Текст книги "Два наследства, или Дон Кихот. Дебют авантюриста"

Автор книги: Проспер Мериме

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

В то же время я сравнивал исторические методики, древнюю и современную. Геродот и Плутарх, я думаю, провели серьезные изыскания, чтобы анализировать, проверять, обсуждать традиции и свидетельства своих современников и предшественников. Убедившись, что им наконец открылась истина, они употребили свое несравненное искусство на то, чтобы сделать ее более видимой и понятной. Им недостаточно было сказать: тот-то совершил то-то; им хотелось к тому же показать, почему он это совершил, какие чувства двигали им, какую цель он преследовал, совершая свой поступок. Не думаю, чтобы они ошибались. Эссе, которое я здесь представляю, это всего лишь попытка восстановить греческую традицию. Это второе издание исторического труда, который я только что завершил. Если реплики и даже некоторые поступки, приписываемые мною моим персонажам, и вымышлены, то осмеливаюсь сказать, что представленные здесь характеры ни в коей мере не являются выдумкой, но результатом, последним словом очень серьезного исследования, которое я только что порекомендовал моим читателям и которое можно приобрести на улице Вивьенн, дом 2 по цене 3 франка за книгу.

Париж, декабрь 1852 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Опушка леса. Ночь. На конях появляются два запорожских казака. Герасим Евангель ранен и лежит на луке своего седла; второй, лет двадцати, Юрий, ведет его коня под уздцы. Оба в крови и покрыты пылью.

Сцена первая

Герасим Евангель, Юрий.

Герасим. Куда ты меня ведешь? Я не могу дальше идти. Лучше было бы умереть здесь.

Юрий. Мужайся, атаман-батюшка![6]6
  Атаман, капитан, казачий голова.


[Закрыть] Мы в безопасности. Безбожники сбились со следу. Бог не без милости…[7]7
  Русская пословица. Прим. пер.: Полный текст: «Бог не без милости, а казак не без счастья» / Русские народные пословицы и притчи, изданные И. Снегиревым. М.: Универ. тип., 1848.


[Закрыть] А уж для казака-то! (Легко спрыгивает на землю, укладывает Герасима Евангеля на траву и распрягает коней.)

Герасим. Спасайся, сынок. А меня оставь… К чему обременять себя стариком, которому и часу не прожить?.. Только забери палицу[8]8
  Палица с серебряными накладками (булава, или наседка) была тогда атрибутом командующего у казаков.


[Закрыть], чтобы татары не повесили ее в мечети Ислам-Кермана!

Юрий. Как бы не так! Пока я жив, не видать татарам ни палицы, ни головы атамана Герасима Евангеля. Ну же, развеселись, батько. Не придется тебе больше скакать со стрелою в брюхе. Завтра рассветет, мы снова увидим широкую долину Днепра… Худо тебе? Хочешь выпить? В моей фляге есть еще капля горилки… А вот хлеба… это другое дело.

Герасим. Не видать мне больше нашего зеленого днепровского острова… А ты, как кони отдохнут, отправляйся в путь… Скажешь головам…

Юрий. Благодарю за комиссию. Не думаешь ли ты, что я дерзну сказать атаманам и старейшинам: «Привет вам от атамана Герасима Евангеля, брошенного мною в лесу с татарской стрелой меж ребрами»? Не скажут ли мне наши старцы: «Собачья смерть тому, кто покидает товарища в беде!»

Герасим. Тебе от меня одни беды… а ты все-таки единственный остался со мной.

Юрий. И то правда, рука у тебя тяжелая, и иногда мне казалось, что ты меня ненавидишь; но разве не ты научил меня скакать на коне, стрелять из пищали, рубить головы татарам?.. (Разглядывает свое оружие и пороховой рожок.) Еще на три выстрела. Старики говорят, что, когда есть три пороховых заряда, один можно использовать, чтобы подстрелить зайца к обеду… Эх, был бы у меня заяц!.. Хотел бы я уметь жевать траву, как наши кони. Нужно на один крючок перестегнуть пояс. (Ложится на траву.) Да, бывали привалы и похуже.

Герасим. И все-таки я тебя любил, Юрий. Если бы ты знал…

Юрий. Кого люблю, того и бью. Иногда мне казалось, что уж слишком ты меня любишь… Посмотри-ка, до чего прожорливы наши кони после этой долгой скачки. Что за славные ногайцы![9]9
  Бахмат, или военные кони татар-ногайцев, порода которых была в большом почете среди казаков.


[Закрыть] С ними и мертвый проголодается… Кровь все бежит?

Герасим. Скоро уж навсегда перестанет бежать.

Юрий. Эх, знать бы мне песню атамана Корелы, которая останавливает кровь!

Герасим. Нет, не колдуна… я бы хотел видеть подле себя священника. Кабы здесь был священник!

