Текст книги "Собака — зверь домашний (Первое издание)"

Автор книги: Радмир Коренев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– А теперь выпьем. – Кандюк налил в стаканы разведенный спирт. – Пей! Не задумывайся. Нужна тебе эта репетиция. Связалась с пацанами…

Лена промолчала.

– Пей!

Она выпила, отщипнула кусочек хлеба, пожевала и налила еще.

– Вот умница. Тебе ведь не семнадцать. Пора уже что-то иметь твердое. Ну старше я. А хуже или лучше кого-то – еще неизвестно. За меня пойдешь, почувствуешь себя хозяйкой. Все будет по-другому. Что здесь думать? Если будешь принимать то одного, то другого, опротивят все.

– Не знаю. Степан мне нравится. Если с ним не получится, тогда уеду.

– Уедем вместе? Ну если со Степаном не получится, пойдешь за меня?

Лена приподняла плечико. Нижняя губа ее капризно выдалась вперед:

– Не знаю…

– Не зна-аю… Да что тут знать! Ты нужна ему на одну ночь, а мне на всю жизнь. Будь я проклят, если я тебя укорю хоть раз или обижу… А будет ребенок, будут общие интересы, заботы… Я тебе хоть немного нравлюсь? Только честно.

Лена пожала плечами.

«Сотый» стоял у стенки Северо-Курильского порта, когда к нему подошел диспетчер.

– На «сотом», – крикнул он. – «Сотый»!

Андрей поднялся на палубу.

– Спал, капитан?! Будь добрый, сбегай на рейд. Там подошел камчатский траулер. У них кто-то серьезно болен. Снять надо, а у меня нет свободных катеров.

– Добро! Сейчас проскочим!

«Сотый» подошел к борту рыболовного судна. Витя кинул конец подошедшему парню. Андрей вышел из рубки, спросил:

– Где ваш больной, давайте!

– Сейчас! – ответил парень. – Там ему помогают. Вон ведут. Что-то с животом. Аппендицит, наверно! Мы «Скорую помощь» запросили.

Больного поддерживал рыбак в командирской фуражке и в простой рабочей телогрейке. Густая черная борода обрамляла его лицо, а на руке, которой он поддерживал больного, красовался большой, во весь кулак якорь.

Сердце Андрея екнуло.

– Олег? Неужели ты? Олег!

Кряжев повернулся на оклик.

– Андрей! Витя! Привет! Помогите человеку, схватило в рейсе.

Они помогли рыбаку спуститься на палубу.

– Пойдем в кубрик на мою койку! – предложил Андрей.

– Нет. Я вот здесь посижу, – отказался больной. – Только вы быстрее меня на берег.

– Сейчас! Костя! Витя! Побудьте возле него, а я пару слов с Олегом.

– Как у тебя! Как устроился? Мы ведь тогда с Леной спешили, но шторм проклятый задержал.

– Поздравляю! Наверное, уже с законным?

– Да. После твоего отъезда женился. Помнишь, Ирина, завклубом? Вот она.

– А Лена? – удивился Кряжев. – Мне говорили…

– Ерунда! Она тебя ждала.

– Ребята! Вы давайте побыстрее. У меня все в животе жжет.

– Витя, стань за руль! Я отдам швартовы. – Андрей приблизился к борту.

– Сбрось конец!

– А Дик! Дика, точно, убили?

– Жив твой Дик. Лена подкармливает его. А Кандюк ушел в столярку. Жена его померла.

Катер медленно отделялся от борта. Траулер вирал якорь.

– А Лена замужем?

– Свободная!

– Привет ей! Скажи приеду! Обязательно приеду…

– Приезжай!

Уже третий день валил снег. И не было конца белому нашествию.

– Летим в снежном облаке, даже море побелело, – ворчал Андрей.

– Это хорошо, – отвечает ему Виктор. Он стоит за рулем. – Зато под шугой море спокойное. Так и поведем баржу под бортом.

