Текст книги "Два наследства, или Дон Кихот. Дебют авантюриста"

Автор книги: Проспер Мериме

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ

Сцена первая

Апартаменты Саквиля.

Приготовления к отъезду.

Саквиль(один перед столом; в руках связка писем). Нужно ли везти их в Африку? Несчастные письма! Какой путь вы уже проделали – и по океану, и в пустыне! Не раз уже вы рисковали пойти на раскуривание арабской или кабильской трубки. Стоит ли вновь подвергать вас опасности? Или еще того хуже… Однажды, когда конь полковника в одиночестве вернется в лагерь, вас станут читать на привале, с насмешливыми комментариями… Нет, в тот день в полку смеяться не станут, там-то обо мне будут скорбеть. Я словно вижу бедных моих опечаленных солдат со слезами на глазах, дающих последний залп над моей могилой… Ну что же! Бисмилла! Я не одинок в этом мире. Смелей! Во время о́но это было моим сокровищем… Как у арабов их талисманы, с которыми они верят в свою неуязвимость до того самого дня, когда один выстрел разрывает и талисман, и прикрываемую им грудь… Сердце разорвано на части! К чему хранить талисман? Фиалки… еще источают аромат… Они никого не скомпрометируют. Сохраним-ка их. (Сжигает письма.) Ну вот, кончено. Язычок пламени, струйка дыма – и все! Чтобы убить человека, больше и не надо. (Входит помощник нотариуса.) Что вам угодно, сударь?

Сцена вторая

Саквиль, помощник нотариуса.

Помощник нотариуса. Сударь, я помощник господина Дубле, нотариуса госпожи маркизы де Монришар. Я принес вам от патрона проект брачного контракта господина вашего племянника и другой проект – для дарственной, которую вы хотите оформить в его пользу.

Саквиль. Прекрасно, сударь.

Помощник нотариуса. Господин Дубле просит вас вернуть ему документы с вашими замечаниями, когда вы посоветуетесь со своим нотариусом.

Саквиль. Благодарю вас, сударь. Да, кстати о документах, я хотел бы проконсультироваться с вами относительно завещания, которое я сделал. Прочтите, это быстро. Правильно ли оно составлено?

Дает ему документ.

Помощник нотариуса(прочитав). Да, сударь. Позвольте лишь заметить вам, что довольно странно в тот момент, когда вы делаете дарение по брачному контракту господина вашего племянника, передавать все свое состояние офицерам, унтер-офицерам и солдатам Второго полка африканской кавалерии.

Саквиль. Если мой племянник женится, я подпишу обещанное дарение. Что же до остального, разве я не могу распорядиться по своему усмотрению?

Помощник нотариуса. Несомненно, но…

Саквиль. Завещание действительно?

Помощник нотариуса. Собственноручное завещание. Все по форме, но…

Саквиль. Этого достаточно. Благодарю вас, сударь. (Оставшись один.) Луи не сможет желать моей смерти… Это удивительно, что такой молодой человек придает такое большое значение деньгам. Он прав, ибо живет в Париже… Если бы я остался, и я, возможно, стал бы таким, как он. Нужно побыть солдатом, чтобы научиться презирать деньги и понять, что в минуту опасности добрый товарищ стоит дороже, чем верблюд, груженный золотом… Бедный мальчик! Его так плохо воспитали!.. И Жюли! Несчастное дитя! В этом возрасте ее матушка была столь же восторженной, как она… А нынче!.. Хотел бы я оказаться уже в Африке. (Входит Дане.) А, это ты, Дане? Я и не знал, что ты здесь.

Сцена третья

Саквиль, Дане.

Дане. Приветствую вас, полковник. Проходя по улице, я встретил вашего слугу, который сказал мне, что вы здесь и что вы уезжаете. Я взял на себя смелость подняться, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение.

Саквиль. Так что же, значит, ты нас покинул, мой мальчик?

Дане. Выходит, так. Срок моей службы закончился, полковник. Я захотел повидать семью.

Саквиль. Отлично. Надеюсь, это было большим удовольствием для тебя.