Юрий. На беду, и за сто верст отсюда я не знаю ни одного. Да к чему? Запорожец не умирает от стрелы… Но коли ты умрешь, то ведь знаешь: если умер казак на священной войне, двери рая распахивают сразу обе створки… Ну же, ну же, атаман-батюшка, потерпи! Ранивший тебя татарин зря старался. Пес, что хотел тебя пожрать, больше не укусит. Я сломал свое копье об его грудь, но штык вышел из спины… Что ты хочешь? Все мы смертны… Не надо сдаваться… Ну же, стисни зубы, дыши… или поругайся немного, это помогает. Поколоти меня, если хочешь, как, бывало, ты делал, когда на тебя нападало плохое настроение…

Герасим. Ах, Дмитрий, Дмитрий! Я очень виноват!.. Прости меня!

Юрий. Дмитрия здесь нет, атаман-батюшка. Дмитро Терещенко, бедняга! Он умер где-то там. Это Юшка[10]10
  Юшка – уменьшительно-ласкательное от Юрий или Георгий.


[Закрыть] возле тебя, твой ординарец. Ты не признал меня, батюшка?

Герасим. Юрий… скажи мне, ты причетник. Ты учился в семинарии, когда я забрал тебя на Украину… Ты должен про это знать. Избежит ли ада проливший невинную кровь?

Юрий. Ну и вопрос! А чем мы-то занимаемся каждый день? Однако наш поп отец Геласий говорит, что раз мы запорожцы, то прямо в сапогах так в рай и войдем.

Герасим. Русские… православные… я убивал их… но на войне… безбожников поляков или татар… Не это меня тревожит… Но, Юрий, ты был пострижен…

Юрий. Да, быть может, сейчас я был бы монахом или иезуитом, ежели бы ты не поджег семинарию, не отрубил голову регенту, который сек меня, и не поджарил моих товарищей… Тебя это печалит?.. Ей же ей, я благодарен тебе за то, что ты сделал меня запорожцем. Ты бы мог оставить меня в огне вместе с другими…

Герасим. Вот, Юрий, кабы ты был монахом, ты мог бы отпустить мне грехи… или помолиться за меня… Не можешь? А, вот он! Распоротое горло трепещет, словно голубка… Значит, он будет повсюду преследовать меня!..

Юрий. Кто? Татарин… Я же сказал тебе, что он мертвый… Он сюда за тобой не придет.

Герасим. Дорогой мой Юрий… Я должен открыть тебе свое сердце… А ты скажи, могу ли я еще надеяться… Нет, ты скажешь, что это невозможно!..

Юрий. Затяни потуже свой ремень на ране вместо того, чтобы болтать и так метаться.

Герасим. Послушай меня… Я великий грешник… но, Боже мой! Есть еще более виновный, чем я… Борис! Борис! Я слышу твой голос из ада… Мы встретимся там. И это будет мне утешением.

Юрий. Борис, царь московский?.. Да сгори он в аду! То он продает нам порох и водку на вес золота, то идет на нас войной или предупреждает татар о наших вылазках.

Герасим. Знал бы ты этого дьявольского обманщика!.. Это он убийца, а не я.

Юрий. Москали говорят, что он приказал убить в Угличе Дмитрия, сына Грозного; да хоть все москали друг друга поубивают, что нам, запорожцам, за дело?

Герасим. Да, это Борис, это он!.. Но я… мне никогда не станет мочи сказать об этом.

Юрий. Ты тратишь силы на слова, а завтра надобно будет садиться на коня.

Герасим. Завтра… Для меня нет больше завтра… Ужасное завтра! Дай мне твою руку, сынок! Это я соблазнился золотом Бориса, я вонзил нож в горло невинного. «Взгляни, Евангель, на мое прекрасное ожерелье», – сказал он, распахивая свою одежку…[11]11
  Таково народное придание, признанное русскими летописцами.


[Закрыть] Я ударил его вот сюда, в горло… десятилетнее дитя, не сделавшее мне ничего дурного… Ты убираешь руку… И я умираю проклятым… А Борис! Он царствует и процветает.

Юрий(помолчав). На одно дитя больше или меньше… Когда мы жжем деревню, думаем ли мы о детях?.. К тому же зато ты убил достаточно татар.

Герасим. Христианская кровь! Кровь царей! Последний отпрыск святых!.. Нет, никогда… Я повсюду вижу его, этого несчастного младенца… Смотри, смотри, там… Ты видишь его?

Юрий. Это моя белая свитка. Никакого младенца здесь нет.

Герасим. Он не любил невинного младенца!.. А тот всегда играл со мной… У него были твои голубые глаза, твои светлые волосы… И такая же отметина, как у тебя под правым глазом. Потому-то, понимаешь, я спас тебя из огня… усыновил тебя… я хотел искупить свое преступление… я хотел наречь тебя Дмитрием… я не дерзнул…

Юрий. Юшка, Дмитрий, какая разница? Только вот не знаю, отчество-то какое? Мой батюшка всегда отлынивал от знакомства.