– Доведем, если берег увидим. По моим подсчетам, уже полчаса назад должны были подойти. И гудков не слышно.

– Да-а. Как простынь перед глазами повесили. Кряжев сейчас бы жал сирену и шпарил полным. Он глубины знал.

– И я знаю, но… Вот, слышишь, гудок… Нажми сирену и добавь ход. Идем правильно.

Сигнал сирены услышали на берегу. Катер ждали.

– Наконец-то, – обрадованно сказал Лосев, – а то как в воду канули.

– Снегопад глушит звуки, – ответил Грачев. – Побрякать надо бы в колокол.

– Идут! Идут! – С берега увидели катер.

Катер осторожно входил в ворота. Андрей подрулил к причалу и сразу увидел Иру. Жена стояла впереди и радостно приветствовала его поднятой рукой.

– А где Лена? – с налету спросил Андрей.

Ира недоуменно расширила глаза.

– Новость для нее. Новость. Пойдем!

– Вон она! Лена! Лена! А мне-то скажи!

– Кряжева видел. Приедет скоро. Слышишь, Лена, приедет!

Степан беспокоился. Он видел из клуба, что пришел катер. Видел, что вернулась с завода Лена, прошли Андрей с Ириной, а в клуб не зашли.

«Ну Ирка, – размышлял он, – Андрея встречает, а Ленка? Знает же, что репетиция».

Степан решил сам сходить за Леной. Он вышел и захлебнулся ветром. Только что тихо было. Циклон.

Стряхнув с себя снег, Степан ввалился к Лене, но застыл у порога, увидев Дика.

– Он ничего? Не цапнет?

– Нет, конечно. Проходи.

– Скоро к нам хозяин вернется, – Лена гладила собаку, обнимала за могучую шею. – Ух, ты большой, хороший…

– Кряжев, что ли? – забеспокоился Степан.

– Угу. А разве тебе Андрей не говорил?

– Нет. Я его еще не видел.

Степан растерялся, присел у порога и как-то тихо, несмело сказал: «Дай лапу, Дик!» Пес поднял свою толстую когтистую лапу и бросил ему на ладонь. Это было так неожиданно, что он не удержал ее, но в следующий миг пес отошел к дивану и лег.

– Теперь его трогать опасно, – сказала Лена.

Над островом бушевала пурга. Ветер завывал в трубах и проводах, хлопал оторвавшейся от кровли жестью.

– Во, слышь, Лукерья! Давно такого не было, – сказал Грачев. – Но это цветочки. Прогноз передали, до сорока метров. Ураган.

– Кому цветочки, а у меня в больнице еще окна не заклеены. Сейчас, наверное, уж во все щели снегу надуло.

– А летом вы что делали? Лясы точили?

– Хватало и летом работы. То с температурой, то с носом разбитым…

– Что-то не пойму я, ты в клуб или в больницу.

– Какое там «в клуб». Вот свет погас, провода оборвало. Подежурить надо.

– Всегда дома дежурила, а счас попрет тебя. Больных-то нету. На замке больница. А если что, мы завсегда рядом… Вон и Матвей лампу задул. Видать, собрался. Такое раз в году бывает, еще и концерт, читала?

– Афишу-то читала. Пойду все же в больницу. Ведь белого света не видать. Случись что, людям по пурге бегать – не лето. И докторша обидится. Кто ей в помощь, коль не я?

Грачев засопел недовольно, однако признал: Лукерья права. Служба есть служба.

– Ну, валяй! А то, гляди, на концерт, может, вырвешься. Сын ведь играет.

Когда Грачев вошел в клуб, там уже было тесно. Плечом к плечу сидели на скамьях рыбаки и рыбачки, молодые и старые, дети и подростки. Все собрались, как на большой семейный праздник.

– Ого, народу, – поискав глазами место да покрутив головой, произнес Грачев и, заметив деда Матвея, стал пробираться к нему.

