Текст книги "Игрок"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава 17
Портфель Сельямаре

Путешествие дона Пабло никоим образом нельзя было назвать счастливым.

Аристократичный молодой аббат и его компаньон, сын последнего испанского посланника при дворе короля Англии, обращались с банкиром даже хуже, чем если бы он на самом деле был их лакеем. Так что его роль стала более чем естественной. Он сидел на запятках рядом с кучером. Он закутался как только смог, чтобы спастись от пронзительных декабрьских ветров и проклинал надменных юнцов, уютно устроившихся в карете размером почти с комнату.

Единственным утешением для него было то, что они приближаются к испанской границе, за которой он будет в безопасности. Вот уже и Пуатье проехали. Здесь-то, когда карета переезжала через мост, он и заметил небольшой отряд, едущий вслед за ними. Это не обеспокоило бы обычного человека в обычных обстоятельствах. Но обстоятельства дона Пабло были необычны.

Встав на колени, он смотрел поверх крыши кареты на приближающийся отряд: полдюжины мушкетеров в красном, возглавляемые офицером. Позади отряда скакал закутанный в плащ человек.

Пришпорив коней, они догнали и окружили карету как раз в тот момент, когда она съехала с моста, и именем короля приказали ей остановиться. Растущие страхи дона Пабло сменились унылой уверенностью.

Карета остановилась и молодой священник высунул голову, чтобы спросить, что происходит. Он полагал, что вышла какая-то ошибка. Он назвался аббатом Порто-Карреро из испанского посольства, возвращающимся на родину.

Офицер был до крайности любезен. Если все так, как говорит аббат, то он просит прощение за эту задержку. Они преследовали по просьбе английских властей беглого банкрота по имени Пабло Альварес, и у них есть информация, что он находится в этой карете.

Аббат изобразил возмущение. Нервничая, он стал говорить, что ничего не слышал об этом человеке. Его сопровождали, утверждал он, только господин де Монтелеон и камердинер, о чем указано в их бумагах.

Офицер спустился с лошади, и один из мушкетеров открыл дверь кареты. Позади всадников, стоявших полукругом, начали собираться городские зеваки. Число их все увеличивалось.

Аббат показал свои бумаги. Это был низкорослый, широкоплечий брюнет. Тон его был очень властным. Его компаньон был его полной противоположностью: худой и долговязый, он оставался молчалив и апатичен.

Офицер просмотрел две протянутых ему бумаги.

– Все в порядке, – произнес он, но задержал их, пока не переговорил с человеком в плаще, подъехавшим поближе.

– Взгляните на них, мсье. Вы узнаете среди них того, кого ищете?

Человек в плаще, не слезая с седла, заглянул внутрь кареты.

– Нет, – заявил он. – Можете разрешить им ехать, лейтенант.

– Там еще про слугу упомянуто, – сказал лейтенант.

– Естественно, – надменно ответил его преподобие. – Я без слуги не путешествую, – спокойно он указал на него.

– Вот он, рядом с кучером.

– Позвольте взглянуть на него. Спустись-ка, приятель.

Альварес спустился на землю, дрожа от страха перед закутанным в плащ человеком, голос которого был до крайности похож на голос мистера Лоу.

– Это тот, кого вы ищете, лейтенант. Это Пабло Альварес.

– Voila! ^[62] – рассмеялся офицер. – Хитрость чуть не удалась, господин аббат, – потом саркастически спросил: – Он тоже пользуется дипломатической неприкосновенностью?

Порто-Карреро пришел в ярость.

– Я не знаю его. Я его нанял в Париже неделю назад.

– Конечно, конечно. Садись в карету, дружок, – обратился офицер к Пабло и добавил: – Вы все поедете с нами.

Он захлопнул дверь кареты, не слушая объяснений возмущавшегося аббата и отдал приказы. Они поехали прямо к гостинице города Пуатье. Дон Пабло понял, что погиб, но не мог понять причину ужасного предательства мистера Лоу.

Во дворе гостиницы под любопытными взглядами ее хозяина, горничных и конюха, а также служанок и прохожих, им было предложено считать себя арестованными и подняться наверх.