Герасим. Ты был так похож на него… Часто мне хотелось пасть перед тобой на колени и молить о прощении. В иные же дни ты представлялся мне демоном, ополчившимся против меня… твой вид напоминал мне невинного… Двадцать раз я был готов убить тебя.

Юрий. Спасибо, что ни разу не сделал этого.

Герасим. Это моя епитимья – спасти тебя, чтобы бесконечно видеть подле себя мучающий меня призрак… Сколько тебе лет?

Юрий. Я думаю, двадцать. Мне ведь было двенадцать, когда ты меня забрал?

Герасим. И ему было бы двадцать. Сегодня он бы правил… О, я проклят! Проклят! Я это чувствую, и нет мне пощады… Хотя бы говори повсюду, что это Борис его убил… Он дал мне мошну с золотом, а потом захотел умертвить и меня… Если бы я мог сознаться в своем преступлении… покаяться епископу и умереть прощенным!

Юрий. Лучше не умирать. Ну же, успокойся, атаман-батюшка; попробуй уснуть.

Герасим. Уснуть! Я давно уже не сплю… По вечерам он приходит ко мне, к моей постели, на привале, когда гаснут огни и туман опускается на степь. Вот и сейчас он подает мне знак… там, возле того дерева… весь в белом…

Юрий. Это береза. Успокойся. Если бы здесь был призрак, наши кони испугались бы.

Герасим. Юрий, муки мои страшные… я скоро умру… В моем седле зашито сто двадцать дукатов… Вот, возьми еще это… Его крестильный крест[12]12
  Всякий ребенок, рожденный в греко-православной религии, получает от крестного крест по случаю своего крещения. По традиции его всегда носят на шее.


[Закрыть]… Там что-то написано… Конечно, его имя… Никогда не мог осмелиться продать его… А ты можешь. На этом кресте кровь, но не ты ее пролил… Коли продашь его, будешь богат. Вели тогда помолиться обо мне…

Юрий. Будь уверен.

Герасим. Теперь прощай… Помолись за меня, коли не боишься… скажи молитвы, какие знаешь.

Юрий. Что-то я ни одной не припомню… Впрочем, вот: Отче наш… да будет воля Твоя…

Герасим. Да будет воля Твоя…

Юрий. Прости смиренному грешнику…

Герасим. Смиренному грешнику…

Юрий. Который скоро предстанет перед Тобой… (Засыпает.)

Герасим. Уснул!.. Он может спать… Боже мой! Боже! Мне кажется, будто разверзлись хляби небесные… Они обрушиваются на лес, точно стаи воронья, и он, он опять здесь!.. Юрий… Юшка! Проснись! Защити меня!

Юрий(внезапно пробуждается и хватает свою аркебузу). Где мы?.. Кто здесь?

Герасим. Дитя! Дитя!.. Он схватил меня, тянет… Смилуйся! (Умирает.)

Юрий. Никого! Никого нет… Прости, атаман Герасим Евангель… Я задремал… все случается… уже светает… Мы снова потихоньку тронемся в путь. Ну же, мужайся. Допьем фляжку. А? Не сдавайтесь… Вот я посажу вас в седло, и вы увидите, все будет хорошо… мужайтесь! Бог не без милости… Эй, Герасим Евангель! Атаман!.. Ох, вот те крест, он мертв! Как он стиснул зубы… Конец. Этот чертов младенец сжимал его сердце! Кто бы мог заподозрить в старом запорожце такую совестливость? Конечно, это было ужасно. Дитя, да еще царевич!.. Странного приемного отца даровала мне судьба!.. Бедный Герасим Евангель! Однако он был смельчак… бывалый воин… А дурная стрела меж ребер делает его более беспомощным, чем рыба, вытащенная из воды… И вот я один на всем свете… где рать моя? В этот час, думаю, я один могу ответить на зов. Остальные сейчас небось торчат головами на кольях Ислам-Кермана, а тела их в степи служат добычей воронья… В этом седле сто двадцать дукатов. Целое состояние. Да еще этот крест, золотой, и сверкающие каменья, ей же ей, будто волчьи глаза. (Читает.) «Дмитрию, сыну царя Ивана, от его крестного, князя Ивана Мстиславского». Я богат, у меня два быстрых коня. Что мне делать в днепровском курене? Старейшины острова сочтут меня слишком молодым, чтобы быть поручиком. Если я пойду в Москву, Борис, быть может, сделает меня капитаном стрельцов… Борис… Ему тоже повезло. Хотя говорят, его дед был из татар… ей же ей, да здравствует Москва! Говорят, встанешь раньше, шагнешь дальше… Кабы у меня был кусок хлеба на завтрак!.. Бедный Герасим Евангель, не был он ангелом, а все же был лучшим копьем Днепра. Прощай, мой старый атаман. Ты спишь, и я надеюсь, тебе больше не снятся зарезанные младенцы. Не хочу я, чтобы волки растащили твои кости… Положим ему в руки его палицу, как подобает атаману… Черт возьми, как он одеревенел… Забросаем тело землей… Вот кинжал, лучший помощник для этого. Может, именно этим кинжалом… помнится, он никогда не хотел резать им хлеб. (Копает землю и напевает.) «На синем море туман, черная тоска держит меня за сердце. Там вдали в поле я вижу зеленую дубраву, возле дубравы холм, на холме горит костер, возле костра белый плащ, на плаще лежит воин. Возле самого сердца рана, из которой фонтаном бьет кровь. Вокруг него сотоварищи, прощаются с ним. „Мы отправляемся на Святую Русь, что мы скажем твоим родителям?“ Дорогие сотоварищи, Святая Русь. Увы, я ее больше не увижу. Передайте мой последний привет моей матушке и всем моим друзьям. А невесте скажите, пусть ищет себе другого возлюбленного».[13]13
  Это почти буквальный перевод старинной казачьей песни. Прим. пер.: Очевидно, имеется в виду записанная в начале XIX века и очень популярная в течение всего столетия народная баллада «Завещание раненого молодца» («Уж как пал туман на сине море, на сине море…»).


