Текст книги "Водою и духом"

Автор книги: Протоиерей Александр Шмеман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Наиболее совершенное описание этого пути дано апостолом Павлом: «А я не желаю хвалиться, – пишет он, – разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал. 6:14). Эти слова выражают совершенно новый и единственно христианский взгляд на мир и человеческое призвание и жизнь в этом мире. И новизна его заключается в следующем: он преодолевает поляризацию, редукционизм, «или–или» всех тех «духовностей» и «мировоззрений», которые либо только принимают, либо только отвергают мир и превращают религию или в «посюсторонний» активизм, или в бегство в «потусторонность». Во всех такого рода «духовностях» и религиях Крест Христов, говоря словами апостола Павла, «упразднен», в нем нет нужды, и по этой причине он навсегда остается, даже в пределах религий, соблазном для одних и безумием для других (1 Кор. 1:23).

Слова «для меня мир распят» означают, что в Кресте мы имеем единственный критерий всего, конечную меру всей жизни и каждого поступка. Это означает, с одной стороны, отвержение мира как «мира сего», т. е. человеческого рабства греху и смерти, мира как «похоти плоти, похоти очей и гордости житейской». Христово распятие выявило испорченность и порочность мира в обличье «мира сего», и это навеки останется судом над ним и ему приговором. Но мир осужден не во имя и не ради какого–то иного мира, но во имя и ради его собственной истинной сущности и его призвания, которые раскрываются Крестом в вере, любви и послушании Сына Человеческого. Таким образом, являя самоосуждение и тем самым конец мира сего, Крест, с другой стороны, делает возможным истинное приятие мира как Божьего творения, как объекта бесконечной Божественной любви и попечения. Таково значение слов «для меня мир распят». В христианской вере и христианском мировоззрении мы находим поистине антиномичное сосуществование, взаимозависимость и взаимопроникновение отрицания и приятия мира: отрицания как единственного способа приятия; приятия, открывающего подлинный смысл и цель отрицания.

Однако это мировоззрение остается антиномией, всего лишь «учением», если мы не можем сказать о себе: «Я распят для мира». Только во мне, в моей вере, в моей жизни и в моих действиях это учение может стать жизнью, а Крест Христов обрести силу. Ибо, по христианской вере, мир – это не «идея», не абстрактное и безличное целое, но всегда единственный в своем роде дар единственному в своем роде человеческому существу: мир, данный мне Богом в виде моей жизни и моего назначения, моего призвания, моей работы, моей ответственности. Никакая идея, никакое учение не может спасти мир, и однако он гибнет или спасается в каждом человеке. И он спасается всякий раз, когда человек принимает Крест и свое собственное «распятие для мира». Это означает постоянное, непрестанное усилие распознания добра и зла, поистине смертную борьбу за победу в человеке его высокого призвания. Это означает постоянное отречение от мира как от «мира сего», т. е. от его самодостаточности и самососредоточенности, от его порочности и греховности, от всего того, что Писание называет «гордыней», и в то же время постоянное приятие мира как Божьего дара нам и способа нашего возрастания в Нем и соединения с Ним.

«Для меня мир распят, и я для мира». Это и есть точное описание и определение нашего царского достоинства, восстановленного в нас царским помазанием, сообщенного нам Святым Духом. «…Все ваше. Вы же – Христовы, а Христос – Божий» (1 Кор. 3:23). «Все ваше»: мир снова наш, поистине мы можем иметь власть над ним; каждое человеческое призвание – а в конечном счете, каждое призвание единственно, ибо каждое человеческое существо единственно, священно и благословенно; все, кроме греха и зла, принимается, может и должно совершаться в знании Бога и в единении с Ним, все может являть и выражать благо, истину и красоту Царства Божия. Однако, как это ни может показаться парадоксальным и безумным мудрости мира сего, внутренний закон этой новой царственности и власти в точности противоположен закону, который принимается за самоочевидный «в роде сем».