Порто-Карреро был взбешен и угрожал Франции чуть ли не войной с Испанией за такое его оскорбление. Тем временем высокий человек в плаще спокойно приказал доставить багаж из кареты в комнату для досмотра.

– Это дорого вам обойдется, – заверещал аббат, выходя из себя. – Мы дипломаты. Вы же видели наши паспорта. Наши персоны и наш багаж неприкосновенны.

Но это не потревожило спокойствие мистера Лоу.

– Только один из вас известен нам, как разорившийся банкрот, пытающийся бежать от правосудия в Испанию. Вы не должны находить странным, что мы теперь не верим вашим уверениям о неприкосновенности. Ваши паспорта могут быть поддельны. Соблаговолите дать мне ваш портфель, господин аббат.

Он протянул руку за кожаным портфелем, который Порто-Карреро прижимал к себе.

Лицо аббата смертельно побледнело. В уголках его рта показалась пена. Его паника окончательно уверила мистера Лоу в правоте.

– Сэр, здесь находятся посольские документы. Они запечатаны посольской печатью. Взгляните сами, сэр.

– Это я и собираюсь сделать, – мистер Лоу завладел портфелем. – Более удобного места для провоза награбленных средств и не придумать. Сюда можно положить банкноты не на один миллион ливров.

Монтелеон вышел из своей апатии. Он был очень надменен:

– Вы, вероятно, лишились рассудка, сэр. То, что рядом с нами оказался какой-то негодяй, не дает вам права на такое нарушение закона, каким является вскрытие этого портфеля. Предупреждаю вас, сэр, что, если вы откроете этот портфель, то подвергнете себя серьезной опасности. Смертельной опасности. Давайте вернемся вместе с вами в Париж, и принц Сельямаре вам все подтвердит. Это должно вас удовлетворить. Вы же должны понимать, что нарушение целостности дипломатической почты будет иметь для вас серьезные последствия.

Эта речь, однако, не оказала на мистера Лоу никакого эффекта.

– Поедем ли мы в Париж беспокоить испанского посланника из-за вас и вообще вернетесь ли вы в Париж с нами, будет зависеть от того, что я найду в этом портфеле.

Не обращая больше внимания на протестующих молодых людей и не имея, видимо, достаточного страха перед гербом Испании, который был оттиснут на печатях, мистер Лоу сломал их, вскрыл замок и высыпал содержимое портфеля на стол.

Он понимал, что начал самую рискованную игру в своей жизни, и если его выводы оказывались ошибочными, а бумаги невинными, то последствия этого были бы весьма серьезны, как его предупреждал Дюбуа.

Но его умозаключения не оказались ошибочными. Ужасные доказательства измены превзошли все его ожидания. Когда он пролистал документы и понял, что в них, два молодых человека: аббат, одетый в черную сутану, и Монтелеон, на котором был темно-красный камзол, перестали протестовать. Они стояли с ним рядом, пришибленные, как пойманные воры.

Он поднял взгляд и произнес строгим голосом:

– Лейтенант, возьмите этих троих и отведите их на ночь в разные комнаты, чтобы они не могли сговориться. К утру я привезу вам ордер на их арест.

Это был приказ, и, понимая, что протестовать бесполезно, аббат и его компаньон уныло дали себя увести.

Оставшись один, мистер Лоу более внимательно просмотрел бумаги, лежащие перед ним.

Во-первых, среди них находилось письмо принца Сельямаре кардиналу Альберони, которое детально обсуждало предметы, на которые его преосвященство должен был обратить внимание короля Филиппа. Оно начиналось с предложения: «Я ожидал, пока виноград превратится в вино, прежде чем отведать его, но теперь, я думаю, ваше преосвященство может положиться на его крепость.» Далее письмо касалось планов переворота, который должен был возглавить дядя короля Филиппа герцог Мен. Регента собирались похитить с помощью верных людей, что не представлялось заговорщикам трудным, зная его привычку ходить без охраны. О том, что с ним предполагалось сделать после похищения, в письме ничего не говорилось. Эту деталь, без сомнения, оставляли на усмотрение короля Испании. Сразу после похищения Его Величество должен был вступить во Францию. На его сторону должен был перейти полк герцога Ришелье, который находился в Байоне. Они могли также рассчитывать на поддержку парламента в Париже и на дворянство в Бретани, извечных врагов Англии, которая в результате негодной политики регента сделалась союзником Франции. Король Филипп затем объявлялся регентом, на что он имел полное право как внук Людовика XIV. Свои функции он после этого передавал герцогу Мену.