– Я те место припас, – похвалился дед Матвей, – вообще-то внучка. Постреленок, якрь те в клюз. Она пораньше убежала.

– Оно и то понятно, конец путины, кому премия, интересно. Сверх плана дали. А кому что подкинут, увидим. Тебя-то, Грач, не обойдут и под всеми парусами.

– План-то дали, поработали… – Грачев хитро ухмыльнулся. – Без труда не вытянешь рыбку из пруда. А где Степка-то, не видел?

– За кулисой орудует. Жаль, свету нет. Что эти коптилки? Обещали киношники движок пустить, да тоже копошатся. К концу собрания сообразят.

– Ха-ха, – Грачев громко засмеялся. – Сообразят. Они уже до собрания сообразили, потому и движок не молотит. – Он оглянулся на квадратики в стене, откуда выглядывали дула киноаппаратов, и у дверей увидел Кандюка.

– Что-то Кандюк запаршивел. Волком на всех смотрит, откололся от общества.

– Дрейфует без жены-то, плывет по течению, – добавил дед Матвей.

– Баба жива была, порядок держала. А семейный человек лучше смотрится.

Вдруг зал загудел, словно волна морская.

– Гля, профсоюз подарки тащит, эх-ма, якрь те в клюз. Патефоны. Два, новые!

– Тихо, товарищи! Тихо! – парторг поднял руку. – Сейчас будем начинать. Предлагаю президиум.

Степан вышел из-за занавеса и соскочил со сцены в зал. Он быстро прошел к двери, на ходу застегивая пуговицы бушлата, толкнул от себя дверь и лоб в лоб встретился с Лосевым.

– Куда это ты на скоростях?

– На катер сбегаю. Андрей струны купил, а принести забыл. Сейчас позарез нужны.

– Осторожно иди над обрывом. Ветер сумасшедший.

– Ничего, добегу! – ответил Степан и окунулся в мокрую темень пурги.

Кандюк незаметно выскользнул следом. Мысль его лихорадочно работала: «Поговорить, попросить, убедить… Только сегодня, сейчас, на дороге. Завтра будет поздно. Степан уйдет к ней после концерта и конец».

Он приподнял воротник пальто, пощупал на боку нож, без которого не ходил, и, вспомнив, что может встретить Дика, завернул домой. Хотел взять палку, но все замело снегом. Под руку попался топор. Кандюк прихватил его и бросился догонять Степана.

Ошвартованный к причалу катер отыгрывался на длинных тросах. Волны с грохотом ударялись о брекватер и полуразбитые вкатывались в ковш.

– Витя! По-моему, надо дать «дупленем» на берег и тогда надежно!

– Иди, Степа! Я с Костей заведу пару концов.

– Ну смотри, не опоздай на концерт!

– Жми, организуй! Я следом…

Степан поймал момент, когда борт, качнувшись, поравнялся с причалом, и спрыгнул, окунувшись в темень и вьюгу. Ветер уже не дул в спину, как по пути в ковш. Тугой, порывистый, он швырял комья снега в лицо, и Степан продвигался боком. Он шел правым плечом вперед, обратив лицо к морю, поджимался к скале, чтобы не упасть. Рука устала придерживать мичманку, и он, повернувшись спиной к ветру, заправил ремешок под подбородок. Несколько шагов шел спиной вперед, смотрел, как сливается с темнотой луч прожектора. Но что это? Черный шар прокатился в ворота. Собака.

И вдруг его озарила мысль: «Дик! Наверное, Дик! Сейчас в рыбозаводе, кроме сторожа, никого нет, а собак туда вообще не пускают, исключение Дику и то потому, что он появляется неизвестно когда и откуда».

Пока Степан размышлял, собака исчезла. Слилась со скалой, растворилась в снежном заряде.

