Текст книги "Кошка души моей"

Автор книги: Полина Поплавская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Воодушевленная своим замыслом Пат направилась в кабинет, с радостью заметив, что никакой тяжести не осталось и в помине, что она бодра и собранна и все должно получиться как нельзя лучше.

Рабочий стол Пат всегда содержала в идеальном порядке, недоумевая, как Мэт мог писать песни в своем обычном бедламе. Аккуратность ей досталась от матери; Селия до болезненности любила чистоту и выверенное положение всех вещей в доме, в отличие от отца, который мог закинуть шляпу на кофейник и положить бутерброды рядом с пенкой для бритья.

Привычным жестом Пат потянулась за чистым листом бумаги из стопки, лежавшей в нижнем ящике, но вместо прохладной ровной поверхности рука ее наткнулась на ворох конвертов. «Боже, вот что такое давно не работать дома!» – усмехнулась она, но желание еще раз взглянуть на стремительно бегущие строчки оказалось сильнее.

«…У Власти Цветов были свои условия игры, которые мы приняли сразу и безоговорочно. Она оделась для нас в костюм моды и психоделии. Может быть, потому и умерла так быстро. А мы, пережившие ее, превратились в бесплодные тени. Неужели ты радуешься ребенку от тени, Пат!?

Неужели я встретил тебя только для этого, а не для того, чтобы снова ощутить свою неразрывную связь с миром – через любовь? В тебе есть чистота и цельность, царившая в душах до того, как Власть Цветов треснула под насилием шестьдесят восьмого года, а наш идеализм сменился отчаянием. И все же я хотел и хочу вернуться к себе – через тебя, ибо верю, что случайных встреч не бывает…»

И Пат невольно вспомнилось самое начало их знакомства – таинственный миг Встречи.

Как всегда перед прямым эфиром, в студии царила скорее суета, чем поистине настоящая работа. Все давно уже было просчитано, расписано, выверено и подготовлено – увлекало само радостное ожидание, которое всегда охватывает людей в преддверии скорого праздника или отъезда. Пат, попавшей на телевидение из музыкальной академии, поначалу все это казалось странным, но скоро и она почувствовала пьянящую прелесть премьер – а на ТВ премьерой является каждая передача! – заставлявшую всех двигаться и говорить в каком-то ином приподнятом, тоне.

– Вторая камера готова!

– Да уберите же из кадра этот столик, черт возьми!

– Хэнк, четырнадцатый штанкет пониже! Да пониже, тебе говорят!

– Девочки, девочки, растушовка пропала!

– Стиви просил пятый номер убрать, а третий пустить первым, слышите?

И среди этого светопреставления в прямом и переносном смысле, наверное, никто, кроме Патриции, работавшей в зале без году неделя и потому отмечавшей все мельчайшие нюансы обстановки, не обратил внимания на высокого молодого человека, присевшего на корточки у самого входа.

Лицо его, едва ли не наполовину скрытое иссиня-черными волосами, поразило Пат нигде не виданным ею раньше сочетанием отрешенности и страсти. И это сочетание подняло в душе Пат такую волну смятения, что ей даже показалось, будто по жарко нагретой софитами студии прокатился порыв ледяного ветра. Она инстинктивно подтянула повыше ворот кашемирового свитера. Впрочем, это длилось не более нескольких секунд – к юноше уже бежал Стив, у которого стажировалась тогда Пат, бежали осветители, гримеры, монтировщики и, стараясь не причинить урона своей важности, плыл даже толстый Филдман, оператор, как говорили, Божьей милостью.

Юноша поднялся и чуточку надменно помахал рукой в знак приветствия, очертив тем самым вокруг себя некое магическое пространство. Все остановились. Пат, не отрываясь, смотрела на происходящее и снова вздрогнула от его странного выражения лица. Теперь это было соединение радости и отвращения.

«Наркот, наверное», – почему-то подумала она почти с неприязнью и поспешила в редакторскую сверить в последний раз тексты, которые ее просили срочно отвезти заболевшему режиссеру в Уилмингтон.

