Текст книги "Ворон: Сердце Лазаря"

Автор книги: Поппи Брайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Девять

Шестая записка обещает Фрэнку быть последней. Она приводит его на заброшенную фабрику у реки, кучу камней, сложенных перед началом века и предоставленную теперь крысам и бездомным, косматым летучим мышам и стихиям. Он оставляет машину на широком поле бетона, сквозь который пробиваются сорняки – оно тоже превратилось в затопленные заросли одуванчиков, чертополоха и лаконоса.

Фрэнк с трудом открывает дверь, борясь с неистовым ветром, а потом с таким же трудом закрывает ее. На миг шторм берет над ним верх, прижимает к автомобилю, беспомощного. Но он прикрывает глаза от хлесткого дождя и всего того дерьма, что носится в воздухе, и всматривается в индустриальный труп, распростертый перед ним: раскрошившаяся кладка и кирпичные трубы на фоне сине-черной стены бешеного вихря. Зрелище ужасающего величия, наступающего на город, почти заставляет его растеряться и позабыть о том, что ждет внутри старого завода. Почти. Человек может обезуметь, думает он, столкнувшись с безликим присутствием подобной силы. Что-то проносится в воздухе, задевает его левую щеку, оставив глубокий порез, и исчезает. Ветер жадно хлещет окровавленное лицо.

Он пробирается вдоль скользкой машины. Крошечные волны плещут о штанины. Лист жести пролетает над головой, ржавая гильотина с бритвенно-острым лезвием, и Фрэнк понимает смысл послания: задержись тут еще немного, и ты покойник. Так что он скрипит зубами и, как хороший коп, продолжает свой путь.

До ближайшей двери завода меньше двадцати метров, но буря раз за разом сбивает его с ног, и он распарывает правую ладонь о разбитую винную бутылку, притаившуюся под водой как акулья пасть. Наконец, он добирается до здания. Облезлая металлическая дверь покосилась, готовая сорваться в любой момент и исчезнуть в водовороте. Фрэнку удается приоткрыть ее, ветер сразу же вырывает ручку из пальцев и распахивает дверь настежь. Он переступает через порог и шторм отпускает его в уверенности, что зданию долго не выдержать.

Фрэнк лезет под мокрый пиджак и достает беретту 92F из наплечной кобуры. Порез на ладони чертовски болезненный и кровоточит как последняя сука, но сейчас все равно ничего не поделаешь. Ну конечно, это обязательно должна была оказаться правая рука, на левую никак нельзя было упасть. Он достает фонарик из заднего кармана, готовый к тому, что он не работает, полон воды и батарейки отсырели. Однако, включенный, он отбрасывает слабый луч на темную лужу на полу. Немного выше выхватывает кирпичную арку, там пол поднимается, ведя на более сухую почву.

– Лучше бы тебе найтись тут, мерзавец, – говорит Фрэнк. Голос кажется очень незначительным в огромной гробнице здания.

Он проходит в арку. С другой стороны светлее, мягкая бархатистая полутьма, лишь ненамного отличная от полной черноты, но все получше. На южной стене ряд высоких окон, обращенных к реке и приближающемуся шторму, последние остатки света достигают пола, пробившись сквозь загустевший от времени воздух. Фрэнк светит вдоль стены с аркой и видит шаткую железную лестницу, прикрученную к кирпичам. Она ведет наверх, в мрак, на второй этаж здания.

– Эй! – кричит он. Внезапно сверху доносится неистовый шум крыльев, наверняка голуби или гнездящиеся на стропилах ласточки, но он не может отогнать воспоминание о черной птице парня в маске. Пара угольно-черных перьев лениво планирует вниз, мелькнув в луче фонарика по пути к бетонному полу. Когда птицы успокаиваются, Фрэнк прислушивается к признакам того, что он не один, что Джозеф Лета дожидается его во мраке.

– Слушай, тупая ты задница! Мне надоело играть в прятки!

Но отклика нет, никакого человеческого отклика, только непрестанный гул бури снаружи и менее явные шумы старой фабрики.

– О, Господи, – шепчет он. Светя под ноги и крепко сжав беретту ноющей окровавленной рукой, Фрэнк Грей начинает подниматься по лестнице.

