Текст книги "Пламя над Англией. Псы Господни"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

Соавторы: Альфред Мейсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава 28. Джордж Обри

Калье де Форкас находилась в шумном и грязном квартале города, к юго-востоку от церкви Святой Девы Альмуденской. Дома были полуразвалившимися, в неухоженных огородах со сломанными заборами чахлые овощи служили кормом для птиц, воздух даже в дневное время был сырым и нездоровым, напоминая о лихорадке. По ночам квартал окутывали туманы с протекавшей позади него реки Мансанарес, падая на землю дождевыми каплями с низкорослых деревьев.

Робин весь день не находил себе места от нетерпения и подошел к улице за полчаса до назначенного срока. На нем были надеты высокие сапоги и темный плащ, подмышкой он нес еще один плащ, чтобы им мог воспользоваться его отец во время бегства. Три домишки со ставнями на окнах, сквозь которые не просачивался ни один огонек, были обращены лицом к трем столь же жалким сооружениям на противоположной стороне узкой улочки. Даже в этот ясный апрельский вечер, скрадывающий грязь и запустение, они сохраняли мрачный и зловещий облик. Робин остановился и прислушался. Издалека доносился городской шум – крики и скрип колес. Однако вблизи было так тихо, что шелест ветра в листве мог заставить вздрогнуть, словно пистолетный выстрел.

«Во всяком случае, за мной не следили», – подумал юноша, сворачивая в улочку.

Однако, как бы легко он ни старался ступать, черепки и обломки железа, устилавшие землю, то и дело трещали под его сапогами. Перед домами дорога стала немного шире, но несколько деревьев, обломки стен и зазубренные изгороди по бокам делали ее еще более темной. Спотыкаясь, Робин, наконец, добрался до хижины в конце улицы, ощупью нашел дверь и тихо постучал.

Внутри послышалось движение, а затем раздался голос старика, но без обычного хныканья.

– Кто там?

Робин приложил рот к дверной панели.

– Карло Мануччи.

– Подождите!

Тяжелый ключ повернулся в замке, засовы со стуком отодвинулись. Робин мог слышать напряженное дыхание Джоржджа Обри.

– Скорей! – прошептал он, пытаясь обуздать чувство острой жалости – для этого времени хватит потом! Дверь слегка приоткрылась внутрь, но полоска света оказалась достаточной, чтобы юноша смог проскользнуть в дом.

Собственно говоря, это был не дом, а зловонная конура, освещенная единственной свечой, прикрепленной к выступу собственным воском. У стены стояла грязная койка, покрытая рваной соломой; рядом находился деревянный табурет с кувшином воды и глиняной тарелкой с остатками пищи. Другой мебели в комнате не было. Маленькое незастекленное окошко под потолком, очевидно, впускало в ясную погоду скудное количество дневного света, а в ненастье – ветер и дождь. Скрючившееся перед юношей подобие человека было его отцом. Джордж Обри, некогда построивший и владевший Эбботс-Гэп с его изысканной красотой, прожил здесь много лет.

– Закройте дверь, добрый сеньор, – проскрипел старик. Повернувшись Робин запер дверь и задвинул засовы. Снова посмотрев на отца, он увидел, что тот дрожит от ужаса.

– Зачем вы заперли дверь? Сюда никто не придет! Что вы хотите со мной сделать?

Он отшатнулся, подняв руки, словно для защиты от удара. Робин бросил на пол плащ, приготовленный для Джорджа Обри, и шагнул вперед.

– Разве я могу причинить вам зло, отец? – мягко произнес он по-английски.

Звук его голоса подействовал на старика сильнее, чем смысл его слов. Он опустил руки с видом человека, внезапно услышавшего давно забытую любимую мелодию.

– Вы говорите по-английски, – пролепетал он со слабой улыбкой.

– Да, отец, на вашем родном языке.

Старик нахмурился.

– Вы не должны называть меня отцом, – сказал он. – Я не священник и никого не могу назвать своим сыном.

– Кроме меня, – ответил Робин.

