Текст книги "Паранойя. Почему он? (СИ)"
Автор книги: Полина Раевская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Задерживаю дыхание, как перед прыжком, и легонечко, едва касаясь, провожу языком по соленой подушечке. Серёжа, словно загипнотизированный, следит за мной и кажется, не дышит.
–Нравится дразнить меня? – спрашивает охрипшим голосом, погружая палец мне в рот.
–Я не дразню, – облизав его, шепчу, не отрывая взгляд от его полыхающих похотью, хищных глаз.
–А что ты делаешь?
Люблю тебя.
Вслух, конечно же, сказать это мне не хватает духу, поэтому, прикрыв глаза, продолжаю двигаться, отдаваясь тягучим ощущениям и едва слышно выдыхаю ему в губы:
–Не знаю.
Серёжа ухмыляется.
–Знаешь, – бесцеремонно запустив руку под резинку моих штанов, проходиться он по кромке влажных трусиков. – Какая мокрая девочка…
Я замираю, и перехватив его руку, сжимаю трясущимися пальцами. Желание тугими, горячими ударами пульсирует между ног, но отчего-то вдруг становится страшно. И Сережа, словно чувствуя это, нежно целует меня в уголок рта и ласково, но настойчиво просит:
–Расслабься. Я всего лишь немножечко помогу тебе. Ты же ласкаешь себя сама?
Я вспыхиваю и отвожу взгляд. Исчезнувшее было смущение загорается с яростной силой и разливается по коже жаркой волной, мои пальцы ослабевают, и Серёжа начинает медленно поглаживать меня через трусики, чувственно нашептывая:
–Расскажи мне, как тебе больше нравится.
–Серёжа, – с жалобным стоном сгораю от стыда и наслаждения, но Серёжа, будто не слыша, продолжает говорить эти, с ума сводящие пошлости:
–Думала обо мне, когда делала это?
–Пожалуйста…
–О чем ты просишь, маленькая? Об этом? – сдвинув промокшее кружево, нежно скользит между влажными складочками. Меня пронзает острое удовольствие. Содрогнувшись, впиваюсь ногтями в его плечи, и прикусив нижнюю губу до крови, пытаюсь сдержать рвущийся наружу стон, но тут же терплю поражение, когда Сережа осторожно проникает в меня пальцем. Это настолько ошеломительно, что я просто теряюсь, захлебнувшись горячей волной кайфа.
–Хорошо? – доносится сквозь вакуум пульсирующего наслаждения.
–Да, – всхлипываю, судорожно втянув воздух.
–Так же хорошо, как ты ласкаешь себя сама? Или лучше? – начинает он медленно скользить вперед – назад, входя в меня и снова возвращаясь к клитору. Я киваю не в силах связно говорить. Все плывет перед глазами, в висках грохочет. – Скажи, – требует он и останавливается в ожидании ответа. Меня начинает ломать. Со слезами смущения мотаю головой, дрожа от дикого, неудовлетворенного желания.
–Давай, – шепчет чувственно, очерчивая языком контур моих губ. – Как тебе больше нравится? Со мной?
–Да, – признаюсь едва слышно, но Серёже этого мало.
–Что «да», Настюш? – допытывается, дразняще выписывая узоры вокруг пульсирующей в ожидание его прикосновений промежности. Меня же начинает колотить, словно наркоманку при виде дозы. В это мгновение понимаю, как они продают все самое дорогое, как теряют себя и последние крохи достоинства. Ибо я тоже теряла, ломала что-то внутри себя, шепча:
–С тобой. Мне нравится с тобой.
В ответ довольная полуулыбка и долгожданное прикосновение, отзывающееся во мне яркой вспышкой удовольствия.
–Теперь всегда только со мной, – прожигая меня жадным взглядом, ускоряет он темп. – Только я буду тебя касаться.
–Да, – со стоном поддаюсь навстречу его пальцам, и уже ни черта не соображая, повторяю. – Только ты…
–Правильно, – выдыхает хрипло, добавляя второй палец, низвергая меня в пропасть острой, сладкой боли, чтобы в следующее мгновение поднять до небес, доводя до оргазма одним лишь пошлым. – Моя девочка. Только моя.