Дане. Не то чтобы… Отец умер. Мой брат унаследовал дело на бойком месте… Недалеко от Жювизи… отличную контору ломовиков. А потом он показал мне счета… счета… Ни у одного старшего лейтенанта таких длинных счетов нет. Короче говоря, он дал мне семьсот шестьдесят пять франков семьдесят сантимов, причитающихся мне, так сказать, из моей доли. Я спросил: «А твоя контора?» – «Это моя доля, – ответил он. – Я сэкономил и купил ее. Хочешь – подавай в суд». – «Ну да», – сказал я. И вот я начал тяжбу, адвокат съел целых четыреста пятьдесят франков. Остальное я за это время прокутил с приятелями. И вот я на мели, адвокат больше не желает вести дело. Хотя и говорил, что я мог его выиграть.

Саквиль. Не судись.

Дане. Наверное, вы правы, полковник. Меня печалят не деньги, потому что, вы знаете, я могу чистить лошадей и кое-что зарабатываю у господина Лакура, который содержит королевский манеж; печалит то, что адвокат меня облапошил, а еще… моя кузина, на которой я собирался жениться…

Саквиль. Она не дождалась тебя?

Дане. Я нашел ее матерью троих детей, и она так изменилась, что, увольте, я бы не рискнул сделать ей четвертого.

Саквиль. Чего же ты хочешь, Дане? Кого нет, тот и не прав.

Дане. С тех пор как я во Франции, я чувствую себя словно бы не в своей тарелке. Я вспоминаю Африку; а недавно видел араба, торгующего финиками… это произвело на меня странное впечатление. Мне снится полк и товарищи; я вспоминаю моего коня Коко… Надеюсь, Селим заботится о нем.

Саквиль. Да, но он стареет… Видишь ли, Дане, если человек восемь лет был солдатом, и хорошим солдатом, как ты, полк становится семьей. Семьей, в которой не бывает воров… Когда ты доедаешь кускус и докуриваешь трубку, ты засыпаешь, говоря себе: «Такой-то стоит в карауле… это хорошо, я могу спать… когда придет моя очередь… он сможет спать спокойно». Что касается женщин… то лучшая, Дане, это маркитантка, дающая нам стаканчик водки по вечерам, когда ветер с Атлантики пронизывает до мозга костей.

Дане. Матушка Рабажуа по-прежнему в полку?

Саквиль. По-прежнему, а ее сын уже кандидат в трубачи. Это забавный малыш, он пойдет своей дорогой. Он умеет читать и лопочет по-арабски, как марабу. Дане, знаешь, что тебе следует сделать?

Дане. Что, полковник?

Саквиль. Завербоваться во Второй полк. Я уезжаю через час. Поедем со мной. Понесешь мой флажок.

Дане. Правда?.. Заметано! У меня есть время сходить к себе в номер за моими трофеями?

Саквиль(дает ему деньги). Иди. Вот, возьми, оплатишь номер.

Дане. Спасибо, полковник. Я бегом, только туда и обратно.

Выходит.

Сцена четвертая

Саквиль, Луи.

Луи. Ну что же, дядюшка, вы уезжаете? Я только что видел вашего слугу, он загружает коляску.

Саквиль. Да.

Луи. Если на ту охоту, куда нас пригласили, то я не еду. У меня множество других дел в голове. Я просто в ярости.

Саквиль. Отчего же?

Луи. Одни несчастья. Все оборачивается против меня. На кого нынче можно рассчитывать!

Саквиль. Что произошло?

Луи. Во-первых, плохи дела с выборами. Сегодня министр был не в настроении. Он укорил меня в том, что я его скомпрометировал. Он сказал, что я еще не достиг нужного возраста и он не может меня поддерживать.

Саквиль. Он прав, но должен был сказать тебе об этом раньше.

Луи. Раньше он думал только о некоем господине Дессалере, главном сборщике налогов, который выдает свою дочь за племянника его превосходительства и уступает свое место главного сборщика племяннику этого самого министра; но он мне за все заплатит, и этот позорный торг станет известен общественности.

Саквиль. Ты стал слишком чувствительным; все так просто.

Луи. Подлая газетенка публично осмеяла меня нынче утром за мистификацию, жертвой которой я стал. Торговец маслом пошел в министерство… от моего имени, как он сказал… Это отвратительная ложь… Распускают слухи, будто я покупаю выборщиков… Черт побери! Если бы у меня было, на что покупать их, я не был бы столь глуп, чтобы лезть в депутаты!