– И вас тоже. Я достаточно насмотрелся на тех, кто обращаются к человеку «сын мой», а потом мучают его! – Внезапно старик испугался зазвучавшей в его голосе подавленной ненависти и вновь заскулил: – Я всего лишь жалкий нищий. Подайте, ради Бога…

Эти раболепные мольбы вызвали у Робина сердечную боль.

– Посмотрите на меня! Кто я?

– Карло Мануччи, – ответил нищий и добавил с хитрой усмешкой: – Прежде чем вы назвали ваше имя, я уже знал его.

– Каким образом?

– Вы говорили по-испански с итальянским акцентом.

Это действительно так. Робин говорил и писал об этом. Но откуда его отец мог знать… Ему казалось, что он начинает понимать.

– Значит, вы знаете, кто я? – улыбнулся юноша. – Вы просто подшучиваете надо мной, отец.

– Вы – Карло Мануччи.

– Я научился говорить по-испански с итальянским акцентом, когда скакал с вами верхом по Пербек-Хиллз, отец. От Эбботс-Гэп вверх к нашему маяку, где всегда были наготове смола и хворост. Глядя вниз, на залив Уорбэрроу с одной стороны и У орем с другой, вы учили меня испанскому языку.

Робин специально напоминал о пейзажах и названиях мест, казавшихся столь отдаленными в этой темной и жалкой хижине. Однако, это подействовало на старика. Слова «Эбботс-Гэп», «Уорбэрроу», «Уорем» прозвучали в его ушах подобно туманной сладостной мечте. Слезы брызнули у него из глаз и покатились по щекам, прежде чем он успел поинтересоваться, как юноша мог знать эти наименования. Однако интерес все же пробудился. Схватив свечу дрожащими пальцами, старик приблизился к Робину.

– Вы – Карло Мануччи! – сердито и упрямо заявил он.

– Я Робин Обри, ваш сын.

– Робин! – воскликнул нищий и закричал пронзительным тонким голосом: – Нет-нет! Это уловка, чтобы спастись! Но она опоздала! – И он усмехнулся со злобой, непонятной Робину так же, как и его слова.

Юноша расстегнул камзол и снял с шеи золотую цепочку, на которой висело кольцо с печатью.

– Вы дали мне его, сэр, перед тем, как отправиться в ваше последнее путешествие с «Наставлениями» Катона в багаже. С тех пор я храню его здесь.

Он протянул цепочку отцу, который поднес ее к тусклым глазам, вертя кольцо между пальцами.

– Да, – прошептал старик скорее себе, чем сыну, впервые говоря по-английски. – Это мое кольцо. – И он снова поднес свечу к лицу юноши.

– Робин! – прошептал он. – Робин!

Старик упал бы, если бы рука сына не удержала его. Взяв у отца свечу, юноша усадил его на табурет и прижал к сердцу, успокаивая, словно мать дитя. Пальцы старика прикасались к щекам, плечам, волосам сына, будто черпая из них силу.

– Да, это я, Робин, – улыбнулся юноша. – Сидите спокойно, отец, иначе мы сожжем дом.

Поднявшись, он накапал расплавленного воска на выступ и прикрепил свечу на прежнее место. Обернувшись, Робин увидел искаженное мукой лицо отца и его глаза, в которых застыл ужас.

– Ты должен уходить, Робин! – прошептал старик, прикладывая палец к губам. – Немедленно! Проберись через огород!

– Мы уйдем вместе.

Джордж Обри нетерпеливо покачал головой.

– Я еле доползаю до собора, – ответил он, и снова взглянув на стройного и красивого юношу, испустил душераздирающий вопль: – Уходи, Робин, прежде чем они сделают с тобой то же, что со мной!

Робин подобрал с пола плащ, который принес для отца.

– Я понесу вас, сэр. Что мог сделать Эней, [149]149
  Герой древнегреческих мифов, троянский воин. Вынес на плечах из захваченной греками Трои престарелого отца и маленького сына


[Закрыть]смогу и я, – добавил он. – К тому же нам не так далеко идти.

– Слишком далеко, Робин! Погоди, я посмотрю, свободен ли путь. – Старик с трудом заковылял к двери, но Робин удержал его, положив руку на плечо. Он решил, что отец потерял рассудок при его неожиданном появлении.