[Закрыть]

Входит Шубин, ведя под уздцы коня, нагруженного мешками.

Сцена вторая

Шубин, Юрий.

Шубин(в сторону). Из огня да в полымя! От татарина ушел, да с запорожцем повстречался! Святой Николай Угодник, смилуйся над нами!

Юрий(заметив его и прицеливаясь). Стой, ни с места! Ты кто? Что ты здесь делаешь?

Шубин. Ах, господин атаман[14]14
  Из любезности простых казаков называют атаманами.


[Закрыть], не убивайте православного христианина! Вчера безбожники чуть было не захватили меня. Наш маленький обоз рассеялся и я, спасаясь бегством, заблудился в этом лесу.

Юрий. Еда есть?

Шубин. Половина пирога да несколько галет.

Юрий. Давай поскорей позавтракаем чем Бог послал. Вы, москали, всегда осмотрительны, всегда с провизией. (Ест с жадностью.)

Шубин. Ты хоронил мертвого, а теперь ешь, не омыв рук.

Юрий. Вода более чем в трех верстах отсюда, а я уже два дня не ел. Ну же, ешь, здесь на двоих хватит.

Шубин. Атаман-батюшка, не обращай на меня внимания.

Юрий. Ты видел татар, откуда они идут?

Шубин. К югу идут, батюшка. Я издали их заметил и поспешил скрыться. Вчера шел я через поле боя, все оно было покрыто обезглавленными трупами. То уж точно были христиане… Горе нам!

Юрий. Да, они, псы, застали нас врасплох! Десять против одного; что поделаешь? Взгляни, вот что осталось от лихого атамана, носившего серебряную палицу.

Шубин. Да примет Господь душу его в раю… Чему ты улыбаешься? Уж не язычник ли он?

Юрий. Мертвые мертвы. Пора в путь.

Шубин(в сторону). Он не говорит мне: кошелек или жизнь. (Громко.) Господин атаман… я бедный купец из Углича… заблудился в лесу…

Юрий. Углич! Не там ли был умерщвлен сын царя Ивана?

Шубин. Умерщвлен! Я этого не говорил… Он и правда умер.

Юрий. Всем известно, что он был убит по приказу Бориса.

Шубин. Борис – наш славный царь, да хранит Господь его и Святую Русь… Не говори о нем плохого, батюшка.

Юрий. Боишься, кабы эти деревья не передали ему, что он убийца?.. Вижу я, вы, москали, дадите язык себе отрезать за вашего славного царя. Мы же, вольные дети степей, говорим одно и устами, и сердцем.

Шубин. Я уважаю казаков. Они православные и воюют с безбожниками… Господин атаман, дозволь бедному купцу следовать в твоей тени. Она убережет его от всякой дурной встречи.

Юрий. Куда путь держишь?

Шубин. В Углич, если Богу будет угодно.

Юрий. Ей же ей, меня так и подмывает проводить тебя туда…

Шубин. Батюшка, коли ты окажешь мне такую честь, мой дом – твой дом… Но найдешь ли ты дорогу среди этих лесов и болот?

Юрий. Ничего не бойся… Может ли казак заблудиться там, где есть мох или трава?..[15]15
  Говорят, что казаки, посмотрев, с какой стороны ствола на дереве вырос мох, или сличая между собой былинки в пучке травы, умеют ориентироваться с большой точностью.