Саквиль. Какой торговец маслом?.. Что это за история?

Луи. Еще не все. Этот слабоумный Дебаран… Догадываетесь, кто женится на его дочери?

Саквиль. Как я могу об этом догадаться?

Луи. Король интриганов и лицемеров, дядюшка!.. Севен.

Саквиль(сам себе). О, тем лучше, тем лучше для нее!

Луи. И правда, выйти замуж за двадцатипятилетнего Тартюфа! Вот уж счастье! Иезуитишка в короткой сутане, вечно снующий среди старух. Он подносит подаяние от одной, он занимает стульчик на проповеди для другой… И все-то ему удается!.. И если он не перехватил у меня Жюли де Монришар, то лишь потому, что знал, что найдет партию получше… Да, кстати, вы же с ней виделись. Не знаю, что за безумная фантазия пришла мне недавно в голову. Я подумал, дядюшка, и решил, что был совершенным безумцем. Вы мне это сами говорили… Ах, мне необходимо опять повидать ее, чтобы влить немного бальзама в мою кровь.

Саквиль. Не встречайся с ней больше. Она не любит тебя и не хочет за тебя.

Луи. Как? Но это невозможно! Так нельзя играть со священными узами, мы же помолвлены!

Саквиль. Она считает себя свободной от обязательств.

Луи. Свободной!.. К счастью, там ее матушка, она сумеет переубедить ее… Поспешите к госпоже де Монришар, дорогой дядюшка…

Саквиль. Эх, несчастный, разве ты не видишь, что непостоянство, которое ты обличаешь, в тебе самом? В чем она виновата, бедное дитя? Она не хочет замуж за человека, который женится на ней ради ее состояния! Ее благородное сердце бунтует при мысли об этом подлом торге, тогда как ты еще вчера отказывался от нее ради глупой провинциалки, которая богаче ее на несколько тысяч франков.

Луи. Дядюшка, вы совершенно неправильно меня понимаете… Позвольте, умоляю вас…

Саквиль. Нет, молчи, мне стыдно за тебя. Хотя бы не будь лицемером. Признайся, что любишь деньги. Скажи: «Я люблю деньги! Мне нужны деньги!» Я дам тебе денег!

Сцена пятая

Саквиль, Луи, Клеманс.

Клеманс(появляется с последними словами). Берите, берите, Луи, брать всегда хорошо. Здравствуйте, господа; это всего лишь я. Надеюсь, я вам не помешала?

Саквиль. Мадемуазель, я не знаю, чему обязан этим визитом.

Луи. Клеманс, оставьте нас, мы заняты.

Клеманс. Я в доме господина полковника, я пришла повидать его. И потом, если бы вы знали, что я вам сейчас скажу, вы отнеслись бы ко мне с большим вниманием. Вы должны были бы отправить мне несколько горшочков бретонского масла… Полковник, я пришла выразить вам всю мою признательность.

Саквиль. Вы мне ничем не обязаны. Это безделица, которая поможет вам обосноваться в Алжире.

Клеманс. Ах, сударь, я была так тронута благородством вашего поступка! И записка, сопровождавшая то, что вам угодно называть безделицей, была столь любезной!.. Благодарю вас за это, полковник, и надеюсь, что не смогу лучшим образом ответить на проявленный вами ко мне интерес, кроме как рассказав вам о счастливом происшествии, случившемся со мной.

Луи. Ну же, Клеманс, нам только слушать о ваших происшествиях! Вы же видите, мой дядя спешит.

Клеманс. Всего два слова. Да, полковник, вы проявили ко мне расположение, поступили так… так по-отечески, что я уверена, вы порадуетесь моему счастью. Вам первому я должна рассказать о нем. Господин Шарпер из Лондона, крупный банкир, покровительством которого я пользовалась в молодости… умер от апоплексии, бедняга… и… господин де Саквиль, он оставил мне тридцать пять тысяч фунтов стерлингов.

Луи. Вот так история!

Клеманс. Да, тридцать пять тысяч фунтов стерлингов; тридцать пять тысяч, помноженные на двадцать пять франков семьдесят сантимов по сегодняшнему курсу, что составляет ровно восемьсот девяносто девять тысяч пятьсот франков. Забавные эти англичане; у них такие странные расчеты. Не понимаю, почему он не оставил мне для ровного счета миллион. Смотрите, вот письмо, которое я получила из Лондона… и которое мне так дорого.