Когда она села в машину, снег, сыпавший весь тот вечер, угомонился, и дорога после Камдена стала совсем пустынной. Пат неожиданно вспомнила, что через пять дней Рождество – первое Рождество, которое она проведет не дома. Ах, милый старый дом, где к Рождеству традиционно начищалась вся имеющаяся медь, и так сладко пахло ванилью… Вдруг Пат поймала себя на ощущении того, что мыслям о доме что-то мешает.

Она удивилась. Стажировка шла отлично, мир, который был так непохож на английский, ей нравился, появлялись новые друзья, а главное, крепло то ощущение внутренней независимости, которое отец называл почему-то ослиным упрямством.

Пат вспомнила себя тринадцатилетней. В тот раз она подслушала разговор родителей:

– Знаешь, меня очень беспокоит это ее упрямство. Я сам такой, но у девочки…

– Не упрямство, а упорство, милый. А я ей даже завидую… Будь я столь целеустремленной… – Тут раздался звук поцелуя, и отец, смеясь, закончил:

– Ты была бы не леди Фоулбарт, а каким-нибудь старшим инспектором музыкальных училищ! Боже, упаси нас от самостоятельных женщин!

И вот сейчас что-то мешало именно этому расправлявшему крылья чувству уверенности в себе. Пат попыталась спросить себя строже. Неужели этот черноволосый парень имеет на нее какое-то особое влияние? Или те ощущения, которые он вызвал?.. Девушка передернула плечами, пытаясь избавиться от жгущих и преследующих ее угольных глаз на матово-бледном лице, и резко прибавила скорость. Снег опять повалил хлопьями.

Пат открыла затуманившиеся глаза и посмотрела в окно, где действительно продолжал идти настоящий рождественский снег, тихий, пушистый, сказочный. Но надо все-таки начать. Она взяла старую паркеровскую ручку, которую подарил ей отец еще по окончании первого курса, и которая так замечательно писала по тонкой бумаге, и в этот момент ребенок снова шевельнулся. Но вместо ожидаемого блаженства Пат почему-то стало страшно. «На этом сроке они не могут шевелиться, – вспомнились ей слова врача, когда неделю назад она спросила у него, когда же малыш начнет заявлять о себе. – Вы почувствуете первые движения не раньше середины января». Что с ней происходит? Надо будет завтра же сходить в клинику и… и быть поосторожнее с Мэтом. Впрочем, врачу можно позвонить прямо сейчас.

Но, взяв в руки трубку, Пат вспомнила, что обещала Кейт связаться со Стивом еще четыре часа назад, и решила позвонить сначала ему – заодно можно будет обсудить и смену темы субботнего выпуска. Разрешение на изменения в уже утвержденном тематическом плане мог давать только он.

– Стив, прости, я собиралась добраться до тебя еще часов в двенадцать, Кейт сказала мне, но…

– Кейт сообщила, что ты заболела. Что такое?

– Все в порядке. Я не поехала на студию потому… потому…

– Успокойся. Я не думаю, что ты стала бы перекладывать свою работу на других без серьезной причины. Дело не в этом. Я хотел поговорить с тобой кой о чем серьезном до возвращения Мэта. Но теперь уже нет времени.

– Завтра я буду на месте. А сейчас я хотела попросить тебя вот о чем: давай в эту субботу дадим программу о его гастролях, знаешь, сразу по горячим следам. Так хоть поменьше телефонов оборвут в студии.

– Э-э… – Стив слегка замялся.

– Ведь я знаю, что ты так иногда делаешь. Помнишь, когда приезжали «Нитти-Гритти»?

– Предположим, я разрешу. Но вести будешь не ты. Публика воспринимает иногда такие нюансы, что нам и не снились. А связывать восходящую звезду с какой бы то ни было женщиной никогда не стоит, уж поверь мне.

– Ясно. В таком случае и я согласна на замену, только, чур, по моему выбору.

Пат услышала, как Стив облегченно вздохнул, и почти зримо увидела широкую улыбку его крупного насмешливого рта. «Стиви все-таки умница».

– Полный карт-бланш!

– Тогда давай Уинифрид, она стильная и, мне кажется, очень соответствует песням Мэта.

– Прекрасно. Только тогда покрутите немного со светом… Кстати, когда должен объявиться наш герой?

– Часов в девять, но, может быть, он позвонит еще из аэропорта. Все, Стив, спасибо тебе.