Наверху в стене стальная противопожарная дверь. От толчка она распахивается с громким скрипом. То, что он видит, едва не заставляет ринуться с воплем вниз по ненадежной лестнице: закрепленный на козлах прожектор освещает изуродованное тело, подвешенное за запястья к стальному крюку. Обескровленные ноги тела широко растянуты, лодыжки прочно обвязаны белой нейлоновой веревкой, пропущенной сквозь железные кольца в полу. Тело полностью выпотрошено, распорото от гениталий до подбородка, под ним валяются органы и внутренности, голубоватые извивы кишечника и темные ошметки, которые он не в состоянии распознать. Брюшная полость пуста: зияющая оболочка мускулов, хрящей и костей. На полу в буквальном смысле ведра густеющей крови, полные до краев, а за прожектором – столик с хирургическими инструментами и обрывками кожи и мяса. Там, где тело не измазано кровью, оно цвета меловой пыли. Хотя бы лица он не видит. Голова откинута назад, и мертвые глаза, если они остались на месте, обращены куда-то вверх, к потолку. Невозможно понять, мужское или женское это тело.

Фрэнк сглатывает с усилием и утирает вспотевший лоб тыльной стороной ладони. Его не вырвало от месива в фонтане парка Одюбон и теперь он точно не собирается блевать.

– Лета? – зовет он. – Я знаю, что ты здесь.

Движение слева, настолько быстрое, что он едва замечает уголком глаза. Фрэнк не теряет времени на то, чтобы вглядеться и прицелиться. Им движет лишь страх и адреналин, когда берета трижды плюется в его руке. Девятимиллиметровые пули уходят в кирпичную стену, и в ушах звенит от выстрелов.

– Блядь, – бормочет он, сзади раздаются быстрые шаги и твердый холодный металл упирается в висок прежде, чем он успевает обернуться.

– Все кончено, детектив. Я выиграл, – Фрэнк узнает голос звонившего по телефону. – Брось оружие и сделай шаг назад.

– Если я брошу оружие, я покойник.

– Ты уже покойник, детектив, с того момента как мне этого захотелось. Теперь брось свой гребаный пистолет и фонарик и делай в точности как я сказал. Шаг назад.

Фрэнк позволяет беретте выскользнуть из кровоточащей руки, и она громко звякает о пол, роняет фонарик и его стекло разлетается. Делает шаг назад. Рыло пистолета, упертое в висок, двигается вместе с ним.

– Теперь повернись посмотри на него, – говорит голос.

– И в чем смысл? – спрашивает Фрэнк. – Просто хочешь увидеть, как я испугаюсь? Потому как я уже напуган, ясно?

– Я хочу увидеть, как ты умрешь, гомик, – отвечает голос, женственный голос, урчащий прямо в ухо. – Хочу видеть, как ты умрешь и будешь проклят за свои преступления против собственной мужественности. Повернись и посмотри на него, Фрэнк Грей.

Так что Фрэнк медленно поворачивается лицом к устроенной безумцем бойне.

– В этом даже смысла никакого нет, Лета, – говорит он, пытаясь не дать страху проявиться в голосе. Еще есть шанс выбраться отсюда живым, если не терять спокойствия и хладнокровия.

– Я теперь Джордан, – говорит мужчина, и появляется перед Фрэнком, но дуло не сдвигается ни на сантиметр. В нем нет ничего примечательного, моложе, чем Фрэнк ожидал, и почти привлекательный в истощенном, пропитанном героином стиле. Не самое идеальное совпадение с ФБРовским описанием серийного убийцы.

– Но ты тот человек, с которым я разговаривал по телефону, тот, чьи послания привели меня сюда, верно? Тот, кто сказал, что устал и хочет остановиться?

– Да, – тихо отвечает мужчина.

– Ну и? Ты просто врал, чтобы заманить меня сюда?

– Тебе незачем это понимать, детектив. Совершенно незачем. Ты ведь не из невинных.

Человек, который стал Джорданом, нажимает на курок, и для Фрэнка Грея мир исчезает в раскате грома.

Джордан опускается на колени у неподвижного тела детектива и прижимает два пальца в перчатке к его горлу в поисках пульса, которого уже нет. Потом он обследует темный пороховой ожог на виске, на миг заглядывает в пулевое отверстие. Он еще ни разу не убивал людей без малейшего признака склонности к смене пола.