– Мы уйдем оба, – повторил юноша. – Я уже приготовил план нашего бегства. Никто ничего не заподозрит.

– О, Робин! – воскликнул Джордж Обри, ломая руки. – Зачем ты пришел?

– Я пришел за вами! Уолсингем получил письмо несколько лет назад, где сообщалось о вас. Но он не мог послать сюда никого другого, и ему пришлось ждать, пока я вырасту.

– Вырастешь! – Старик протестующе кашлянул. – Ты еще малыш, Робин! Но они не смогут мучить и калечить тебя, как меня! Ты должен идти.

– Мы оба, – возразил Робин и, увидев упрямое выражение на лице отца, опустился на табурет. – Или никто.

Юноша не намеревался лишиться награды за долгую службу у адмирала Санта-Крус. Он не для того разыскал отца, чтобы оставить его нищим и опустившимся. Старик прожил все эти годы в таком страхе, что ему мерещились опасности и пытки даже этим тихим вечером. Разве Джакомо не поджидает его на расстоянии мили, у реки, с двумя лошадьми и мулом для отца? Так неужели он должен, имея при себе набитый кошелек и свободный путь впереди, убежать и оставить Джорджа Обри ползти каждый день на ступени собора, а вечером скрываться в своей жалкой норе?

– Оба или никто, – твердо повторил Робин.

В облике Джорджа Обри произошло странное изменение. Он слегка выпрямился, в глазах появился блеск, на губах мелькнула улыбка. Робин подметил вспышку той душевной бодрости, которая некогда делала отца веселым товарищем по играм.

– Хорошо, мы уйдем оба, – кивнул Джордж Обри. – Но только по-моему, Робин. Ты ведь мой сын и должен меня слушаться, верно? Так вот, ты еще можешь прожить очень долгую жизнь. Поэтому убей меня и уходи. Только поскорее, Робин! – Он повернул голову, прислушиваясь, и затем упал перед сыном на колени, вцепившись скрюченными пальцами в рукоятку его шпаги.

– Видишь, как легко она вынимается из ножен. Я умру без мучений, Робин. Сердце вот здесь! – Он положил руку на грудь. – Я едва ощущаю его биение. Один укол, и оно остановится навсегда!

Робин поднял отца за плечи, усадил на табурет и стал рядом с ним.

– Никогда вы не будете стоять передо мной на коленях!

Юноша понимал, что не может найти нужных слов, так как они с отцом, всегда говорившие друг с другом откровенно, оказались разлученными на долгие годы. Взгляд старика блуждал из стороны в сторону – в нем, как и в его униженной позе, ощущался стыд.

– Я должен, – прошептал он так тихо, что Робин с трудом расслышал его. – Должен стоять перед тобой на коленях, мой мальчик. – И старик простер вперед руки жестом отчаяния. – Они ищут тебя, Робин!

Робин на момент испугался, а затем недоверчиво улыбнулся. Это, несомненно, предлог, чтобы заставить его уйти без отца.

– Меня? Странно!

– Они ищут Карло Мануччи! – Старик дернул сына за рукав, раздраженный его упрямством. – Юношу, который говорит по-испански с итальянским акцентом. Ты никогда не писал так о себе, Робин?

Улыбка исчезла с лица Робина. Писал ли он о Карло Мануччи, говорящем по-испански с итальянским акцентом? Да, однажды писал!

– Я писал Уолсингему.

– Твое письмо прочли те, кому оно не предназначалось.

– Но я послал его с надежными людьми.

– Его прочли в Англии.

– Кто?

– Кто-то из соседей. Больше мне ничего не известно.

– Больше знать и не требуется, – вздохнул Робин.

Он стал серьезным и спокойным. Конечно, письмо попало в руки Бэннетов – отца или сына, а быть может, обоих. Джорджу Обри незачем было винить себя и жертвовать собой. К тому же он преждевременно страшился опасности.

