Текст книги "Кошка души моей"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Пат, к своему удивлению, не чувствовала ни горя, ни тоски, ни боли – она сама стала пустотой в пустом бессмысленном мире. Даже мысль о ребенке не могла вывести ее из этого бесцветного равнодушия.
Проработав до вечера, она отказалась от всех приглашений и вышла во вспыхивающие рождественскими огнями сумерки. Пат начисто забыла, что приехала сегодня на машине Стива, и долго искала свою. Но и отсутствие «сааба» ее не удивило, она с тем же безразличием взяла такси, недоумевая, почему едет все-таки домой, а не в любое другое место.
Но дома оказалась Жаклин, сменившая халатик на скромное, но изящное, как умеют француженки, платье. Она даже приготовила недурной стол и зажгла рождественскую елку. Девушки долго сидели молча, но, выпив шампанского (Пат к приезду Мэта купила целую дюжину настоящего «Мумма»), Пат стала понимать, что к ней возвращается способность чувствовать. И это было невыносимо.
Страшное слово «Амерсфорт» не шло у нее из головы. Почему Амерсфорт? Что было Мэту делать в этом Амерсфорте, если в девять утра он уже должен был сидеть в самолете? Почему он позволил себе умереть без нее? Почему не признался честно, что ему не нужны ни она, ни их будущий сын? Вопросов было слишком много, а ответов – ни одного. В душе Пат начала подниматься волна еще не сознаваемой ненависти.
– Жаклин! Жаклин! – вдруг дико закричала она, падая головой на стол и роняя на пол посуду. – Как он смел, Жаклин!? Я же так люблю его! – И, подняв на испуганную девушку полубезумные глаза, Пат не попросила, а потребовала: – Сделай мне укол. Я вчера слышала, что Стив говорил про морфий. Дай мне его. Дай мне его. Дайте мне его!!! – уже не понимая, чего просит, сорвалась Пат в животный вой.
Но предупрежденная Стивом, который днем вместе с подробными инструкциями дал ей денег на праздничный ужин и какое-то снотворное последнего поколения, что можно было принимать беременным, Жаклин на этот раз не растерялась. Своими маленькими ручками, в которых оказалось неожиданно много силы, она довела сопротивлявшуюся Пат до кровати, разжала ей рот и высыпала в него две предварительно размельченные таблетки, что были у нее уже наготове. Пат вырывалась и кричала, но Жаклин ловко удерживала ее за плечи до тех пор, пока бившееся тело не стало затихать и вскоре совсем не обмякло. Стараясь не смотреть на налившиеся груди с сетью синих прожилок и не касаться живота, Жаклин переодела своего кумира в ночную рубашку и укутала одеялом.
Потом она, как и обещала, позвонила Шерфорду.
– Все произошло так, как вы и говорили, мистер.
– Можешь называть меня просто Стив, малышка, ведь мы теперь делаем одно дело. – Стив ласково усмехнулся: девчонка оказалась на редкость толковой, без бабской придури. – Она проспит до утра, посиди там, а утром я приеду и увезу ее за город до Нового года. Спасибо тебе. А деньги за свою работу брать, значит, так и отказываешься? – Услышав в трубке возмущенное сопенье, Стив рассмеялся уже в голос. – Ну, молодчина! До завтра.
Польщенная Жаклин долго убирала в кухне, а потом прикорнула все в том же единственном кресле и заснула крепким, но чутким сном пятнадцатилетней девушки.
А Пат всю ночь барахталась в черной бездонной яме и не могла выбраться, потому что ее тянул на дно неохватный, ставший чугунным живот.
Стив приехал около десяти утра, наполнив мертвый дом запахами мороза, коньяка и дорогого одеколона. Еще раз поблагодарив Жаклин и подарив ей большую коробку косметики («Хотя верней был бы шоколад», – хмыкнул он про себя), он поднял с постели Пат, побросал в сумку какие-то ее вещи и, не дав опомниться, не вполне проснувшуюся, усадил в машину. Но девушка и не сопротивлялась. Они поехали в Форт-Франсез, полугород-полупоселок сразу за канадской границей.