И теперь не убил, думает он, взвесив все. Он занимался сексом с другими мужчинами, разве это не измена полу?

Джордан уверенно кивает. Кладет пистолет в правую руку Фрэнка Грея, сжимает ладонь детектива вокруг рукоятки и осторожно просовывает указательный палец в предохранительную скобу. Использует левую руку мертвеца, чтобы оставить несколько дополнительных отпечатков на стальном стволу, потом подбирает беретту и отступает от тела. Оглядывает выпотрошенного транссексуала и распростертого копа как скульптор, восхищенный законченной работой. И различие не столь велико, говорит он себе: тщательная обработка материала и композиция, наиболее подходящая ему.

То, что полиция найдет здесь, тоже ему подойдет – столь же идеально, как некогда тело Бенджамина Дюбуа, как улики, оставленные в квартире Джареда По год назад: отпечаток, снятый с ложки при помощи скотча, пара страниц со стихами. А это настолько убийственней, настолько более изысканно. Он чувствует огромную гордость за то, что сумел это сделать.

Но еще не конец. Остался последний мазок, необходимый для последовательности.

Джордан достает черный маркер и пишет на участке пола между ботинками детектива и останками второго Дюбуа. Он выучил стихотворение наизусть, все сто восемь строк, и этим тоже стоит гордиться. Он выводит буквы со всей возможной аккуратностью.

 
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года,
Знаю, – больше никогда!
 

Закончив, Джордан возвращается к Фрэнку Грею и вкладывает маркер в его левую руку.

Двух птичек одним камнем, думает он, и мысль вызывает улыбку. Хорошо быть таким умным. Теперь все они потеряют его след. Даже если копы и считали, что Джаред По виновен, они все равно бы искали второго преступника, чтобы объяснить убийства после его безвозвратного отбытия в Анголу. И мертвый гомик-полицейский идеальный кандидат. Незадолго до визита на улицу Урсулинок Джордан отправил письмо в газеты с признанием Фрэнка Грея в содомии и убийствах.

И птица, засланная в его сны и видения другими, тоже потеряет его вместе с нитью, привязывавшей ее к этому миру. Он видел шрам на спине транссексуала. Без живого проводника тварь утратит чутье и вернется к Ним с пустыми руками. Но, на всякий случай, он переедет. На карте в бардачке его машины обведены Мемфис и Даллас, Атланта и Бирмингем. Расчеты не закончены, но по меньшей мере один город подойдет для его трудов. К тому времени, когда Они поймут, что произошло, насколько Они вновь просчитались, он будет далеко, спрятавшись за стенами другого города и звуками иного имени.

Джордан оглядывается на выпотрошенный труп и вспоминает, что сказал твари перед тем как убить. Поистине, жаль, что не было больше времени. Она столько могла бы поведать, будь возможность употребить более утонченные методы. Но потом он возвращается мыслями к другим городам, стоящим на других реках. Позволяет взгляду подняться над телом, выше белого зарева прожектора. Высоко над бойней, в которую обратилось помещение, есть окна. Они были закрашены черным много десятилетий назад.

У меня есть сколько угодно времени, думает он. И когда я закончу, мир будет как эти стекла – простым, абсолютно разумным и непрозрачным.

Но вслед за этим за рядом окон проносится тень чего-то необъятного, крылатого, в сотню раз темнее любой краски, темнее, чем может воспринять человеческий глаз. Цвета отсутствия, думает Джордан, когда окна взрываются и черные осколки осыпают его дождем.

Даже падая сверху на пригнувшегося человека в единственном круге света, Джаред знает, что опоздал, что буря и раны задержали его и какой-то очень важный шанс упущен, что-то пошло непоправимо, абсолютно неправильно. И тогда он видит ее лицо, бледное лицо Лукреции, поднятое к нему сквозь вихрь режущего стекла, и глаза ее мертвее, чем у любого покойника. За тот миг, что он летит до земли, он различает остальное, все, что было сотворено с ней и телом мертвого детектива, и аккуратно выведенные слова на полу.

Он приземляется мягко, как кошка – на все четыре, и остатки выбитых окон разлетаются в пыль о цемент вокруг него. Тощий, перепуганный человек свалился, изрезанный и окровавленный, судорожно пытается отползти подальше от Джареда. Ворон проносится мимо живым снарядом мокрых черных перьев и набрасывается на убийцу.