Итак, все устроилось как нельзя лучше. И хорошо, что передачу станет вести не она: в последнюю неделю живот, еще не замеченный никем, уже начинал доставлять Пат некий дискомфорт, когда она стояла перед камерой. Пока неудобство это было скорей психологическим, но все же несколько сковывало. «Как странно я раздваиваюсь, – подумала Пат, вспомнив, как в ночь перед отъездом, когда живот был заметно меньше, она, наоборот, отчаянно прогибала спину, бесстыдно демонстрируя его Мэту, который, склоняясь, как плащом, покрывал горячую плоть своими тяжелыми гладкими волосами. – А сейчас мне порой кажется, что самым счастливым будет то мгновение, когда малыш и в самом деле родится, а я снова смогу ни от кого и ни от чего не зависеть…»

За год работы Пат уже сумела оценить атмосферу творчества, которая засасывает человека, хоть раз ее вкусившего, с головой. Ведь она уже полгода собирается сделать потрясающую передачу об индейских и старофранцузских корнях современного канадского рока. А сам процесс создания сценария! Ведь это мало с чем сравнимое наслаждение. Как она писала свою первую раскадровку! И Пат снова мысленно унеслась в события тех первых недель на студии – в счастливую пору открытия профессии и… возлюбленного.

Уже отшумел Новый год и связанный с ним сверхплотный график работ на канале. В сетке вещания, как всегда в январе, образовывались чуть ли не дыры, и Стив предложил ей сделать что-нибудь самостоятельно. Она тогда провела очень неплохой ринг с учащимися колледжей Нью-Джерси, и для начала решено было отметить эту «премьеру». Все тот же вездесущий Стиви снял «желтое» кафе на третьем этаже: пластиковая мебель, дешевые вина и, как дань новой моде, восточная кухня. Народу было немного, но постоянно кто-то прибегал и убегал. Все поздравляли Пат, утверждали, что она внесет новую струю, и, как обычно, пророчили головокружительную карьеру.

Но постепенно общее возбуждение утихло. Все занялись обсуждением вопросов более интересных, чем будущее Патриции Фоулбарт. И тогда-то к ней и подсел тот самый второй режиссер, человек практически без возраста и без национальности, которого называли просто Бобби.

Он с каким-то любопытством заглянул ей в лицо, неторопливо налил в пластиковый стаканчик виски и без обиняков спросил:

– Все отлично, да?

– О да! – Пат обрадовалась живому участию. – Ведь когда я ехала сюда, то ужасно боялась. Про телевидение всегда говорят так много плохого, а здесь… Мне так помогают и…

– И правильно.

– Правильно – что?

– Что боялась.

– Я вас не понимаю.

– Выпей. – Пат машинально глотнула. – Помогают, говоришь? А знаешь ли ты, милая детка, что как только все эти птички выйдут отсюда, то девки скажут, что ты смешна, нелепо одета… – Пат невольно опустила глаза на свой костюм от Габанне, купленный в Лондоне перед самым отъездом. – …и всем обязана, конечно же, только постели с Шерфордом. А мужики будут спорить, кто с тобой переспит первым. Впрочем, все это, конечно, уже состоялось. Дальше – хуже. Интриги редакторов, неожиданные болезни нужных осветителей и пастижеров, капризы операторов, постоянный грязный шепот этого бабья, домогательства… – Тут Бобби коротко хохотнул и похлопал девушку по плечу. – Впрочем, последнего можно не бояться: на ти-ви нет настоящих мужчин – есть только геи, импотенты и творцы. – Он снова ласково поглядел ей в лицо снизу вверх, встал и отошел к другому столику.

Пат совершенно механически, как вежливая девочка, пробормотала ему в спину «спасибо» и уткнулась носом в коктейль. Ей стало невыносимо мерзко. Захотелось одновременно заплакать, стукнуть кулаком по столу и убежать к маме. Увы, ни одно из этих трех желаний не было осуществимо. Но выработанное веками расчетливое английское хладнокровие помогло – она крепко прикусила зубами сигарету, тряхнула недавно постриженными темными волосами и взяла себя в руки. «Со мной этого не будет!» – твердо решила Пат. Ей стало легче, но ощущение прикосновения к липкой грязи, распространившееся по всему телу, не проходило. Как назло, и музыка из магнитофона неслась жиденькая, пошлая. У Пат как у человека с тонким вкусом и отличным профессиональным слухом даже заныл затылок. Но тут кассета закончилась, и на смену пришло нечто, мгновенно омывшее девушку мощной волной радости и веры.