Через несколько дней – возможно, даже завтра – кто-то может разузнать про Карло Мануччи, и возникнет угроза разоблачения. Но сейчас они в безопасности, а завтра уже будут в горах.

– Я прибыл в Мадрид только вчера вечером, отец, причем под совсем другим именем и не подвергаясь никаким расспросам. Никто не знает, что Карло Мануччи находится здесь, кроме трех человек, которым я доверил свою жизнь уже много месяцев назад.

Эти трое – Фильяцци, Андреа Ферранти и Джакомо Ферранти. Никто из них не мог предать его.

– Инквизиция знает все. – прошептал Джордж Обри, и страшная мысль подобно молнии ослепила Робина, заставив его пошатнуться. Как мог нищий, выклянчивающий милостыню на церковных ступенях, знать о том, что разыскивают Карло Мануччи? И все же он знал об этом! Неужели ему поручили искать юношу, говорящего по-испански с итальянским акцентом? Иначе откуда он вообще мог слышать эту фразу? Задавая себе эти вопросы, юноша, не отрываясь, смотрел на старика, не смеющего поднять на него взгляд.

– Это вы, отец, предали меня! – воскликнул он.

В его голосе слышался ужас – ужас не перед своим отцом, а перед тем, что подобное могло произойти; ужас, более походящий на изумление.

– Теперь ты понимаешь, Робин, что должен уходить, пока они не пришли за тобой, а они скоро придут. Убей меня и уходи!

– Нет! – возразил Робин. Он не уйдет, не поняв всего, даже если за ним придут. Зачем ему жить дальше, если он не в силах осмыслить обрушившийся на него кошмар?

– Почему? Отец, почему вы предали меня и нас обоих?

Старик снова рухнул бы перед сыном на колени, если бы Робин не удержал его.

– Ты не в состоянии понять, Робин, до чего может довести боль даже сильного человека – а ведь ты помнишь, что я был таким. Взгляни на меня теперь! Боль довела меня до этого позора! Я не знал, Робин, что им нужен ты, и не осмеливался снова взглянуть в лицо этому ужасу! – И он начал всхлипывать, точно обиженный младенец. – Я провел годы под землей, во мраке, с железным воротником на шее, не дающим наклонить голову… Меня пытали на дыбе, грозили костром и снова пытали… Они водили меня с процессией кающихся на Кемадеро и заставляли наблюдать медленную страшную агонию сжигаемых заживо. Их ноги, бедра, живот поглощало пламя, а они еще жили и кричали от нестерпимой боли! Пусть Господь сделает так, чтобы ты никогда не знал и не понимал ничего подобного, Робин! В конце концов, они швырнули меня на церковные ступени… – он не мог решиться произнести постыдное слово – шпионить для них. Человек на лестнице видит и слышит многое – он может оказаться полезным. Мне разрешили жить на этих условиях, продолжая грозить железным воротником, дыбой и костром… А затем появился Карло Мануччи – юноша, которого мне велели разыскать… Возможно, мне удалось бы заслужить освобождение. Боже, если бы они только позволили мне умереть, как должен позволить ты, мой мальчик, прежде чем уйти. Я не могу вернуться в темницу, Робин!

Мольбы Джорджа Обри о быстрой и легкой смерти, терзавшие сердце юноши, почти убедили его. Но он не мог поддаться им.

– В Англии меня ждет девушка, к которой я не могу возвратиться и сказать, что убил своего отца. Так что не просите меня об этом!

В поведении старика произошло странное изменение, которого Робин не мог понять. Он опустил голову, и юноше показалось, что на его губах мелькнула хитрая довольная улыбка, как будто он нашел выход из их отчаянного положения. Так оно и было. Джордж Обри не мог надеяться выхватить из ножен шпагу Робина, прежде чем тот ему не помешает. Но его внимание привлекла блеснувшая в пламени свечи украшенная драгоценными камнями рукоятка кинжала в бархатных ножнах за поясом сына. Однако, чтобы завладеть им, нужна хитрость. Робин ощутил, как руки отца вцепились в его расстегнутый камзол, из-под которого он достал кольцо на цепочке, и услышал испуганный шепот:

– Тише, Робин! Слушай!