Застываю, жадно хватая ртом воздух и содрогаюсь в горячих конвульсиях наслаждения. Внутри все обрывается, меня трясет. Уткнувшись Серёже в шею, всхлипываю, не замечая текущих по щекам слез облегчения.
–Умница, вот так, – приговаривает он, продолжая поглаживать меня в такт пульсации мышц, продлевая мою эйфорическую агонию.
Боже, это какое-то безумие! Но до чего же вкусное, упоительное безумие, которое хочется разделить на двоих, поэтому не давая себе времени на раздумья, поддаюсь порыву: провожу языком по пульсирующей вене, пьянея от вкуса.
Мой сладко – солёный, восхитительный мужчина вздрагивает и с шумом втягивает воздух. Меня это подстегивает, прикусываю слегка терпкую кожу и тут же нежно посасываю, оставляя свой след. Очерчиваю руками широкие плечи и спускаюсь ниже, покрываю короткими поцелуями мускулистую грудь, сползаю на колени между широко расставленных сильных бедер и провожу языком по тонкой полоске волос, уходящей под резинку штанов.
Сама не понимаю, что творю. Все на каких-то инстинктах, порывах… И хотя предрассудков по поводу минета, как у многих моих подруг, у меня не было. Раз люди охотно практикуют оральный секс – значит что-то в этом есть. Все же я не думала, что это будет так… что я просто опущусь перед мужчиной на колени, сгорая от желания доставить ему удовольствие. Видимо, Серёжа тоже обалдел от такого поворота событий, потому что, как только я дрожащими руками берусь за завязки на его штанах, подхватывает меня и рывком поднимает с колен.
–Что ты делаешь? – обдав ледяным взглядом, спрашивает резко.
–А… на что это похоже? – покраснев, растерянно бормочу, не понимая его реакции. Он тоже смотрит на меня так, словно видит впервые, а потом просто размазывает, буднично, с каким-то пренебрежением припечатав:
–Трахалась что ли уже с кем-то?
Думаю, если бы он влепил мне пощечину, эффект был бы менее оглушительным. От шока и унижения у меня внутри все переворачивается. Смотрю во все глаза в это жесткое, совершенно чужое лицо и так стыдно, так не по себе. Хочется исчезнуть, провалиться сквозь землю. Чувствую себя какой-то… шлюшкой?
Да, наверное, шлюшкой.
Глаза начинает нестерпимо жечь. Прикусив губу, пытаюсь сдержать подступившие слёзы, лихорадочно хватаюсь за ручку двери. Но прежде, чем успеваю открыть ее, Серёжа перехватывает меня и цедит с такой интонаций, что от ужаса мурашки по спине бегут:
–Куда собралась?
Меня начинает трясти, рыдания подкатывают к горлу, но неимоверным усилием воли, мне удается их подавить. Преодолевая страх и унижение, встречаюсь с циничным, совершенно незнакомым взглядом и спокойно, стараясь сохранить хоть какое-то подобие достоинства, дрожащим голосом шепчу:
–Отпусти, я хочу выйти.
–Я тебе вопрос задал, – следует жесткий ответ, срывающий крючок моего хлипкого самоконтроля.
–Да пошёл ты со своими вопросами! Если у тебя разрыв шаблона, то это не мои проблемы! – не выдержав, огрызаюсь, и вырвав руку, открываю дверь, чувствуя, что всего секунда отделяет меня от того, чтобы позорно не разреветься.
–Настя! – видимо, что-то, наконец, сообразив, пытается перехватить меня этот… , но от вспыхнувшей ярости во мне вдруг обнаруживается не дюжая сила. Отталкиваю его, и выскочив из машины, бегу, не разбирая дороги. Колосья пшеницы хлещут меня по залитому слезами лицу, словно насмехаясь: «Позорница, простодушная, жалкая дура! О чем ты только думала, собираясь сделать минет на первом же свидании? Да любой бы решил, что для тебя это привычное дело!». От этих мыслей становится так мерзко и плохо, что из груди вырывается рыдание.
Господи, ну, почему надо всё извращать? Я ведь просто… просто думала, что в этом деле не может быть никаких границ; что не нужно загонять себя в рамки условностей, напяливать маску и четко следовать образу девочки – ромашки. Но, видимо, права мама – во всем должна быть тактика. Даже, мать его, в сексе!
