Текст книги "Ворон: Сердце Лазаря"
Автор книги: Поппи Брайт
Жанры:
Контркультура
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Фрэнк закрывает глаза на титрах, думает, что пописает после того, как вздремнет. Снаружи дождь падает с черного неба, и его звук сопровождает в милосердный сон без видений.
Три
Час до полуночи, и Джаред с Лукрецией сидят в спальне на полу. Лукреция убрала сорванные фотографии и налила себе стакан виски. Ворон следит за ними с кровати. Порой он издает пронзительный крик, словно собирается сделать срочное объявление; каждый раз они оборачиваются и смотрят на птицу, ждут продолжения, пока не становится ясно – сейчас ей больше нечего сказать.
Время от времени Джаред снова начинает плакать, вздрагивает от глубоких рыданий, будто они вот-вот разорвут его на части, и Лукреция обнимает его, пока все не проходит, пока он не затихает.
– Я не понимаю, что должен делать, – говорит он. Лукреция смотрит на большую черную птицу со сдержанным упреком. Словно думает, что та не выполнила свою работу, и заканчивать придется ей.
– Что рассказал тебе ворон? – спрашивает она Джареда.
Он просто глядит на птицу, следит за ее настороженными глазками. Потом отвечает медленно, точно подбирая слова.
– Потому что есть весы и смерть Бенни нарушила баланс, – он умолкает, припоминая статую Правосудия у здания, в котором его приговорили к смерти, вечную бронзовую женщину с завязанными глазами, мечом и весами в руках. Нездоровая ирония воспоминания вызывает смех. Джаред ухмыляется птице. – Нет, не только это. Если бы мертвые вставали из-за каждой мелкой несправедливости, все, мать твою, кладбища стояли бы пустыми.
Ворон каркает в ответ.
– Дело не в несправедливости, – говорит он Лукреции, самому себе и птице. – Ведь не может, чтоб только в ней?
– Тогда в чем? – шепчет Лукреция, боясь, что Джареду известен ответ, и еще больше – что не известен. Она-то знает, услышала в скрипучем голосе птицы, и могла бы рассказать, но Джаред должен увидеть сам.
– Да пошли вы все, – бормочет он, и она мягко берет его лицо в ладони. Кожа у него холодная, и этот холод ранит ее, как плохое воспоминание. Или настолько хорошее, что его больно переживать заново.
– В твоей боли, Джаред, – говорит она, не позволяя ему отвести глаза. – Она нарушила равновесие, она должна быть утолена, чтобы восстановился порядок.
– Херня, Лукреция. Ты хоть понимаешь, насколько по-дурацки это звучит?
Она игнорирует выпад.
– Хотя нет, не только боль. Твоя любовь к Бенни. Она тоже часть этого. Тебе полагалось перенести ее на ту сторону, оставить боль и гнев позади. Им нет места среди мертвых.
Тут Джаред отталкивает ее, ухмылка перерастает в полный ненависти хохот. Уродливый, хищный звук, Лукреция с трудом поверила бы, что его произвел человек, если бы не видела, с чьих губ он сорвался.
– Среди мертвых, Лукреция, нет места ничему, кроме голодных червей.
Она больше не может смотреть ему в глаза, не может вынести темных отблесков в них. Хотя знает – они часть того, чем он стал, что должен сделать, если вообще когда-нибудь обретет покой, но от осознания не легче.
– Ты слышишь ворона, Джаред. Ты знаешь, я говорю правду.
Он не откликается. Когда она поднимает взгляд, Джаред наблюдает за птицей, нахохлившейся на изножье кровати. Ощерился, и зубы его кажутся готовыми впиться в сырое мясо клыками.
– Ангел мщения, – рычит он. – Чтобы богам не пришлось беспокоиться и пачкать руки, значит?
Взъерошенный ворон переступает с лапы на лапу.
– Вот и все, да? Найти плохих и заставить расплатиться, дабы моя ничтожная душонка не растревожила огненных демонов ада.
Птица прижимает крылья к туловищу и ежится, словно ждет удара.
– Ну так скажи мне, ты, гнусный сукин сын, что в этом для Бенни. Скажи мне, как это исправит то, что сотворил с Бенни какой-то больной ублюдок, и, возможно, я захочу сыграть в твою маленькую игру.