Саквиль (читает). «Выписка из завещания господина Джона Шарпера: Item, желая засвидетельствовать интерес, каковой я всегда испытывал к изящным искусствам, поручаю моему вышеназванному племяннику Сэмюэлю, наследнику всего моего имущества, выплатить мадемуазель Клеманс Менетрие, артистке Парижской оперы, известной красотой своих ног и различными дарованиями, которые я здесь с удовольствием признаю, сумму в тридцать пять тысяч фунтов стерлингов, чтобы сделать ее порядочной женщиной».

Луи. Возможно ли это?

Клеманс. Каковы оригиналы, а? Доротея пишет мне, что это вызвало в Лондоне жуткий скандал; но племянник ведет себя как галантный мужчина, поскольку у меня есть переводный вексель на господина Ротшильда.

Саквиль. И вы станете порядочной женщиной?

Клеманс. Таково мое намерение. Вместо того чтобы ехать в Алжир, я поеду в Баден на воды. Там я найду какого-нибудь разорившегося польского князя и стану княгиней.

Саквиль. Поздравляю вас.

Луи. Но вы не забудете старых друзей, моя прелесть?

Клеманс. Чего я никогда не забуду, так это того, что полковник послал мне пять тысяч франков на обзаведение в Алжире, когда я была всего лишь бедной девушкой… Я всегда буду хранить кошелек, в котором были эти купюры. Что же до денег, полковник, я вернула бы их вам тут же, если…

Саквиль. Подаренного назад не берут.

Клеманс. Ах нет. Как только я вступлю… потому что сейчас мой траур, который мне пришлось оплатить… И потом, если мне придется ждать тридцать пять тысяч…

Саквиль. Не будем больше об этом говорить, мадемуазель, это мой подарок на вашу свадьбу с польским князем.

Входит слуга.

Слуга. Там какая-то дама с господином, она говорит, что непременно должна поговорить с вами. Она дала мне свою карточку.

Саквиль(читает). Госпожа де Монришар. (Обращаясь к Клеманс.) Мадемуазель…

Клеманс. Верно, мне нужно уйти. Когда я буду княгиней, мне разрешат оставаться. Прощайте, полковник.

Луи. Она нос к носу столкнется с маркизой. Дядюшка, в вашей спальне есть выход. Пройдите там, Клеманс.

Клеманс. Маленькие поблажки в ожидании лучшего.

Выходит.

Сцена шестая

Те же, маркиза, г-н Севен.

Маркиза. Вы догадываетесь, что привело меня сюда, сударь… Господин Луи де Саквиль, рада, что смогла вас здесь застать. Мне необходимо объясниться также и с вами… Он ваш племянник… я могу говорить при нем… Господин Севен – мой старый друг и любезно согласился сопровождать меня… От него у меня нет секретов, он знает все.

Саквиль(тихо). Все, сударыня?

Маркиза. Он знает… все, что я выстрадала как мать…

Г-н Севен. Простите, сударыня, я еще ничего не знаю и не могу поверить…

Маркиза. Полковник, до вашего приезда я была счастливейшей из матерей. Моя дочь… ее кротость, ее послушание… ее преданность были ответом на мою нежность. Я гордилась своей дочерью… а теперь… Вы приехали, сударь, вы насмеялись над этим пылким воображением… вы нашли удовольствие в подстрекательстве его… вы внесли беспокойство в эту душу, столь чистую и столь готовую к восприятию любых впечатлений. Что вы сделали, сударь?.. Какое варварское наслаждение могли вы найти в подобном надругательстве над невинностью и неопытностью юной девушки? Я все знаю, сударь… Я утратила любовь своей дочери… Вот награда за мою материнскую нежность… Вот как вы отблагодарили меня за… интерес, проявленный мною к вашему семейству.

Саквиль(тихо). Сударыня, могли ли вы хоть на мгновение поверить, что Жорж Саквиль подлец?.. Ваша дочь… есть ли необходимость говорить вам, что она для меня священна?