Новая и поистине царская власть, данная человеку Христом, есть власть проходить сквозь и преодолевать конечность этого мира, его естественные границы, его замкнутые горизонты, власть снова сделать мир божественным, а не Бога – мирским. Это власть неизменно отвергать мир сей как самодовлеющую ценность, самодовлеющую красоту и смысл, власть постоянно «воссоздавать» мир как восхождение к Богу. Ибо грех состоит не просто в злоупотреблении властью, не в частных отклонениях и недостатках, а именно в том, что человек любит мир ради него самого и даже Бога превращает в служителя миру. Недостаточно просто веровать в Бога и делать этот мир «религиозным». Скорее истинная вера в Бога и истинная религия состоит в непостижимой и в то же время твердой уверенности в том, что Царство Божие – объект наших чаяний, нашей надежды и любви – есть, всегда было и всегда будет «не от мира сего», но, оставаясь «по ту сторону», лишь оно одно может придать смысл и ценность всему в этом мире.

Таким образом, восстановить человека как царя не значит снабдить его некоей сверхъестественной силой и властью, придать его мирской активности новую ориентацию или сделать более искусным врача, инженера или писателя. Неверующие могут быть – и чаще всего бывают – более искусными в науке, технике, медицине и т. п. Восстановить человека как царя значит, прежде всего, освободить человека от взгляда на все это как на высший смысл и ценность человеческого существования, как на единственный горизонт человеческой жизни. И именно в этом освобождении, как ни в чем другом, нуждается современный секулярный человек, ибо хотя он узнает все лучше и лучше, как заставить вещи «работать», он потерял к настоящему времени всякое знание того, что эти вещи собой представляют, превратился в раба идолов, которых сам вызвал к существованию. Именно эта свобода, идущая от знания и опыта Царства, которое «не от мира сего», нужна человеку и всему нашему миру, а не наши жалкие самозащитные призывы к вмешательству, не наше подчинение миру сему с его преходящими философиями и лозунгами. Только после того как человек вкусит Царства, все в этом мире становится снова проявлением, обещанием и жаждой Бога. Только когда прежде всего мы ищем Царства, мы начинаем истинно радоваться миру, истинно иметь власть над ним. Тогда все вещи снова очищаются, наше видение и знание их становится ясным, и наше пользование ими есть благо. Каково бы ни было наше назначение, призвание или занятие – выдающееся или скромное, значительное или незначительное по меркам мира сего, – оно приобретает смысл, становится радостью и источником радости, ибо мы начинаем чувствовать и ощущать его не само по себе, а в Боге и как знак Его Царства. «Ибо все… ваше: мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее, – все ваше. Вы же – Христовы, а Христос – Божий» (1 Кор. 3:21–23).

Таково наше новое царское достоинство, которое мы получаем в царском помазании Святым Духом, царское звание тех, кому «завещавается Царство» (Лк. 22:29). И тот, кто вкусил его радости, мира и праведности, может преодолеть этот мир славной силой Креста, может принести его Богу и тем самым поистине преобразовать его. И это приводит нас ко второму достоинству, даруемому нам в таинстве Святого Духа: достоинству священническому.

5. Священник

Идея священнического назначения христианской жизни, получаемого в даре Святого Духа, была еще более забыта, чем идея новой царственности человека во Христе. Забыта же она была потому, что ее постепенно поглотила и совершенно растворила старая, фактически дохристианская, дуалистическая концепция деления церковного тела на клир и мирян, в основе которой лежит утверждение о несвященнической природе тех, кого называют мирянами. Принимая это сведение к старым категориям, отвергая фактически преобразование и, следовательно, радикальное обновление во Христе всех вещей, всех понятий и самой религии, христианская мысль сталкивается с ложной дилеммой: либо профессиональное священство исключает из Церкви идею священнического образа всех христиан как таковых, либо священнический образ мирян, а, следовательно, и всей Церкви (определенной апостолом как «царственное священство») должен исключить необходимость в профессиональном священстве. Снова чисто человеческая логика, применяемая к тайне Церкви, приводит к искажению понимания этой тайны и неизбежно ведет к последующему обеднению богословия, богослужения и благочестия.