Лукреция чует его ярость в духоте комнаты – ближе, чем гроза снаружи. Чует, как влажный воздух вокруг потрескивает от его гнева.
– Бенни ничто не поможет, Джаред. Если ты не найдешь покой и не вернешься к нему, ему уже ничто не поможет, – последняя часть фразы застревает в ее горле битым стеклом, но она должна быть произнесена. – Сейчас Бенни один, Джаред, один в темноте и холоде, ждет твоего возвращения.
Она охватывает себя руками, готовая принять удар или опять заслонить собой птицу. Однако Джаред сидит неподвижно и смотрит на ворона, его лицо едва уловимо расслабляется.
– О, Господи, – тихо говорит он. Ей хочется опять обнять его, хочется найти слова.
– Это ведь не все, Лукреция. Если ты его понимаешь, то знаешь – это не все.
– Да, – соглашается она, потому что воспринимает голос птицы, ее резкий, беспокойный ум, как воспринимала не высказанные вслух мысли и тревожные сны Бенни.
– Тебе полагается знать, кто его убил, – Джаред обращается к ворону, словно отплевывается от дурного привкуса во рту. – Так полагается: ты вызываешь меня обратно и показываешь. Но ты не можешь указать мне убийцу, да? Ты ни хрена не можешь мне показать!
Лукреция рискует положить руку на правое плечо Джареда, и он оборачивается со свирепостью, предназначенной для птицы. Она думает – да в этом взгляде заключен сам ад, зрачки смотрят с другой стороны вечности.
– Я ведь прав? Он знает не больше, чем блядские полицейские.
– Ворон делает то, для чего был создан, Джаред. Что бы тут не происходило, он всего лишь ворон, и есть предел…
Она умолкает, понимая, как это должно звучать для Джареда. Прагматичного, нерелигиозного Джареда. Просто куча дурацкой вуду-чепухи.
– Есть предел его силам. Что-то происходит, что-то стоит на пути – мы должны понять, что именно, и как это обойти.
Джаред прячет лицо в ладонях, и ей кажется – он снова готов заплакать. Слезы были бы лучше, чем гнев, они ей понятней и ближе. Вся жизнь после смерти брата проходит в печали. Она стала любимой наложницей горя.
– Я ничего не понимаю, – говорит Джаред.
– Так не трать время на попытки, – откликается Лукреция, надеясь принести хоть какое-нибудь утешение. – Будешь чересчур долго стараться понять, как это возможно, – потеряешься. Просто прим как данность.
– Откуда ты все знаешь, Лукреция? Не можешь объяснить? Почему ты понимаешь, что эта чертова птица говорит?
Она вновь умолкает, зная ответ, но страшась произнести вслух, столкнуться вдруг с собственными страхами и сомнениями. Зная, что он свяжет ее с тайной узами, распутать которые не под силу ни живым, ни восставшим из мертвых.
Да, – говорит она наконец, убирая руку с плеча Джареда, и начинает расстегивать платье на груди. – Думаю, могу.
Она стягивает платье с худых белых плеч, показывает жесткий черный шелковый корсет под ним. Поворачивается так, чтобы Джаред увидел ее обнаженные плечи.
– Я сделала ее примерно через месяц после похорон Бенни. Надеялась, что боль и заживление помогут…
Голос замирает, пока его взгляд исследует запутанный узор шрамов на ее спине. Рисунок, который скальпель вписал в кожу, порезы, складывающиеся в ворона. [9]9
Здесь я пропускаю один абзац. Дело в следующем: в о роны и вор о ны – разные виды (см. Википедию). Сериал и птица Джареда, а также рисунок на спине Лукреции – crow, ворона. Стихотворение Эдгара По и фото Джареда По – raven, ворон. Однако в русской традиции название сериала переводится как «Ворон», поэтому везде упоминается именно эта птица. В пропущенном абзаце речь идет вот о чем: Лукреция просила сделать ей шрамирование, изображающее ворона, но у мастера был только рисунок вороны, и он схалтурил.
[Закрыть]
– Думаю, вот почему я понимаю твою птицу, Джаред.
– Ох, Лукреция, – говорит он, и дотрагивается кончиками пальцев до путаницы белых рубцов.