Луи. Дядюшка! Сударыня! Бога ради! Что же все-таки стряслось?

Саквиль. Это подозрение исходит от вас? Нет ли среди ваших советчиков какого-нибудь несчастного, который внушил вам его? Отвечайте.

Маркиза. Сударь… я не обвиняю… я умоляю.

Саквиль. Ну и чего же вы у меня просите?

Маркиза. Вы видите, сколь я несчастна… Оставьте Париж, сударь… так надо… Если бы вы знали ее увлекающуюся натуру… Я взываю к вашему великодушию.

Саквиль. Я упредил ваши желания, сударыня: я уезжаю сегодня, немедленно.

Маркиза. Вы уезжаете?..

Луи. Госпожа маркиза, я не понимаю ни единого слова из тех, что здесь произносят. Дядюшка желает моей женитьбы почти столь же пылко, как я…

Маркиза. О вашей женитьбе, сударь, чтобы больше и речи не было. Не думаете ли вы, что моя дочь… не думаете ли вы, что дама из рода Монришар создана, чтобы быть взвешенной на одних весах с дочерью господина Дебарана? Сударь, приданое моей дочери, безусловно, мало по сравнению с благородством ее происхождения… но я никому не позволю торговать ею. Между нами все кончено.

Луи. Небо свидетель, госпожа маркиза…

Саквиль. Иди, ты теряешь время.

Маркиза. Полковник! Я очень несчастна!.. Что будут говорить?

Саквиль. Какая разница, что будут говорить в свете? Думайте лишь об исполнении своих материнских обязанностей. (Отдает ей запечатанный пакет.) Возьмите, сударыня, я считаю себя вправе сделать этот подарок вашей дочери. Прощайте.

Маркиза(протягивая ему руку). Прощайте!.. Если глубочайшее уважение…

Саквиль. Я не нуждаюсь ни в чьем уважении.

Маркиза. Увы!.. Господин Севен, проводите меня к коляске.

Выходит с господином Севеном.

Сцена седьмая

Луи, Саквиль.

Луи. Итак, дядюшка?

Саквиль. Итак, племянничек?

Луи. В один день я потерял все.

Саквиль. По собственной вине.

Луи. Как? По собственной вине? Если я что-либо понял из того, что только что услышал, не вас ли должен я винить во всех моих невзгодах?

Саквиль. Тебе хотелось интриговать, но у тебя не было ни опыта, ни логики, что помогают выжить тебе подобным. Ты хотел угнаться за двумя зайцами сразу и упустил их одного за другим. Прощай.

Луи. Так что же это, дядюшка, так-то вы ко мне относитесь?.. Как? Не вы ли оттолкнули от меня сердце очаровательной юной особы, что сулила мне счастье?.. Не вы ли?

Саквиль. Три часа. А, вот и Дане.

Дане(входя). Полковник, лошади поданы.

Саквиль. Дане, возьми этот плащ… Я ничего не забыл? А, дарственная, бесполезные бумажки! (Рвет их.) Второй полк африканской кавалерии сегодня выигрывает сто из ста.

Выходит вместе с Дане.

Сцена восьмая

Луи, Клеманс.

Луи. Дядюшка!.. (Один.) Проклятье!

Клеманс(входя). Ха-ха-ха! Я думала, что помру со смеху!

Луи. Вы не ушли?

Клеманс. А как? Дверца была закрыта. К тому же мне было страшно любопытно узнать, чего от него хотела эта светская дама… Ах, бедный мой Луи! Ах, какая неприятность!.. Да еще со стороны дядюшки!.. Ах, как жестоко!.. Дядюшка, уводящий вашу ненаглядную прямо у вас из-под носа! Ха-ха-ха! Ну, это уж слишком!

Луи. Конечно, все кажется очень милым… Когда у вас есть тридцать пять тысяч фунтов стерлингов, можно видеть все с комической стороны.

Клеманс. Ах, это! Неужели он и правда… Вот старое чудовище, а? Знаешь ли ты, что в твоем положении это шикарно, иметь дядюшку вроде твоего?

Луи. Он родился на мое несчастье.

Клеманс(складывает обрывки бумаги и читает). Что это такое? «Племяннику к его бракосочетанию… землю… регулярные выплаты, записанные в книге государственных долгов…» Это похоже на дарственную или завещание.