– Нет! – кричит мужчина, когда Джаред поднимается. – Нет, я тебя остановил!

Ворон налетает на него, яростно клюет в руки, прикрывающие голову.

Джаред бросает один взгляд на Лукрецию и знает, что если в нем что-то и оставалось помимо ярости – даже слабый отблеск света – то это зрелище навсегда выжгло его.

– Нет смерти, достаточно медленной для тебя, – говорит он, повернувшись к убийце Бенни, убийце Лукреции, все еще безымянному. – Достаточно, чтобы хоть наполовину отплатить тебе за все, что ты сделал со мной и теми, кого я любил.

Человек дико отмахивается от ворона и еще на метр отползает к открытой двери.

– Но я обещаю постараться, ублюдок.

И тут Джаред видит пистолет, зажатый в исцарапанных руках мужчины, видит палец на курке. Он не успевает даже закричать, когда раздается выстрел и птица рушится кучкой раздробленных костей и окровавленных перьев. Она вздрагивает, и следующий выстрел сносит ей голову.

Та замена жизни, что вытащила Джареда из могилы, что поддерживала его два дня, внезапно исчезла, ниточки марионетки обрезаны одним взмахом. Джаред падает на колени, бездыханный.

– Я сказал, нет! – визжит человек во всю мощь легких, и слюна брызжет с его тонких губ. – Я победил! Я!

Пистолет стреляет в третий раз, ошметки ворона разлетаются во все стороны.

У Джареда плывет и начинает темнеть перед глазами. Он отчаянно сражается с молнией на затылке, но она застряла. Наконец капюшон рвется, расходится по шву, он срывает маску и падает, сворачивается клубком на усыпанном стеклом цементе. Жалкая, болезненное создание из неживой плоти.

Человек с оружием смеется ужасным, истеричным смехом, который без единого слова исчерпывающе описывает безумие. Убедившись, что ворон окончательно, бесповоротно мертв, он направляет пистолет на Джареда.

– Что мне придется сделать, чтобы ты наконец принял меня всерьез? – вопит он. – Чтобы понял – тебе не взять верх? Что я никогда не остановлюсь!

Затем он вглядывается в полуразрушенное лицо Джареда и узнавание медленно проступает в его искаженных чертах.

– Ох, – говорит он, и смеха в его голосе больше нет. Он отступает на шаг. – Нет. Ты не он. Он умер.

Джаред открывает рот, чтобы посоветовать ему отъебаться, засунуть пистолет себе в задницу, но получается лишь сухой придушенный звук.

– Существуют правила, – недоверчиво говорит мужчина. – Есть правила, которые даже Они не могут нарушить. Джаред По мертв и это навсегда. Понятия не имею, что это за фокус, друг мой. Но это не сработает.

Он стреляет Джареду в грудь. Ребра разлетаются шрапнелью, разносят в клочья его сердце и легкие. Джаред опрокидывается на спину, кашляя артериальной кровью.

– Я знаю правила.

Следующий выстрел разрывает его живот, пуля застревает в позвоночнике.

– Неважно, насколько Они искажают правила, неважно, как Они извращают естественный порядок вещей… Я чист душой и телом, и я знаю эти проклятые правила!

Джаред выплевывает очередную порцию крови и беспомощно поднимает взгляд на бредящего человека. Открывает рот и слова выходят медленно, вместе с липкими красными брызгами:

– Ну так убей меня, – хрипит он. – Если… если знаешь правила… убей меня.

Мужчина в колебании кусает нижнюю губу. Джаред видит, как ходит вверх-вниз его кадык. Он наклоняется и приставляет оружие ко лбу Джареда, на сантиметр ниже дыры, которую уже оставил пистолет Хэррода.

– Нет, – говорит он секунду спустя. – Ты здесь не для того. Ты пришел меня убить, но не смог.

Пистолет исчезает, он выпрямляется.

– Чем бы ты ни был, я должен знать то, что знаешь ты. Про птицу, и видения, которые Они наслали.

Кажется, его глаза сияют как у ребенка, заглянувшего в коробку конфет. Он щелкает предохранителем и засовывает оружие за пояс брюк.