Если бы это было все, то и этого было достаточно. Но там было значительно больше. Там был черновик письма, с которым короля Филиппа призывали обратиться к Людовику XV со следующими словами:

«Мой Брат и Племянник, никогда, с тех пор как Провидение поместило меня на трон Испании, не забывал я об обязанностях, наложенных на меня моим рождением. Вечная память о Людовике XIV всегда во мне. Я как будто слышу иногда его слова, сказанные в минуту нашего расставания: «Пиренеев больше не существует». Ваше Величество является единственным потомком моего старшего брата. Любезный моему сердцу испанский народ нежно любит меня и уверен в моих чувствах к нему, и он не отнесется с ревностью к тому, что я переживаю за вас. Я тешу себя мыслью, что я по-прежнему дорог той нации, которая вскормила меня своей грудью. Мне только непонятно, как верные вам слуги могли подписать этот договор против меня, а скорее против вас самого? Истощенные финансы твоей страны, непосильное бремя мира вынудили вас заключить союз с Англией, моим смертельным врагом, видимо, для войны со мной. Но знайте, я никогда не присоединюсь к такому союзу. Он невыносим для меня.»

Мистер Лоу остался равнодушен к этому посланию, созданному рифмоплетами из Со якобы от имени испанского короля.

Он посмотрел на следующий документ. Это был список влиятельных дворян, на чью поддержку король Филипп мог уверенно рассчитывать. Кроме того, от некоторых дворян, не указанных в списке, среди которых были герцог Омон, герцог Полиньяк, герцог Ришелье, маркиз Помпадур и граф Орн, были собственноручно подписанные послания, предлагающие верность и службу королю Испании.

Наконец-то, подумал мистер Лоу, у него в руках был материал, достаточный для того, чтобы регент мог отправить на плаху десяток-другой дворян-злоумышленников, в том числе и его злейшего врага. К тому же он теперь был в безопасности от последствий вскрытия им дипломатического багажа, чего так опасался Дюбуа.

Удовлетворенный, он закрыл портфель и приказал подать ужин. Позднее, около полуночи, он узнал, куда поместили дона Пабло, и пошел, перекинув плащ через руку, нанести ему визит.

Охранника, стоявшего возле двери дона Пабло, он попросил удалиться:

– Идите отдохнуть. Я побуду некоторое время с заключенным. Я пошлю за вами, когда буду уходить.

Он отпер дверь и вошел. Комнату освещали две свечи, стоявшие на столе с остатками ужина и кувшином вина. Дон Пабло грустно сидел на краю постели, закрыв голову руками, возможно, представляя себе галеры, на которые его пошлют. Услышав, как кто-то вошел, он поднял голову. Когда он узнал своего высокого посетителя, то поднял голову и, злобно выругавшись, сказал:

– Что, позабавились со мной, черт побери!

– Надеюсь, теперь я позабавлю и вас, – сказал мистер Лоу. – Начну с того, что я принес вам паспорт и плащ с капюшоном, в котором вас никто не узнает. Часового я отослал, так что можете считать себя свободным. Если вы сейчас спуститесь черным ходом, то вряд ли кого встретите, поскольку прислуга уже спит. Впрочем, даже если вас и увидят, то ничего вам не грозит, но лучше обойтись без лишних объяснений. Почтовая станция на соседней улице. Обратитесь к смотрителю, возьмите лошадь и мчитесь скорее в Испанию. Если не будете жадничать, то станционный смотритель вопросов не задаст. Вот вам, наконец, еще тысяча луидоров в банкнотах Королевского Банка. Благодарить меня не стоит, поскольку вы мне помогли еще сильнее. Ваше банкротство сослужило мне большую службу. Я говорил, что позабавлю вас, но лучше, если вы станете смеяться, когда очутитесь по ту сторону границы. Спокойной тебе ночи, приятного путешествия и удачи, милый мой Пабло. Ступай с Богом.