Луи. Если бы я подождал!

Клеманс. И вот ты обобран, обделен, лишен наследства, да к тому же еще… хм, собственным дядюшкой!.. Но у тебя остались твоя сообразительность и горшочки с маслом… Ну же, смелей! Ба-бах! Быть может, он будет сражен первой же пулей, вот ты и наследник!

Луи. Меня беспокоит то, что он сказал о Втором полку своей кавалерии.

Клеманс. Не хочешь поужинать у меня? Будет Виржини, сводишь нас на представление, тебя это развлечет. Когда грустно, театр мне помогает.

Луи. Когда ты едешь в Баден?

Клеманс. Нужно время для вступления в наследство и составления нотариальных документов. У меня есть нотариус.

Луи. Твой польский князь обглодает тебя до последнего су.

Клеманс. Я возьму серьезного мальчика… вроде тебя.

Луи. Мне тоже хочется поехать в Баден… чтобы не дать тебе наделать глупостей.

Клеманс. Отлично!

Луи. Что у тебя за дурацкое желание выйти замуж?

Клеманс. Шарпер пожелал в завещании, чтобы я стала порядочной женщиной. Для этого надо два года путешествовать.

Луи. Поехали лучше в Италию.

Клеманс. Мне все равно; но дамы вроде меня путешествуют только с мужьями.

Луи. Вот чума!.. Твоя смазливая мордашка так мне сегодня нравится!

Клеманс. А также тридцать пять тысяч фунтов стерлингов.

Луи. Пойдем ужинать!

Уходят.

ДЕБЮТ АВАНТЮРИСТА

В середине 1603 года молодой человек лет двадцати – двадцати двух, который, как говорили одни, был пажом, а другие – поваром у знатного литовского вельможи, открыл своему хозяину, что он царевич Дмитрий, сын царя Ивана Грозного и последний отпрыск российского царского дома. Настоящий царевич умер в 1591 году в возрасте десяти лет во время правления своего брата Федора Ивановича. Сообщали, что он в припадке эпилепсии, которой, как известно, был подвержен, проткнул себе горло ножом; но, по общему мнению, царевич был умерщвлен по приказу министра Федора Ивановича – Бориса Годунова, желавшего таким способом проложить себе дорогу к трону. Действительно, после смерти в 1598 году слабоумного Федора, не оставившего наследников, Борис, который в течение долгих лет обладал властью и званием регента, был в Москве избран царем. В 1603 году он спокойно царствовал, равно ненавидимый знатью и народом. Это был деспот хитрый, но недоверчивый, жестокий и придирчивый. Он прикрепил крестьян к земле, лишив их старинной привилегии, которой они пользовались до него, – права в Юрьев день менять место жительства и хозяина. Он приговорил, выслал, разорил почти всех бояр, в коих подозревал честолюбие или способности. Он пытался пресечь разбой казаков, которые в то время образовывали множество маленьких республик, по существу независимых, но номинально подчиненных Польше или России. В конечном счете Борис своими реформаторскими попытками, подрывающими привычные устои, добился того, что отвратил от себя русских.

Момент для революции был выбран удачно. С именем Дмитрия связывались воспоминания о старинной династии, по которой скорбел народ. Повсюду и во все времена находятся те, кто не способен осознать, что цари смертны, как все люди; но в России того времени еще и особые исторические условия способствовали распространению мифа о законном царевиче, чудом спасенном от смерти. В своем государстве Борис предоставил убежище шведскому принцу Густаву Эриксену, изгнанному и преследуемому узурпатором. Многие русские слышали рассказы об этом Густаве, который избежал двадцати покушений – попыток убийства или отравления, служил ради пропитания мальчиком на постоялом дворе, и в нищете и опасностях его всегда хранило Провидение.