А волны бесновались внизу, бурлили, как в гигантском котле, выплескивались, опадали, чтобы с новой силой удариться в скальный берег. Циклон набирал силу. Потеплело. Хлопья снега таяли на лету, превращались в капли. И вот уже снова лил дождь, косой и хлесткий.

Ветер завывал, как волчья стая, кидался в гору, ломал ольховник…

Кандюк втиснулся в расщелину скалы. С того времени, когда достиг середины тропы, он уже не спускал глаз с освещенных ворот рыбозавода. Благо ветер дул в спину и видимость стала лучше. Степана он увидел и узнал сразу.

Сердце Кандюка застучало молотом. Вдруг Степан поскользнулся и упал. Это было так неожиданно, что Кандюк растерялся. Но в следующий миг он отделился от скалы, склонился над Степаном и оцепенел. Парень лежал неподвижно, а по виску растекалась кровь. Пока он думал, что делать, длинной торпедой, выброшенной из темноты, мелькнул силуэт собаки. Сбитый ударом в грудь, Кандюк упал на спину, не выдержав тяжести огромного пса. Это был Дик. Разжались руки, топор выпал, и дикий крик ужаса взлетел над скалами. Крик слился с грохотом наката, с завыванием штормового ветра, с звериным рычанием пса. Шарф и телогрейка мешали Дику сдавить горло. Он рвал тряпки. Рвал быстро, яростно, остервенело. Страх перед смертью придал Кандюку силы. Извернувшись, он встал, хотел бежать. Но ни бежать, ни просто идти он не мог. Лишь еле-еле передвигался рывками. Дик волочился за ним, пытаясь остановить, и клыки его вонзались все глубже и глубже. Не только Дик был охвачен азартом схватки. Дикие собаки, что всегда оставались на взгорье, возбужденно лаяли, искали спуск, чтобы прийти вожаку на помощь.

– А-а-а! – летело над поселком. – А-а-а…

Выл ураганный ветер, тяжелой дробью сыпал град, прибой рычал, как полчище львов, а из клуба на поиск уже выходили люди.

Рассказы

«Подвиг»

Шла к концу ночная вахта. Впрочем, моряки теплохода «Игарка» в этом полярном рейсе отличали день от ночи лишь по обеду, приготовленному к двенадцати ноль-ноль поварихой Нюрой.

Судовые часы показывали три часа тридцать минут, когда матрос Вьюгин заметил на льду что-то белое, живое.

– Стоп! Да это же медвежонок! – воскликнул он, наводя резкость бинокля. – Поймать бы…

Вьюгина никто не слышал, так как второй матрос ушел будить смену, а штурман находился в штурманской.

«Поймать…» – эта мысль уже не давала покоя.

Вьюгин еще раз осмотрел горизонт и, убедившись, что мамаши нет, принял решение. Он спрыгнул на темно-синий пак и зигзагами от тороса к торосу двинулся в сторону намеченной цели.

«Вот это будет сюрприз, – рассуждал он. – Втащу в каюту к Нюрке. Уж этот подарок в иллюминатор не выбросит».

А медвежонок, не чуя беды, шел к пароходу: его очень привлекало черное чудовище. И он впервые видел двуногое существо, которое неуклюже пряталось за пологим торосом. Медвежонок потянул носом.

«Глупый, – подумал Вьюгин, прижимаясь плотнее к холодной глыбе, – идет сам прямо в руки. Сейчас я его сцапаю. Ну иди, иди», – мысленно подгонял он зверя, и когда медвежонок подошел близко, Вьюгин, напружинившись, прыгнул. Крепкие матросские руки утонули в густой белой шубе.

– Попался голубчик… Не вырвешься. – Вьюгин опоясал медвежонка ремнем.

На баке «отбили склянку», ее звон пролетел над льдинами, подстегнул Вьюгина.

«Пора сдавать вахту. Это хорошо», – подумал он.