– О, мой друг! – потрясенно вымолвил Пабло. – А я-то думал, прости меня Господи, что ты предал меня. О, мой друг, мой друг! – он стал задыхаться и неожиданно разрыдался.

– Какой стыд! – упрекнул его мистер Лоу. – Так-то ты смеешься? Успокойся. Не время хныкать. Ступай, мой друг. Вытри нос и уезжай.

Дон Пабло схватил мистера Лоу за руку, крепко сжал ее, поцеловал, смочив в своих слезах.

– Бог вознаградит тебя! Ты спас меня!

Мистер Лоу обнял его за плечи и подтолкнул к двери.

– Я скажу, что ты сбежал под покровом ночи через окно. Счастливо тебе, Пабло. Дай знать, если опять обанкротишься.

Глава 18
Письмо

Три дня спустя, мистер Лоу со своими двумя пленниками был в Париже. Он поехал в Пале-Рояль, чтобы найти аббата Дюбуа.

Он прибыл туда в два часа ночи, и аббат был уже в постели. Мистер Лоу, однако, настоял, чтобы его разбудили. В ночном колпаке, ворча и шипя, как злобная кошка, аббат был, тем не менее, обрадован неурочному посетителю.

– Черт побери, барон, неужели ваше дело не терпит до утра?

– Вы сами будете судить об этом, – был холодный ответ, в котором аббат, однако, заметил некоторое оживление, необычное для этого всегда бесстрастного человека.

Мистер Лоу скинул свою соболиную накидку и вытащил черный кожаный портфель с золотыми застежками и двумя сломанными печатями.

При этом лицо Дюбуа вытянулось, а глаза расширились. Он возбужденно сорвал с себя ночной колпак.

– Боже мой, что вы наделали, – прохрипел он. – Все-таки осмелились, несмотря на мои предупреждения?

– Ответ – здесь, – сказал мистер Лоу.

С этими словами он высыпал содержимое портфеля на постель.

– Все это должно было мирно уплыть в Мадрид под охраной посольских печатей. Но вместо этого очутилось у вас. Полностью.

Последнее не было правдой, так как мистер Лоу для своих личных целей изъял из портфеля письмо графа Орна.

Встревоженный аббат, не задавая больше вопросов, начал рыться в бумагах дрожащими руками. Когда он читал первый листок, его впалые щеки начали заливаться румянцем, а когда он дочитал последний, то засверкали его светлые глаза. Он осклабился:

– Pardieu! ^[63] Вам повезло, – закричал он. – А ведь за эти сломанные печати вам могли сломать шею.

– Мне всегда везет, если я до этого хорошо посчитаю. А здесь, дорогой аббат, игра была верной, потому что впервые в жизни я использовал крапленую карту. Я же ехал не за господином де Порто-Карреро, а за беглым банкротом. Я перехватил его в Пуатье. Он ехал под видом слуги испанского аббата. Конечно, я задержал его, также как и его сообщников, аббата и еще одного господина. Конечно же, я проверил их багаж. В поисках ворованных денег, разумеется. Имея дело с преступниками подобного сорта, разве можно было не усомниться в том, что посольская печать не поддельная? Но вы видите, она оказалась настоящей.

– Лихо придумано.

– Ну, если ваше преподобие может, то пусть придумает лучше.

– Где уж мне. Сойдет и это. Сойдет и неплохо. Где арестованные?

– Господин де Порто-Карреро и его компаньон находятся в подвале Отель-де-Невер по выписанному вами ордеру. А банкрот, тот, к сожалению, сбежал ночью.

– А, этот тот испанец, для которого вы просили меня изготовить паспорт? Наверное, вы ужасно разозлились, что ему удалось уйти от вас?

– Конечно, разозлился. Но это неважно. Он свою роль отыграл. А без него, кстати, эти документы никогда бы к нам не попали. Так что мы перед ним в долгу. Мы должны помнить, что его нам послало Провидение.