Словно для того, чтобы сия прописная истина окончательно и бесповоротно отпечаталась в моем мозгу, спотыкаюсь обо что-то и падаю, больно ударившись коленом об ком земли. И всё… Это становится последней каплей, как и подхватившие меня тут же сильные руки.
–Убери руки! – ору, взвившись, словно ужаленная.
–Тихо, не истери.
– Пошёл ты со своим «тихо», узколобый, зашоренный… дурак!
Меня трясет, как припадочную от ярости и рвущихся наружу рыданий. Задыхаюсь, плачу, колочу кулаками, куда придётся, кричу, чтобы отпустил, а этому танку хоть бы хны. Словно удав, обвив меня, удерживает на месте да приговаривает ласково, соглашаясь со всем, доводя меня еще больше:
– Ты права, малышка: узколобый, зашоренный дурак.
–Никакая я тебе не малышка! Меня же трахали, забыл? – выплевываю со всей злостью, но тут же захожусь в слезах.
Так обидно….
–Настюш, – чуть ли не со стоном выдыхает Серёжа, и заключив моё лицо в ладони, начинает покрывать горячими поцелуями. – Прости, маленькая! Прости за этот бред! Я просто дебил. Не ожидал и… переклинило. Никогда раньше не страдал такой хернёй, но ты… Ты – нечто особенное, прекрасное…
–Которое, конечно же, должно краснеть при слове «минет», не то что опускаться на колени, чтобы его сделать, –язвлю намеренно грубо, продолжая плакать.
–Нет, котёнок, – усмехнувшись, качает он головой и в очередной раз переворачивает все у меня внутри. – Которое я не намерен ни с кем делить.
У меня вырывается шокированный смешок. Пытаюсь подобрать слова, но ничего на ум не идет. Да и что сказать?! С одной стороны – это несправедливо, неприятно и обидно, но с другой – будоражит и льстит, когда мужчина тебя ревнует.
***
Наверное, я безвольная идиотка, но мне этого оказалось достаточно, чтобы злость отступила. И как часто бывает, когда идёшь на примирение, я заплакала с еще большей силой. Эта его нежность после столь отвратительной вспышки по-настоящему задевала за живое. Я нуждалась в ней, отчаянно нуждалась. Мне необходимо было стереть из памяти тот холодный, презрительный взгляд, те унизительно – пренебрежительные интонации, а главное – то жуткое, пробирающее до дрожи ощущение, словно передо мной совершенно чужой, незнакомый мужчина. Серёжа, видимо, на каком-то интуитивном уровне понял это и стал действовать нежнее.
–Прости, малышка, – легонечко скользнул он губами по моим щекам, собирая слёзы. – Я не хотел тебя обидеть.
–Знаю, – всхлипнув, кивнула я и помедлив, тихо попросила. – Давай, закроем эту тему. Мне… неловко.
–Настюш, посмотри на меня, – коснувшись холодными пальцами моего подбородка, ласково, но настойчиво заставил поднять взгляд. – Тебе нечего стыдиться. Это я повёл себя, как идиот…
–Серёж, пожалуйста! –с нажимом произношу, не в силах обсуждать свой позор.
Он хотел что-то возразить, но встретившись со мной взглядом, сдержался.
–Хорошо, – улыбнувшись, поцеловал в уголок губ. – Главное – не загоняйся из-за моей тупости, не накручивай всякую херню. Ты необыкновенная. У такой девочки всё должно быть красиво, по-особенному, а не в разбитой машине с потным мужиком.
Его слова бальзамом пролились на мое раненное самолюбие, хоть и смутили неимоверно. Зардевшись, я отвела взгляд и тихо призналась:
–Мне не нужно «красиво», мне нужен ты. Ты для меня «по – особенному».
Серёжа усмехнулся и помедлив, впился глубоким, с ума сводящим поцелуем. Через несколько минут мы уже дышали, как загнанные, сгорая от желания.
–Полетели куда-нибудь? – следует недвусмысленное предложение между жадными, горячими поцелуями.
–По –моему, мы уже отлично полетали, – отшучиваюсь, надеясь, что Серёжа не станет развивать эту тему.
Но куда там?
–Я серьезно, Настён, – отстранившись, разбивает он мои надежды в пух и прах. – Куда бы ты хотела?