– Немного помогло, – она натягивает платье обратно, скрывая шрамы. – Возможно, теперь поможет больше. Возможно, позволит мне помочь тебе.
Джаред поднимается и встает над вороном. Птица тянет шею, заглядывая в лицо.
– Если ты меня вернул без причины, ублюдок, то, клянусь – умирать будешь очень, очень медленно.
– Полагаю, сейчас не время изображать мачо, Джаред, – говорит Лукреция, застегивая последнюю перламутровую пуговку. – И, если хочешь знать, это она.
Джаред озадаченно смотрит на нее сверху вниз, а ворон тихонько каркает.
– Птица, – объясняет Лукреция. – Это она.
Джаред закатывает глаза.
– Приношу свои извинения.
Ворон говорит, что у них есть немного времени, и Джаред ненадолго замирает в объятьях Лукреции, слушает дождь, который теперь льет сильнее, убаюкивающее стучит по крыше как по идеальному барабану. Он закрывает глаза – глаза мертвеца, – и пытается притвориться, что его обвили руки Бенни, а не его двойняшки. Его волосы гладят длинные, как у Бенни, пальцы, только мягче и нерешительней, но достаточно похожие для поддержания иллюзии.
– Давай снимем с тебя этот кошмарный пиджак. И рубашку, – он все еще в той же разрезанной сзади для удобства гробовщиков одежде, в которой был похоронен. – А потом я найду, во что тебе переодеться.
Джаред По встретил Бенджамина Дюбуа в одной из галерей Складского района, обветшалом сооружении из рифленого железа, расшатанных кирпичей и голых бетонных полов, расположенном так близко к реке, что воздух пропах илом и тухлой рыбой. Это был перформанс, и он пришел только потому что представление давал дружок друга, и у него закончились отговорки. За очень немногими исключениями он находил искусство перформанса либо ужасно скучным, либо попросту ужасным. Последним претенциозным прибежищем для бесталанных выскочек, отчаянно стремящихся выгрызть свою нишу. Чаще всего ему становилось стыдно за автора, стыдно за зрителей, пытающихся понять, какая такая чепуха разыгрывается перед ними, и настолько неловко, что он исчезал на середине представления.
И зрелище тем вечером не стало исключением; конечно, не худшее из того, что ему доводилось видеть, но достаточно скверное для сожалений. Лучше бы наплел о проблемах с машиной или лопнувшей трубе и остался дома. Одетый лишь в старую шкуру крокодила и дорогие на вид туфли артист стоял на маленькой сцене в центре склада и громко читал из «Уолл-стрит джорнал». К счастью, имелся бар, и Джаред держался поблизости, опрокидывая в себя стопки текилы и стараясь сохранить невозмутимый вид. Но удержать маску становилось тем труднее, чем дольше парень в крокодиловой шкуре тянул свое, а кровь донесла «Куэрво» [10]10
Самая продаваемая в мире марка текилы
[Закрыть]до мозга Джареда.
В попытке отвлечься он начал подслушивать разговор пары в нескольких метрах от него, у края толпы. Джаред сразу заметил их сходство, а женщина была настолько высокой, что вполне могла оказаться трансвеститом. Они громко разговаривали, почти кричали, чтобы быть услышанными сквозь биржевые котировки, зачитываемые в микрофон на сцене – гнусавый голос грохотал из динамиков, развешанных на ржавых стенах. Оба были одеты в безупречно подогнанные викторианские костюмы из кожи и латекса, лица белее мела и волосы как черный шелк. Джареду они показались мечтой фетишиста о Джонатане и Мине Харкер, [11]11
Персонажи «Дракулы» Брэма Стокера
[Закрыть]невероятной смесью чопорности и распутности, но, несмотря на всю его невероятность своего облика, им шло.
– Это, определенно, ад, – сказала женщина. Голос подтвердил подозрения Джареда насчет ее пола.
– Нет-нет, – прокричал парень, наклоняясь к ее уху. – Это гораздо хуже.
Парень был не вполне во вкусе Джареда. Он всегда выбирал мускулистых сабов, крепкие, но податливые тела, способные принять любые изобретенные им любовные пытки. И находил готское направление в БДСМ и фетише несколько нудным – слишком много показухи для его конкретных вкусов. Но этот мальчишка был чем-то иным, чем-то настолько удивительным со своими четкими скулами и полузакрытыми глазами, что у Джареда неожиданно зашевелилось в джинсах. Он спросил у бармена еще одну порцию текилы и сделал осторожный шаг в сторону парочки.
