Текст книги "Ворон: Сердце Лазаря"
Автор книги: Поппи Брайт
Жанры:
Контркультура
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
Заточка вошла прямо в середину живота, с тихим хлюпаньем пронзила кожу, мышцы и внутренние органы. Кубинец выдернул лезвие и ударил снова. Колени Джареда подогнулись. Он чувствовал: теплая кровь заливает футболку и джинсы, стекает по ногам как моча. Видел, как руки мужчины стали красными и липкими, как темные брызги запятнали белый известняк гравия.
– Я не убивал, – прошептал Джаред, оседая на землю. – Никого не убивал.
– Не, мужик, – усмехнулся кубинец. – Сюда не сажают за просто так.
Он повернулся и ушел, оставив Джареда на коленях в грязи и крови. Жизнь вытекала через дыру в животе. Он поднял голову. Кубинец исчез, зато охранник по-прежнему стоял в тени, наблюдал с улыбкой. Джаред упал набок, сквозь шок начала пробиваться боль, и кто-то звал врача.
Наверное, некоторые на его месте – если кто-то вообще бывал до него в таком невозможном положении – вернулись бы в Анголу и убили кубинца. Джаред не видел смысла.
Кубинец был таким же проявлением стихии, как эта буря. Случайностью, сумевшей убить его раньше, чем штат Луизиана. Впрочем, он не может представить, как убьет его, по другой причине: потому что не винит парня за свою гибель. Кубинец искренне верил, что убивает человека, насмерть запытавшего его брата. На его месте Джаред поступил бы – поступит – так же.
Джаред стоит на крыше маленького коттеджа за утыканной стеклом стеной. Наклон небольшой и есть недавно устроенное слуховое окно. Каждую секунду дождь рушится тысячами крошечных молоточков и стекает вокруг ног в переполненные водосточные желоба. Молния и гром пляшут над городом, сплошь вспышки и раскаты.
Джаред опускается на колени рядом с окошком и заглядывает внутрь.
В комнате со стенами цвета мертвых фиалок Джон Хэррод трахает чернокожую девушку в зад. Она обеими руками вцепилась в переливчатый шелк простыней и подмахивает в ритм толчкам Хэррода. Рот открыт, но Джаред не слышит ее из-за бури. Хэррод оскалился, показывая идеальные белые зубы, кончик языка высунут между ними, словно какое-то беспозвоночное пытается выбраться из своей раковины.
Джаред кладет ладонь на стекло. Ах ты подонок, думает он. Проклятый лицемерный подонок. Внезапно в его голове слишком много всего сразу: Бенни, суд, то, что осталось от Бенни после убийства, кубинец и Лукреция, и улыбающийся портрет Джона Генри Хэррода с женой и двумя детьми. Джаред слегка надавливает на окно. Он чувствует, что разбить его очень просто.
Ворон приземляется на стекло и громко кричит на Джареда, даже заглушает шторм. Ветер набрасывается на них обоих, угрожая сорвать с крыши, унести к домам повыше и влепить в старые кирпичные стены как опавшие листья или газету.
– Какого хрена тебе надо? – Джаред ухмыляется из-под маски, под стать оскалу Хэррода внизу. Птица прижимает крылья к телу, припадает к стеклу, чтоб ветру было меньше за что уцепиться. – Мне нужно это сделать. Уебку не отвертеться.
И тогда он слышит Лукрецию, ее голос, так же ясно, как если бы они оба были в квартире, и она стояла прямо перед ним, и никакой ветер не уносил звуки.
– Это не вернет тебе Бенни, – говорит она, и большая черная птица склоняет голову набок.
– Бля, ты теперь еще и чревовещатель?
Ворон теряет равновесие и соскальзывает на несколько сантиметров по стеклу.
– Неважно, – Джаред не уверен, обращается он к птице, к Лукреции или к обоим, и ему, в общем-то, все равно. – Из-за Хэррода монстр, убивший Бенни, все еще на свободе.
– Тебе нельзя этого делать, – говорит Лукреция, птичьи коготки скребут по стеклу в попытке удержаться. – Джаред, если ты убьешь Хэррода, то всего лишь станешь монстром сам.
Он смеется над ней, над гребаной наивностью, которую она сохранила после всего, что видела, после всей своей жизни и смерти брата. Посмеяться славно, как будто выкашливаешь отраву, тлеющую в животе.