–Серёж, мне абсолютно неважен антураж, – отзываюсь с улыбкой, хотя она стоит огромнейших усилий. Мозг кипит в попытках придумать правдоподобное объяснение, почему я не могу поехать заграницу. Но тщетно, поэтому тихо прошу. – Давай, не будем заморачиваться. Пусть будет по –простому.
–А «по-простому» это как?
–Ну -у… как у пчеловода и газосварщика, например.
Серёжа несколько секунд смотрит на меня, как на придурковатую, а потом начинает смеяться.
–Настька, ты – чудо: все девки о ПарижАх мечтают, а тебе сельский романтИк подавай.
–Ну, а что тебя удивляет? У «необыкновенных» девушек и причуды соответствующие, – выдаю с кокетливой полуулыбкой, и сама себе поражаюсь.
Мама была бы довольна – определенно, её лекции не проходят даром. Вот только меня эта необходимость юлить угнетала. Стыдно было и не по себе.
Нет, я не врала, когда говорила, что антураж меня мало волнует, но, если бы не высокое положение папы Гриши, которому наверняка доложат о моих передвижениях еще до того, как сяду в самолет, я бы предложила поехать в Ниццу.
Счастье, любовь и беззаботный смех всегда ассоциировались у меня именно с этим городом. Моя первая поездка заграницу была именно в Ниццу, и я влюбилась в неё с первого же вздоха. До сих пор помню, как вышла из самолёта, вдохнула этот солено – влажный воздух и пропала… Чувство было, словно кто-то за секунду до того, как открылись двери, прошел мимо с ионизатором воздуха в одной руке и букетом прекрасных цветов в другой.
Видимо, что-то неописуемо-восторженное отразилось тогда на моем лице, потому что папа Гриша щелкнул меня по носику и подразнил:
–Таська, у тебя сейчас слюна капать начнёт.
– Пахнет вкусно, – смутившись, поделилась я с улыбкой.
–То ли ещё будет, – пообещал он и приобняв маму, тихо спросил. – Ну, как тебе?
Мама тогда ещё не словила звезду и была более искренна в проявлении своих эмоций, поэтому ответила такой счастливой улыбкой, что кажется, затмила блеск Средиземного моря. Никогда не забуду, как у нее сверкали глаза; какой влюбленной и ослепительно красивой она была. Впрочем, всё тогда казалось невероятно красивым, романтичным и, естественно, произвело на меня неизгладимое впечатление. С тех пор городом любви и романтики стала для меня Ницца, а не Париж, как для большинства девчонок, которым модель красивых отношений транслировало кино. Хотя суть в общем-то одна. Просто они смотрели его по телевизору, я же видела это кино наяву и могла в подробностях представить своё собственное.
В нём мы с Серёжей на небольшой, но уютной вилле в Мон Борон с восхитительным видом на Бухту Ангелов. Я просыпаюсь до восхода солнца, чтобы увидеть, как первые лучи ласково скользнут по любимому лицу. Берусь за кисти и начинаю создавать серию портретов самого притягательного на свете мужчины. Он спит и не догадывается, что я в эту секунду каждым мазком признаюсь ему в любви.
Фиолетовый: ты – моя мания.
Синий: ты –моя сила.
Зеленый: ты – моя энергия.
Желтый: ты – мое вдохновение.
Красный: ты – моя любовь.
Когда я закончу, он все еще будет спать, я же продолжу шептать о своей любви каждым шагом по Английской набережной, спеша на Кур Салейя, чтобы купить свежайших прованских овощей, анчоусов, багетов, фруктов и нежнейший тропезьен. Продавцы будут смотреть на меня с понимающими улыбками, а я – улыбаться им в ответ, вдыхая умопомрачительный аромат цветущей мимозы, лимонов и моря. Вернувшись домой, я открою все окна, и наполню им наш дом. А после прозвучит еще одно моё «люблю». Возможно, неумелое, так как с кулинарией я на «вы», но искреннее и очень старательное. И когда завтрак будет приготовлен, я вернусь в нашу постель, прижмусь к горячему, сильному телу, вдохну терпкий аромат кожи, и скользнув губами по слегка колючей щеке, прошепчу:
– Je t’aime follement amoureux. (пер. фр. Я люблю тебя, безумно люблю)
Серёжа проснётся и всё поймет по взгляду, улыбнется так, как только он умеет и подмяв меня под себя, поцелуями и ласками повторит мои слова, наполняя собой.