У молодого человека, выдающего себя за царевича Дмитрия, на щеке была бородавка и одна рука была короче другой – признаки, возможно прежде замеченные у истинного царевича. К тому же он предъявил золотую печать с российским гербом и бриллиантовый крест несметной стоимости, который, по московскому обычаю, был им получен, как он говорил, от крестного в день крестин. Неоспоримые документы, не имевшие в то время широкой известности в России, свидетельствуют о смерти царевича среди дня, что делает почти невозможной подмену ребенка. По рассказам же этого незнакомца, убийцы, проникшие в его спальню ночью, в темноте закололи кинжалом сына крепостного, которого лекарь царевича заставил лечь в его постель. Он добавлял также, что этот предусмотрительный лекарь увез его и укрыл в каком-то монастыре, свято храня его тайну. До этого ему предоставлял укрытие и покровительство один русский князь; но князь и лекарь давно умерли, и нищета вынудила именитого изгнанника поступить на службу к литовскому вельможе. Однако незнакомец избегал деталей, которые могли бы скомпрометировать его. Похоже, он хорошо знал историю России. Он говорил по-польски столь же свободно, как и по-русски, а возможно, даже лучше[4]4
  Его личная переписка велась по-польски. (Здесь и далее, если не указано иное, примечания автора.)


[Закрыть]; и, наконец, был умелым фехтовальщиком и великолепным наездником. Двое польских слуг, бывших в России в плену, узнали его, и, надо думать, то были великие физиономисты, если они смогли обнаружить черты десятилетнего ребенка в двадцатидвухлетнем юноше.

Получив признание литовских вельмож, самозванец вскоре приобрел большую известность. Борис обеспокоился и совершил огромную ошибку, предложив отважным воеводам денег, чтобы они выдали ему своего гостя. Эмиссары были с негодованием отвергнуты. Самозванец попросил покровительства у Сигизмунда III, короля Польши, и, получив согласие, стал готовиться к обращению в католическую веру. Король был весьма набожен, про него говорили, что он утратил землю, дабы обрести небеса; и действительно, он был изгнан своими шведскими подданными из-за нападок на их религию. Сначала Лжедмитрия наставляли в вере польские иезуиты и папский нунций, монсеньор Рангони, которых, похоже, он совершенно одурачил. В их присутствии, но в страшной тайне он отрекся и пообещал, о чем свидетельствует сохранившийся документ, приложить все усилия для истребления раскола на Руси. И это еще не все. По другим обязательствам он уступил Сигизмунду Северские земли, обещал жениться на Марине Мнишек, дочери воеводы, принимавшего его, и одарил своего будущего тестя суммой в два миллиона флоринов, которая, понятно, могла быть выплачена только в более счастливые времена. Все эти записанные и заверенные обещания он официально представил Сигизмунду, который нарек его Дмитрием Ивановичем, назначил ему пенсион и дозволил принимать советы и услуги польских дворян.

В то время среди днепровского и донского казачества царила сильная смута. Беглый монах по имени Григорий Отрепьев поднимал казаков именем Дмитрия и устраивал заговоры в южных провинциях России. Этот монах, покинувший Москву в 1603 году, имел репутацию пьяницы и негодяя. Он был в постоянной переписке с самозванцем и его агентом среди казаков, у которых приобрел большой авторитет.

Борис, весьма обеспокоенный приемом, оказанным Лжедмитрию в Польше, а также враждебными действиями казаков, задумал хитрость, дабы погубить самозванца. Он объявил, что этот человек не кто иной, как монах Отрепьев; но ни слова не сказал об агенте, возмущающем казаков. Позднее тождественность Лжедмитрия с Отрепьевым стала в России почти узаконенной; пытались объяснить одновременное присутствие одного Отрепьева на Дону и другого претендента – в Польше предположениями, что настоящий монах дал свое имя кому-то из соучастников при переходе границы. Кто может, пусть объясняет мотивы подобной подмены. Как бы то ни было, долгое время спустя после смерти подлинного Дмитрия подлинный Отрепьев появился в его родном городе, и не похоже, чтобы у современников задуманное Борисом вызвало хотя бы малейшее доверие.

Мнимый царевич, собрав небольшое войско в Польше, вошел в Россию, с распростертыми объятиями был принят крестьянами, а в особенности казаками, разбил армию Бориса и в свою очередь был разбит сам. Но, не теряя отваги, еще год продолжал войну, да столь успешно, что покорил войска неприятеля и привлек их под свои знамена. Борис имел счастье умереть за несколько дней до этого решающего события. Его сын Федор был свергнут в Москве, а затем и задушен несколькими боярами, полными усердия ради нового хозяина, победителем вошедшего в столицу.