Пять дней прошли быстро и однообразно. Днем они гуляли по берегу заснеженного, как в сказке, Озера Деревьев, обедали в маленьком местном ресторане, а вторую половину дня Стив работал. Он ставил кресло-качалку, где сидела Пат, напротив стола с грудами документов и периодически поднимал свою светлую, коротко остриженную голову, чтобы убедиться, все ли в порядке. Но Пат была покорна и апатична. Она ни о чем больше не спрашивала, ни о чем не просила, и на лице ее застыла маска полного безразличия ко всему. Стив начал беспокоиться за ребенка, но когда он спросил о нем, Пат скривила бледные губы и прошептала:
– Ему еще рано. – И добавила: – А мы с тобой похожи на героев Хемингуэя.
Но все же что-то живое мелькнуло в этот момент в ее лице. Стив насторожился и тут же решил, что острота первых дней уже прошла и что можно и нужно возвращаться домой, во-первых, чтобы показать Пат хорошему акушеру, а во-вторых, чтобы как можно скорее официально и по возможности громко зарегистрировать их брак. Последняя мысль не доставляла Стиву ни радости, ни огорчения – он свыкся с ней давно, еще с тех пор, как узнал о ее беременности. После письма Мэта ему вообще все стало ясно, и он твердо решил спасти милую, умную, способную девушку и отдать последний долг другу. В конце концов, это он привел Мэтью к хиппи, он впервые поставил ему пластинку «Битлз» и предложил покурить травки.
Тридцатого утром они уже были в Трентоне. И вся студия знала, что Стивен Шерфорд провел рождественские каникулы с Патрицией Фоулбарт из «Музыкальной Шапки».
А Пат бродила по дому, бездумно брала в руки разные предметы и так же бездумно их откладывала. Потеплело, и за окнами стоял вязкий молочный туман. В таком тумане она как-то заблудилась в Шервудском лесу, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не отец… Отец! Только сейчас Пат вспомнила, что не поздравила родителей с Рождеством, и что они ждут ее на Новый год. Но воспоминание это вызвало у девушки скорее досаду, чем настоящее огорчение, а мысли ее, повинуясь своему неизъяснимому пути, перешли на родителей Мэта.
Наверное, они уже вернулись с похорон. С похорон, куда ее даже не взяли! Горькая обида залила душу Пат, и в этой обиженной, растоптанной, непонятой душе вдруг родилось желание увидеть его родителей. Она ничего не станет им говорить, она только посмотрит им в глаза, она… И, вспомнив, что Мэт говорил когда-то о том, что его мать известный психоаналитик, Пат бросилась к телефону. Найти по справочнику Ассоциацию психоаналитиков было делом минуты, а там ей уже сообщили координаты Международного института биоэнергетического анализа в Нью-Йорке. Пат, даже не придумав, что она скажет матери Мэта, решительно набрала номер.
– Могу я поговорить с профессором Руфью Вирц? У меня к ней неотложное дело, связанное с… с ее… – девушка так и не смогла выговорить «покойным», – сыном.
Но на том конце провода, вероятно, были в курсе, и через некоторое время Пат услышала низкий томный голос:
– Руфь Вирц слушает вас.
Пат застыла от растерянности, а еще больше – от схожести голосов матери и сына.
– Я… Я была любовницей Мэтью и…
– У моего сына их было слишком много. Вы звоните, чтобы сообщить мне это, или у вас что-то серьезное? Мое время мне дорого.
– Мне трудно говорить об этом по телефону. Прошу вас, в память о вашем сыне позвольте мне увидеться с вами. Я буду буквально через час.
– Хорошо. Но я смогу уделить вам не более десяти-пятнадцати минут. Буду ждать внизу, в холле.
По обледеневшему шоссе Пат гнала старенький «сааб», как сумасшедшая, подспудно надеясь, что, может быть, и она так или иначе повторит сейчас судьбу Мэтью, и тогда уже не надо будет никаких уязвляющих сердце вопросов.
Но она вполне благополучно добралась до Нью-Йорка и без труда нашла институт. И, только толкнув массивную стеклянную дверь, Пат отчетливо поняла, что эта встреча бесполезна и не облегчит ее горя. Скорее наоборот. Однако выйти было уже невозможно – она оказалась в вертушке, которая и вытолкнула девушку в просторный светлый холл без единого кресла. И посреди этого безжизненного пространства стояла женщина. Пат представляла себе пожилую ученую даму, почему-то непременно в белом халате и очках – а перед ней стояла постаревшая Кармен. При виде Пат она не сделала ни малейшего движения навстречу, и ни один мускул не дрогнул на гордом матово-смуглом лице, так похожем на другое, теперь навеки потерянное. И Пат мгновенно призналась себе, что за таким холодом скрывается подлинная трагедия, – и за одно это она уже готова любить эту женщину.