[Закрыть] Только вот помоги мне прикрыть землей и камнями это тело… (Помолчав.) Как давно он умер?

Шубин(удивленно). Но тебе лучше знать.

Юрий. Я говорю о царевиче Дмитрии.

Шубин. Он преставился в 7099 году…[16]16
  По русскому летосчислению того времени; то есть в 1591 году.


[Закрыть] Тому двенадцать лет… Пятнадцатого мая.

Юрий. Преставился… от удара кинжалом в горло.

Шубин. Бог знает… Я там не был. Да пребудет он в раю, невинный!

Юрий. Видел ты этого Дмитрия?

Шубин. Раз сто, не меньше. Это я продал ему последнее его ожерелье из жемчугов… я хотел сказать, из орешков.

Юрий. Ты золотарь?

Шубин. Ваша светлость… у меня ничего нет… я бедный купец.

Юрий. Уж не думаешь ли ты, что запорожец станет обирать путника, с которым только что разделил хлеб-соль? Успокойся. Незачем тебе держаться за пояс обеими руками. Мне неинтересно знать, что там внутри… Так ты говоришь, царевич был белокур?

Шубин. Да, приблизительно как ты… (Внимательно приглядывается к нему.) Ах!

Юрий. Почему ты так пристально рассматриваешь меня?

Шубин. Нет, ничего, атаман-батюшка… Только вот отметина, что у тебя под правым глазом…

Юрий. Так что же? Она у меня с рождения. Ну, в путь.

Шубин. Как? И ты не поставишь креста на этой могиле?

Юрий. Ты прав. Я и забыл. Вот так, две палки и кусок веревки… всех-то делов… Красив ли город Углич?.. Вот и ладно. Герасим, Герасим, покойся в мире, если в том краю, куда ты отправился, есть покой… По коням, господин торговец орехами. (Уходит, напевая.) «Поплывем мы, друзья, по Дону Ивановичу[17]17
  В своих песнях казаки персонифицируют Дон и, я не знаю почему, называют его сыном Ивана.


[Закрыть], туман укроет нас, а луна зашла…»

Шубин(в сторону). У него вид честного юноши… Странное сходство!

Выходит.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Дом Шубина в Угличе. Его жена Акулина следит за приготовлениями к обеду.

Сцена первая

Григорий Отрепьев, Акулина.

Григорий(входя). Благословен Господь! Лучше прийти к началу обеда, чем к концу сражения. Даже на улице пахнет щами, а у тебя и бутыль в руках. Здорово тебе, Акулина Петрова, здорово, кума.

Акулина. Добро пожаловать, Григорий Богданович, вот уж не ожидали увидеть тебя здесь! Мы думали, ты в Свято-Никольском монастыре.

Григорий. Что поделаешь, кума?.. То я не могу ужиться с настоятелем, то он со мной. В этот раз мы расстались по обоюдному согласию. Я пришел покрутиться здесь, покуда дядя мой Смирной не уладит моего дела и не сыщет мне более человеколюбивого настоятеля. Он там всемогущ. Шпион Бориса, или секретарь, или соглядатай, уж и не знаю кто…

Акулина. Ах, Григорий, опять проказишь, батюшка мой, об заклад бьюсь. Когда же ты остепенишься?

Григорий. Когда Борис станет гнать такую плохую водку, что честной народ уже не сможет ее пить… Черт побери, думаю, это будет на следующей неделе. Стыдно христианам терпеть это. Подумать только, дворянину да не иметь перегонного аппарата для себя и своих друзей!.. Но я вижу, у вас праздник? Уж не родила ли ты нового младенчика, кума?

Акулина. Экий вы, Григорий Богданович! Муж из странствия вернулся. Он избежал больших опасностей, друг мой любезный, и об эту пору мог бы находиться у татар в узилище, кабы не молодой запорожский казак, ставший ему проводником до самого дома. Он наш гость, да благословит его Господь.

Григорий. Черт побери! Давно я говорю, близок конец света. Вот уж и чудеса начинаются. Где это видано, чтобы казак помог купцу, коли только не в том, чтобы освободить его от поклажи. Эй, да ведь это наш славный Шубин!

Входят Шубин и Юрий.

Сцена вторая

Те же, Шубин и Юрий.

Шубин. А, вот и ты, Гришка! Что поделываешь в Угличе, негодник? Гость дорогой, представляю тебе преподобного Григория Богдановича Отрепьева из Свято-Никольского монастыря, теперь уже, может, и настоятеля…

Григорий. Нет еще, нет еще… Сначала надобно, чтобы наш святоша патриарх распределил меня по моему выбору. А ты, кум, все молодцом…

Шубин. Гость дорогой, окажи честь, снизойди до этого скромного стола. Жена! Водки. Твое здоровье, господин атаман… Однако я до сих пор не знаю ни твоего имени, ни как тебя по батюшке[18]18
  Когда к кому-то обращаются с речью по-русски, его всегда называют именем, данным ему при крещении, а вслед за тем – именем, данным при крещении его отцу, от которого производят прилагательное, заканчивающееся на -ович или -евич, если говорят с дворянином; и на -ов или -ев, если с купцом или любым человеком недворянского происхождения.