– В аду акустика получше, – кричал парень.
– И есть что послушать, – крикнула в ответ женщина.
– Не особо впечатлены, как я понимаю, – сказал Джаред достаточно громко, чтобы его услышали. Оба повернулись и скептически уставились размалеванными карандашом глазами.
– О, только не говорите мне, – парень поднял указательный палец, подчеркивая свои слова, – он любовник этого несчастного бестолкового уебища, и мы оскорбили его чувства.
– Или, наверное, он критик в какой-то газетенке, – сказала его компаньонка. Оказавшись лицом к лицу с ними, Джаред понял, что они были идентичными близнецами.
– Нет, – сказал Джаред, улыбаясь, и подыграл их насмешкам. – Он просто бедняга, которому больше некуда пойти сегодня вечером, вот и все.
– О, – сказал парень. – Уже лучше. Тогда не придется изображать вежливость по поводу этой ахинеи.
Джаред покачал головой и отхлебнул текилы, прежде чем ответить.
– Вряд ли. Кто-нибудь из вас разбирается в происходящем?
Мальчишка оглянулся на прикрытого шкурой артиста и пожал плечами.
– Ну, у нас есть два соображения по сему поводу. Я думаю, все это печальное недоразумение. Настоящий артист застрял в пробке, например, а тот парень просто удобно приблудившийся недолеченный бродяга. Совпадение между его сумасшествием и ожиданиями толпы столь велико, что никто пока не понял. Моя сестра, с другой стороны, считает это замечательной метафорой удручающей джентрификации…
Сестра прервала его, хлопнув по плечу – несильно, но он издал болезненный возглас и потер место удара.
– У вас есть имя? – спросила она, протянув руку в перчатке Джареду словно для поцелуя.
– Ах да, извините, – он пожал протянутую руку. Кожаная перчатка была мягче шелка, а пожатие сквозь нее – твердым, но не мужским. – Джаред. Джаред По. Я фотограф.
– Джаред По? П-О? – спросил парень, все еще потирая плечо и искоса поглядывая на сестру. – Это шутка?
– Боюсь, что нет, – ответил Джаред, приканчивая текилу. – Это мое настоящее имя.
Сестра драматически отшатнулась назад, широко раскинула руки и громко прочистила горло, прежде чем заговорить голосом более сильным и глубоким, чем жалкое бормотание из колонок. Она держала голову высоко, глядя куда-то вверх, сквозь пыль и балки, и произносила каждый звук со сценически идеальной четкостью.
Тут стоявший неподалеку хиппи оглянулся и шикнул на нее. Парень закатил глаза и пробормотал:
– Умоляю – вы что, боитесь пропустить позавчерашние фьючерсы на свинину?
Хиппи нахмурился и снова повернулся к сцене.
– Вообще-то очень неплохо, – сказал Джаред, и мальчишка посмотрел на сестру сразу с завистью и гордостью.
– Лукреция ужасная позерка.
– Все лучше, чем слушать того идиота, – Джаред ткнул пустой стопкой в направлении шкурно-газетного парня.
Лукреция вздохнула и наградила его полуулыбкой.
– Довольно жалкое подобие комплимента, мистер, но все равно спасибо.
Тогда хиппи зашипел громче, и ее брат показал язык в ответ.
– Если вам, народ, представление не интересно, может, пойдете куда-нибудь еще, – сказал хиппи.
– Он прав, – обратился к близнецам Джаред. – Еще немного этого дерьма, и меня стошнит.
Хиппи покачал головой и отвернулся к маленькой сцене.
– Честно, мне жаль людей вроде вас, не открытых для нового.
– Господи Иисусе в колесе на турусе, – Лукреция взяла брата и Джареда под руки, потащила сквозь сигаретный дым и перешептывающееся скопление тел к грузовому трапу, служившему галерее входом и выходом, и увела в ночь.