Пат медленно, словно к ногам были приделаны стопудовые гири, шла через холл.
– Я Патриция Фоулбарт, телевидение «Гранада». Поймите, мне от вас ничего не нужно. Только увидеть вас и… узнать, где он теперь лежит. Чтобы приехать туда… с нашим ребенком, когда он вырастет.
– Что!?
– Я беременна, честное слово, это не шантаж. – И Пат доверчиво распахнула полы дубленки, где под тонким платьем уже был заметен живот.
Лицо Руфи неожиданно исказила гримаса ненависти.
– Если всякая шлюха, которую столь опрометчиво осчастливил мой сын, – низкий голос звучал еле слышно, но хлестал, как плеть, – или, может быть, вовсе не он, станет лезть ко мне с дурацкими вопросами, у меня язык отвалится отвечать. А что касается вашей утробы, красавица, то плод из нее выскоблите, а моего сына из головы выкиньте. У меня нет больше сына. – И, не глядя на девушку, она повернулась и пошла в глубину здания, удивительно ровно неся покатые плечи и округлые бедра.
Пат, как загипнотизированная, смотрела за уходящей фигурой, пока та не скрылась, и только тогда, вскрикнув, бегом бросилась прочь. Прочь, прочь, теперь ей все ясно! Он никогда не любил ее и никогда не нужен был ему бэби! Она жила во лжи, ради чужой прихоти, которую считала чувством!
Не помня себя, Пат забралась в машину и помчалась обратно в Трентон.
Дорога была уже совершенно сухой.
* * *
Прижимаясь грудью к рулю и пытаясь слиться с машиной в единое целое, Пат летела на предельной скорости. Все чувства, все впечатления ушли, и в пьяняще-пустой голове пульсировала лишь одна, все четче созревавшая мысль.
Пат ворвалась в дом, даже не закрыв за собою двери, и сразу же поднялась на второй этаж – в святая святых, где за все время отсутствия Мэта она была только раз. Зал встретил девушку застоявшимся запахом пыли и сигарет. На секунду ей почудилось, что она пришла на кладбище. Что же, тем лучше! И Пат с остервенением начала расшвыривать валявшиеся на полу вещи, перетряхивать бумаги и одеяла. Но того, что искала, не нашла. В обиталище Мэтью не было ни полок, ни шкафов – безбытное пространство, в котором царствовали творчество и… разложение. Сейчас, после его смерти, это вдруг стало для Пат настолько очевидным, что она удивилась своей прошлой слепоте. Неужели только ее любовь делала этот зал уютным и живым!? Но теперь ей было не до того. Незаслуженная тяжкая обида раздавила ее и уничтожила способность думать о чем-либо другом, кроме того, как отплатить за нее. Пат ринулась вниз, в ванную… Но и там ничего не оказалось. Перевернув вверх дном даже спальню и кабинет, она в изнеможении упала на стул в кухне. Месть уплывала из рук. И тут ее взгляд упал на оставленную Жаклин упаковку со снотворным, которое она давала Пат в рождественскую ночь. Девушка схватила коробочку и почти сладострастно, по слогам прочла название. В нем было что-то красивое, древнеримское… Она умрет гордо, как римлянка. Пат налила себе бокал оставшегося в холодильнике божоле и, положив на него упаковку, легко, почти танцуя, пошла в спальню.
В доме после ее пятидневного отсутствия было холодно, поэтому Пат забралась на кровать и накрылась дубленкой. Немного согревшись, она принялась выщелкивать из станиолевых гнездышек веселые, круглые, цвета первых листьев таблетки. Пат раскладывала их аккуратной окружностью, чтобы потом можно было смахнуть в горсть целиком. А может быть, лучше глотать по одной и уплывать медленно? Неожиданно Пат испугалась простой мысли о том, что все та же Жаклин, которая знает об их возвращении сегодня, придет навестить ее – и все погубит. Надо позвонить ей, пока не поздно. В кабинете было еще холодней, чем в спальне, и Пат едва удерживалась, чтобы Жаклин не услышала, как стучат ее зубы.