 
Заклинаю вас заклинанием высшего рубежа,
Заклинаю вас растворением окон в берлогу сна,
Заклинаю вас состоянием целого из частей… —
 

летел в ночь колдовской голос, и ему вторила причудливо-раскованная мелодия, в которой только опытное ухо могло различить явный блюз. Патриция застыла, боясь пропустить хотя бы звук. Все в мире вдруг стало понятным и прекрасным. Девушка даже осмелилась посмотреть вокруг – и, о чудо! – на всех лицах она прочла те же чувства, что ощущала сама. А голос продолжал выпевать завораживающие слова:

 
Я илу к тебе, кошка души моей,
Я иду к тебе, сила ступней моих,
Я иду к тебе, воля полей и лесов,
Я иду.
 

Пат сидела, раздираемая противоположными желаниями: чтобы музыка не кончалась никогда и чтобы она закончилась, дав ей наконец возможность узнать, кто же мог сочинить такое.

И песня закончилась. Девушка рванулась к Стиву:

– Кто это, Стиви, миленький, кто!?

Стив уставился на нее с искренним недоумением.

– Как кто? Что с тобой? Его трудно с кем-либо перепутать.

– Кто? – Пат тянула продюсера за рукав, как когда-то девочкой тянула отца, не желавшего идти с ней в зоосад. На них, кажется, уже начинали смотреть с подозрением.

– Господь с тобою, это Вирц. Мэтью Вирц. Можно сказать, восходящая звезда. Да разве тебя не было перед Рождеством, когда мы его писали в «четверке»?

– Не-е-ет.

– Ну как же, тебя еще в тот день отправили в Уилмингтон, отвезти бумаги этой старой калоше Эрхаммеру. Впрочем, что я несу! Если бы ты хотя бы минуту слышала его тогда, сейчас бы уже ни о чем не спрашивала. Наверное, уехала раньше. Так вот…

– Подожди, Стиви. – Странное предчувствие, словно котенок мягкой лапкой с острыми коготками, полоснуло по сердцу Пат. – Он такой высокий… с волосами, как… как вороново крыло… и глаза… девушка совсем сбилась. – Как у ненормального?

– Ну да. Впрочем, он совершенно нормальный. Балуется, конечно…

Но чем балуется восходящая звезда Мэтью Вирц, Пат уже не услышала. Она выбежала из кафе на широкую балюстраду, идущую по третьему этажу студийного комплекса, прямо в беззвездную январскую ночь. Целое восстановилось из частей.

«Да, Мэт – это всегда ночь, – подумалось Пат, когда, оторвавшись от своих грез, она увидела за окнами уже сплошную черноту. – Ночь и луна. Мы вместе полгода, а я так и не понимаю перемен его настроения и этой неуловимой двойственности, которая во всем. Не понимаю даже сейчас, после всех его писем, после всех ночей любви, когда его плоть во мне».

Ей стало не по себе. Как она будет женой человека, которого не понимает? А вдруг она никогда не сможет понять его? Он упоительный любовник, он даже хороший друг, он блестящий музыкант. Но муж? Но отец?

В таких беспокойных размышлениях прошли еще часа два. До прибытия самолета оставалось меньше часа. Опасаясь, что бушевавшая весь день метель может создать непредвиденные задержки, Пат еще в восемь часов позвонила в аэропорт. Но там сообщили, что все в порядке, полосы расчищены и самолет компании «Люфтганза» рейса Амстердам-Филадельфия ожидается по расписанию. Они уже запрашивали посадку.

Пат верила, что уже совсем скоро для нее наступит совсем другая, не призрачная, а полная реальности жизнь. Возможно, она будет трудной, но – обязательно настоящей. Патриция слишком устала от фантомов.