– Очнись, детка. Ты давно в зеркало смотрела? Мы все монстры.
– Тебе нельзя этого делать, Джаред, – повторяет она.
– Поглядим, – он сметает ворона рукой, помогая ветру. Птица исчезает в мутном небе.
Джаред высаживает стекло – один удар и оно разлетелось в точности как он ожидал. Осколки и дождь падают на Хэррода и его шлюху. Джаред рушится следом.
Он приземляется на ноги рядом с кроватью. Женщина уже вопит. Зазубренные осколки торчат из ее спины и ягодиц, она судорожно отползает подальше от Хэррода, к плетеному изголовью кровати. Хэррод поворачивается к Джареду: штаны сбились вокруг лодыжек, влажный необрезанный пенис болтается внутри презерватива, успев обмякнуть и съежиться как посоленный слизняк.
– Хорошо хоть резинку не забыл надеть, гнусная ты скотина, – говорит Джаред. Он все еще смеется, практически хихикает. Что-то высвободилось в нем и выплескивается наружу. Ярость, унесенная в могилу и обратно. В смехе не меньше смысла, чем во всем остальном. – А то не дай бог СПИД подцепить. Смерть для педика.
– К-к-к-кто-о-о-о? – выкашливает Хэррод сквозь идеальное О разинутого в изумлении рта.
– Залетная пташка, – усмехается Джаред и отпихивает Хэррода. Толкает мужчину ладонью в голую грудь и тот падает спиной на туалетный столик. Духи и помады сыплются на пол. Один из флаконов разбивается, и комната наполняется приторно-похоронным запахом цветов.
– Кто…, – снова спрашивает Хэррод. Поднимает руку, защищая лицо.
– Медленно соображаете, а, мистер Хэррод?
– Убирайся! – орет девушка на кровати. – Проваливай, ебаный урод! Я полицию вызову!
Джаред не обращает на нее внимания, подходя поближе к съежившемуся у столика Хэрроду. Тот дышит тяжело, прерывисто – ему некуда бежать.
– Посмотри на меня, Джон Хэррод, – говорит Джаред. Он изо всех сил старается перестать смеяться. Прикусывает язык, но и это смешит. Хэррод украдкой смотрит на него, вскинув волосатые руки, и это просто охуенно смешно.
– Я знаю стишок, Джон Хэррод. Мама научила. Ты ведь не боишься детских стишков?
– Вон из моего дома! – вопит женщина за спиной. Хэррод не произносит ни слова.
– Я сказала, вон из моего дома, псих ебнутый! Немедленно!
Джаред слышит, скрип кровати за спиной. Наклоняется вперед и бьет Хэррода в лицо, чувствует, как ломается под кулаком его переносица. Кровь заливает подбородок, яркими брызгами пятнает полированный паркет. Хэррод всхлипывает и складывает ладони лодочкой, защищая разбитое лицо.
– Прошу прощения. Но ты ведь не слишком слушал на самом деле? А у меня не так много времени. Приближается ураган…
– Да кто ты такой? – шепчет Хэррод. В его голосе больше страха, чем Джаред когда-либо слышал. Удушливого, непростого страха, которому он внимает с благодарностью.
– Вот в чем вопрос теперь… однако на чем я остановился? – Джаред чешет в затылке как Дровосек из «Волшебника Изумрудного города».
– Что тебе надо? – пресмыкается Хэррод. – Пожалуйста, просто скажи, что тебе надо!
Джаред заканчивает стишок:
Ворон ворону в ответ:
Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Мы ему с тобой сейчас
Выклюем за глазом глаз…
Хэррод рыдает. Джаред опускается на колени рядом с ним, изображая напускную заботливость.
– Ну и кто учит маленьких детей таким стихам, а?
Хэррод издает полузадохшийся звук и смотрит на кровь на своих ладонях.
– Вот если б она читала мне библию, как наверняка делала твоя матушка… возможно, тогда из меня получился бы хороший человек. Совсем как из вас, мистер Хэррод.
– Ну все, козел, хватит с меня твоего дерьма, – Джаред оборачивается к голой женщине на кровати как раз в тот миг, когда она вскидывает огромный дробовик. Патроны рассыпаны по смятым простыням как конфеты.