– О Пати! Как я рада, что ты вернулась! Как ты себя чувствуешь? Мистер Шерфорд рассказал мне, что погода была чудесная, – щебетала француженка, не давая Пат раскрыть рта. – А к вам, то есть к тебе, – виновато поправилась она, – никто не приезжал и ничего не разузнавал, все спокойно. Я забегу к тебе через пару часов и все сделаю. А ты отдохни с дороги, ведь тебе нельзя переутомляться. Мистер Шерфорд сказал, что…
– Жаклин, я именно и собиралась лечь поспать. Дорога была очень тяжелая. – Пат уже сама не понимала, о какой дороге она говорит. – Я позвоню тебе, как встану. Очень хочу тебя видеть, – легко солгала она под конец и повесила трубку. Теперь уже никто ей не помешает.
И, вернувшись в спальню, она решительным движением собрала в ладонь таблетки, уже не считая и ни о чем больше не раздумывая. В горле осталось ощущение неприятного комка, и, чтобы убрать его, девушка отбросила подушку и легла на ровную поверхность. «Как в детстве на снег», – улыбнулась она, вспомнив, что отец, учивший ее кататься на лыжах, всегда говорил: «Если уж ты совсем устала, если действительно невмоготу, то просто ляг на несколько минут на снег, раскинь руки и закрой глаза – и встанешь полная сил и желания идти снова».
Бедный папа, ему, наверное, будет тяжелей, чем маме. Мама так безумно его любит, эта любовь спасет ее в том горе, которое она им причинит. А ведь они ждут ее, ждут, может быть, уже завтра. Мама наверняка уже повесила над входом веночек из омелы, а папа колдует над составом очередного – каждый год нового – «робингудовского» глинтвейна. Пат явственно ощутила во рту пряный, радостный вкус напитка, и ей стало совсем легко. И они отошли бы с мамой за высокую, упоительно пахнущую свежей хвоей елку, стоящую на старинной витой позолоченной крестовине, и она весело рассказала бы маме о будущем внуке…
Но почему он не дает о себе знать? Как ему сейчас? Плохо? Или так же бездумно-просто, как и ей самой? Пат невольно погладила живот. «Спи, мой маленький, спи, мы уснем, и все будет хорошо, спи, все равно мы с тобой никому не нужны…» – мысленно приговаривая эти обыкновенные слова, Пат все ласкала и ласкала живот, до тех пор пока ей не показалось, что в ответ под ее пальцами что-то дрогнуло, и тогда все тело стало раскачиваться на упругих темных волнах… но это были не волны, а черные волосы Мэта, ласкающие ее плоть, и Пат судорожно сжала колени, торопя развязку… а волосы вспыхнули вдруг разноцветными огоньками и, окружив ее, потащили куда-то… туда, откуда уже не возвращаются.
Через несколько часов должен был наступить новый, тысяча девятьсот семьдесят пятый год.
* * *
Стив только что закончил поздравлять всех работников телецентра, начиная от последнего запойного монтировщика Джима Вейшиуса, который учинил бы грандиозный скандал, если бы шеф лично не пожал ему руку, и заканчивая директорами программ вкупе с главным инженером. Эта святая обязанность хотя и доставляла Стиву искреннее удовольствие, все же отнимала немало душевных сил, поскольку он всегда в любом деле выкладывался до конца.
Главный продюсер телевидения «Гранада» в Нью-Джерси, как обычно, устроился на подоконнике. Пять дней загородного отдыха сделали свое дело: Стив умудрился загореть даже под бледным канадским солнцем, его серые глаза потемнели, перейдя в синеву, а светлые волосы задорно торчали на макушке, как у Тома Сойера. Проект «Лето Любви» разворачивался полным ходом, завтра он встретится с самим Брайаном Эпштейном,[8]8
Брайан Эпштейн – продюсер «Битлз», автор знаменитой книги о «ливерпульской четверке».
[Закрыть] а через недельку вылетит в Ливерпуль. О сладкоголосая юность, о беспрерывный театр! Но мысли о юности тут же вернули Стива к действительности. За эту неделю необходимо зарегистрировать брак с Пат – или, по крайней мере, объявить о помолвке. Затем окончательно пресечь всю газетную шумиху, связанную с гибелью Мэтью. Он и так уже немало сделал в этом направлении: никакого расследования предпринято не было, и ни один журналист не появился ни у Пат, ни у родителей Мэта. Стив с ужасом подумал, чего могла бы наговорить им «прекрасная креолка» – так десять лет назад они называли в своем кругу мать Мэта, которая в числе первых психоаналитиков подхватила идею учения Вильгельма Райха о жизненной энергии.