На прояснившемся небе в пенном кружеве плавала луна, и Пат неудержимо потянуло на улицу. Она надела высокие сапоги, набросила дубленку и вышла на крыльцо. Может быть, она дождется Мэта здесь, издалека увидев подъезжающую машину, и поцелует его твердыми от мороза губами…

Постепенно луна вышла из своих полупрозрачных одежд и повисла над Трентоном, огромная, молочно-белая, полная. Пат зябко передернула плечами, ей в голову внезапно пришла вычитанная в детстве магическая фраза: «Бойтесь полной луны – чары полнолуния на свободе и весь мир лежит под ее светом голым уродливым трупом».

«Господи, что за чушь лезет в голову, – подумала она. – Надо было выйти подышать еще днем, тогда бы…» – но додумать она уже не успела.

Из соседнего дома к ней бежала полураздетая Жаклин.

* * *

В первое мгновение Пат показалось, что девушка чем-то отравилась: рот ее сводила судорога, а под стареньким коротким халатом виднелось голое тело. Видимо, Жаклин вскочила прямо с кровати.

Схватив ее за плечи, Пат поймала себя на ощущении досады – если с маленькой француженкой действительно плохо, то пропала вся цельность встречи с Мэтом, а то и вообще полночи. Она мельком глянула на часы. Было без десяти одиннадцать, Мэт уже минут пятнадцать мог быть здесь…

А Жаклин трясло, как в лихорадке, и в ее глазах, наполненных непроливающимися слезами, застыл ужас и, как показалось Пат, неуместная сейчас жалость.

– Что с тобой? – стараясь говорить спокойно и внятно, спросила она.

Но в ответ девушка только таращила круглые черные глаза, вцепившись в рукав дубленки Пат.

Вся эта истерика начинала очень не нравиться Патриции, и уже с силой тряхнув Жаклин, она крикнула ей прямо в ухо:

– Что случилось? Да говори же скорей, а то еще и воспаление легких подхватишь!

Но вместо ответа Жаклин взяла Пат за руку и потянула ее в дом. В последний раз с тоской оглянувшись и не увидев на улице ни одной машины, Пат покорно захлопнула за собой дверь.

В теплом холле посиневшая Жаклин, не обратив никакого внимания на поданную ей пушистую шаль, упала на первую ступеньку лестницы, продолжая тянуть Пат за руку, пока та не села рядом.

– Пати, – своим милым неправильным выговором как-то виновато начала она. – Пати, ты только не обижайся, то есть я хотела сказать, ты не думай, будто… В общем, – вдруг собралась она с духом, – ведь ты беременна, правда?

Разговор принимал совершенно неожиданный для Пат оборот, и она даже хотела возмутиться тем, что Жаклин сует свой точеный носик совсем не туда, куда следует, но не успела. Француженка заговорила снова, испуганно и сбивчиво.

– Ничего не видно, но, понимаешь, я тебя знаю с самого моего приезда сюда и… Девушки так наблюдательны по отношению к старшим подругам, а уж к таким, как ты, и подавно… И вот… я еще с осени заметила, что в тебе что-то изменилось. Там, на ТВ, все заняты собой, а я одна, и я вижу… А вчера я окончательно поняла, ведь у тебя стало такое лицо… такое, ну, словно ты ушла внутрь… – вдруг с неожиданной надеждой Жаклин выкрикнула: – Ну, скажи, что это неправда! Скажи!

«Она совсем потеряла голову, – подумала Пат. – С ней точно произошло что-то нехорошее». Но вслух устало ответила:

– Нет, это правда. Но какое отношение это имеет к тебе?

Жаклин в ужасе закрыла ладошкой рот и еле слышно забормотала сквозь стиснутые грязноватые пальчики:

– Ты, конечно, будешь потом ненавидеть меня за это, прогонишь от себя, но лучше я…

«Господи, неужели она тоже… И теперь придется выслушивать какую-нибудь душещипательную историю о соблазнившем ее подонке…» – Пат вдруг ощутила, как напряжение всего минувшего дня навалилось на нее свинцовой горой и теперь ей не хочется уже ничего, кроме чистой постели и хотя бы получаса покоя. Прикрыв глаза, она едва слышала, что говорит Жаклин. До нее доносились лишь какие-то бессмысленные обрывки фраз:

– …девять утра… дорога совсем обледенела… скорость… под Амерсфортом… не приходя в сознание… в половине пятого…

«Кто-то разбился на машине, – смутно догадалась, наконец, она. – Неужели кто-то из ее близких? Или этот самый соблазнитель? Кто же?» – Пат не заметила, как произнесла последние слова вслух.