Он царствовал год. С самого начала он проявил необыкновенные деловые способности, величайшую активность, а порфиру носил с легкостью принца, рожденного на троне. Этот самозванец был великим человеком. Он желал искоренить злоупотребления и цивилизовать свою страну; но ему было лишь двадцать три года – не оценив величины препятствий, он предполагал сделать одним разом и стремительно все то, что гораздо позже последовательно и с осторожной медлительностью сделал Петр Великий. Самозванец от природы был мягок и человечен, а правления Ивана Грозного и Бориса приучили граждан Московии подчиняться лишь хозяину, постоянно окруженному палачами. Помиловав бунтовщиков, задумавших покушение на его жизнь, он поощрил заговорщиков. Впрочем, хотя он нимало не удосужился сдержать обещаний, данных папе и польскому королю, он оскорбил преданных патриотов и верующих своими неуместными шутками, направленными на национальные суеверия и обычаи, и непродуманным подражанием галантным привычкам польского двора. Он одевался в гусарский костюм; не крестился перед иконами; давал балы и маскарады; имел свой оркестр; ел убоину. А самое ужасное, что он женился на Марине Мнишек, полячке и католичке, и призвал многих ее соотечественников в Москву. Марина, капризная и пустая молодая особа, способствовала неосторожным поступкам своего супруга. Дворяне из ее свиты вели себя крайне заносчиво и обходились с жителями Московии, как с порабощенным народом. Вспыхнуло восстание, и 27 мая 1606 года царь был убит.

Ни один авантюрист не достиг подобного успеха со столь ничтожным внешним сходством. С бородавкой на щеке и бриллиантовым крестом он завоевал трон и, безусловно, сохранил бы его, будь он хоть немного более осторожен. Многими он воспользовался, но никого не сделал своими сообщниками, никому не доверился. И ему было лишь двадцать пять лет, когда он умер. Я вознамерился написать историю этого знаменитого плута и его последователя, ибо нашелся и такой, весьма посредственный, как все подражатели великих людей. С этой целью я с превеликим вниманием прочел мемуары современников и огромное количество официальных документов, к которым слишком пренебрежительно отнеслись русские и польские исследователи. Мне думается, я сделал все, что было в моих силах, дабы разгадать истину и противопоставить более или менее неправдоподобным гипотезам достоверное толкование исторической проблемы, на мой взгляд заслуживающей интереса. Не стану особенно уговаривать любознательных просвещаться при помощи прочтения моего томика, только что вышедшего у г-на Мишеля Леви, издателя. Тем не менее не хочу таиться от читателей «Ревю» и прямо сейчас намерен сообщить им, что, по моему убеждению, Лжедмитрий был украинским казаком.

Могут спросить, как столь дерзкая идея самозванства пришла в голову двадцатилетнего молодого человека, судя по всему, низкого происхождения и воспитанного среди варваров. Отвечу, что, вскормленный в своей сече[5]5
  Деревня или оседлый лагерь казаков. То же слово имеет также значение орды или племени.


[Закрыть], где отвага и красноречие вели к почестям, где командование доверялось самому смелому и самому хитрому, казак мог задумать план узурпации, который испугал бы польского или русского дворянина. Мы уже видели в прошлом веке Пугачева, простого казака, поставившего под угрозу царскую власть еще более грубым самозванством.

Покуда я изучал характер Лжедмитрия, мне довелось провести две недели минувшего июля в одном месте, где меня нисколько не беспокоило солнце и где я наслаждался полнейшим бездельем. Я воспользовался этим, чтобы проникнуться, если я могу так сказать, моим героем, и, читая его переписку и все, что его современники сообщили о его привычках, я пришел к убеждению, что разгадал и познал его.

Такая уверенность, которую я обрел по завершении вдумчивого изучения многих исторических свидетельств – да будет мне позволено поставить это себе в заслугу, – привела меня к вопросу, не лучше ли было бы, вместо того чтобы посвящать читателя в мои исследования, сначала представить ему результат, предложить ему не сомнения, а доказательства. Я говорил себе, что многие люди, не имеющие возможности обсуждать со мной достоинства старинных русских фолиантов, найдут, быть может, некоторую прелесть в той картине оригинального характера, какую эти фолианты разворачивают перед теми, кто умеет читать.