Он затянулся и, прикрыв глаза, увидел перед собой дивное лицо Руфи, когда та, начав объяснять зашедшему к сыну и не заставшему его приятелю теорию оргона – субстанции, наиболее полно высвобождающейся при оргазме и являющейся лечебным сгустком энергии – увлеклась настолько, что блестяще продемонстрировала на нем всю технику высвобождения самого себя.
Через час ошеломленный Стив едва не валялся у нее в ногах, умоляя повторить этот ни с чем не сравнимый сеанс психотерапии. И неукротимая Руфь еще долгих четыре месяца сжигала его в своих объятиях, пока об этом случайно не узнал Мэт, и тогда Стив поругался и с ним, и с Руфью. Потом Мэт уехал в Мексику – доводить до утонченности искусство наслаждения марихуаной, а заодно изучать индейские ударные инструменты, а он сам с головой ушел в телевидение. С тех пор он ни разу не видел Руфи, но больше ни одна женщина не дала ему столь жгучего, столь полностью раскрепощающего наслаждения. «Профессионалка, – усмехнулся он и открыл глаза. – Сколько же ей сейчас? Сорок четыре? Ведь они с Мэтом выглядели как сестра с братом…» Впрочем, Стив умел вовремя останавливаться во всем и потому тут же запретил себе думать о страстной профессорше, переключившись на дела более земные и неотложные.
Надо было позвонить Пат, убедиться, что с ней все в порядке, и договориться о встрече, чтобы обговорить, наконец, их будущий союз.
Но на Честер-стрит к телефону никто не подходил. «Наверное, спит после дороги, – решил Стив. – Я так гнал, что удивительно, как она выдержала, в ее-то состоянии». И все же он решил подстраховаться.
– Привет маленьким, но гордым галльским курочкам!
– О, мистер Шер… то есть, я хотела сказать Стив! Пат звонила мне минут пятнадцать назад, сама, и сказала, что ляжет отдохнуть.
– Я так и думал. А у меня к тебе, как обычно, дело, так что давай встретимся через полчасика в пиццерии на углу Кристофер-стрит.
– Конечно… Стив. Но вдруг я понадоблюсь Пати? Она сказала, что позвонит сама, а до того – чтобы ее не трогали.
Такая новость Стиву не понравилась. Послать Жаклин проверить? Но он уже и так замучил бедную девочку своими поручениями.
– Ладно, свидание пока отменяется. Жди звонка. И, отложив пару встреч, Стив поехал к дому с красной черепицей.
«Заодно поговорим и о свадьбе. Пат верит мне – да и кому еще ей сейчас верить? Можно, конечно, предложить устроить ей искусственные роды, но вряд ли она согласится. Ребенок Мэтью должен жить – и она поймет, что этот брак будет для него единственной возможностью вырасти полноценным…»
Дом стоял полностью погруженным во тьму, и незапертая дверь сиротливо поскрипывала под порывами ветра. Неужели Пат куда-то уехала?
«Может быть, к родителям? – с надеждой мелькало в голове у Стива, пока он подходил к крыльцу. – Или, что совсем плохо, собралась в Швейцарию, на могилу? Бедная девочка, за что ей такие мучения? Неужели мы действительно проклятое поколение, и наше дыхание губит всех приблизившихся?»
Но как только Стив вошел в дом, его надежды рассеялись безвозвратно. Уже в холле ощущался запах рвоты с сильной примесью какой-то химии. Стив не раз сталкивался с этим запахом в молодости, когда ребята перебирали в поисках кайфа, а еще более или менее здоровый организм отчаянно сопротивлялся. Даже не заходя в спальню, Стив вызвал службу спасения из ФНА[9]9
ФНА – Федеральная наркологическая администрация США.
[Закрыть] и лишь потом распахнул неплотно закрытую дверь.
Побелевшая до синевы Пат лежала в луже извергнувшейся из нее желчи, скорчившись и обхватив руками живот. Но веки ее еще слабо трепетали, и пульс, хотя и очень слабый, ему удалось прощупать. Стив знал, что делается в подобных случаях, но поступить так с беременной женщиной не решился. Он только приподнял ее повыше на подушки, чтобы легче было дышать, и попытался определить время, когда произошла трагедия. Выходило, что прошло никак не меньше тридцати-тридцати пяти минут. «Плохо. – Стив прикусил губу. – Ее, наверное, откачают, но малыш не выдержит. Слава Богу, хоть лекарство известно». – И он сунул в карман надорванную зеленую упаковку.