Это был старейший трюк в мире, но в девяноста случаях из ста он срабатывал.

Робин обернулся к двери, и старик тут же выхватил из ножен кинжал. Оттолкнув сына, он поднялся. На момент скрюченные ноги и спина распрямились, послышался радостный смех. В минуту его смерти сын должен увидеть прежнего Джорджа Обри.

– Теперь ты можешь идти, Робин. Я ухожу первым!..

Вонзив себе кинжал в сердце, старик пошатнулся и рухнул на пол.

Робин осторожно положил тело Джорджа Обри на убогое ложе. Для его отца больше не будут цвести алые розы в саду Эбботс-Гэп. Здесь, в этой конуре, среди нищеты и грязи окончились его страдания. Но что значат грязь и нищета перед лицом смерти?

Опустившись на колени, Робин с сыновним почтением извлек кинжал из груди отца. Клинок был красным и влажным, и юноша сунул его в ножны, не вытирая. Его глазам представились огни и орнаменты церкви Эскуриала, а затем их вновь сменило огромное распятие, и послышался шепот Человека на кресте. Он вновь не понял смысла слов, но знал, что не случайно услышал их в эту священную минуту. Придет время, когда их значение станет для него ясным.

– Прощайте, отец, до встречи в ином мире, – вслух произнес Робин, целуя холодный лоб старика.

Когда он выпрямился, раздался громкий стук в дверь и чей-то зычный голос приказал:

– Откройте!

Глава 29. Старые трюки хороши всегда

Робин был абсолютно спокоен. В кабинете адмирала Санта-Крус непосредственная опасность уже превращала его в человека из стали и льда, но тогда у него было хоть немного времени для обдумывания каждого шага. Теперь же, вынужденный действовать немедленно, юноша испытывал не страх, а только ненависть. Вытащив из ножен шпагу, он поставил ее у стены рядом с дверью, придвинув к ней табурет. Затем, взяв в левую руку свечу, он бесшумно подошел к двери и стал спиной к выходящей на улицу стене хижины. Дверь, открывавшаяся внутрь, находилась по его правую руку. Робин протянул к ней руку, и в этот момент резкий приказ прозвучал снова:

– Откройте!

Юноша беззвучно рассмеялся. Он отпер дверь правой рукой, и, когда ключ повернулся в замке, руки пришедших надавили на панель. Крепкий засов напрягся, но не сломался.

– Откройте!

В голосе звучала властность, не нуждавшаяся в подкреплении приказа ругательствами и проклятьями.

«Да, я открою, но слишком быстро для вас», – подумал Робин.

Бросив свечу на пол, он наступил на нее. Хижина погрузилась во мрак. В маленьком окошке под потолком мерцала звезда. Робин помахал ей рукой. Кто знает, быть может, Синтия в этот момент смотрит на ту же звезду из окна своей спальни в Уинтерборн-Хайд? Взяв левой рукой за ножку деревянный табурет, юноша поднял его над головой, а правой рукой нащупал эфес шпаги, по-прежнему стоявшей у двери, упираясь острием в пол. Схватив шпагу, он отодвинул засов.

Отец использовал с ним старый трюк и добился своего. Робин собирался применить еще один против служителей инквизиции и также достичь успеха. Дверь открылась внутрь, заслонив собой юношу. Двое мужчин в черном с капюшонами на головах вошли гуськом. Первый держал факел в левой руке и шпагу в правой, второй нес пику.

– Так вот как ты держишь свое обещание, – мрачно произнес первый, обращаясь к трупу на койке и думая, что нищий просто спит. Но он не успел окончить фразу, так как табурет обрушился ему на голову, повалив его на пол. Покатившись под ноги второму солдату с пикой, первый прижал его к стене. Второй же едва успел увидеть Робина при свете факела, валявшегося на полу. Он схватился за пику, но это оружие было чересчур длинным для столь небольшого пространства. Тупой конец ударился об стену, и в тот же миг шпага Робина, блеснув в пламени факела вонзилась солдату в живот и приколола его к стене.