[Закрыть].

Юрий. Мое имя? (Помолчав, со смехом.) Дмитрий Иванов.

Шубин. Твое здоровье, Дмитрий Иванов! Это водка 7099 года.

Юрий. Года смерти царевича.

Григорий. Года, когда он был вероломно убиен… Еще стакан. Его здоровье!

Шубин. Шш, Григорий! Садись, гость дорогой… А ты сюда, Гришка. Молитву, Гришка, тебе бы читать, но закон велит, чтобы это был отец семейства. (Стоя с молитвенно сложенными руками.) Господь, спаси и сохрани тело и душу Бориса, царя нашего, единственного христианского монарха на земле, которому другие государи рабски служат, чей разум есть кладезь мудрости, а сердце полно любви и великодушия. Аминь[19]19
  Эта молитва была сочинена Борисом, и каждый отец семейства обязан был читать ее перед трапезой.


[Закрыть].

Григорий. Аминь, и выпьем.

Юрий. Что это еще за молитва такая? Уж не безумец ли этот Борис, коли считает себя единственным христианским монархом на земле?

Шубин. Гость дорогой, почтенный мой спаситель, да будет мне дозволено напомнить тебе, что мы не на берегах Днепра в достойном уважения запорожском курене. Мы на Святой Руси, где опасно дурно говорить о царе-батюшке… Хотя среди нас только православные христиане, неспособные донести на тебя… Ешьте на здоровье.

Григорий. Хорошо сказано. Однако мы здесь, чтобы веселиться, а когда речь заходит о Борисе, больше хочется плакать, чем смеяться… Известно ли вам, что в Москве мрут с голоду? А царь в Кремле пирует и приговаривает: «Чтоб эти москали сдохли! Это мятежники, которые не любят меня». Он и вправду не пускает в город обозы с зерном.

Шубин. Да выпей же, Григорий, и не будь смутьяном.

Григорий. Здесь нет слуг, а значит, и шпионов, а стены толсты. Время от времени надобно облегчать душу. С тех пор как стало известно, что Борис приказал убить царевича, он изобрел тьму адских уловок, дабы заставить народ забыть о своем преступлении. Верите ли, брат Дмитрий, в 7099 году он поджег лавки купцов на главной площади! «Это заткнет им рот», – сказал он… Его ухватки!

Шубин. Ох, Григорий!

Григорий. Я видел, как они горели… Но это еще цветочки. Потом он написал хану Касим-Гирею, чтобы тот пришел к нам со ста тысячами татар, грабя и руша все на своем пути. «Прекрасно, – сказал он, – татары помешают им думать о царевиче Дмитрии».

Шубин. Ох, Григорий!

Григорий. Доказательство, что их позвал Борис, то, что он отправил нашу армию в Казань на арбузы, когда татары как раз переходили Оку. Хватит!.. Все-таки святой Николай и святой Сергий сделали так, что Касим-Гирей как пришел, так и ушел… А что же Борис? А Борис хранил спокойствие. Он был регентом… Бедный царь Федор позволял ему все делать по своему разумению… Все ему сходило с рук, он был высоко… Ловко приготовленная похлебка отправила Федора вслед за его братом Дмитрием и отцом Грозным.

Шубин. Ох, Григорий!

Григорий. Дай же мне сказать! Я видел, говорю я вам, я сам видел царя Федора, распростертого на его парадном ложе. Было на что посмотреть, не ради красного словца… Тысячи свечей, парча, прусское полотно, после службы вволю водки… В тот день мы устроили знатную пирушку… уж такую… О чем это я говорил?

Юрий. Ты говорил, что видел царя Федора…

Григорий. Ах да! Так вот. Он был раздутый, весь зеленый, зеленей капусты! Я говорю только то, что знаю… Да, а еще принц Иван Датский…

Шубин. Он женится на царевне Ксении, дочери Бориса.

Григорий. Хорошо ли это, отдавать христианку принцу-безбожнику?.. Но Борис передумал… Принц Иван пообедал у него… его, говорят, принесли мертвецки пьяным… И он уже никогда не протрезвеет.

Шубин. Что ты хочешь сказать?

Григорий. Что он хлебнул вина, которое Борис бережет для своих добрых друзей… Зря, что ли, три финских колдуна по ночам настаивают травы, те самые, что они собирают на ущербе луны на Серпуховском кладбище?

Шубин. Как, датский принц умер?!