А после будет совместный душ, дурачества за завтраком, сомнительные комплементы моим кулинарным талантам, разговоры обо всем на свете, жаркое, южное солнце, лазурное море, устрицы в чесночном соусе под холодное розовое, много смеха и секса. О, да! Океан секса: на столе за завтраком, на яхте во время прогулки, в одной из ниш дворца Ласкари, в примерочной бутика Селин, в туалете Ле Шантеклер, на пляже под звездами, в машине под дождем и конечно, в спальне… Мучительно нежно, медленно, горячо, не переставая повторять слова любви…
Таким в идеале было моё «кино», но в жизни всегда чего-то не хватает, чтобы достичь этого самого идеала. Например, какого –то нелепого года до поступления в университет, вынуждающего оригинальничать и строить из себя незаурядную девушку. Надолго ли меня хватит? И что будет, если правда вскроется?
К счастью, эта мысль не получает развития, так как Серёжа объявляет:
–Ладно, поехали, Анастасия Андреевна, будем удовлетворять твои причуды.
–В смысле?
–Ну, я же обещал тебе просвещение.
–А мы разве не закончили с ним? – кивнула я в сторону машины. Серёжа усмехнулся и легонечко коснувшись губами моих губ, подразнил:
–Мы только начали.
Я вспыхнула, поняв, что он вовсе не урок вождения имеет в виду, и смущенно отвела взгляд, он же, посерьезнев, спросил:
–Точно не в обиде на меня, Настён?
–Точно, – тихо заверила я и поспешила закрыть эту тему. – Пойдём уже, обработаем твою бровь.
Он молча кивнул, и взяв меня за руку, повёл сквозь заросли пшеницы. Правда, через несколько секунд мы уже неслись во весь опор, подгоняемые ордой комаров, дождем из росы и пронизывающим, предрассветным ветром.
–Твою мать! – прихлопнув очередного комара на плече, замер Серёжа перед машиной. Заметив погнутый передний бампер и множество царапин, я тоже смачно выругнулась про себя, и прикусив губу, осторожно предложила оплатить ремонт.
–Чего? – последовала незамедлительная реакция: Серёжа окатил меня таким взглядом, что захотелось убежать куда-нибудь подальше. Но вместо этого я зачем-то промямлила:
–Ну… это… У меня есть кое-какие накопления, я планировала через годик, может, купить небольшую студию для работы, но раз так накосячила, то… В общем, я оплачу. Думаю, там хватит… – последние слова я уже произносила шепотом, глядя на Серёжу, как кролик на удава.
Удав же несколько секунд смотрел немигающим взглядом, а потом разразился хохотом, вгоняя меня в краску стыда.
И вот так всегда: хочешь, как лучше, а тебя на смех поднимают.
–Настька, я тебя обожаю. И откуда ты такая взялась… – просмеявшись, выдал Серёженька, качая головой.
–А что я такого сказала? – недоуменно воззрилась я на него. – По–моему, это нормально нести ответственность за свои косяки.
–За свои, но не за чужие. Да и вообще не имей привычки впрягаться в проблемы, когда у тебя есть мужик, – назидательно заметил он, и кивнув на пассажирское сидение, распорядился. – Ладно, поехали, а то меня уже комары сожрали.
Киваю на автомате, и продолжаю стоять, переваривая новость: оказывается, у меня теперь есть мужик.
С ума сойти можно! Прямо аж в жар бросило…
–Ну, че ты там зависла? – быстро приводит меня в чувство нетерпеливый голос.
Вот тебе и мужик.
Прыснув, спешу к машине.
–Поди выберемся отсюда без эвакуатора, – бормочет Серёжа себе под нос, регулируя кресло.
–Подожди, а лицо обработать? – усевшись, спохватилась я.
–Приедем и обработаем, тут десять минут пути.
–Давай тогда сразу голову отпилим, инфекция же повсюду, – припомнила я, повеселив его.
–Да я, Настён, с рождения без головы, так что мне, что инфекция, что резекция – один хер.
–Ну, тебе может и один, а мне пока еще твоя дурная головушка дорога, так что сиди смирно, – распорядилась я и достав перекись, поманила Серёжу к себе.
–Ладно, только дуй, – потребовал он, вызывая у меня умиление.