Но вдруг он вспомнил, что второпях не сбросил трап, а на трехметровую высоту борта без него не подняться.

– Эх, черт, какая досада. Придется поднимать аврал. Да иди же ты, бестия! – поддернул он медвежонка.

Но владыка Севера тормозил всеми четырьмя, оказывая упорное сопротивление.

Несмотря на вечный холод, Вьюгина пробил пот. Но он с не меньшим упорством волок свою добычу.

А сзади бесшумно и быстро бежала мать. Она почуяла человека и готова была разорвать любого, кто посмеет обидеть ее дитя. Старая медведица настигала матроса.

Вьюгин не оглядывался. Его заботил лишь трап, которого не было за бортом. Он очень сожалел, что из-за торопливости теперь смазывалась ярко нарисованная картина встречи, пропадал тот эффект, на котором строилось покорение непокорной.

«Эх, торопыга, торопыга, – ругал он себя. – Теперь вся толпа увидит медвежонка, и никакой неожиданности, никакого сюрприза. Медвежонок станет общим, как песик Юнга, и Нюра будет давать ему лакомый кусочек из амбразуры камбуза. И тогда уже эту романтическую девчонку ничем не прошибешь».

А Нюра была хороша. Невысокая, симпатичная, круглая и румяная, как свежеиспеченная пышка, с ямочками на щеках.

Еще во Владивостоке, когда Вьюгин узнал, что пришла новая повариха и увидел ее, он скорехонько смотался на рынок и купил лучший букет цветов. Правда, дарить открыто постеснялся и завернутые в газету цветы пролежали весь день в каюте, пока он ловил момент, чтобы вручить их девушке. Отдал сверток лишь поздно вечером, да и то сунул неловко в руку.

А поутру увидел свой подарок на причале против ее иллюминатора. Увядшие и пожелтевшие цветы поведали ему о безответной любви, брошенной под ноги портовым грузчикам.

«Ничего, – решил Вьюгин. – Узнает, что я заочно в мореходку поступил, полюбит. А, может быть, – размышлял он, – ей нравятся смелые? Конечно же девушки любят сильных и отважных. Но где совершить подвиг, если нет ни войны, ни пожара, ни наводнения…».

Рейс предстоит долгий, в Полярку, Северным морским путем. Конечно же с заходами в Певек, Амбарчик, через Карские ворота – в Архангельск.

«Не видать мне берега полгода, а то и больше, – думал Вьюгин». – А если не завладеть сердцем Нюрки, то… Вон Витька, тоже матрос, ничем не лучше меня, а она ему всегда улыбается. Он только и делает, что на гитаре брякает, блатные песни поет. А девки его любят. Дуры».

… Был последний вечер перед отходом. Вьюгин получил добро уйти в увольнение. Он надел тщательно отутюженный темно-синий бостоновый костюм, напустил сорочку на ворот пиджака, осмотрел себя в зеркало.

«Ничего. Стрижка под полубокс не испорчена. Уши, правда, великоваты и чуть-чуть вперед, но не очень. Бриться еще рано – пушок. Лицо овальное, смуглое. Нос как нос. Зубы блестят. Глаза? Глаза не такие большие и выразительные, как у Витьки, но зато…»

Что «зато», Вьюгин так и не придумал, а потом, недовольный собой, пошел несмело к девушке.

Возле двери еще раз подправил белый воротничок, пригладил его на вороте костюма и робко постучал. Тишина. Он толкнул дверь. Закрыта. Постучал еще. Ответа не было.

Вьюгин быстро прошел в конец корабельного прохода и открыл дверь в кубрик.

– Ребята, а где Витька? – спросил он.

Старый усатый матрос Волков внимательно посмотрел на вошедшего.

– Эх, Вьюга, Вьюга! Долго ты лоск наводил. Они давно отчалили на берег. Греби шустрей, мабуть, догонишь!