Джаред падает на пол и откатывается подальше от кровати, подальше от Хэррода. Грохот выстрела в маленькой спальне оглушителен, как плененный и рвущийся на свободу гром. Джаред знает, что его задело, еще не перестав двигаться. Он поднимается, пошатываясь, пока она перезаряжает ружье, отбрасывая пустые гильзы и досылая два следующих патрона. В его боку дыра размером с апельсин и он чувствует дух собственных развороченных внутренностей.
– Господи ты боже мой, Хэррод, где ты эту стерву откопал? – Джаред бросается на кровать. Женщина поднимает ружье, целясь длинным сдвоенным стволом, но долей секунды позже он вырывает оружие из ее рук. Она снова вскрикивает и соскальзывает на пол.
– Это никакого отношения к вам не имеет, дама, так что не лезьте на рожон и все обойдется.
Углядев свой шанс, Хэррод пинком сбрасывает брюки и бросается к двери. Исчезает быстрее, чем Джаред успевает обругать его тощую, бледную трусливую задницу.
Джон Хэррод захлопывает за собой дверь коттеджа, гнездышко, в котором он селил одну женщину за другой вот уже три года. В основном черных и латиноамериканок. Буря немедленно обрушивается на него шквалом. Он оскальзывается на крыльце и приземляется в грязную кучу между олдсмобилем и домом. В ушах звенит от выстрела, рот полон крови из сломанного носа.
Он едва не ударяется в панику, когда лезет за ключами и обнаруживает, что на нем и штанов-то нет, но потом вспоминает, что запасная связка есть за противосолнечным щитком. Плюхается за руль и захлопывает дверцу, отрезая шторм и чокнутого сукина сына в белой карнавальной маске.
Джон Хэррод опускает щиток и ключи падают на его голые колени, холодный металл на обнаженную кожу. Сперва он пытается завести машину ключом от багажника, и с минуту ищет правильный. Сердце отстукивает секунды как при обратном отсчете. Потом возникает резкий скрежет и он щурится сквозь дождь, бьющий в лобовое стекло. Большая черная птица сидит на капоте, таращится на него.
Ворон к ворону летит…
– О Господи, – бормочет он. Поворачивает ключ в зажигании и жмет на педаль газа. Машина мгновенно оживает, мотор кашляет, трещит и умирает. Ворон простирает крылья и громко каркает, ковыляет и клюет лобовое стекло.
Хэррод снова поворачивает ключ, вдавливает сцепление в пол. На сей раз мотор лишь слабо пыхтит и вновь затихает.
Олдсмобиль наполняется запахом бензина, и это означает, что залило двигатель. Птица исчезла. Хэррод издает нервный вздох облегчения и приказывает себе успокоиться. Тоня этому уебку стопроцентно башку разнесла. Все, что тебе надо сейчас сделать, приятель, так это успокоиться.
И тут нечто темное рушится с небес на капот. Машину встряхивает от сильного удара. Там, где несколько мгновений назад была птица, стоит человек в ухмыляющейся белой маске. Дробовик направлен прямо в лицо Хэррода.
Выклюем за глазом глаз.
Хэррод кричит, широко разевает рот и визжит как баба, когда человек переворачивает ружье и бьет прикладом в лобовое стекло. Оно покрывается трещинами словно паутиной и со второго удара проваливается внутрь, осыпая Хэррода бриллиантовыми крошками безопасного стекла. Дождь и ветер врываются в дыру. Хэррод тянется за тридцать восьмым калибром, который держит под сиденьем.
– Бенджамин Дюбуа! – перекрикивает ветер человек. Он наклоняется, смотрит на Хэррода сквозь дыру. – Что тебе говорит это имя, трусливая тварь?
– Что ты покойник, – отвечает Хэррод. Сует револьвер в дыру и нажимает на курок, стреляя прямо в лицо.
– Блядь, – бормочет Хэррод, стирая кровь с век, промаргиваясь сквозь расплывчатую красную дымку. Человек в маске стоит на коленях, одной рукой закрывая лицо, кровь льется сквозь его пальцы на капот.
– Вот теперь, урод недоделанный, – рычит Хэррод. – Может, теперь скажешь, какого рожна тебе надо.
Человек медленно опускает руку. Дырка в маске прямо между прорезями для глаз и кровь течет из них как слезы.