–Не бойся, малыш, тетя Настя сделает всё в лучшем виде.
К тому моменту, когда рана была продезинфицирована и защищена пластырем, рассвет окрасил небо в нежно-розовый цвет, и это было настолько красиво, что мы замерли, любуясь потрясающим видом. Но вскоре мой желудок нарушил идиллию, издав далекий от эстетики звук.
Естественно, Сережа не упустил возможность поиздеваться.
–Да-а, Настька, ты – истинный… пчеловод, – протянул он насмешливо. – Я тут, значит, из кожи вон лезу, чтоб рассветы с тобой встречать, а тебе лишь бы понямать.
Я засмеялась, заливаясь краской смущения.
–Ну, извините, Сергей Эльдарович, издержки растущего организма.
–Растущего? – хохотнул он, косясь на мои ноги.
–Вообще-то человек растет до двадцати пяти лет. И это, между прочим, научный факт! –поумничала я, собирая в пакет разложенные по приборной панели мази да растворы.
–Ну, в ширь-то можно и до гробовой доски расти, тут и научных фактов не надо, – ничуть не впечатлившись моими доводами, подколол Сережа, весело поблескивая своими синими-пресиними глазами.
–Да иди ты! – отмахнулась я с улыбкой.
Так, посмеиваясь и подшучивая, мы выбрались на трассу. Пообещав самый вкусный на свете плов, Сережа повез меня в деревеньку неподалеку.
–Там что, какая-то фирменная узбечка? –поинтересовалась я.
–Нет, там отборная баранина, хорошая печь под казан и вот эти умелые руки, – как всегда, без ложной скромности объявил он, демонстративно похлопав по рулю своими умельцами.
–Ты умеешь готовить?
–А что тебя удивляет?
–Не знаю… Многие мужчины не умеют.
–Многих мама разбаловала, а потом бабы, свято верящие в заезженную хрень про путь к сердцу через желудок.
–А тебя типа не баловали?
–Ну, пытались, конечно, даже царицей соблазняли, но я не поддался, – с озорной улыбкой процитировал он Иван Васильевича.
–Ой, да неужели?! – засмеялась я.
–А что?
–Ничего. Еще скажи, меня ждал.
–Ну, а если? Баловать будешь?
–Увы, мои таланты с кулинарией никак не связаны, – с тяжелым вздохом покаялась я.
–Не волнуйся, мое сердце и ЖКТ тоже, – успокоил он с таким снисходительным видом, что захотелось ему съездить по самодовольной физиономии, но вместо этого я зачем-то ляпнула:
–Ну, теперь понятно, почему ты до сих пор не женат.
Сережа хмыкнул, но комментировать не стал. Весь оставшийся путь мы провели в уютном молчании. Я рассматривала пейзаж за окном, Серёжа курил, думая о чем-то. Вскоре мы подъехали к небольшому, но очень красивому дому из бруса на окраине деревни. Он стоял на холме, поэтому, будто возвышался над всеми. Припарковавшись, Сережа несколько раз посигналил, на что тут же среагировала собака, и началась цепная реакция. Когда мы вышли из машины, лаем заливалась вся деревня.
–Серёга! – выскочил нам навстречу высоченный, загорелый до черноты пожилой мужчина, отчего его улыбка и седина казались не просто белоснежными, а ослепительными.
–Михалыч, – расплылся Сережа в не менее ослепительной улыбке и поспешил навстречу этому сутулому африканцу.
–Ети вашу мать! Что случилось? – заметив, видимо, пластырь на брови и погнутый бампер, всплеснул африканец руками.
–Да с трассы полетали немного, – ответив на рукопожатие, похлопал Сережа по тощему, жилистому плечу.
–Ну, дела, – покачал головой Михалыч. – Долихачишься ты, Серёга. Однажды точно долихачишься!
–Ты мне всю жизнь это говоришь.
–Да какие твои годы, – отмахнулся африканец, словно от несмышленыша.
–Ну, точно, – сыронизировал меж тем несмышленыш.
–Тебя каким ветром –то сюда занесло?
–Да вот, – протянул Сереженька с лукавой улыбкой, и кивну в мою сторону, ошарашил. – Привез тебе коллегу на подмогу.