Что касается ранней Церкви, то она твердо знала и утверждала необходимость профессионального священства в Церкви и «царственное священство» самой Церкви как два существенных и взаимодополняющих друг друга измерения самой ее жизни: существенных, так как они исходят из ее опыта Христа и Его единственного в своем роде священства; взаимодополняющих, так как в их взаимосвязи открывается место и значение как одного, так и другого в жизни и служении Церкви [51]51
  См.: Daubin P. Le Sacerdoce Royal des Fideles dans la tradition ancienne et moderne. Paris, 1950.


[Закрыть].

Поэтому прежде всего следует выяснить истинное значение священства Христа. Ибо когда Его священство стало сводиться к клерикальным категориям и рассматриваться как источник только профессионального священства, появились и вышеупомянутые искажения, ведущие к разрыву с ранним опытом и преданием. Мы должны понять, что священство Христа, так же, как и Его царское достоинство и, как мы увидим далее, Его пророческое служение, коренится, прежде всего, в Его человеческой природе, является неотъемлемой частью и выражением Его человечества. Именно потому, что Он является Новым Адамом, совершенным Человеком, Воссоздателем человека в его целостности и полноте, Христос является Царем, Священником и Пророком. Пользуясь богословской терминологией, можно сказать, что сотериологическое [52]52
  Swthria по–гречески означает «спасение, избавление» (прим. пер.).


[Закрыть] значение этих трех достоинств состоит в их онтологическом характере, т. е. в их принадлежности самой природе человека, воспринятой Христом для его спасения. Это означает, что природа человека включает в себя священническое назначение, которое было предано и утрачено в грехопадении, но которое восстанавливается и исполняется во Христе. Таким образом, возникает первый вопрос: что означает для человека его священническое звание? Только ответив на этот вопрос, из которого одновременно следует и ответ на вопрос о смысле священства Христа, мы сможем понять значение, с одной стороны, «царственного священства» как действительного образа христианской жизни и, с другой стороны, профессионального священства как формы существования Церкви.

«Царственное священство»: не просто царское достоинство и не просто священство, но их взаимная связь как исполнение, реализация одного в другом – такова тайна человека, открываемая нам во Христе. Если атрибутами царя являются власть и господство, то дело священника – приносить жертву, т. е. быть посредником между Богом и творением, «освятителем» жизни посредством ее включения в Божественную волю и порядок. Это двойная функция была свойственна человеку с самого начала, но в качестве единой функции, в которой естественная царственность человека находит свое исполнение в священстве, а его естественное священство делает его царем творения. Он имеет власть и господство над миром, но осуществляет эту власть посредством освящения мира, приводя его к соединению с Богом. Не только его власть от Бога и под Богом, но ее целью и содержанием является Бог как конечное благо, составляющее, как мы уже видели, внутренний закон всей власти. Поэтому эта власть осуществляется в жертве, которая, задолго до того как она стала почти синонимом слова «искупление», была и все еще продолжает быть существенным выражением стремления человека к соединению с Богом, творения – к своему осуществлению в Боге, и которая, по существу, есть порыв, акт восхваления, благодарения и единения. Таким образом, человек есть царь и священник по природе и по призванию.

Падение человека заключается в его отречении от священнического призвания, в его отказе быть священником. Первородный грех состоит в том, что человек выбирает несвященнические взаимоотношения с Богом и миром. И, быть может, ни одно слово не выражает лучше существо этого нового, «падшего», несвященнического образа жизни, чем слово, сделавшее в наше время поразительно успешную «карьеру» и поистине ставшее символом современной культуры. Это слово потребитель. Сначала увенчав себя титулом homo faber («человек умелый»), затем homo sapiens («человек разумный»), человек, по–видимому, нашел свое окончательное призвание как потребитель. И надо сказать, что имеются в наше время люди, которые в защите своих потребительских прав видят яркое и героическое назначение! Должны ли мы доказывать, что этот «идеал» начисто исключает саму идею жертвы, священнического призвания человека? Поистине печальное достижение нашего века – вполне в этом честного – гордое утверждение того, что предыдущие цивилизации пытались лицемерно скрыть. Разумеется, потребитель родился не в XX веке. Первым потребителем был сам Адам. Это он выбрал не священнический, а потребительский подход к миру: «питаться от него», использовать его и владеть им для себя, извлекать из него блага, а не посвящать его Богу, не приносить его Богу в жертву, не владеть им для Бога и в Боге. И наиболее трагическим плодом этого первородного греха является то, что и сама религия превратилась в потребительский товар, который призван удовлетворять наши «религиозные нужды», служить защитным покрывалом или лекарством, снабжать нас дешевым чувством собственной праведности и равно дешевыми, замкнутыми в себе и самодостаточными «духовностями», причем поставщиком всего этого стал священник, чьи особые, священные полномочия должны гарантировать полезность религии для общества и культуры, которые, в противном случае, не испытывали бы ни малейшего интереса к божественному призванию человека и всего творения.