И в ответ услышала имя, такое родное, такое чужое, так бессчетно и жарко повторяемое в ночах…

– Мэтью Вирц.

И Пат опрокинулась навзничь, ударившись затылком о каменные ступени.

* * *

Она пришла в себя от ледяной влажности снега, который Жаклин трясущимися руками клала ей на лоб и зачем-то на грудь. С трудом открыв глаза, Пат увидела прямо над собой наплывающий на нее почерневший душный потолок, и стала отталкивать чужие холодные руки.

– Уйди… – Непослушные губы едва разлеплялись. – Пусти. Я сейчас встану. К нему, я к нему…

– Но это в Голландии, Пати.

– В Голландии? Да, да… – В памяти всплыло шершавое, серое, как паук, слово «Амерсфорт». И от этого страшного, убившего ее жизнь слова Пат стала отчаянно закрываться руками.

– Боже мой, Боже мой, – причитала Жаклин. – Пати, тебе надо лечь и отключиться, надо какое-нибудь снотворное. Только я не знаю, не повредит ли малышу. Господи, да кому же позвонить!?

Пат не хватало воздуха, но ей удалось, наконец, встать, и теперь она стояла, покачиваясь, держась за оказавшиеся такими скользкими перила.

– Шерфорд… – прохрипела она. – Позвони ему. Он… он все знает. Телефон там, в кабинете. Дай, я сама…

Но силы снова оставили Пат, и она села прямо на пол. Ей казалось, что жизнь покидает ее, что и младенец умер в тот момент, как только она услышала о гибели Мэтью. Ее бросило в липкий пот ужаса, а руки помимо воли легли на живот, словно надеясь убедиться в обратном.

Вернулась Жаклин, почти на себе перетащила Пат в спальню и уложила на кровать прямо в одежде. Хрустящее белье нежно благоухало гиацинтом – запахом, который так любил тот, кто никогда уже не ляжет сюда и не вкусит ни аромата, ни ласк любви. Пат глухо простонала.

– Ты плачь, плачь! – бросилась к ней Жаклин, потерянно стоявшая возле кровати и не знавшая, что делать дальше. – Ты даже кричи, легче будет…

Но Пат словно окаменела и пролежала без движения до самого приезда Стива, который узнал о трагедии еще около восьми вечера из выпуска новостей Би-Би-Си. В Штатах это известие дали только без четверти одиннадцать сразу по нескольким каналам, один из которых и смотрела уже улегшаяся в постель Жаклин.

Гоня свой «форд» по городским заснеженным улицам, Стив мучительно придумывал, как объяснить Пат все происшедшее. Для него эта смерть не была неожиданностью, он давно видел, что Вирц находится в том опасном состоянию между жизнью и небытием, в котором побывали уже слишком многие его друзья по Лету Любви. И все они так или иначе ушли за призрачную черту. Его самого спасла только железная воля и не менее железное здоровье. Когда они вместе попробовали ЛСД на фестивале в Монтерее, ему все-таки было уже двадцать пять, а – Вирцу… Вирцу было всего двадцать. И сквозь затуманившие глаза слезы Стив увидел того Мэтью, высокого юношу, почти мальчика, с черными застенчивыми глазами в пол-лица, нервными пальцами и любовью ко всему миру. Того Мэтью, что верил в божественную гармонию вселенной, но решил приобщиться к ней совсем не тем путем…

«Он и Пат выбрал только потому, что она напоминала ему тех наших девушек с их честностью и восторженностью», – подумал Стив. Как объяснит он бедной Пат, что она, при всей страсти Мэта, была для него лишь средством, лишь шансом… Ребенок при этом – настоящее безумие с его стороны! А Патриция – талантливая девушка… И она ни в чем не виновата. Как верно он поступил, на всякий случай имитируя недвусмысленность их отношений! Теперь вся студия уверена в интрижке, Урбан даже оскорблена за свою подопечную… А ему тридцать два года, у него есть и положение, и деньги, и юношеских страстей уже не вернешь. Так всем будет легче. Но согласится ли Пат?

С этим вопросом, ничего толком не придумав, Стив припарковал машину прямо на улице, не заезжая за ограду.