Григорий. Я давеча узнал об этом от монаха, прибывшего из Москвы… И никого не удивляет, что царь запретил бальзамировать тело, как того хотел датский лекарь. «Нет, – сказал Борис, – тогда увидят, что у него в желудке»[20]20
  Все эти абсурдные обвинения против Бориса почерпнуты из трудов русских летописцев.


[Закрыть].

Шубин. Это невозможно! Царь любил его больше, чем собственного сына Федора.

Григорий. Вот он и неутешен… Он плачет, словно крокодил, съевший младенца… ибо хотел бы съесть еще одного… Э, он прекрасно видел, что все русские любят этого доброго принца Ивана… Знаете ли вы, что он собирался перейти в православие?.. Мне отец Алексий сказал. Он узнал от виночерпия принца… Вот уж у кого была прекрасная прусская водка!.. А Борис был прав… ибо весь народ однажды сказал бы Ивану, после его крещения: «Будь нашим царем и освободи нас».

Шубин. Боже мой, какое горе! А я как раз закончил жемчужное ожерелье для свадьбы царевны!

Григорий. Ба, она найдет другого мужа, и тот купит у тебя твое ожерелье. Право слово, друзья-товарищи, коли Борису нужен зять, я охотно могу предложить себя; царевна мила, словно ангел. Только, когда тесть пригласит меня на обед, я скажу: «Извините, но у меня нет аппетита». Время, в которое мы живем, друзья-товарищи, требует быть внимательными к тому, где мы обедаем, и следить за пищеварением. Но, господин запорожец, глядя, как вы едва прикасаетесь к еде, можно подумать, будто вы испытываете какое-то сомнение в кухне нашего хозяина. Будьте спокойны. Здесь не знают рецептов тех напитков, что производятся в Кремле.

Шубин. Ох, Григорий!

Юрий. Я больше не голоден, и мне доставляет удовольствие слушать тебя.

Григорий. Ваше здоровье, дружище. Всегда есть невозможно, но можно всегда пить, как говаривал чудовский настоятель.

Акулина(глядя в окно). Ах, шведский принц… Смотрите-ка, он заходит к нам во двор.

Григорий. Черт бы побрал принцев, которые заявляются во время обеда.

Шубин. Молчи; побегу в лавку, приму его. (Выходит.)

Юрий. Шведский принц в Угличе!

Григорий. Забавный принц этот Густав. Его подданные изгнали его… Странный принц… Он рожден быть аптекарем… Это алхимик… большой ученый… Именно поэтому Борис принял его… слышите меня, чтобы тот настаивал его напитки… Но этот принц Густав, хотя он немного и дурачок… он славный малый… Он сказал: «Я не хочу». Тут-то его и сослали в Углич… Вот те крест, ему еще повезло. Хочешь, скажу тебе правду?.. Густав выпутался из беды со своими шведами, которые хотели его утопить… Его дядя, нынешний король Швеции, много раз хотел отравить его… Он приказал стрелять в него из пищалей… Подсылал к нему убийц… Но у Густава есть черные книги, ты меня слушаешь? Которые подсказывают ему, с какой стороны приближается опасность. Мы таких называем звездочетами, да самыми хитрыми… Но коли он улизнет и от Бориса, значит, он гораздо хитрее, чем я думаю… Да на всякого мудреца довольно простоты. Однажды Густав получит бутылку испанского вина… Борис такую отправил в прошлом году царю Симеону Бекбулатовичу. Тот пьет. Хорошо. Вот он и ослеп[21]21
  Эта занятная история всерьез приводится у Маржере.


[Закрыть].

Входят Шубин и Густав, под мышкой у последнего большая книга.

Сцена третья

Те же, Густав и Шубин.

Густав. Я бы не хотел тебя беспокоить, дружище Шубин. Я пришел поболтать с тобой, но не хочу лишать твоих гостей общества хозяина. (Садится.) Друзья мои, садитесь; продолжайте.

Шубин. Ваше высочество, мы знаем свои обязанности.

Густав. Нет, садитесь. И я присяду. Акулина Петрова, подай мне стакан. Ваше здоровье, друзья! Судя по костюму, этот юноша иностранец?

Шубин. Это славный казак из-за порогов[22]22
  Днепровские пороги, откуда запорожцы получили свое название.


[Закрыть], он сопровождал меня в моем путешествии, ему я обязан спасением моей жизни и драгоценных украшений, которые стоят гораздо дороже. Дмитрий Иванов, целуй руку его высочеству.

Густав. Дмитрий? У тебя имя, дорогое для русского слуха. Коли ты оказал услугу моему другу Шубину, ты отважный человек, и я тебя ценю. Мой дорогой Шубин, я узнал, что ты вернулся из Астрахани, и тут же поспешил к тебе, дабы ты разъяснил небольшую трудность, которая смущает меня.