Нет нужды говорить, что не таково подлинно христианское понимание человека, религии и священства. В Своем воплощении, в приношении Себя Богу ради спасения мира Христос явил истину – священническую природу человека – и, даруя нам Свою жизнь, в крещении и миропомазании Он, восстанавливает в нас наше священническое достоинство: власть предоставлять наши «тела в жертву живую, святую, благоугодную Богу» (Рим. 12:1) и превращать всю нашу жизнь в «разумное служение» (Рим. 12:1).

Но тогда Церковь, которая сама есть дар и присутствие этой новой жизни в мире и, следовательно, сама есть приношение, жертва и единение, также с необходимостью обладает священнической природой в своей целокупности как Тело Христово и в своих членах как членах этого Тела. Ее священническая природа проявляется в отношении к самой себе, ибо ее жизнь состоит в приношении себя Богу, и в ее отношении к миру, в ее миссии приношения мира Богу и, таким образом, освящения его. «Твоя от Твоих Тебе приносяща о всех и за вся». Это приношение стоит в центре Евхаристии – таинства, в котором Церковь всегда становится тем, что она есть, именно потому, что Евхаристия выражает и исполняет всю жизнь Церкви, саму сущность человеческого призвания и назначения в мире.

Призвание же это состоит в том, чтобы освящать и преобразовывать себя и свою жизнь и весь мир, данный каждому из нас в качестве нашего царства. Себя – постоянным приношением своей жизни, своей работы, своих радостей и страданий Богу, оставляя их всегда открытыми Божественной воле и благодати; стараясь быть тем, кем мы стали во Христе: Храмом Святого Духа; претворением нашей жизни в такую жизнь, какой ее соделал Святой Дух: в литургию, служение Богу и единение с Ним. Мир – стараясь быть «людьми для других», не в смысле постоянного участия в общественных или политических делах, к чему в наше время часто сводят христианство, но стараясь быть всегда, везде и во всем свидетелями Христовой Правды, являющейся единственно истинной жизнью, и носителями жертвенной любви, составляющей конечную сущность и содержание человеческого священства.

Наконец, только в свете этого «царственного священства», восстанавливаемого и получаемого нами в таинстве Святого Духа, мы можем понять действительное, христианское, а посему новое значение профессионального священства – священства тех, кого Церковь выделила с самого начала и в непрерывной преемственности от апостолов призвала к служению в качестве ее священников, пастырей и учителей. Ибо именно для того, чтобы Церковь, все ее члены и вся ее жизнь были священническими, могли осуществлять себя как «царственное священство», она нуждается в священниках. Во Христе сама природа человека восстанавливает свое царственное священство, и, таким образом, каждое человеческое призвание, каждая человеческая жизнь могут быть истинно «священническими» именно потому, что у Него Самого не было иного призвания, иной жизни, кроме возвещения Евангелия Царства, явления Божественной Истины, искупления грехов посредством Своего самопожертвования, спасения и сообщения дара новой жизни. В этом смысле Его священство поистине единственное и личное. Именно на основе этого единственного и личного Своего священства и жертвы созидает Христос Свою Церковь. Будучи плодом и даром Его священства и жертвы, Церковь не зависит ни от чего земного или человеческого, ни от меры нашего отклика, ни от наших достижений и нашего роста. Будучи даром, она с самого начала содержит в себе всю полноту благодати и истины; в ней нет ни изменения, ни роста. Христос остается навсегда ее единственным Священником, Пастырем и Учителем. И чтобы это единственное в своем роде священство – собственно Христово и поэтому поистине единственное в своем роде – могло всегда присутствовать в Церкви и всегда делать ее «полнотой наполняющего вся во всем» (Еф. 1:23), Он устанавливает институт священников в церкви. Их священство на самом деле не их, а Христово, их призвание – не иметь никакого иного призвания, кроме личного призвания Христова, чтобы обеспечить присутствие и власть Его священства в Церкви, его непрерывность до воссоединения всех и вся в Боге. Как Отец посылает Своего Сына для спасения мира, так и Сын избирает и посылает тем, кому Он доверяет продолжение Своей спасительной миссии, власть Своего единственного в своем роде священства.