Весь вечер Вьюгин провел на Ленинской, но Нюры и Виктора не встретил. Вечер был испорчен, настроение тоже, и пора было возвращаться на борт.

Вьюгин пошел к центральной проходной мимо пивного киоска. Толпа любителей смаковала рыбку, запивая пенистым напитком, а в стороне сидел грязный замурзанный песик и жадно ловил взором пищу, уплывающую в рот человеку. Песик был молодой, худющий и пугливый.

«Видно, не один пинок прошелся по его заду», – подумал Вьюгин и хотел было пройти, но этот бездомный щенок будто приковал его к месту.

– Ну что, псинка? Тоскуешь? Есть хочешь? Взял бы я тебя, да неизвестно, как посмотрит на это Дракон. Ладно. Выгонит так выгонит. Пойдем! Хоть накормлю.

«Смотри-ка, идет», – подивился он, оглядываясь.

Песик, действительно, шел за ним, будто понял все, что сказал человек.

Утром к теплоходу подошел буксир. Раздалась привычная команда: «По местам!», и причал медленно стал удаляться от борта. Судно развернулось носом на выход.

Вьюгин стоял на юте. Он мысленно прощался с бухтой, в которой оставались утомленные суда, груженые и пустые, но одинаково отдыхающие на рейде и у причалов.

«А мы когда вернемся?» – Вьюгин вздохнул.

Неусыпный маяк подмигнул ему красным глазом: мол, буду ждать. Не грусти.

Судно почувствовало первую качку. Слева оставался Аскольд, а впереди синело море. Чайка спланировала к палубе, помахала крыльями.

«Вот и все, – сказал себе Вьюгин. – Теперь вахта и учебники. Вахта и учебники. А к Нюрке не подойду. Пусть слушает гитару. В пустой бочке звону больше. Вообще-то бочка здесь ни при чем».

Он покосился в сторону стоявшей у борта девушки, и сердце его тревожно ёкнуло: «А все-таки она красивая. Может быть, Витька ей не нужен? Не такой уж он игрок…»

– Юнга! Юнга! Ко мне!

Пес услышал знакомый голос и подбежал.

Вьюгин взял его на руки и пошел к себе. Надо было отдохнуть перед вахтой. Мимо Нюры он проходил медленно, поглощенный вниманием к своему питомцу, делая вид, что ему безразлично ее присутствие, что он совершенно равнодушен к женскому полу.

Но она остановила его.

– Ой, какая собачка чистенькая. Где ты ее взял?

– Не она, а он, – ответил Вьюгин. – Вчера подобрал на улице. Полчаса вместе с ним в душе мылись, потому и чистенький.

– Ты любишь собак? – спросил он, готовый подарить ей своего пса.

– Я вообще люблю животных. У нас в деревне всегда были собаки и кошки. А у дяди Демьяна был медвежонок, так я часами могла сидеть возле него.

– Ну… Медвежонка у меня нет, а Юнгу могу тебе подарить.

Нюра засмеялась.

– Он и без тебя от камбуза не отходит, так что обойдусь без подарка…

Она обожгла его лукавым взглядом и упорхнула.

Вьюгин посмотрел на щенка, опустил его на палубу.

– У-у, блюдолиз! Отираешься возле кока… Пошел вон!

Пес уловил сердитые нотки и, поджав хвост, поплелся прочь недовольный, обиженный.

Жизнь на судне шла по давно заведенному распорядку. Каждый выполнял свою работу согласно уставу и расписанию. А для свободных от вахты крутили короткометражку. Просматривали всем знакомые картины. Разнообразия ради киномеханик ставил пленку наоборот. И тогда над рокочущим хохотом мужских голосов возвышался и звенел безудержный смех Нюры.

Вьюгин выходил из столовой, усаживался в каюте и корпел над учебниками. Он готовил контрольные или шел ко второму помощнику капитана и консультировался по теме.

