою бледность, все же продолжало сохранять до странности спокойное выражение. Удивительный дар у нее, подумал он, плакать, не морща лицо.

– Ты однажды сказал Уиллу, – сказала она, – что все, что я любила, это богатство, которым ты меня окружал. Это было самое жестокое обвинение из всех, которые я от тебя слышала, и самое несправедливое. Я здесь, чтобы ты мог в этом убедиться, – она торопливо продолжала: – Какие богатства у тебя были, когда я приехала к тебе в Амстердам много лет назад? Ты был тогда разорившимся, преследуемым беглецом, Джон. Точно таким оке, как и сейчас. Я пришла к тебе, потому что думала, что тебе понадобится женщина, на груди которой ты мог бы выплакаться. Вот почему я здесь теперь. И я благодарю Бога, что он разрушил все твои честолюбивые замыслы, поскольку это дает мне возможность доказать тебе, как ты ошибался во мне, – и очень мягко она закончила: – Если ты хочешь, Джон, мы поедем дальше вместе. А если нет…

Он опустился перед ней и положил ей голову на колени. Он плакал.