Воздух снаружи казался почти прохладным после многолюдного склада. Они пошли на север по Рыночной улице, подальше от реки и ее рыбных испарений. Когда Джаред предположил, что в этой части города не стоит гулять по ночам, Лукреция рассмеялась низким мягким смехом и спросила, где стоит. Брат, чьего имени он пока не узнал, вытащил маленькую серебряную фляжку коньяка; его распили, когда свернули с Рыночной и шатались между заброшенными зданиями. Рассыпающиеся стены красного кирпича и жестяные крыши разделяли улицы настолько запущенные, что на них было больше рытвин, чем асфальта.
Пьянящее сочетание алкоголя и компании близнецов сбило Джареда с толку, и вскоре он уже не понимал, где именно они находятся. Окрестности казались незнакомыми, точнее, полузнакомыми: какой-то перекресток Складского района, еще не облагороженный под обиталище яппи, но оставленный на какое-то время разрушающимся свидетельством тех давних времен, когда округ наполняла шумом и суетой былая деловая активность.
– Куда мы идем, черт побери? – в конце концов спросил Джаред, и отметил невнятность, прокравшуюся в его голос где-то между текилой и коньяком.
– Какая разница? – сказал парень, но Лукреция ответила:
– К нам. Уже недалеко.
Они пришли к началу узкого переулка, наполовину забаррикадированного двумя горелыми остовами машин и выброшенным холодильником. Когда близнецы проскользнули дальше, вне досягаемости слабого свет фонарей, Джаред заколебался, оперся о капот одной из машин, и безуспешно попытался прочистить голову. Он никогда не бывал на севере и не ходил по тонкому льду, но ощущение, должно быть, схожее: неуверенные шаги, уводящие его все дальше от твердой и надежной почвы. Мальчишка обернулся и посмотрел на него из тени – осколок тьмы между темными высокими стенами.
– Ты идешь или нет, Джаред? Тут небезопасно ходить одному, знаешь ли.
В его голосе было нетерпение и любопытство, отголосок раздражения, и Джаред понял, что у него снова встал. Встал на это хорошенького, язвительного гота, разодетого как персонаж Уильяма Гибсона из 1890 х. Возможно, встал и на его высокомерную стерву-близняшку.
– В самом деле, Джаред. Бенни прав. Кругом полно нехороших людей, – голос раздался прямо из-за спины. Он обернулся слишком быстро, едва не потерял равновесие, почти упал лицом вниз на разбитую мостовую. Лукреция стояла у старого холодильника, хотя он готов был поклясться: она шла первой и уже исчезла во тьме переулка перед своим братом.
– Как… как ты это сделала?
Она просто улыбнулась.
– Как я уже говорил, – усмехнулся Бенни, – она позерка. Прочла как-то книжку, вот и все.
Лукреция прошла мимо Джареда, все еще загадочно улыбаясь, снова взяла его руку и все трое углубились во мрак.
Глаза Джареда закрыты, и он молчит почти час. Позволяет воспоминаниям окутать себя, как илу на глинистом речном дне, как дождю, падающему на улицу Урсулинок, стучащему по крыше и в окно квартиры. Лукреция нашла серебряную щетку и расчесывает его длинные волосы на своих коленях.
– Расскажи мне все, что знаешь, – говорит он наконец, и щетка нерешительно замирает в его волосах.
– Это немного, – говорит она миг спустя. – Полагаю, немногим больше, чем тебе уже известно, Джаред.
Он открывает глаза и пристально наблюдает за лицом Лукреции, когда задает вопрос:
– Хэррод знал, что я не убийца, не так ли?
Она вздрагивает, когда он произносит имя окружного прокурора, вызывая образ сероглазого обвинителя – Джона Генри Хэррода, холодного, как нож мясника и жесткого, как ухмылка голодного волка из мультфильма.
– Я искренне думаю, что ему было похуй. Ему нужен был убийца, и ты подходил. Ничего личного…
– Чушь собачья, – говорит Джаред, снова закрывает глаза, зная, как ее ранит резкий тон и не желая видеть боль на ее лице, зная, что это трусость и все равно не глядя. – Хэррод убил двух зайцев одним выстрелом. Избавился от гомика-художника и осчастливил всех гомиков-избирателей разом.
Лукреция опять принимается расчесывать его волосы долгими плавными движениями, как будто все еще есть шанс успокоить его, принести хоть каплю жгучего утешения. Говорит очень тихо:
– Убийства продолжаются, Джаред.