Особенность этого призвания заключается в следующем: это не одно из человеческих призваний, а поистине стоящее особняком – не выше их, как власть, привилегия или слава, не противоположное им, как нечто «священное», противостоящее «мирскому», это призвание, которое, осуществляя единственное в своем роде священство Христа, делает все остальные человеческие призвания реализацией царственного священства. Церковь имеет священников для того, чтобы реализовать себя как «царственное священство». Но именно потому, что она имеет священников и в их лице обладает единственным в своем роде священством Христа, она поистине может быть царственным священством. Именно потому, что священник не по своему изволению, но по указанию и дару Святого Духа делает то, что делал и продолжает через него делать Христос: проповедует Евангелие, исполняет Церковь в таинствах и «пасет овец» – потому, что в священнике Церковь всегда остается все тем же самым даром того же самого Христа, – она может и во всех своих членах истинно свидетельствовать о Христе и о спасительной миссии, совершенной Им в мире.

«Цари и священники…» И вот, наконец, пророки. В этом третьем звании, третьем даре и назначении, которое открывается нам и восстанавливается в нас во Христе и даруется нам Христом, мы должны искать последнее измерение христианской духовности.

6. Пророк

В богословских учебниках третье служение Христа называется пророческим. Будучи исполнением всех пророчеств, Он Сам есть Пророк. Однако снова нам предстоит понять, что так же, как царственность и священство Христа, Его пророческий дар есть проявление в Нем полноты Его человеческой природы, что Он является пророком, потому что Он есть совершенный Человек.

Сотворенный царем и священником, человек призван быть также и пророком. Если в Ветхом Завете это звание сохраняется только за некоторыми людьми, особо призванными Богом и получившими от Него особые дары, то это потому что в грехопадении человек отверг и потерял свой естественный дар пророчества и перестал быть пророком. Но в самом начале, в Райском саду, Бог говорил с Адамом «во время прохлады дня» (Быт. 3:8) и Адам слышал Его голос; таким образом, человеку свойственно слышать голос Бога и отвечать на него. Более того, спасение провозглашается восстановлением в человеке его пророческого назначения: «и будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть; и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши» (Деян. 2:17; цитата из Иоиля 2:28).

Что же такое пророчество? Вместо того чтобы сводить его, как мы это обычно делаем, к таинственной способности предсказывать будущее, мы должны видеть в нем то, что нам открывается в Писании: власть, данную человеку для того, чтобы он мог познавать волю Бога, слышать Его голос и быть – среди творения, в мире – свидетелем и исполнителем Божественной мудрости. Пророк—это тот, кто слышит Бога и поэтому может передать волю Бога миру, тот, кто видит все события, все «ситуации» очами Бога и поэтому может соотносить то, что является человеческим и временным, с тем, что является Божественным и вечным, – другими словами, тот, для кого мир пронизан Богом. И таково истинное назначение человека, его истинная природа.

Но так же, как он отверг свое царское и священническое достоинство, человек отверг и дар пророчества. В своей гордыне – а грех есть плод гордыни, искушения словами «вы будете, как Боги» – человек думал, что он может истинно познать мир и истинно владеть им без «пророчества», т. е. без Бога; и именно это «непророческое» знание человек в конце концов назвал «объективным» и увидел в нем единственный источник всякой истины.