А потом раздается сухая канонада лопнувших веревок, мужчина поднимает взгляд и начинает вопить.

Лукреции неоткуда знать, сколько – минута, недели, – она провела, паря в сером тумане, холодном тумане со слабым запахом соли и засушенных цветов. Тут нет ни верха, ни низа, только расплывчатое ощущение ее тела. Временами она осознает себя, или память о себе, и нерешительно дотрагивается до лица, проверяя.

Когда она щурится в направлении ног, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в завитках дымки, ей чудится свет где-то вдалеке. Он кажется теплым, мягкой, слабо пульсирующей точкой в однородном пространстве. И было бы легко, она знает, устремиться к нему сквозь тысячелетия, сквозь немыслимые дали, и раствориться в нем, как полагается раствориться в конце концов всему. Отбросить боль и тяжесть бытия взамен на ослепительное мгновения покоя перед небытием.

Лукреция охватывает себя руками, подтягивает колени к груди и отводит взгляд.

– Все это хиппушная чепуха, – говорит она, и ее голос наполняет всю вселенную, пустоту, жаждущую наполнения.

На миг или на час свет разгорается, омывает ее волной утешения, ласковым потоком полного обещаний тепла. Лукреция закрывает глаза, или вспоминает, каково это – закрыть глаза, вспоминает Бенни и Джареда, вспоминает человека с острыми инструментами, и трясет головой.

– Нет, – говорит она. – Можешь оставить это себе. Сейчас мне оно не нужно.

Тепло исчезает, раздается внезапный шелест, словно осенний листопад. Что-то задевает ее лицо, щекоча и заставляя отпрянуть, и когда Лукреция открывает глаза, она оказывается в роще мертвых, увядших деревьев.

И все деревья усажены воронами.

Сотня или тысяча золотистых глаз, янтарных бусинок, следит за ней, терпеливые как само время.

– Отправьте меня обратно, – она не просит, требует, пускай слышат гнев в ее голосе, горячую ненависть. – Отправьте меня обратно, помочь Джареду.

Они дружно отворачиваются к верхушке самого высокого дерева. Лукреция смотрит туда же, и видит того, кто нахохлился над всеми: ворона столь черного, столь невероятно огромного, что он мог быть исконным, воплощение древности в одеянии из черных перьев. Его глаза горят сотнями миллионов лет накопленного света солнца и звезд. И он знает ее имя.

– У меня есть на это право, – говорит она.

Великая птица разворачивает крылья и поднимается пронзительный вопль, который Лукреция принимает за смех, горький злой смех над ее дерзостью, над попыткой потребовать то, что лишь они могут даровать. Она отворачивается, не в силах снести звук и пристальный взгляд древних глаз. Смотрит на свои босые, пыльные ноги. На земле прямо перед ней лежит что-то, едва различимое пятно крови и перьев, и она понимает, что это труп птицы Джареда.

Великий ворон складывает крылья, утихомирив прочих, и она слышит его голос в своей голове.

Один из нас уже умер за твоего брата, говорит он. Этой жертвы достаточно для его души.

Она не отвечает, в силах лишь смотреть на мертвого ворона у своих ног, пытаясь вспомнить, что же Аарон Марш вычитал из старого немецкого манускрипта, боясь даже думать о том, что стало с Джаредом, если его птица убита.

Мы не отдадим еще одного.

– Для владеющих символом переход легок, – Лукреция заставляет себя поднять голову, посмотреть в осуждающие глаза и вновь вороний суд каркает-укоряет.

– Для владеющих символом переход легок, – повторяет она и поворачивается, показывая шрам на своей спине.

Теперь они кричат. Яростный, оскорбленный птичий гам поднимается в гневе, почти равно ее собственному. Лукреция слишком умна, чтобы обернуться к ним. Она представляет, как они налетят, заклюют, захлещут крыльями в наказание за наглость. Но ее уже разрывали на части, и есть вещи, которые пугают ее сильнее.

Тогда я буду сопровождать тебя сам, женщина, и покончим с этим. Но если ты проиграешь…

– Я не проиграю, говорит она.