Дюбуа закутался в халат, собрал в кучу бумаги и сказал:

– Пойдемте к Его Высочеству, господин Провидение.

Мистер Лоу отрицательно покачал головой:

– Нет. Доложите об этом вы, аббат. Я не хочу появляться в роли полицейского. Не стоит мое имя даже упоминать. Говорите обо мне как о вашем агенте, тем более, что так и обстояло это дело. Прощайте, господин аббат! – он поклонился и вышел.

Час спустя, регент вышел после ужина, раскрасневшийся, в расстегнутом камзоле, и обнаружил в прихожей аббата, кутавшегося у камина в ночной халат.

Аббата раздосадовала веселость, читавшаяся на лице регента.

– Я здесь не для того, чтобы развлекать Ваше Высочество.

– А это лучше всего у вас получается, – Его Высочество икнул. – Ну, а какого черта вы тогда здесь?

Дюбуа показал на портфель.

– Я принес вам доказательство измены.

– В три ночи? Одно это с вашей стороны измена. Какой стыд! За такую жестокость вы никогда не получите кардинальскую шапочку. Никогда. И идите спать.

– Неужели Вашему Высочеству не угодно понять, что я здесь в такой час, потому что дело не терпит отлагательства?

Но регент выпил слишком много вина, чтобы быть способным понять это.

– Вот что не терпит отлагательства, так это то, что мне пора в постель. Идите к черту, аббат, с вашими изменами. Спокойной ночи.

Со смехом регент пошел в свою спальню, клича слугу. Аббат пылал от гнева, глядя ему вслед и жалея, что он потерял полночи, только чтобы увидеть такое вопиющее легкомыслие.

Он отомстил, однако, на следующее утро, когда закрылся с регентом в комнате, называвшейся зимним кабинетом, которая находилась в конце небольшой галереи. Там он разложил перед регентом бумаги посланника.

Его Высочество, свежевыбритый, надушенный и напудренный, бодрый и жизнерадостный, смотрел на огонь в камине, когда вошел аббат. Он хотел пожурить его за вчерашнее ночное вторжение. Неужели его преподобие, спросил он, был так невежлив, что не давал ему лечь в постель, или ему это приснилось. Однако он прекратил свое подшучивание, когда пробежал письмо Сельямаре. Когда он закончил читать остальные документы, то стал серьезным, как никогда. Его полное, свежее лицо было мрачнее тучи.

Чем закончилось дело Сельямаре, заслуга в разоблачении которого очень возвысила Дюбуа, описано в исторических книгах. Посланник короля Филиппа, пришедший учтиво потребовать возвращения ему его портфеля, был тут же арестован. Принадлежащие ему бумаги были тщательно изучены Дюбуа, который являлся государственным секретарем по иностранным делам, и Ле Бланом, государственным секретарем по военным делам. После этого принц был выдворен за пределы Франции. На следующее утро отряд мушкетеров отправился в Со, чтобы арестовать герцога и герцогиню Мен. Немало китайского фарфора было разбито буйной герцогиней, которая вставала на носки, чтобы хоть как-то преуменьшить свою низкорослость, и кричала, что она внучка великого Конде, в тщетной надежде остановить пришедшего за ней офицера.

– Вы можете арестовать меня, – заявила она, – но вы не можете заставить меня подчиниться.

Ее выслали из ее земного рая, как Еву, с иронией отмечали современники, и отправили в Дижон, где у нее было достаточно времени, чтобы остыть и обдумать происшедшее. И через несколько месяцев, подчинившаяся или нет, но она начала забрасывать регента письмами, в которых клялась ему в своей преданности.

Ее слабый герцог обливал свою жену грязью за то, что она надула его, заставив участвовать в этой дурацкой интриге. Он сидел теперь в крепости в Пикардии.

Что касается остальных, и тех, кто был в списке Сельямаре, и тех, кто предал регента своими личными обращениями испанскому королю, они были, за исключением успевших сбежать, схвачены и помещены в Бастилию в ожидании решения регента.