Поколения за поколениями теряют мечты и видения своего детства о величественных храмах этого Истинного Знания: школы и университеты, где кандидаты и доктора, уверенные в том, что владеют единственным доступом к Истине, быстро превращают людей в слепых поклонников «объективности», а на самом деле – в слепых учеников слепых учителей. Есть ли необходимость доказывать во второй половине нашего трагического столетия, что поистине фантастическое накопление этого «объективного» знания (и основанной на нем техники) не только не помешало нашей цивилизации прийти к всеохватывающему кризису – социальному, политическому, экологическому, энергетическому и т. д., – но что все больше и больше становится явным, что она сама является главной причиной кризиса. Надо ли еще доказывать, что, несмотря на то, что все это знание и вся эта техника предназначались (в соответствии с любимым лозунгом нашего века) для освобождения человека, человек чувствует себя более порабощенным, более одиноким, потерянным, обескураженным, подавленным, чем в любой другой период человеческой истории? Что темная туча отчаяния, страшное чувство полнейшего вакуума пронизывает даже воздух, которым мы дышим, и не может рассеяться от искусственной эйфории нашего «общества потребления»? Что бессмысленный бунт приводит к равным образом бессмысленному устройству общества во имя абсурдных «освобождений», содержанием которых оказываются террор и кровь, секс и похоть, ненависть и фанатизм?

Печальный и иронический факт состоит в том что, отвергнув и отказавшись от дара пророчества, данного ему Богом для истинного знания и истинной свободы, человек поработил себя призраку лжепророчеств, первым из которых является вера в «объективное» знание и его способность преобразовать и спасти мир. Никогда прежде мир не был так насыщен идеологиями, обещающими решение всех проблем, как в наше время, никогда прежде не существовало такого количества «сотериологий», претендующих на научное, объективное знание лекарства от всех зол. Поистине наше время есть время пророческого обмана – псевдопророчеств и псевдопророков как в науке, так и в религии. Чем очевиднее становится поражение всех рациональных и научных псевдопророчеств, тем интенсивнее идут поиски иррациональных, псевдорелигиозных псевдопророчеств, безошибочным признаком которых – в нашем технологическом и рациональном обществе – служат такие явления, как астрология, магия, эзотеризм и оккультные науки всякого рода, каждое из которых только доказывает, что пророческий дар, будучи естественным свойством человека, неразрушим в нем, а когда он разрушен в своей положительной, Богом данной сущности, он неизбежно проявляется как падшая, темная, бесовская одержимость.

Итак, восстановление Христом в человеке пророка внутренне присуще христианской идее спасения. Дар пророчества, который мы получаем в таинстве Святого Духа, не есть дар странной и чудесной силы, какого–нибудь «сверхъестественного» знания, отличного от естественного или даже ему противоположного. Это не какое–то иррациональное свойство, наложенное на наш человеческий разум и заменяющее его, превращающее христианина в некое подобие Нострадамуса или в религиозного прорицателя. Это не экзальтация «видений» и «снов», являющихся паралогической и иррациональной заменой логоса, вроде тайных «откровений» и всякого рода знамений. Пожалуй, наилучший способ определить этот дар – это назвать его даром трезвения, которое в христианской аскетической литературе всегда полагалось первой и главной основой всякой духовности. А трезвение противоположно псевдопророчеству, которое всегда является плодом внутреннего беспорядка в человеке, разлада в его различных свойствах и дарах. Трезвение есть та внутренняя полнота и целостность, та гармония души и тела, сердца и разума, которая единственно может различать и, следовательно, понимать и, следовательно, обладать реальностью в ее целостности, как она есть, вести человека к единственной истинной объективности. Трезвение есть понимание, потому что прежде всего и во всем оно различает – как в почти бессознательных движениях души, так и в «великих событиях» – добро и зло, ибо оно видит зло насквозь, даже если зло рядится, как это часто бывает, в одежды добра. Трезвение есть обладание реальностью, т. к., будучи открытостью всего человека Богу, Его воле и Его присутствию, постоянным ощущением Бога, оно делает человека способным принимать все как исходящее от Бога и ведущее к Нему или, другими словами, позволяет во всем видеть значение и смысл.