В меня вперилось два мужских взгляда: один смеющийся, второй – хмурый. Я же хотела сквозь землю провалиться, когда этот юморист объявил:
–Знакомься, Михалыч, Анастасия Андреевна – ученица второго курса Сельского университета.
Михалыч озадаченно кашлянул, Серёженька же засиял, как начищенный тазик, всем своим видом, заявляя: «а вот будешь знать, Настенька, как обманывать».
–Ей бы в модели, – заключил после беглого осмотра «коллега».
–Так и я о том же, но она ни в какую. «Пчеловодом, – говорит, -буду и все». Упрямая, – от души веселился Сережа, заставляя меня сгорать от стыда.
–Шутки все шутишь? – заподозрив неладное, пожурил его Михалыч.
–Да какие уж тут шутки. Да, Настюш? – закинув руку мне на шею и притянув к себе, насмешливо уточнил этот садюга.
Мне ничего иного не оставалось, как натянуто улыбнуться и кивнуть. Как говорится, заварила кашу – расхлёбывай.
–Ну, раз такое дело, – мрачно заключил меж тем Михалыч, сверля меня каким-то тяжелым взглядом. – Пойдемте, я как раз сегодня собрался мёд качать. Меня, кстати, Петр Михайлович зовут.
–Очень приятно, – вежливо отозвалась я, в ответ же получила само за себя говорящее молчание.
–Кажется, я ему не очень понравилась, – смущенно шепнула я Сереже, когда Петр Михайлович направился к дому.
–Этому старому хрену никто не нравится, так что не переживай, – с улыбкой заверил он и чмокнув меня в кончик носа, повел во двор, где объявил о своём намерении приготовить плов, помыться в бане и получить пару банок свежего меда, а после распределил фронт работ: Михалыча послал за барашком, меня чистить морковь и лук, сам же затопил баню и установил во дворе печь для казана.
Вскоре у нас уже вовсю кипела работа. Точнее, у мужчин кипела, а у меня еле тлела в попытках не счистить с кожурой всю морковь. Сережа, проходя мимо, посмеивался над моими успехами, Петр Михайлович продолжал недовольно зыркать, заставляя чувствовать неловкость. Когда с заготовками было покончено, Сережа взялся за приготовление плова, мы же с Петром Михайловичем, переодевшись в защитные костюмы и вооружившись дымарем, отправились «просвещаться».
***
Господи, я прокляла тот час и Сереженьку с ним заодно, когда мне в голову пришла идея с этим гребанным пчеловодством! Стоило подойти к ульям, как меня окружил рой пчел. Застыв истуканом, я боялась даже дышать, не то, чтобы что –то делать. В ушах стояло такое жужжание, что казалось у меня крыша поедет. Петр Михайлович же, не замечая моего состояния, посвящал меня в тонкости содержания пасеки: какие растения медоносы, какие –нет, когда оптимально заселять пчел, какие стамески выбрать, когда качать, на чем лучше гнать… Не знаю, как я выдержала эту экзекуцию, но когда мы, наконец, собрали все рамки с медом, счастью моему не было предела. Правда, это оказалось только началом. Дальше меня повели в специальное помещение, где, собственно, производилась «медогонка».
Как ни странно, но эта часть моего наказания, оказалась увлекательной и уже спустя полчаса под чутким руководством Петра Михайловича я орудовала электрическими ножами, вскрывая рамки, после закладывала их в специальную машину, похожую на центрифугу, а затем сливала с нее откаченный из рамок прозрачный, как стеклышко, душистый мед.
Ох, какой умопомрачительный аромат шел от него! У меня так и чесались руки, макнуть пальчик в тару, но рядом с Петром Михайловичем я, конечно же, не осмеливалась, хотя за час, что мы провели бок о бок, он немного оттаял и уже не смотрел на меня волком, но все же до непринужденности было далеко, поэтому, когда он ушел за контейнерами, я вздохнула с облегчением.
Стерев с лица пот – в помещении стояла невыносимая духота – окунула сразу два пальца в мед и уже открыла рот, готовая языком ловить липкую сладость, как мою кисть сжали крепкие пальцы. От неожиданности я едва не подскочила на месте.
–Серёжа, блин! – выдохнула с шумом, поняв, кто застукал меня на месте преступления. Он же, улыбнувшись, поднес мою руку к своим губам и с таким аппетитом слизал медовые дорожки, что меня изнутри, будто огнём обожгло.