Графа Орна среди них не было, так как его письмо королю Филиппу осталось у мистера Лоу. Взяв его с собой, он поздним вечером того дня, когда регент начал вершить свое правосудие, отправился на носилках, которые несли четыре лакея в ливреях, к дому графини Орн на улицу Аржантей. Впереди его носилок шел человек с фонарем, освещавший дорогу. Возможно, от избытка осторожности он приказал доложить о себе как о господине дю Жасмине, прося принять его, несмотря на поздний час.

Как он и предвидел, она сразу поняла, кто скрывался под этим именем. Да и несложно было догадаться, что «господин дю Жасмин» звучало почти как «Джессами Джон». Не так просто было ей догадаться о причине его визита. Она была уже в постели, и некоторое время дрожь и сомнение не давали ей встать, чтобы выйти к нему.

Лакей ввел его в будуар графини, изящно обставленную полутемную комнату. Разукрашенные в стиле рококо стены были прикрыты темно-розовой парчой. Мебель была уставлена китайским фарфором. В углу стояли клавесин, обтянутый атласом, и арфа. На полу лежал толстый индийский ковер.

Она вышла к нему в пеньюаре из белого шелка, который покрывал ее от шеи до пят. Он как будто делал выше ее стройную фигуру. Ее каштановые волосы были распущены. Удивление и затаенная тревога светились в ее темных глазах, которые напряженно изучали его, пока он кланялся. Он был в высшей степени корректен.

– Вы любезно согласились принять меня, мадам. Мне кажется, что причина моего визита послужит оправданием для его неурочности. Если бы регент не задержал меня, то я пришел бы намного раньше.

Ее вопрошающие глаза продолжали смотреть на него в полном молчании. Она ждала. Он откинул полог своей накидки, показывая богатство своей одежды. Его камзол серого цвета был украшен узкой золотой цепочкой.

Наконец она заговорила, столь же корректная:

– Снимите ваш плащ и подсядьте к огню. Ночь холодная.

Он достал бумагу, потом снял свою накидку и треуголку и положил их на стул. Но он не стал садиться на диванчик изогнутой формы, на который она ему указала.

– Я пришел, чтобы вернуть свой долг, – объявил он. Она улыбнулась:

– Я не знаю за вами долга.

– Но я чувствую его за собой, тем не менее. Соблаговолите взглянуть вот на это.

Нахмурившись, она взяла бумагу. Складка на ее лбу углубилась по мере того, как она читала письмо своего мужа королю Испании. Потом она подняла на него растерянный взгляд.

– Я ничего не понимаю.

Кратко он посвятил ее в планы заговорщиков.

– Было написано несколько таких писем. Все они, кроме этого, попали в руки регенту. И их авторам повезет, если их не повесят. Это произойдет только в случае, если Его Высочество проявит необычную мягкость, что маловероятно, учитывая характер заговора. Из авторов этих писем спаслись пока только де Нель и Помпадур, которые бежали и которых сейчас ищут, а также господин де Орн, чье письмо мне удалось перехватить прежде, чем оно попало на стол регента. Остальные уже в Бастилии.

– Но… – она запнулась, не в состоянии найти нужные слова. – Ты так великодушен. Я не понимаю, зачем ты сделал это для графа Орна. Ты же ненавидишь его.

– Да, но я считал, что его любишь ты.

– И это послужило причиной?

– Этого было бы, конечно, достаточно. Но я уже сказал, что обязан тебе жизнью. И я рад, что могу вернуть долг.

– Жизнью? – глаза ее округлились. Их выражение смутило его.

– Ты же предупредила меня тогда о намерениях парламента.

– Ах, это! – она облегченно вздохнула. Казалось, она думала о чем-то другом.

– Я не преувеличиваю. Отдай это письмо своему мужу. Теперь мы квиты.

– К твоей радости, конечно.

– Естественно. Я всегда возвращал долги, – он помолчал и добавил: – Нет причины продолжать нашу встречу. Я советую тебе не говорить мужу, от кого ты получило это письмо. Позвольте покинуть вас, мадам, – закончил он, снова переходя к формальному обращению.

Он поклонился и подошел к стулу за своим плащом и шляпой, когда она позвала его:

– Минуту, Джон. Это письмо… Если выяснится, что ты перехватил его… Ты будешь скомпрометирован?