Таков дар пророчества, который мы получаем в святом помазании: дар различения и понимания, истинного обладания, во Христе и со Христом, собой и своей жизнью. Различать и понимать не значит знать все. Так, сказано: «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1:7), – и Церковь всегда была весьма осторожна по части всякого рода футурологических пророчеств, столь популярных среди «религиозных» людей. Дар пророчества не делает из нас чудесных экспертов по всем вопросам. Сам Христос «преуспевал в премудрости и возрасте» (Лк. 2:52), и Церковь всегда утверждала, что человеческий разум есть наивысшая, Богом данная способность человека, и отвергала и осуждала любое превозношение «иррационального», всякое презрение к знанию, науке и мудрости во всех ее проявлениях. Дар пророчества не выше и не вне истинной человеческой природы, восстановленной Христом, но, скорее, есть существенное, вертикальное измерение всех ее компонентов, всех человеческих даров и призваний. Во Христе нам было дано главное знание – знание Истины – о Боге и человеке, о мире и его конечной судьбе. И именно эта Истина делает нас подлинно свободными, способными к различению и пониманию, сообщает нам силу быть – во всех условиях и ситуациях, во всех профессиях и призваниях, в использовании всех наших человеческих даров – всегда и везде свидетелями Христа, Который есть высший Смысл, Содержание и Исполнение всего того, чем мы являемся, всего, что мы делаем.

Таким образом, помазание святым миром дарует нам царское достоинство, посвящает нас в «царственное священство», сообщает нам пророческий дар. Мы получаем все это, потому что нам дарован Святой Дух Самим Христом – Царем, Священником и Пророком. Таким образом, теперь мы должны перейти к другому аспекту таинства: Сам Святой Дух есть дар Христов нам. Если от Святого Духа мы получаем Самого Христа, если Его сошествие делает нас причастниками жизни Христовой, членами Его Тела, соработниками в Его спасительном деле, то, с другой стороны, Христос посылает нам от Своего Отца как последний дар и как саму реальность Его Царства, Самого Святого Духа.

7. Святой Дух

Догматика определяет Святого Духа как Третье Лицо Троицы; в Символе Веры мы исповедуем Его как исходящего от Отца; из Евангелия мы знаем, что Он послан Христом как Утешитель, чтобы «наставить нас на всякую Истину» (Ин. 16:13) и соединить нас со Христом и с Отцом. Каждое богослужение мы начинаем с молитвы, обращенной к Святому Духу: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй. Сокровище благих и жизни Подателю…» Преп. Серафим Саровский определяет христианскую жизнь как «стяжание Духа Святаго». Св. Павел определяет Царство Божие как «праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14:17). Мы называем святых носителями Святого Духа и хотим, чтобы наша жизнь была духовна.

Поистине Святой Дух есть сердце Божественного Откровения и христианской жизни. Однако, говоря о Нем, чрезвычайно трудно подбирать слова – столь трудно, что для многих христиан учение Церкви о Нем как о Личности, Лице, потеряло свое конкретное, экзистенциальное значение и Он рассматривается как Божественная энергия – не как Он или Ты, а скорее, как Божественное Нечто. Даже богословие, безусловно утверждающее учение о Трех Божественных Ипостасях, говоря о Боге – особенно в связи с Церковью и христианской жизнью, – говорит о благодати, а не о личностном знании и опыте Святого Духа.

Но в таинстве помазания мы получаем Самого Святого Духа, а не просто благодать: таково всегда было учение Церкви. Именно Святой Дух, а не некая божественная энергия, нисходит на апостолов в Пятидесятницу. Именно к Нему, а не к «благодати», взываем мы в молитве, и именно Его стяжаем мы посредством духовного подвига. Таким образом, очевидно, что конечная тайна Церкви состоит в знании Святого Духа, в обретении Его, в единении с Ним. И исполнение крещения в святом помазании есть личный приход и личное откровение человеку и пребывание в нем Самого Святого Духа. Но тогда естественно возникает вопрос: что это значит – знать Святого Духа, иметь Его, пребывать в Нем?