– Чтобы ты ждал меня, Хэррод, – говорит человек, снова поднимая дробовик. – Чтобы ты был в аду, когда я вернусь туда.
Последнее, что видит Джон Генри Хэррод – капли дождя сверкают на стальном стволу ремингтона 870 полицейской модификации, проскальзывающего в дыру в лобовом стекле. Он закрывает глаза и гремит гром.
Джаред лежит на капоте черной машины, свернувшись клубком. Его палец все еще жмет на курок ружья. Он никогда не думал, что может существовать боль, заполнившая его череп. Пуля, задевшая в коттедже, была по сравнению с этим легким мимолетным недомоганием. Он шевелится и мир идет кругом. Он снова застывает.
Впрочем, сукин сын подох. Это слабое утешение. Как аспирин при ампутации. Джаред приподнимается и видит обрубок шеи Хэррода, несколько сантиметров иззубренного позвоночника между плеч трупа и все, больше ничего, кроме ошметков на потолке салона. Все внутри олдсмобиля покрыто тончайшим алым налетом, дымкой крови, мозгов и распленных костей. Единственное, что отдаленно напоминает человека – ухо, прилипшее к подголовнику водительского места.
Джаред слышит ворона еще до того, как видит. Резкое карканье прорезается сквозь свист ветра, и птица приземляется перед ним. Смотрит секунду, потом бьет капот чернейшим острым клювом.
– Тебе надо отсюда выбираться, – говорит Лукреция, и ворон снова долбит металл.
– Он мертв, Лукреция. Я его убил. Он мертв.
– Теперь неважно, Джаред, – голос Лукреции тверд, настойчив и полон страха. – Скоро прибудут полицейские. Нельзя, чтоб они тебя обнаружили. Вставай. Двигайся…
Он закрывает глаза. Остаточное изображение выстрела никуда не делось, оранжевый мазок ждет в мутной тьме. Лукреция больше ничего не говорит.
Когда он снова открывает глаза, ворон исчез. Настойчивый клюв оставил вмятину в капоте, пятнышко серой грунтовки на месте отколупнувшейся краски. Джаред прикусывает язык от боли и отскребает себя от машины.
Лукреция сидит в одиночестве за кухонным столом, когда где-то в квартире раздаются шаги. Она уже почти два часа сжимает черное перо, которое нашла на покрывале после возвращения из «Ока Гора». Она все еще поражена тем, что это сработало, что связь между вороном и Джаредом оказалась достаточно сильной, что она сама оказалась достаточно сильной и сумела установить настоящий телепатический контакт. Если это было нечто столь простое, как телепатия. Единственное, в чем Лукреция сейчас по-настоящему уверена, так это в ужасном головокружении и обезоруживающей пустоте внутри, последствии усилия. И в облегчении от того, что она вновь услышала голос Джареда.
– Я здесь, – зовет она, отодвигая стул. Еще шаги и хлопанье крыльев, так что она пытается встать, опирается об угол стола.
Боже, а вдруг у меня что-то в мозгу повредилось, думает она, борясь с внезапным приступом тошноты. Из спальни доносится звук разбитого стекла и ругань Джареда.
– Ну давай же, размазня, – говорит она себе. На сей раз удается добраться до двери в гостиную, где она останавливается и хватается за стену, чтобы не плюхнуться на задницу.
– Тебе надо завести сотовый, Джаред По, – говорит она со смехом. Но это пустой, нервный смех. – Не думаю, что смогу такое повторить.
Еще три метра и она добирается до спальни. Джаред лежит лицом вниз на кровати с балдахином и ворон замер над ним, верный как пес из телесериала. Птица бросает взгляд на Лукрецию и каркает один раз.
Блядь, сколько крови, думает она, вспоминая, как впервые вошла в комнату после смерти Бенни. Не настолько скверно, но все же достаточно плохо. Достаточно плохо, чтобы провалиться в затяжное дежавю, от которого ее тошнит и шатает еще сильней.
– Я не умер, – скрипит Джаред. Так шепчут те, у кого по-настоящему гнусное похмелье. Словно опасаясь, что голос взорвет мир. – Пока не умер.
– Тсс… не разговаривай, Джаред, – она старается не выдать испуг, не отвести взгляд. Но в его затылке дыра, в которую вошел бы ее кулак, раскуроченная впадина: белая кость вперемешку с засохшей кровью и волосами, липкие ошметки серого вещества.