Опустив шпагу, Робин захлопнул дверь, ударив стоящего у порога третьего солдата, который с руганью свалился наземь, в то время как четвертый крикнул:

– Что случилось?

Робин подобрал факел. Несколько секунд он с окаменевшим лицом наблюдал, как умирающий солдат, все еще сжимавший пику, извивался, словно марионетка, на стене, к которой был приколот, барабанил по полу ногами и, задыхаясь, молил избавить его от невыносимой боли.

– Ты причинял боль другим, так испробуй собственное лекарство, – сказал юноша.

Он выдернул шпагу, солдат соскользнул со стены, а пика свалилась на доски пола. Двое стоявших за дверью были в нерешительности. Робин слышал, как они спорят, временами умолкая, чтобы прислушаться к происходящему внутри, но юноша застыл без движения.

«Они не должны уйти за подмогой, – подумал он. – Ни один из них! Я должен иметь в запасе ночь или хотя бы еще несколько часов».

Возможно, оба солдата будут ждать, держа пики наготове, а быть может, кто-то один отправится за помощью.

«Надо спешить», – подумал Робин и, повернувшись к солдату, державшему факел, опрокинул его на спину. Табурет размозжил несчастному череп – он был мертв. Пристроив факел к обломкам табурета, юноша снял с трупа плащ с капюшоном и надел на себя. Проведя рукой по поясу убитого, он нащупал за ним кинжал и, удовлетворенно улыбнувшись, вытащил его. Собственный кинжал, с отцовской кровью на клинке предназначался для иной цели. Ни за что на свете Робин не согласился бы запятнать его кровью служителей инквизиции. Он выпрямился, обдумывая следующий шаг.

С этими двумя, торчащими за дверью, придется идти на отчаянный риск. Солдаты перешептывались, не понимая, что произошло и происходит в безмолвной хижине. Робин решил сыграть на их суеверных страхах и воспользоваться неожиданностью. Шпага только помешает ему, к тому же ей не устоять против алебарды. Юноша снова поставил ее у стены острием к полу. Затем он извлек факел из досок табурета – за исключением его мерцающего пламени в хижине было по-прежнему темно и тихо.

Робин ощутил воодушевление, собираясь использовать еще один старый трюк. Только бы он сработал! Если бы в хижине было светло, и кто-нибудь находился в комнате, то он бы увидел на лице юноши довольную усмешку.

Повернувшись к двери, Робин бесшумно отпер ее и медленно, дюйм за дюймом, отворил. На фоне ночного неба он мог разглядеть только силуэты двух мужчин, державших пики наготове.

Но они вовсе не могли его видеть, так как на нем был черный плащ с капюшоном, скрывавшим лицо. Робин открыл дверь настежь неторопливо и бесшумно, словно за ее ручку держалась сама смерть, приглашая посетителей войти. Он услышал, как один из солдат резко вдохнул воздух и отшатнулся, а другой зашептал молитву своему святому. Тогда во тьме хижины юноша издал стон и снова замолчал.

– Придется войти, – заметил один из солдат.

– Конечно, – согласился другой.

Но в их дрожащих голосах звучало сомнение, и оба сделали шаг назад от чернеющего дверного проема.

Робин, понимал, что время пришло, он двинулся к двери.

– Madre de Dios! – простонал он, останавливаясь и склонив голову на косяк, в позе человека, пораженного страхом. – Какой ужас!

Один из солдат шагнул вперед.

– Сеньор капитан, что случилось? – спросил он, подняв вверх алебарду.

– Этот человек, он…

Произнося эти слова, Робин взмахнул рукой и вонзил кинжал в грудь солдата. Когда тот упал, его товарищ повернулся и ринулся наутек. Сбросив плащ, юноша помчался за ним. Нельзя было допустить, чтобы солдат добрался до домов в начале улицы. К счастью для Робина, он был моложе и бегал быстрее. Через несколько ярдов он настиг беглеца. Тот с отчаянным воплем обернулся, бросил пику и схватился за короткую шпагу, висевшую на бедре. Но прежде чем он успел извлечь ее из ножен, Робин бросился на него. Прижав ногами руки противника к бокам, он схватил его за горло и, увы, повел себя так, как не стал бы вести ни один итальянский дворянин, говорил ли он по-испански с акцентом или нет. Юноша поднял голову и изо всех сил боднул ей врага в лицо, услышав хруст костей носа с радостью обыкновенного дикаря. Оставлять солдата в живых было нельзя, и Робин вонзил кинжал ему в горло.