Вид Патриции, честно говоря, испугал его. Стив ожидал застать в лучшем случае истерику, в худшем – начавшийся выкидыш, но не это окаменевшее, словно сведенное судорогой тело.

– Ну, что стоишь!? – незаслуженно рявкнул он на Жаклин. – Горячие полотенца и морфий! – При последнем слове француженка испуганно ойкнула. – Переверни дом, здесь он должен быть. Но сначала полотенца.

И, пока Жаклин металась по комнатам, Стив ловко раздел Пат догола, с грустью отметив уже отчетливо выступивший живот, и умело растер ее тело полотенцем, пропитанным кипятком с ароматической солью. Щеки девушки слабо порозовели.

Тогда он завернул ее в нагретую махровую простыню и накрыл сверху пледом. А вскоре Жаклин действительно нашла на втором этаже и морфий, и шприцы. Через несколько минут Пат задышала ровнее и тело ее расслабилось – было видно, что она уснула.

Стив и Жаклин вышли в холл.

– Спасибо за звонок и за помощь. – Стив взял в свои крупные ладони крошечные ручки француженки. – И прости мне мою резкость, ты сделала для бедняжки все, что могла. Тебя зовут?..

– Жаклин. Жаклин Витре, я снимаю комнату в соседнем доме и приходила помогать Пати убираться. А вы… Вы тот самый Стивен Шерфорд, главный…

– Именно так, но сейчас это совершенно неважно. У меня есть к тебе одна просьба, Жаклин, даже, точнее, требование.

– Я все сделаю.

– Как раз делать ничего не надо. Ты, как человек, постоянно бывавший в доме, вероятно, знала, что мисс Фоулбарт жила с Вирцем и беременна от него?

– О да!

– Так вот, кроме нас с тобой, об этом никому не известно. Мисс – человек весьма замкнутый, то есть я хочу сказать, на студии никто даже не догадывается о ее романе с… покойным, а его друзья – люди безалаберные, и считают… считали, – вздохнул Стив, – эти отношения очередной интрижкой восходящей звезды… Ты должна молчать, кто бы и о чем тебя ни стал спрашивать. Завтра сюда могут приехать и полиция, и репортеры. Правда, я надеюсь, что Мэт не был так глуп, чтобы оставить им что-то… К тому же официально – его дом в Лейквуде, и я использую все возможности, но… все может быть. Поэтому, Жаклин, ни слова. А теперь иди домой и отдохни. Я сам посижу с ней до утра. – Почти отеческим жестом он прикрыл полами халатика маленькие, тугие, как яблочки-дичок, грудки и усмехнулся.

– Спокойной ночи.

Проводив Жаклин, Стив уселся в то самое кресло у окна, где всего несколько часов назад Пат так горячо мечтала о новой жизни.

Старая жизнь для нее действительно кончилась.

* * *

После морфия Пат проснулась поздно, когда после вчерашнего снегопада над городом неожиданно засияло красное зимнее солнце.

Стив к тому времени уже успел несколько раз сварить себе кофе и даже позвонить в ближайший китайский ресторанчик, чтобы принесли еду. А на студии он еще со вчерашнего вечера оставил себе первую половину дня свободной.

Минут за десять до того, как, по его расчету, девушка должна была открыть глаза, Стив сел на край постели у нее в ногах. Никакого одиночества, по крайней мере, первые несколько дней!

– Это я, Пат. Как тебе будет лучше: чтобы говорил я или говорила ты?

– Наверное, ты.

– Хорошо. Не знаю, будет ли тебе от этого легче, но ты должна знать, что это не просто авария или несчастный случай. Мне надо было давно поговорить с тобой об этом, но вот опоздал… Пойми, Мэт уже давно находился в том состоянии, когда жизнь и смерть практически равнозначны. Встреча с тобой продлила ему жизнь, но спасти его – было не в твоих силах. Ребенком таких, как Мэтью, не удержать, и даже вряд ли ему было от этого легче умереть.

– Но почему… почему он не сказал мне? – Под глазами у Пат лежали синие круги, и голубоватые губы едва шевелились.

– Что он мог сказать тебе, малышка? Да и зачем? Словом, ты должна по-настоящему понять, что никто не виноват, а Мэт поступил как настоящий мужчина, у которого хватило сил сделать осознанный выбор.