Лукреция садится на кровать рядом с ним. Касается его руки, и он сжимает ее ладонь до боли, но она ничего не говорит. Только сжимает в ответ изо всех сил, и птица смотрит на нее с одобрением.
– Все не так ужасно, как выглядит, – Джаред пытается засмеяться, но вместо этого начинает кашлять.
– Ты не за ними должен был охотиться, – говорит Лукреция. Она понимает, что плачет, только почувствовав каплю соленой влаги в уголке рта. – Ворон здесь чтобы защитить тебя, но он не сможет, если ты…
– Но они мертвы, – перебивает ее Джаред. Осторожно поворачивается на бок и Лукреция видит карнавальную маску на его лице, и входное отверстие от пули – черная дырка, не больше десятицентовика. Кровеносные сосуды в его глазах лопнули, белки покраснели, зрачки огромные, расширенные. Эти кошмарные, страдальческие глаза и маска. Ничего не осталось от прежнего, знакомого Джареда. Только его голос, но и тот кажется изменившимся, постаревшим, гнев как будто поутих и его место заняло нечто более темное. И более опасное.
– И я не могу об этом сожалеть. Мне насрать… что мне еще остается делать… не могу я об этом жалеть.
– Ты и не должен, – говорит она, жалея, что плачет, что он видит ее слезы. – Но тот, кто убил Бенни, по-прежнему на свободе, и вернулся ты из-за него. Не для того, чтобы тебе разнесли башку при попытке рассчитаться со всем распроклятым миром разом.
– Птица не особенно помогла с основной задачей, – говорит он и закрывает глаза. Она рада, что больше не приходится в них смотреть. Ей стыдно за свое облегчение, но все же.
– Это не ее вина, – говорит Лукреция. – Думаю, с убийцей что-то неправильно. Что-то стоит на пути.
– Ты это уже говорила, – бормочет Джаред. – Вчера вечером.
– Полиция обнаружила еще одно тело сегодня утром. В фонтане парка Одюбон. В новостях не очень подробно рассказывали, но это он, Джаред. Я знаю, что это он.
– Лукреция, я тебе не детектив. Я не знаю, как выслеживать серийных убийц. Я был всего лишь фотографом…
– Тогда ты должен найти детектива. Может, копа, который занимается этим новым убийством…
Хватка Джареда на ее руке внезапно ослабевает, его веки дрожат.
– Джаред? Что происходит?
– Может, я умираю, – говорит он так тихо, что она едва различает его голос за воем ветра снаружи, на улице Урсулинок. – Может, я прогадил свой последний шанс.
Ворон каркает вновь, и Лукреция придвигается ближе к Джареду. Убирает волосы с его лица, а когда приподнимает маску, но вздрагивает, напрягается, но не останавливает.
– Я не сделаю тебе ничего плохого.
Лицо Джареда под маской в потеках крови и грязи, вокруг глаз багровые синяки. Кровь шла из носа и засохла корочкой вокруг ноздрей.
– Только умою немного, и все, – Лукреция бросает взгляд на птицу. Она по-прежнему слышит ее мысли и в точности следует ее указаниям, двигается медленно и Джаред ей позволяет. Шрамы на спине саднят, совсем как когда рисунок ворона был свежим и только начал заживать.
– Мы тебе поможем. Мы оба. И ты найдешь ублюдка, который убил Бенни.
– Так или иначе, – шепчет Джаред.
– Так или иначе, – отзывается Лукреция и роняет погубленную маску на пол спальни.
Восемь
Место преступления в парке Одюбон оказывается замечательно паршивым началом замечательно паршивого дня. Три часа пополудни, и Фрэнка опять настигло похмелье, хотя он уже дважды бегал в душевую – глотнуть из бутылки «Джека Дэниэлса», которую всегда держит про запас в шкафчике. Все остальное время после возвращения из Метэйри он просто сидит за своим столом и притворяется, что занят бумажной волокитой – отчетом об убийстве в парке или еще чем-нибудь, что был должен сдать давным-давно. Такое ощущение, что вместо головы перезрелая дыня, готовая развалиться под собственной тяжестью.