По мнению юноши, у него оставалось всего несколько минут. Схватка подняла немалый шум. Правда, если лязг оружия свет факела и вопли стражей инквизиции разбудили кого-нибудь из обитателей близлежащих домиков, то скорее всего они спрячут головы под одеялом. Однако, через некоторое время после восстановления спокойствия любопытные начнут вылезать наружу, и соберется небольшая толпа. Взяв за плечи труп солдата с перерезанным горлом, Робин подтащил его к хижине и бросил внутрь, поступив также с другим стражем, который обращался к нему «сеньор капитан». Он все еще оставался первобытным дикарем, отбросившим все хорошие манеры и изящество молодости. Вынув из двери ключ, юноша застыл, прислушиваясь, не раздастся ли в темноте вздох или стон, показывающие, что один из солдат еще жив. Но все было тихо, как в могиле. Он думал о мертвых врагах подобно древнему египтянину, как о рабах, убитых для того, чтобы они сопровождали его отца в путешествии через реку смерти. Закрыв дверь, он запер ее снаружи и вытащил ключ.

Сделав два шага, Робин остановился. С детских лет он мечтал об аутодафе во имя мести за Джорджа Обри, которое сделает багровым все небо. Юноша испытывал сильное искушение вернуться, зажечь полусгоревший факел и устроить здесь вместо Атлантики погребальный костер, который долго будут вспоминать с ужасом.

Но его удержала мысль о своем добром друге Джованни Фильяцци, который помогал ему, не задавая вопросов и, возможно, идя на риск. Через сады он выбрался на дорогу в Сеговию, где его ожидал Джакомо Ферранти с двумя лошадьми и мулом.

– Наши планы изменились, Джакомо, – сообщил он садясь в седло. – Мы должны вернуться быстро, но не слишком.

Когда они ехали вдоль берега реки, Робин швырнул в воду ключ от хижины. Вокруг было мало людей, и никто их не окликнул. Но, подъезжая к дому Фильяцци, стоящему на улице, где теперь раскинулся парк, они услышали шум толпы и увидели мерцание огней. Робин испуганно натянул поводья, но Джакомо объяснил:

– Это его превосходительство вернулся из Эскуриала.

Конечно, нелепо было предполагать, что власти успели узнать о событиях на Калье де Форкас и принять меры.

– Джакомо, отведи лошадей в конюшню, почисть их и проследи, чтобы не осталось никаких признаков того, что их выводили этим вечером. Потом приведи мула назад с багажом и деньгами.

Робин спешился и, завернувшись в плащ, пробрался сквозь толпу к двери. Стоящий там Андреа собирался остановить его, но он сдвинул капюшон с лица, вошел в дом и поднялся по лестнице.

Когда Джакомо, выполнив поручения, принес багаж в комнату Робина, он нашел там не Карло Мануччи, а Джузеппе Марино, ожидавшего его.

– Одежду, которую ты купил, Джакомо, будешь носить ты. Деньги здесь?

Открыв холщовую сумку, юноша протянул ее слуге.

– Наполни свои ладони, Джакомо.

Но Джакомо отступил назад.

– Я поеду с вами, сеньор.

– Нет, Джакомо.

– Сеньор, я отлично знаю, что вечером произошли неприятности. Тем больше для меня причин вас сопровождать.

Робин был тронут его настойчивостью, но покачал головой.

– Я привык к тебе, Джакомо. Мы много времени провели вместе и стали добрыми друзьями. Твою преданность я буду помнить, даже если доживу до того времени, когда Эскуриал превратится в руины. Если бы мне грозила только та опасность, о которой ты упомянул, я бы, конечно, взял тебя с собой. Но, увы, Джакомо, в том, что мне предстоит сделать, тебе нет места. Пожми мне руку в память о нашей дружбе. Вот так! А теперь запусти ее в сумку и наполни как следует.