Так было и на этот раз. Крутили фильм «Веселые ребята». Команда «помирала» со смеху, а Вьюгин вышел и, пройдя по узкому проходу, открыл дверь своей двухместной каюты.

Второй член матросского жилища был человеком в годах, добрым и молчаливым. В рейсе он работал, как вол, а стоило сойти на берег, напивался до «чертиков». Звали его Кузьмич. Все знали, что он потерял семью в оккупации, и относились к нему с уважением. Была у него страсть к поделкам. В свободное время вырезал из твердого дерева разнообразные трубки. Делал это молча и Вьюгину заниматься не мешал.

Судно терлось о ледяные обломки, шло от разводья к разводью, громыхал под корпусом лед, трещал на корме сектор руля.

Все содрогалось, жило, боролось. Теплоход, будто большое живое существо, стремился одолеть препятствия.

Вьюгин знал, что где-то здесь будет формироваться караван. Придут пароходы из бухты Провидения, выстроятся в кильватер ледоколу, а пока…

Пока, лавируя меж ледяных полей, «Игарка» пробивалась к Певеку.

Разложив перед собой старую путевую карту Берингова моря, позаимствованную в штурманской, Вьюгин начал делать прокладку.

В дверь постучали, и тотчас послышался знакомый волнующий голос:

– Здравствуйте, Кузьмич! Я слышала, вы опять новую трубку сделали. Черта с рогами?

Кузьмич молча протянул Нюре трубку.

Вьюгин, не смея оглянуться, еще ниже склонился над картой. Он уже не видел ни линии курса, ни рельефа берега. Все слилось воедино: и глубина, и отмели, и суша.

«Вот ведь, – думал он, – с Кузьмичом заговаривает, а меня будто и на судне нет. Ну хорошо. Теперь и здороваться перестану. Хоть каждый день заходи…».

Нюра еще о чем-то ворковала, но Вьюгин не прислушивался. Да и разговор его не касался. Он слышал, как она похвалила за мастерство Кузьмича и вдруг сказала:

– Между прочим, мы идем уже в море Лаптевых, а ты все еще торчишь в Беринговом.

Вьюгин не успел ничего ответить. Нюра вышла за дверь легко и быстро. Вьюгин свернул карту и лег.

В двадцать четыре ноль-ноль он уже был на мостике. Судно стояло зажатое, как в тисках.

… Потрескивал долголетний лед, мерцали кристаллики спрессованного ветрами снега, и ничто более не нарушало бы извечной тишины Ледовитого океана. Но глухо рокотала машина, замурованная в железном корпусе, и заливисто, злобно лаял пес Юнга.

«Что это он, негодник, надрывается?» – подумал штурман.

– Юнга! Юнга! – окликнул он собаку, не выходя из штурманской.

Еще предстояло заполнить вахтенный журнал и подготовиться к смене.

А с мостика доносился свирепый собачий лай. Неумолкающий и нервный.

– Ай, дьявол! Чтоб тебе. Уже, наверное, люди всполошились. Опять капитан выговор всучит.

Второй помощник вышел на мостик.

– Юнга! Юнга! – позвал он. – Нельзя!

Пес будто и не слышал. Ощетинившись, он упирался передними лапами в край надстройки и лаял, лаял.

Штурман окинул взглядом ледяное поле, увидел человека, но что он делает, не понял. Тогда поднес к глазам десятикратный бинокль. Лицо его недоуменно вытянулось.

– Что он там делает? Вот уж этот Вьюгин. Щенка приволок, теперь еще что-то? Нерпенок или… Медвежонок?

Штурман широко улыбнулся, выпуклые линзы подпрыгнули, и улыбка сползла. Лицо вахтенного помощника вдруг побледнело. Оно леденело, покрывалось мертвенной белизной.

Бинокль задрожал, будто натолкнулся на айсберг. В увеличительные стекла вписалась медведица. Она росла. Мчалась, вытянув шею, мчалась озлобленная, разъяренная и могучая. Она догоняла Вьюгина, а он не видел.