– Ты взаправду пропустишь веселуху в комнате ужасов? – спрашивает Уоллес. Фрэнк открывает один глаз, таращится сквозь печатную машинку и гору незаконченных отчетов и копирки. По сравнению с этим рабочее место Уоллеса – пример одержимой аккуратности, больше похоже на конторку незамужней библиотекарши, чем на стол полицейского. От одного вида патологически аккуратных стопок и свежезаточенных карандашей в кружке с эмблемой «Святых» Фрэнку хочется засветить партнеру в челюсть.
– Можно подумать без меня вы с Тирни не справитесь с этим блядским вскрытием, – говорит он.
Уоллес пожимает плечами:
– А хрена ли там осталось для вскрытия, Фрэнк. Куда уж дальше резать этот фарш.
Фрэнк вытряхивает из одной пластиковой бутылочки три таблетки маалокса с вишневым вкусом, из другой четыре сверхсильного байеровского аспирина, забрасывает в рот все семь сразу и жует всухую.
– Фрэнк, это отвратительно, – говорит Уоллес, и снова принимается печатать. Каждый удар литеры кажется последней соломинкой, от которой вот-вот треснет голова.
– Ради бога, Уолли, обязательно это делать прямо сейчас?
– Я не собираюсь откладывать работу только потому, что у тебя похмелье.
– Ты охуенно сознательный, Уолли, – говорит Фрэнк сквозь полный рот порошка из аспирина и противокислотного средства. Вновь закрывает глаза и глотает пакость.
– По-любому, – говорит Уоллес. – Если объявят эвакуацию, то единственное, чем будет заняться – улепетывать отсюда вброд.
Утром Национальный центр прогнозирования ураганов объявил штормовое предупреждение для юго-востока Луизианы, от побережья вглубь континента до самого Батон Руж. Майкл должен был налететь на сушу между двенадцатью и часом ночи, разве что вдруг повезет и вместо этого он решит надрать задницу востоку Техаса.
– Надежда умирает последней, – бормочет Фрэнк. Во рту такое послевкусие, словно он только что слопал мелок со вкусом вишни. Он решает, что заслужил новую порцию выпивки.
– Пойду поблюю, – говорит он, поднимаясь, и Уоллес лишь кивает, продолжая барабанить по клавишам старой машинки. – Спасибо за участие.
– Не стоит, Франклин, – говорит Уоллес и переводит каретку. Машинка звякает и яростно передергивается влево.
– Однажды она тебе все пальцы оттяпает, – обещает Фрэнк и плетется в туалет.
Застарелая вонь мочи и ярко-зеленых освежителей выжигает ноздри. Несколько мгновений неуверенности, когда Фрэнку кажется, что он и впрямь проблюется. Он тяжело опирается о раковину, уставившись в лицо в зеркале. Он не брился с прошлого дня, и кожа у него цвета сырых устриц. Бусинки пота на лбу и над верхней губой, мешки под глазами сошли бы за синяки.
– Видок не ахти, Фрэнки, – говорит он и пускает горячую воду. Кран сипит, потом мерзко кряхтит и, наконец, плюется ржавыми ледяными брызгами. Фрэнк опускает ладони в раковину и плещет в лицо. Влага пахнет глиной, но ощущение замечательное. Впрочем, когда он снова смотрится в зеркало, нельзя сказать, что вид лучше. Разве что мокрее.
– Ты хренов разгильдяй, – говорит он себе.
Фрэнк достает полпинты бурбона из внутреннего кармана пиджака и отвинчивает крышечку.
– За тебя, – предлагает он милостивый тост больному с виду парню в зеркале. И тут он видит птицу, нахохлившуюся на двери одной из кабинок. Огромный черный ворон наблюдает за ним, словно явившись из старого хаммеровского ужастика. Фрэнк едва не роняет бутылку.
– Мне нужно поговорить с тобой, Фрэнк Грей.
На миг Фрэнк думает, что это сказала птица. На долгий миг, который уходит на то, чтобы повернуться и увидеть человека в черном плаще из латекса, сидящего под единственным окошком.
На его голове кожаный капюшон-маска с открытыми молниями там, где должны быть рот и глаза, и прорезью для носа. Кажется, Фрэнк такое видел в магазине для садомазохистов.
– А ты еще что за хуй? – Фрэнк тянется за пистолетом, но замирает на полпути, когда мужчина выхватывает дробовик из-под плаща и передергивает затвор.