Теперь он безмолвно и неверяще уставился на нее в ожидании продолжения.
– Телевидение и газеты уделяют им не слишком много внимания. Стараются замять, думаю, говорят, это подражатель. Никому не хочется думать, что произошла ошибка, особенно когда…
Она умолкает, поворачивает голову к кровати и ворону в изножье. Джаред заканчивает за нее.
– Особенно когда человек, которого посадили за них в тюрьму, недавно получил три дюйма заточки в живот и похоронен на кладбище Лафайет.
– Да, – шепчет она, и ворон каркает.
Жилье близнецов занимало целый верхний этаж одного из двух домов, образовывавших переулок. Джаред оглянулся туда, откуда они пришли, на тусклый свет улицы, пока Лукреция отпирала стальную противопожарную дверь вынутым из сумочки старинным бронзовым ключом. Дальше оказалась лестница, по которой едва можно было пройти, не поворачиваясь боком. Наверху была еще одна стальная дверь, на сей раз с глазком и тремя засовами. Лукреция вытащила другие ключи и отперла их один за другим; дверь издала сухой скрежет и медленно распахнулась. Она пошарила рукой по стене и щелкнула выключателем. Высоко под стропилами вспыхнул ряд обнаженных ламп.
– Ого, – пробормотал Джаред, переступая через порог вслед за Бенни. – Вы, ребята, ничего не делаете наполовину, да?
– В чем тогда был бы смысл? – спросил Бенни, но Джаред его не слушал, полностью захваченный тем, во что они превратили второй этаж старого склада – отбросы города, переплавленные в невероятную элегантность, неправдоподобная роскошь, созданная из мусора. Части сданных в утиль машин и непонятных механизмов, сваренные в столы и шкафчики, полупрозрачные занавеси из умело гофрированного пластика вместо ширм, битое стекло в известке драгоценностями блестит со стен. Единственным предметом мебели, служившим своей изначальной цели, казалась огромная кровать под балдахином в центре помещения. Все было покрыто влажно поблескивающим лаком, черным и красным.
– Присаживайся, – Бенни указал на кресло рядом с кроватью. – Мы принесем выпить.
Джаред был чересчур пьян и изумлен для неповиновения. Кресло было обито мятым бархатом темного пурпура, а хилый каркас состоял из похожих на человеческие костей, скрепленных эпоксидкой и металлическими штырями.
– Они настоящие? – поинтересовался он вслед близнецам, скрывшимся за одним из полиуретановых занавесов. Смутные, туманные фигуры двигались, казалось, под холодными маслянистыми волнами.
Раздался звон льда и Лукреция отозвалась:
– Конечно, настоящие.
Джаред уставился на подлокотники – длинные кости, руки скелета, одна воздета к потолку, другая тянется к непокрытым половицам.
– В этом городе гораздо легче найти настоящие кости, чем искусственные, – добавил Бенни.
– Знаете, – Джаред заговорил только чтобы заглушить собственное воображение, – многие люди сочли бы это больной херней.
Бенни проскользнул через невидимую прорезь в пластике со стаканом в каждой руке.
– А ты, Джаред По? Ты один из этих людей? Ты считаешь это больной херней?
Джаред принял свой напиток – виски со льдом, – осторожно отпил. Бенни громко вздохнул и покачал головой.
– Пей, несмышленыш. Мы ничего не подмешали и привели тебя сюда не для того, чтобы отравить.
Янтарный виски приятно обжигал глотку, незнакомый сорт, видимо, кое-что подороже, чем он привык пить.
– Очень и очень впечатляет, – сказал он, делая еще один глоток.
– Что именно? – спросила Лукреция. – Наша квартира или виски?
– На ваше усмотрение, – ответил Джаред.
– Большую часть мы сделали сами, – сказал Бенни, устроившись поближе, на углу кровати. – О, не это, конечно, – он похлопал по кровати. – Ее мы нашли в антикварной лавке на улице Мэгэзин. Копили несколько месяцев, но оно того стоило…
Он позволил остатку фразы двусмысленно затихнуть.
Лукреция села рядом с братом и отпила из своего стакана. Вновь Джареда поразило их сходство: мужское и женское отражения одного изящного образа.
– Итак, мистер Джаред По, что же вы фотографируете? – Лукреция обвила рукой талию брата.