– Да. Но не бойся. Если ты не скажешь этого графу, об этом не узнают.

– Подожди. Но ведь скрывать измену тоже преступление? – она стала решительной. – Я не позволю тебе совершить его.

– Не позволишь? Ты не понимаешь, что это единственный способ спасти жизнь твоего мужа?

– Мужа! – презрительный изгиб ее губ и тон, которым она произнесла это слово, заставил его взглянуть на нее с удивлением. – Ты знаешь моего мужа. А ведь ты умеешь оценивать людей, Джон. Неужели ты думаешь, что я могла бы рисковать твоей жизнью из-за этого человека?

Удивление его еще усилилось, а потом сменилось чувством неловкости. Он вспомнил о словах леди Стэр, а также о том, как отзывалась о своем муже Маргарет, когда они ехали в ее карете к Пале-Роялю. Он ответил смущенно:

– Я сделал это не ради графа Орна, а ради тебя.

– Да? Ради меня. Рисковать своей жизнью, чтобы передать мне письмо, содержащее злобные замыслы этого никчемного человека. Хватит. Мне не надо такой жертвы. Во всяком случае ради графа Орна. Забери письмо.

– Но я умоляю тебя, подумай…

– Не о чем тут думать. О, я понимаю. Тебя шокирует отсутствие супружеской верности. Но есть более важные вещи в жизни. Это верность самому себе, собственному сердцу, душе и чести. И другая верность не может быть в ущерб этой.

Его лицо потемнело.

– Я с сожалением слушаю тебя, – сказал он, – и с неохотой.

– Тебе не хочется, чтобы я раскрывала перед тобой свою жизнь? Понятное желание.

– Нет, нет. Просто я надеялся, что ты счастлива.

– Счастлива? – она безрадостно засмеялась. – Меня всегда интересовало, что такое счастье.

Ее слава напомнили ему то, что он говорил когда-то своему брату: «Я однажды очень ненадолго испытал счастье, но оно появилось и тут же исчезло».

Это воспоминание усилило в нем ощущение неловкости.

– В общем, я не была счастлива со своими мужьями, – продолжала она, – но винить в этом мне надо только саму себя. Мне воздавалось за мою глупость. Когда-то, Джон, ты относился ко мне хорошо.

Волнение проступило на его бесстрастном лице.

– Когда-то я любил тебя, – произнес он, и краска выступила после этих слов на ее бледном лице.

– Как же ты обманулся во мне. Ведь меня привлекал тогда только внешний блеск.

Она опустилась на стул рядом с ним и, ссутулившись, продолжала. В словах ее слышалась затаенная горечь.

– Одного Неда Уилсона должно было хватить, чтобы навсегда избавить от тяги к мишуре. Но вот появился граф Орн, и я была такой дурой, что стала надеяться, что с ним моя жизнь может пойти на лад. Мой брат Стивен предупреждал меня. Ты помнишь Стивена. Он же был твоим другом. Но я пошла на поводу у своей глупости. И только выйдя замуж, я поняла, кто такой граф Орн: распутник и ловец удачи, животное, которое тянулось не ко мне, а к моим деньгам. Он считал меня очень богатой и не ошибся. Но мое богатство оказалось ему недоступным, оно было закреплено за наследником. Ты знаешь, у меня есть сын.

Это слово словно плетью хлестнуло по нему. Она увидела, как он вздрогнул и побледнел.

– Тебя это ранит? – спросила она с грустной нежностью, как бы извиняясь за нанесенную ею рану. – Ты не знал?

– Нет, – ответил он и спросил: – Это сын короля Вильгельма?

Боль в ее глазах показала, что он тоже больно ударил ее. Тень улыбки показалась на ее губах.

– А ты думал, что у меня были и другие любовники? Да. Это сын короля Вильгельма. Харпингтонское имение принадлежит ему. Я с него имею только ренту.

Он взял себя в руки.

– Поздравляю тебя с этим.