Шубин. Я? Ваше высочество знает все, я же ничего не знаю.

Густав. Да, но ты искренний человек и прибыл из Астрахани. Видишь эту книгу? Это описание путешествия по России, составленное лет пятьдесят тому благородным бароном Херберштейном, почтенным автором, достойным уважения, но делающим, возможно, необдуманные выводы, которые он основывает на непроверенных свидетельствах и очень странных фактах… Вот что он говорит нам об Астрахани… это на странице сто пять… Поскольку ты не знаешь латыни, я переведу тебе этот отрывок по-русски.

Шубин. Ваше высочество еще и латынь знает! Значит, оно знает все языки?

Густав. Только некоторые, друг мой, только некоторые… Ага, вот: «…На берегах Яика, возле Астрахани, встречается круглое зерно размером чуть больше дынного семени. Коли посадить его в землю, вырастает нечто похожее на ягненка высотой в пять пальмовых деревьев. Голова и уши у него точь-в-точь как у новорожденного ягненка, а его восхитительно тонкое руно используется для оторочки головных уборов вельмож. Это растение, если можно его так назвать, имеет кровь, а вместо плоти некое подобие мякоти, как у раков. К земле оно прицепляется толстым корнем, выходящим из пупка ягненка, и, когда он поедает всю траву вокруг, сей корень отсыхает и отмирает. Вышеозначенное растение имеет восхитительный вкус, и до него особенно охочи волки…»[23]23
  Весь этот пассаж слово в слово переведен из чрезвычайно занимательного описания барона Херберштейна Rerum Moscoviticarum Commentarii, Basileoe s.d. (1551).


[Закрыть] Скажи мне, Шубин, слышал ли ты об этом чудесном растении?

Шубин. Да, сударь, мне даже предлагали показать его; но для этого надо было идти на берега Яика, к калмыкам, и близость этих басурман испугала меня.

Юрий. Это бабьи сказки, которые наши казаки рассказывают москалям, принц Густав. Тому два года я сопровождал атамана Евангеля в военном походе на Яик. Я видел калмыцких баранов, дающих это драгоценное руно. Мы часто берем у калмыков их славных баранов, я сотни раз ел их мясо; но поверь мне, они бродят по степи так же, как и наши, и не привязаны к земле никаким корнем. Автор книги, которую ты держишь в руках, обманщик или глупец. Ягненок-растение – это невозможно.

Густав. Я тебе верю, ибо ты видел калмыцких баранов и ел их мясо; но, дитя мое, ни про что никогда не говори, что это невозможно. Кто знает все возможности природы? Кому известны пределы созидательной мощи? Любой голландский мореплаватель скажет тебе, что на побережье Индийского моря растут деревья, плоды которых, падая в волны, превращаются в рыб… Невозможно! Нет ничего невозможного, милейший. Я жив, я разговариваю с вами, друзья, после этого все уже кажется мне возможным. Когда мой несчастный отец был свергнут, мой дядя приказал, чтобы меня бросили в море. Тогда мне был всего год, и некому было защитить меня. Меня засунули в мешок, к мешку привязали ядро и понесли меня на бастион, чтобы скинуть оттуда… И что же? Кто видел, как мои палачи тащили меня, сказал бы, что выскользнуть из их рук невозможно. Однако вот я разговариваю с вами в славном городе Угличе… Сын мой, надо говорить: «Что Богу угодно, то всем пригодно».

Юрий. А ваш дядя жив? Смогли ли вы отплатить ему тем же?

Густав. Он умер королем. Мысль совершить ему зло никогда не приходила мне на ум. Часто в глубине души я благодарю его за доставленное счастье, в коем судьбой мне, казалось, было отказано.

Юрий. Какое же это счастье?

Густав. Счастье быть свободным и мирно продолжать занятия для своего наслаждения. Не будь этого дяди, я теперь был бы королем, обремененным делами, ненавидимым одними, преданным другими, желающим творить добро… Да, я всегда желал бы творить добро… Но к несчастью, для того, чтобы видеть, у короля есть только глаза его министров, и он часто ошибается. Как король я мог бы совершить зло… а сейчас, бедный изгнанник, я никому не могу навредить. В поте лица своего я приобрел некоторые знания, которые однажды могут пригодиться мне подобным. Во всех моих успехах, друзья мои, я всегда славил Господа… Я никогда не был более счастлив, я думаю, чем когда в Торне посещал занятия ученого профессора Рудбекиуса. У меня не было ни гроша, и, дабы заработать на хлеб… мне до сих пор смешно, я устроился служителем в конюшню. По ночам я чистил лошадей на постоялом дворе; днем ходил в школу… Я тогда чувствовал себя гораздо свободнее, чем мой дядя Иоанн на своем троне в Стокгольме… Тогда я простил ему, прощаю и нынче.