– Ну, – он следил за каждым ее движением. Эрекция начинала доставлять неудобства, и он заерзал в кресле из костей и бархата. – Зависит от того, надо ли платить по счетам. Если задолжал за квартиру, то в основном свадьбы и детишек…
Бенни состроил гримасу отвращения и закатил глаза.
– А в остальное время? – подтолкнула Лукреция.
– В остальное время… я составляю портфолио кладбищенской скульптуры и архитектуры девятнадцатого века, – Джаред сделал паузу и почти неохотно сделал смущенное или виноватое признание. – Иногда людей, которых я там встречаю.
– Ага, – глаза Бенни внезапно засверкали, он оживился. – Видишь, Лукреция? Я знал, что он не очередной неудавшийся гомик-художник.
– Я бы не торопился с выводами, – Джаред нахмурился. – Вы когда-нибудь замечали, сколько народу снимает местные погосты?
– Вопрос в том, – Лукреция обращалась не к Джареду, но к брату, – хорош он или нет.
– Вкладывает ли душу, – добавил Бенни. Он допил и поставил стакан на пол у своих ног. Кубики льда звякнули друг о друга.
– Что вы имеете в виду?
Лукреция пожала плечами.
– Кто угодно может навести объектив и нажать на кнопку, Джаред. Чертовы янки-туристы на экскурсионных автобусах делают это каждый божий день. Вопрос в том, по-настоящему ли ты понимаешь…
– Мертвых, – закончил ее мысль Бенни. – В конце концов, это их дома ты запечатлеваешь на целлулоиде и бумаге, верно?
Джаред с секунду смотрел в его глаза, не отвечая, внезапно чувствуя себя растерянным и глупым, не находящим слов и вообще не в своей стихии. Они были такими же, как у сестры – настороженная бриллиантовая зелень, зелень неграненых изумрудов.
– Верно, – произнес он наконец, наполовину забыв вопрос. – Верно.
– Потому что недостаточно оценить мертвых, – сказал Бенни. – Просто украсть их обличье и назвать это искусством. Нет, тут должно быть…
– Понимание, – сказала Лукреция, и Джаред осознал, что у него мурашки от их привычки заканчивать предложения друг за друга.
– Истинная эстетика мертвых нуждается, нет, требует, чтобы художник обращался с ними не просто как с объектами. Он должен видеть и изображать их как динамическую противоположность жизни, а не опустошенные сосуды, лишенные всего, кроме способности внушать нам беспокойство и страх собственной смертности.
– И он называет меня позеркой, – сказала Лукреция, рассеянно помешивая пальцем льдинки в своем виски.
Джаред был занят попыткой проанализировать слова Бенни сквозь завесу алкоголя, затуманившую его мозг. Тряхнул головой:
– Нет, то есть, конечно, очень красноречиво…
– О да, разве не восхитительно, что кто-то может быть сразу и умным, и красивым? – промурлыкала Лукреция, и коснулась губ брата влажным от виски пальцем.
– Но мы ведь привели его не только для профессиональных бесед, не так ли? – спросил Бенни, и она легко поцеловала его в щеку, покачав головой.
Джареду внезапно стало жарко, он понял, что краснеет и что близнецы, наверное, заметили.
– Это было бы ужасно, ужасно грубо, – сказала Лукреция. Бенни повернул голову и на сей раз по-настоящему поцеловал ее в губы. Бугор на джинсах Джареда отреагировал так, словно к нему была привязана невидимая струна и кто-то ее резко дернул.
– Не знаю, – Бенни отодвинулся. Ниточка слюны, соединявшая губы двойняшек, блеснула в ярком свете. – Может, ему не по плечу. Может, мы ошибаемся и он обыкновенный выпендрежник.
Джаред с трудом сглотнул, у него вдруг пересохло во рту и в горле. Хорошо бы в стакане что-то оставалось, но не портить же такой момент просьбой о добавке. Он нервно заерзал в странном кресле.
– Или, наверное, ему не нравятся мальчики, – голос Лукреции был полон насмешливого сожаления, а ее язык скользнул по нижней губе Бенни.
Тот прошептал с озорным злорадством:
– Или, возможно, ему не нравятся девочки.
– В точку, – сказал Джаред. Он устроил свой стакан в поднятой кверху кисти скелета и положил руки на колени, смущенный собственным смущением.