Без предупреждения этот пустынный клочок земли беззвучно распадается. Лукрецию подхватывают сильные черные крылья, которые совершили этот переход несчетное количество раз. Они несутся сквозь пламя и ледяные бездны, никогда не знавшие света, парят над голодными безымянными ужасами, которые грозят им клыками из кости и стали. И Лукреции некогда сожалеть или бояться за себя, времени хватает лишь подготовиться к тому, что бы ни ждало ее в конце пути.

Лукреция поднимает голову и открывает глаза, а человек, зовущий себя именами рек, набирает воздуха в легкие и вопит снова и снова. Узлы, которые он так тщательно закрепил, расползаются, веревки рвутся как нитки. Еще миг, и ее руки и ноги свободны, она падает на пол.

Джаред ухитрился перекатиться и тоже видит ее, и огромного, как орел, ворона на ее плече. Он пытается шевельнуться, но ноги сковало параличом, и все что он может – смотреть, как разбросанные у ее ног внутренности скользят обратно к Лукреции. Сама кровь течет обратно, переливается через края ведер, чтобы хлынуть по полу алым приливом. Все, что этот человек отнял у нее, до последнего клочка плоти и последней капли пролитой крови, обернулось вихрем, живым облаком, ринувшимся в пустую оболочку тела Лукреции.

Она откидывает голову и по сравнению со звуком, сорвавшимся с ее губ, крики убийцы кажутся шепотом. Когда воздух снова чист, когда Лукреция стала единым целым, оставленный скальпелем и пилой разрез закрывается сам собой, зарастает, покрывается кожей, ставшей вдруг подвижной как вода. Она падает на колени, задыхаясь, и убийца вскидывает беретту, снимает с предохранителя.

– Лукреция! – кричит Джаред, но пистолет стреляет раньше, чем она успевает шевельнуться, и оставляет дыру в ее левом плече. Огромный ворон взлетает в воздух и скрывается среди теней, а рана исцеляется прямо на глазах.

Лукреция поднимается, и ее губы растянуты, показывая белые зубы в жуткой нечеловеческой насмешке над человеком, который все еще направляет на нее бесполезное оружие.

– И это все, на что ты способен, Джордан? – говорит она.

Он снова жмет на курок, и правая половина ее лица разлетается брызгами крови и костей, зияющая рана исчезает почти так же мгновенно, как появилась. Лукреция встряхивает головой и делает глубокий вдох, улыбка ни на миг не исчезает с ее губ.

– Классный фокус, а, Джордан? – она делает шаг к человеку.

– Стой! – визжит он. – Остановись сию секунду!

Теперь он направил оружие на Джареда.

– Да похуй, – говорит Джаред. – Покончи уже с этим, Лукреция. Надоело.

– Тебе его не убить, Джордан. И меня ты убить не сможешь, – быстрее, чем мужчина может отреагировать, она забирает пистолет из его руки и отбрасывает его в тьму за светом прожектора. – Ты больше никого не убьешь.

Лукреция хватает мужчину за рубашку и поднимает над полом, его ноги пинают воздух.

– Как ощущения? – спрашивает она. – Нравится болтаться, когда твоя жизнь в чужих руках?

– Я река, – хрипит он. Удар Лукреции разбивает его верхнюю губу и вышибает передние зубы.

– Нет, ты не река, Джордан. Но мы это уже проходили, а я не люблю повторяться. То, что ты думаешь, действительно неважно теперь.

Она роняет его, но убежать не дает – снова ловит за воротник и швыряет на пол рядом с Джаредом. Он стонет и пытается уползти, но Лукреция не позволяет.

– Думаю, нам надо сделать это вместе, Джаред. Или одному из нас плохо придется.

Откуда-то из тьмы ворон каркает хриплое подтверждение. Вокруг воет и ревет буря. Холодный дождь льет в выбитые окна над головой, и стены старого завода начинают подаваться под напором ветра.

– Спасибо, что вернулась за мной, – говорит Джаред, когда она размазывает Джордана по полу. – Ты не обязана была…

– Конечно, я была, Джаред.

И пока простоявшая больше века фабрика разваливается вокруг них, пока проваливается пол и рушатся под яростью урагана стены, они сокрушают человека, отнявшего самое дорогое, что у них было. Удовлетворенный ворон поднимается в безумную штормовую ночь и круг замыкается под скрежет металла и грохот падающих кирпичей.