–Вкусно, – облизнувшись, протянул он и поцеловав мое запястье, также обмакнул указательный и средний пальцы, а после поднес к моим губам.
Медленно приоткрываю их, глядя в загорающиеся огнём глаза, а в голове отчетливо слышу жесткий голос:
«Трахалась что ли уже с кем-то?»
И всё… Внутри будто какая-то стена вырастает, не позволяющая чувствам и желаниям прорваться наружу.
–Я сама, – произношу тихо, неловко отводя взгляд. Серёжа с досадой цокает, а потом торопливо слизав мед, вдруг обхватывает мое лицо липкой рукой. Застываю растерянно, но прежде, чем успеваю что-то сказать, он сминает мои губы жадным поцелуем, без церемоний врываясь языком в мой рот.
На рецепторах разливается терпкая сладость, а в крови огонь желания, и я снова перестаю соображать. Мою стену сносит одним прикосновением этого мужчины. Зарываюсь дрожащими пальцами в короткие волосы, втягиваю запах костра, исходящий от его горячей кожи и целую в ответ со всей страстью. А он, кажется, только этого и ждал.
Улыбается и, больно прикусив мою губу, шепчет, зализывая ранку:
–Вот так… Выкинь из головы всю ту херню, поняла!
Нет. Не поняла.
Толкаюсь языком ему навстречу, и мир вокруг перестает существовать. Есть только наши ненасытные, бешеные поцелуи, лихорадочно – скользящие руки, рваное дыхание и грохочущие о ребра сердца. Вряд ли они бьются в унисон, но это сейчас неважно. Сейчас вообще ничего не имеет значения, кроме желания быть ближе. Смешаться, слиться, отдаться, взять.
Примитивно. На голых инстинктах. По животному.
Да и плевать! Лишь бы вот так: языком по соленой коже, ногтями по стальным мышцам, сочащейся смазкой промежностью по его напряженному паху через два слоя штанов и насквозь мокрые кружевные трусики.
Не знаю, как я оказалась на столе, а он между моих ног. Как вновь из сдержанной, разумной девушки превратилась в это стонущее, ненасытное существо. Ничего не знаю, не понимаю. И Серёжа, кажется, тоже.
Отрывается от меня. Дышит загнано и смотрит на мои истерзанные губы таким диким, невменяемым взглядом, что меня насквозь пронзает мощнейшим разрядом возбуждения. Тянусь к нему, и мы снова целуемся, ласкаемся, доводим друг друга до исступления.
–Насть, я тебя трахну на этом столе, если не остановимся, – доносится, словно издалека хриплый шепот, но я не понимаю слов.
Киваю на автомате и продолжаю скользить губами по его шее, оставляя свои метки. У Сережи вырывается полустон – полусмешок, но уже в следующее мгновение он перехватывает инициативу. Сжав мои волосы в кулаке, заставляет запрокинуть голову назад, а потом целует так глубоко, что у меня перед глазами темнеет. Дрожу, задыхаюсь, но продолжаю посасывать его язык и поддаваться навстречу толчкам его бедер, имитирующих то, что должно вскоре между нами произойти. И следующая фраза подтверждает, что ждать и предлагать варианты «поромантичней» Серёжа больше не намерен.
–Здесь останемся с ночевкой. Бабке позвонишь, чтобы не беспокоилась, – отдает он распоряжения между жалящими поцелуями, но поняв, что я вообще не в адеквате, уточняет. – Согласна, Насть?
–Да, – не думая ни секунды, выдыхаю я. Где-то на задворках сознания бьется мысль, что надо бы подумать, остановиться. Но какое там подумать, не говоря уже о том, чтобы остановиться, если я была согласна даже на этом столе?! К счастью, от крайней стадии бесстыдства спасло далекое от деликатности покашливание, подействовавшее на меня, как ушат холодной воды.
Господи, я ведь совсем забыла про Петра Михайловича и про мед, который уже давно вытекал из тары, образовав вокруг нее приличную лужу!
Видимо, тоже самое заметил и Петр Михайлович.
–Ети вашу мать! У этого плов горит, у этой мед убежал! – хватился он, и не обращая на нас никакого внимания, подскочил к медогонке с новой тарой.