Когда Джакомо вынул из сумки руку, полную золотых монет, в его глазах блестели слезы.

– А сейчас, – продолжал Робин, – попроси Андреа узнать у его превосходительства, не может ли он уделить несколько минут Джузеппе Марино. Потом отведи мула на дорогу в Толедо и жди меня там.

Вскоре Андреа Ферранти постучал в дверь. Робин, успевший наполнить золотом кожаную сумочку на поясе и завязать большую сумку, последовал за ним в спальню, где Джованни Фильяцци сидел в халате над бокалом подогретого вина. Когда он увидел Робина, его лицо смягчилось.

– Оставь нас, Андреа, и стой у двери, не впуская никого!

Когда они остались вдвоем, Робин положил сумку на стол.

– Возможно, синьор, что в ответ за вашу доброту ко мне я возложил на ваши плечи много беспокойства.

– Мои плечи достаточно широки, Робин. И было бы странным, если бы я не проявил любезность к безымянному другу в Лондоне и мальчику, который много страдал и нашел дорогу к моему сердцу. – Он поднялся и положил руки на плечи Робину, лицо которого исказила гримаса боли, а из груди вырвалось рыдание. – Сядь и выпей со мной.

Усадив Робина, он налил ему полный бокал подогретого портвейна, а затем снова опустился на стул, не задавая вопросов.

– Повсюду ищут Карло Мануччи, синьор, – сообщил Робин и печально добавил: – Завтра начнется настоящая погоня.

– Карло Мануччи? – с недоуменным видом переспросил Фильяцци. – Кто это? Очевидно, итальянец.

– Могут начаться расспросы, – продолжал Робин.

– У меня? – усмехнулся граф Джованни. – Если это произойдет, мне придется выяснить у моего доброго друга короля Филиппа, должен ли я в разгаре труднейшей работы, убеждая генуэзских банкиров одолжить ему деньги, в которых он так отчаянно нуждается, подвергаться расспросам о каком-то неведомом Карло Мануччи. Знаешь, я сильно сомневаюсь, существует ли вообще этот парень. Давай лучше выбросим его из головы.

– Одной заботой у меня стало меньше, – с признательностью промолвил Робин, явно преувеличивший значительность Карло Мануччи в нынешних треволнениях испанского королевства. – А так как я принес вам ваши деньги назад, синьор, можете для убедительности продемонстрировать их Филиппу.

Фильяцци довольно хлопнул себя по колену. Ему нравились проявления бодрости духа. У этого парня, несомненно, прошедшего только что через огонь, хватало мужества шутить. Затем лицо его омрачилось.

– Тебе не нужны эти деньги?

– Я взял столько, сколько может себе позволить Джузеппе Марино.

Фильяцци кивнул и отхлебнул вина. Он устремил взгляд на камин, где потрескивали дрова.

– Робин, – мягко заговорил граф. – Если тебе нужен отец, то он рядом с тобой. – И он взглянул на юношу так тепло, что у того брызнули слезы. Измученный напряжением этого злополучного вечера, Робин, наконец, рассказал Фильяцци историю о себе и Джордже Обри. Чтобы не ранить друга резким отказом, ему пришлось говорить о себе, что для него всегда являлось тяжким трудом.

– Я буду помнить ваши слова с величайшей гордостью и искренней признательностью, – закончил юноша. – Но мне нужно вернуться на родину.

– Я все понимаю, – ласково промолвил Фильяцци.

– Притом вернуться как можно быстрее.

Посол изумленно уставился на него.

– Как можно быстрее?

– Да, синьор.

– И в качестве Джузеппе Марино?

– Совершенно верно.

– Имея при себе всего несколько золотых?

– Да.

Джованни Фильяцци сердито хлопнул кулаком по столу.

– Как же ты собираешься это сделать?

– Я поплыву с Окендо на его корабле «Сеньора де ла Роса», – спокойно ответил Робин. – Испания снабдит меня средством передвижения, но я надеюсь расплатиться с ней английскими деньгами.