– Лучше посочувствуй мне за все остальное. Я все рассказала тебе, потому что я хотела, чтобы ты знал. Я хотела, чтобы ты понял, почему я не желаю помогать графу Орну. Но то, что ты сделал это ради меня, является для меня самым ценным. Только прошу тебя, не говори, что ты просто вернул долг. Признай, что это не совсем так.

Он не мог сопротивляться мольбе в ее голос:

– Возможно, это не совсем так, – согласился он.

– Ты думал порадовать меня, считая, что Орн мне дорог, – она встала. – Вместо этого… – она не смогла продолжать, задыхаясь от рыданий. Через минуту они стихли, и она продолжила спокойным голосом: – Прости меня. Твой поступок разбудил во мне чувства, которые, я думала, уснули навсегда. Хотя, конечно, ты можешь смеяться надо мной. Я была женой двух мужчин, любовницей третьего, но любила я при этом только одного, который не был мне ни мужем, ни любовником.

Ему стало ужасно больно и тоскливо.

– Ты говоришь так и хочешь, чтобы я верил тебе. Но когда ты могла выбирать, почему ты выбрала иначе?

– Я никогда не имела выбора. Ты забыл? – она резко повернулась к нему. – Ты забыл, что…

Она осеклась. Повернулась к камину и стала смотреть на огонь, чтобы он не мог видеть ее глаз.

– Что забыл? – спросил он.

– Что… – казалось, она не может подобрать нужного слова. Наконец она тихо произнесла: – Что ты убил моего мужа.

– И поэтому не поехала со мной в Голландию? Не отвечала на мои письма?

Она не отвечала, как будто сомневаясь. Наконец спросила:

– А этого мало? Что сказали бы люди?

– Люди! Что нам до них? И что бы они в конце концов сказали? Что я убил твоего мужа, потому что он для своей гнусной выгоды свел тебя с королем, да еще и посмеивался над этим, когда напивался.

Она избегала его взгляда.

– Это… это считалось только предлогом, – запинаясь, сказала она.

Он изумленно посмотрел на нее.

– И ты, ты в это поверила? Ты же всегда была смелой и честной перед собой, Маргарет.

– Возможно, мне надо действительно быть смелее и разрешить тебе уйти, – она посмотрела на него. – Давай не будем говорить больше об этом. Это ранит слишком сильно. Забери письмо, Джон. Я не хочу подвергать тебя опасности.

– Тут нет опасности.

– Не обманывай меня. Ты сегодня второй человек во Франции, близкий друг регента, принят при дворе, раздаешь миллионы. Но всего этого будет мало, если тебя обвинят в предательстве.

Он пожал плечами.

– Позволь мне рискнуть. Я привык рисковать. Я всю жизнь только и делал, что рисковал, и добился всего. И потом, подумай, что я сейчас с ним буду делать? Я уже сжег мосты. Не пойду же я к регенту со словами «вот письмо, оно выпало из пакета»? Это будет самоубийственный шаг. Он ведь сразу подумает, что я мог выронить и другие письма тоже. Так что я не смогу вернуть его.

– Понятно, – печально согласилась она.

– Отбрось свои страхи. Единственное, чем я рискую, что ты или граф Орн расскажете о моем воровстве, но на это, – добавил он с улыбкой, – вы не пойдете.

– Тогда, может быть, его лучше сжечь?

– Если пожелаешь. Но лучше сперва показать его графу, чтобы он был спокоен, что оно не попало в руки регента.

Она постояла в сомнении, потом развязала тесемку своего пеньюара и засунула письмо под него.

Его глаза, следившие за ее изящными движениями, стали голодными, а лицо исказилось, словно от боли.

Встретив его взгляд, она грустно улыбнулась ему.

– То, что ты сделал, Джон, очень великодушно. Ты обдумал все. Этот поступок достоин тебя.

– Это может считаться великодушным только в отношении графа Орна.

Она покачала головой.

– Не хочу лишать себя удовольствия сознавать, что это было сделано ради меня.

– Также как и я не мог лишить себя удовольствия, поступив иначе. Но, пожалуй, мне следует удалиться… Уже очень поздно.

Он ждал, что она подаст ему руку. Но она продолжала стоять неподвижно. Глаза ее были полузакрыты, губы дрожали.