– Сожрет… Сожрет! – вдруг крикнул штурман и опрометью бросился в рулевую.

В морозный воздух вонзились короткие гудки теплохода. Неистово лаял Юнга. На палубу выскакивали полуодетые, поднятые тревогой моряки. Оценив ситуацию, они кричали хором и вразнобой:

– Беги-и!.. Беги!

А штурман все дергал и дергал рычаг гудка.

Боцман на баке ударил в судовой колокол. И каждый старался поднять как можно больше шума, чтоб отпугнуть медведицу. Ведь голыми руками ее не остановишь.

Жизнь Вьюгина отсчитывала последние секунды, и нечем было ему помочь.

Он давно бросил медвежонка, и бежал не оглядываясь. Бежал, как спортсмен перед финишем. Он ощущал жаркое дыхание зверя. Он уже чувствовал на себе острие клыков, силу когтистых лап. Рубашка, мокрая от пота, прилипла к телу. Пот застилал глаза, затекал в открытый рот.

– Быстрей! Быстрей!.. – доносилось до него. – Быстрей!

Но он и без того мчался во всю прыть. Катился, как перекати-поле, подгоняемый ветром. Ноги сами отрывались ото льда и отсчитывали метры. Он летел, как стрела, скакал, как кенгуру, семимильными прыжками.

А сердце, взбешенное невероятной гонкой, вырывалось из груди, а легким уже не хватало воздуха. И вдруг он почувствовал, что сапоги стали железными и он едва волочит их по гигантскому магнитному полю, с трудом отрывая подошву, чтобы сделать еще один шаг к спасению.

«Все… Погиб…», – паническая мысль лишает его последних сил.

Он падает. И никакие звуки уже не могут помочь ему, не могут предотвратить случившееся.

– Ну, что? Что вы стоите! Прыгайте! Спасайте! – это кричит Нюра.

Но ее никто не слышит.

Матросы растягивают пожарный шланг. Механики готовят аварийную помпу. Кто-то сбрасывает за борт шторм-трап, и все видят, как маленькая смешливая Нюра в этот миг становится дикой кошкой, переваливается через фальшборт, быстро спускается по трапу и, не задерживаясь у борта, бежит навстречу Вьюгину. В руке у нее высоко поднята кочерга. Она потрясает орудием, словно булавой, ятаганом, мечом из дамасской стали, и кажется, попадись ей под удар, рассечет надвое.

Но, опережая девушку, летит красная аварийная ракета, посланная капитаном с мостика.

Вьюгин поднимается и снова бежит. Но это ему кажется. Он в самом деле только переставляет ноги. Уже безразличный ко всему. И радостное «ура»! для него все еще звучит сигналом тревоги. И Нюра с боевой кочергой, и протянутые с борта руки не доходят до его сознания. Он дышит тяжело. Он стыдится поднять на товарищей глаза. Не хочет слышать насмешливый голос Нюры.

Вахта окончена. Он идет в каюту разбитый усталостью и пережитым страхом. Не раздеваясь, падает в кровать и лежит, вперив неподвижный взгляд в свежевыкрашенный потолок.

За бортом потрескивает долголетний лед, мерцают кристаллики спрессованного ветром снега, и ничего более не нарушает извечной тишины Ледовитого океана. Лишь слышны в проходе чьи-то быстрые шаги.

Вот они ближе, ближе к дверям, остановились… Дверная ручка поползла вниз, и Вьюгин увидел Нюру.

– Это тебе, – сказала она тихо и осторожно поставила ему на грудь тарелку, покрытую белой салфеткой.

Вьюгин молчал.

Тогда Нюра сдернула салфетку, и он увидел большую медведицу, а рядом маленького медвежонка.

Они сидели рядом. Аппетитно пахло свежеиспеченным, сдобным и чем-то очень вкусным… Неизведанным.