Лукреция отшатнулась на метр от брата, ее лицо превратилось в едва ли не комическую маску преувеличенного отторжения и разочарования. Бенни отпустил ее, однако проводил полным вожделения взглядом.
– Даже девочки, которые раньше были мальчиками?
Джаред уловил в вопросе колкость и жестокость, а потом Лукреция ударила брата по щеке. То была совсем не игривая пощечина, и звук гулко отозвался в комнате.
– Сука, – прошипела она, и Джаред подумал, что в уголках ее губ притаился рассчитанный намек на улыбку.
– Твоя правда, – сказал Бенни.
Тут повсюду струны, подумал Джаред, не только на конце моего члена. Он понял, что парочка много раз репетировала эту сцену наедине и довела ее до совершенства.
– Неважно, – сказала Лукреция, поднимаясь с кровати. – К счастью, я люблю наблюдать. Вы не станете возражать, если я буду наблюдать, мистер По?
– Значит, вы идентичные близнецы? – спросил он, колеблясь: не чересчур ли далеко он заходит, не слишком ли чувствительна эта тема для Лукреции, не рискует ли он своим шансом с Бенни.
Но она лишь пожала плечами, перекинула волосы на одно плечо.
– Были когда-то.
– Временами я думаю, – сказал Бенни, снимая свой кожаный плащ, – что моя сестра никогда не простит мне отказ совершить переход вместе с ней. Нарушение симметрии.
– У тебя кишка тонка оказалась, – теперь Лукреция она точно улыбалась осмотрительной, таинственной улыбкой, говорящей так много, что Джаред не надеялся когда-либо понять и половины. – Твоя прямая кишка оказалась чересчур тонка.
Когда Бенни начал расстегивать жилет, Джаред встал, двигаясь медленно, словно каждое его действие и реакция оценивались, и присоединился к нему на кровати. Лукреция ненадолго ушла за второй порцией выпивки, вернулась с бутылкой и заняла место Джареда в кресле.
Джаред трет виски, мечтая, чтобы в них пульсировала такая простая вещь, как боль. Он нависает над вороном, и тот отвечает ему внимательным, напряженным взглядом. Лукреция остается на полу, сжимая серебряную щетку.
– С чего мне полагается начать? – вопрос предназначен птице, Лукреции, ему самому или всем троим сразу.
– Не уверена, – говорит Лукреция. Когда Джаред оборачивается, она пристально смотрит на зажатые в пальцах пряди его волос. Так держатся за святые мощи, думает он, и от такой мысли становится тошно. Что я для нее? Чем, она считает, я стал?
– Думаю, тебе полагается найти и остановить убийцу Бенни. Думаю, тебя вернули именно поэтому.
– А Хэррод, копы и судья, как насчет них? Разве они тоже не часть этого?
Глаза Лукреции неохотно отрываются от драгоценной прядки его волос и обращаются к Джареду рядом с кроватью. Кроватью, которую он делил с ее братом-близнецом. Которую он впервые увидел в квартире-складе так давно. Глаза Лукреции такие же старые и жесткие, как сам Новый Орлеан, и такие же влажные, как ночь.
– Не уверена. Может, да. А может и нет. Ворон должен знать, что делать, но почему-то не знает.
– Они меня подставили, – говорит он. Птица отводит взгляд, ковыряет клювом дерево изголовья.
– Полагаю, мы должны знать наверняка, Джаред, прежде чем ты совершишь нечто необратимое.
– А эти блядские копы потрудились узнать наверняка, прежде чем меня арестовать? Прежде чем сказать проклятым газетчикам, что я убил Бенни? Насколько уверены были они, Лукреция?
– Вряд ли ты сможешь наказать всех. Многие люди натворили кучу глупостей. Думаю, ты должен сосредоточиться на том, что послужило началом.
– Но ведь ты не знаешь, что это?
Она издает прерывистый вздох, похожий на предсмертный хрип.
– Нет, Джаред, не знаю.
Он отворачивается от нее, от бесполезной птицы, и натыкается на свое отражение в зеркале над туалетным столиком Бенни: мертвец, бледное подобие двойника, кожа цвета остывшего пепла. Только мертвые глаза живут, пылают жаждой мести, как угли.