– Пожалуйста, – говорит он. – Я по горло сыт этим. Я просто хочу поговорить, клянусь.
– О, Господи, – шепчет Фрэнк, поглядывая на дверь: до нее метров пять по меньшей мере. Никакой надежды добраться без того, чтобы ему снесли башку. – Сюда в любой момент могут войти. Что тогда будешь делать?
– Решу, когда случится, – отвечает человек.
– Я просто не хочу схлопотать пулю оттого, что кому-то посрать приспичило, знаешь ли.
– Тогда побыстрее перейдем к делу, детектив.
– О, Господи, – повторяет Фрэнк. – Хочешь верь, хочешь нет, но уже второй раз за сутки на меня наставляют ствол в нужнике.
– Ты занимаешься расследованием убийства в парке Одюбон? – мужчина медленно поднимается, дуло ружья по-прежнему направлено в грудь Фрэнку. Ворон громко каркает и хлопает крыльями.
– Полагаю, птица твоя, – спрашивает Фрэнк, бросив на нее взгляд.
– Вроде того. А теперь отвечай на вопрос.
– Да, дело досталось мне и моему напарнику. Конечно. А теперь ты не мог бы отвести свою пушку?
Оружие не сдвигается ни на миллиметр, и Фрэнк старается сосредоточиться на том, что он коп, а не просто насмерть перепуганный засранец под дулом ружья. Он отмечает, что под плащом на мужчине нет рубашки. Обуви тоже нет. Он одет в потрепанные черные брюки, которые некогда могли быть приличными. Лужа воды натекла с него, собралась вокруг ног.
– Как по-вашему, это дело рук Потрошителя с улицы Бурбон? – спрашивает человек, но Фрэнк смотрит на оконце. Слишком маленькое и слишком высоко над землей, чтобы можно было пролезть. К тому же заперто изнутри. Дождь барабанит в грязное, засиженное мухами стекло.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что тебя заклинило.
– Нет, я просто пытаюсь понять, как ты ухитрился сюда проскользнуть. Вас с птичкой трудно назвать не вызывающими подозрений.
– Длинная история и ты все равно не поверил бы. А теперь отвечай на вопрос, детектив. Ты считаешь, что тело в парке – жертва Потрошителя?
Фрэнк медленно кивает.
– Возможно, но я жду отчета о вскрытии.
– Значит, ты думаешь, что Потрошитель по-прежнему на свободе? Что Джаред По все-таки не был убийцей?
Фрэнк улавливает нотку гнева в его голосе. Как солнечный блик на лезвии ножа.
– Я этого не говорил.
– Но подумал, – рычит мужчина, и ворон опять издает крик.
Фрэнк вздыхает, опускает взгляд на бутылку «Джека Дэниелса» в дрожащей левой руке.
– Не возражаешь, я сначала хлебну? – спрашивает он, мужчина говорит: нет, так что Фрэнк делает глоток. Смелость в бутылке, как раз то, что ему сейчас необходимо, ведь никаких сомнений: живым его этот псих не отпустит, на сколько бы вопросов Фрэнк ни ответил.
Он ставит бутылку на край раковины и утирает рот тыльной стороной ладони.
– Сначала мы подумали, что это подражатель. Вполне возможно. Я не работал над делом По или убийствами Потрошителя. Так что все это дерьмо для меня в новинку.
Вот тогда он и замечает капли крови, что падают из-под длинного плаща. Алая капель смешивается с дождевой водой на грязном кафельном полу.
– У тебя кровь идет, – Фрэнк указывает на капли. – Слушай, просто скажи, кто ты такой, вдруг я смогу помочь?
– Мы оба ищем одного и того же убийцу, Фрэнк Грей. И мне без разницы, кто найдет его первым. Но я хочу, чтобы ты знал: Джаред По никого не убивал. Ни Бенджамина Дюбуа, ни кого-либо еще.
– В самом деле? – отзывается Фрэнк, поглядывая на дверь, стараясь придумать, как бы выгадать еще времени. – Тебе нужен врач.
– Нет, детектив, мне гробовщик нужен.
Дверь туалета распахивается, и ворон с воплем взмывает в воздух, наполняя помещение шумом крыльев. Фрэнк пригибается, бросается в одну из кабинок, одновременно выхватывая пистолет. Ударяется коленом о фарфоровый край унитаза. Затаившись, ждет, что псих в маске спустит курок, ждет грома дробовика.