– Но что теперь будет с… ребенком?

– Будет то, что будет. А теперь соберись и заставь себя встать. Сейчас мы немного подкрепимся, и ты поедешь на работу.

– Что!? – Пат даже приподнялась на подушках.

– Ты поедешь на работу. Со мной. Ты ужасно выглядишь, но всем известно, что ты вчера заболела, а потому твой вид не имеет никакого отношения к гибели подававшего надежды певца.

«Подававшего» – больно резануло по сердцу. Уже только подававшего…

– Работы сегодня много, и ты будешь работать. Ссылайся на грипп, на головную боль, хоть на чуму, но только не на смерть Вирца и не на свою беременность.

Стив почти силой заставил Пат съесть пару бутербродов с икрой и выпить рюмку коньяку. Потом сам внимательно проследил за тем, как она сделала макияж, который можно было назвать гримом, ибо Пат пришлось наложить на лицо толстый слой тонального крема и пудры.

– А теперь надень что-нибудь поярче – завтра все-таки Рождество. – Стив понимал, что поступает жестоко, что это настоящий садизм, но иного выхода он не видел.

В машине Пат села на заднее сиденье и замолчала, уткнув лоб в спинку переднего. В салоне повисла душная тишина; Стив специально ехал кругами, чтобы дать девушке время взять себя в руки. И наконец, у самого телецентра она подняла голову и глухо сказала:

– Расскажи мне, как это произошло. И не говори, что не знаешь.

Стив остановил «форд». Он действительно знал больше, чем кто-либо. Вчера вечером, услышав об аварии, он срочно связался с музыкальным каналом Голландии, те, в свою очередь, тряхнули журналистов, а уж последние имели сведения непосредственно из полиции. Подробности были ужасны. У Мэтью была пробита голова и разможжен таз. Он умер в мучениях только через семь с половиной часов. Стив твердо решил, что этих подробностей Пат не узнает никогда.

– Это случилось утром, в то самое время, когда человек, проведший бессонную ночь, обычно теряет остроту восприятия. Особенно на дороге. Особенно, если дорога только что подмерзла… Но вчера утром участок трассы Цайст – Амерсфорт был практически пуст. Полицейские говорят, что у них сложилось впечатление, будто он просто заснул… Или намеренно выпустил руль. Машину развернуло и ударило об ограждение противоположной полосы. Он вылетел на расстояние около десяти метров, такой силы был удар. Ведь гнал он под сотню миль.

– Он… сразу… – Пат замялась, и Стив понял, что она не может выговорить слово «умер». О, Господи, но этого все равно не скроешь!

– Нет. Его отвезли в ближайший госпиталь, Утрехте. Но он был в глубокой коме до самого конца, солгал Стив.

И снова молчание. Шерфорд терпеливо ждал.

– Его привезут сюда?

– Нет, Патти. Туда уже вылетели его родители, они хотят похоронить Мэта в Кюсснахте, откуда родом был их прапра и так далее.

– Кюсснахт. – Пат словно пробовала слово на вкус, привыкая к нему. – Где это?

– В Швейцарии. Очень красивое место между двумя озерами, у подножья горы Риги. Там неподалеку сохранился древний францисканский монастырь.

«…в игрушечном городке у подножья гор…» – эхом отдались в памяти Пат пророческие строчки одного из писем. Он хотел быть там с нею, а теперь будет один.

Телецентр встретил их предпраздничной суетой и шумом. Как всегда, в последний момент что-то менялось, что-то откладывалось, кто-то в изнеможении пил в диких количествах кофе, работая с шести утра, а кто-то уже валялся в монтировочной пьяный в стельку. Шерфорда мгновенно стали буквально рвать на части, и он только успел махнуть Пат рукой. А Кейт, закуривая неведомо какую по счету сигарету, только мельком окинула Пат взглядом и пробурчала, что в таком виде на работу не стоит и ходить – перед камерой ее все равно придется заменять. И девушка уползла к себе заниматься какой-нибудь формальной работой, вроде написания стандартных ответов на письма телезрителей. На канале существовало шесть-восемь шаблонов, которые, в принципе, годились на все случаи жизни.