– Фрэнк, какого хуя ты тут делаешь? – спрашивает Уолли, заглядывая в кабинку. – С кем ты разговариваешь?
Сердце стучит в ушах у Фрэнка, и каждая клетка в его теле захлебывается адреналином. Он трезвее, чем был много недель подряд. Он трясет головой и возвращает оружие в наплечную кобуру.
– Я лучше промолчу, раз ты его не видел.
– Только попробуй удариться в белую горячку, Франклин. У нас и без того безумное дерьмо творится, чтоб еще и ты с призраками разговаривал в комнате для мальчиков, – Уоллес помогает ему подняться с пола. – Пришел приказ эвакуировать округ. Всех до единого.
– Чудно, – бормочет Фрэнк. Он испачкал ладони в какой-то жирной дряни на полу и отрывает кусок туалетной бумаги, чтобы их оттереть.
– И это еще не все. Ты щаз упадешь. Только что нашли окружного прокурора. Сидел в своей машине с отстреленной нафиг башкой. Кто-то засадил ему из обоих стволов.
Фрэнку срочно необходимо сесть, иначе он упадет. Поэтому он просто садится на унитаз, все еще с комком бумаги в руке. Таращится на напарника снизу вверх.
Дробовик, думает он. В голове щелкает: Винс Норрис, за ним Джим Унгер. А теперь и Джон Хэррод.
Мы оба ищем одного и того же убийцу, сказал человек в кожаной маске. Человек с вороном. Человек, который проходит сквозь стены.
– Ночь будет долгой, Франклин, – говорит Уоллес. – Тебе стоит влить в себя кофе, пока есть время. Я только что сделал новую порцию.
– Ага, – у Фрэнка в ушах все еще стоит хлопанье птичьих крыл, бархатное трепетанье громче бури. – Хорошая мысль, Уолли.
Джаред стоит на крыше и смотрит в направлении реки, туда, где она прячется за холодным и бесцветным полотнищем дождя. Его тело рассекает бурю, словно нос корабля, что-то внутри него еще больше, еще неукротимее демона воды и ветра. Он прижимает ворона к телу, защищая от порывов урагана.
– Никто не погиб, – говорит он. Лукреция одобряет откуда-то издалека, но ему не нужен ответ. Теперь остается лишь ждать и надеяться, что детектив в конце концов приведет его к убийце Бенни.
Воет ветер. Забинтованные руки Джареда гладят птичьи перья.
Фрэнк наполняет пластиковый стакан обжигающе горячим кофе, когда звонит телефон на его столе. Он выжидает пару звонков, и еще один, осторожно отхлебывая горький отвар, прежде чем поднять трубку.
– Да, – говорит он. На миг на другом конце провода нет ничего, кроме тишины. – Алло?
– Грей? Детектив Фрэнк Грей? – Фрэнк практически уверен, что говорит мужчина, но голос высокий, мягкий, почти андрогинный. Возможно, пропущенный через какое-нибудь электронное устройство для маскировки. Фрэнк ставит стакан на край стола. Кофе на вкус почти такой гадкий, как ожидалось.
– Он самый, – говорит он. – Чем могу помочь?
Фрэнк слышит сухой звук, как будто бумагу комкают в мозолистых ладонях. Позвонивший громко втягивает воздух.
– Гомосексуальный полисмен, который был у фонтана сегодня утром?
Мужчина подчеркнуто растягивает слово «го-мо-сек-су-альный», и Фрэнк чувствует, как по всему телу выступает пот – мерзкое ползучее ощущение, словно ледяной паук взбирается по хребту.
– Чего тебе надо, приятель?
– Поговорить, – в трубке вновь раздается сухой трескучий звук.
– Ну так у меня времени на разговоры ни хуя нет, так что либо переходи к делу, либо я кладу трубку.
– Не стоит этого делать.
– Это почему же, приятель? – спрашивает Фрэнк. Его начинает знобить.
Опять пауза, потом мужчина тихо говорит:
– Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда.
– Черт, – шепчет Фрэнк. – Кто ты?
Сухой звук, и голос продолжает:
– Вздрогнул я, в волненьи мрачном, при ответе столь удачном. Это – все, сказал я, видно, что он знает…