Машина приехала ровно через семь минут, и пока двое молодых врачей в сиреневых халатах что-то делали с Пат в спальне, Стив четко и быстро дал нужные сведения сестре, не вдаваясь в лишние подробности.
– В таком случае мы увозим вашу жену, мистер Шерфорд, в Елизаветинскую клинику, это по их профилю. Через полчаса свяжитесь с нами по телефону восемь-сто один-двести один, мы дадим вам уточненный прогноз. Ехать с нами сейчас не имеет смысла.
Пат вынесли на носилках, и через мгновение Стив услышал, как взревел мотор мощного медицинского «форда».
«Надо бы здесь убрать, – как-то безразлично подумал он, глядя на грязные простыни и запачканный пол. – А впрочем, все равно: сюда она больше не вернется, как бы дело ни повернулось». Стив постоял у лестницы, а потом, явно на что-то решившись, махнул рукой, заказал по телефону ужин на две персоны, достал из внутреннего кармана фляжку с коньяком и медленно, как во сне, поднялся наверх.
Там он быстро нашел то, что так долго искала и не смогла найти Пат. Растворив порцию в крышечке от фляжки, он спокойно выцедил содержимое, развалился на скомканных индейских одеялах, пропахших любовью и травой, и ушел в затейливые грезы своей юности. Это был его последний привет Мэтью Вирцу…
Вернул Стива к действительности пронзительный женский крик, и через минуту в зал ворвалась Жаклин.
– Господи, что случилось!? Где Пати? Что вы тут делаете? Да скажите же, что…
Стив ленивым, но властным жестом зажал ладонью щебечущий ротик.
– Все в порядке. То есть пока все живы. Изменить все равно ничего нельзя. Иди ко мне. – Француженка попыталась возмутиться, но, уронив ее в индейские одеяла, только что бывшие оазисом под Тебессой, Стив накрыл ее своим большим стовосьмидесятифунтовым телом.
В это время в клинике святой Елизаветы к Пат вернулось сознание.
Сознание возвращалось постепенно.
Сначала это была маленькая светлая точка, но, постепенно увеличиваясь, она достигла размеров спичечного коробка, затем книги, и, наконец, Пат увидела над собой уже полностью свободное от темноты пространство.
Потом пришли звуки: что-то ровно гудело, и где-то слышны были человеческие голоса. Последней вернулась память – сначала уводящие в небытие веселые огни, затем высокая белая стена, по которой она куда-то карабкалась и… Мэта больше нет. Она выжила, а его нет. Нет! Пат, как ей показалась, отчаянно закричала, но прозвучал лишь слабый, еле слышный стон.
Правда, тут же появилась высокая сестра с непроницаемым пергаментным лицом. Склонившись над Пат, она что-то записала в блокнот и похлопала девушку по щеке.
– Все нормально, миссис Шерфорд. Плод жив.
– Где я? – одними губами прошептала Пат.
– Палата интенсивной терапии. Сейчас вам сделают укол, и вы постараетесь уснуть. Если что-то понадобится – вот зеленая кнопка. – И сестра ушла, прямая как палка.
Два дня Пат провела, равнодушно подставляя свое тело рукам врачей и сестер и проваливаясь, будто в вату, в пресные сны без видений. Она стала чистым листом бумаги, без надежд и желаний. На третий день ее перевели в отдельную уютную палату со множеством цветов и с незаметными тонкими решетками на окнах. Но и здесь она осталась такой же безразличной и покорной. Целый день Пат лежала на кровати, бесконечно, словно заевший проектор, представляя себе, как Мэтью в последний раз несет ее вниз по лестнице, и звериным слухом вслушивалась в те звуки, которых тогда, объятая страстью, не слышала, но которые были, должны были быть. Лицо Пат приняло настороженное выражение зверька, все время боящегося что-то упустить. Она уже собрала много звуков, она жадно копила и прятала их, опасаясь, как бы чужие люди не отобрали ее последнее сокровище, как уже отобрали возлюбленного. Особенно страшно становилось в сумерках.
И однажды – Пат давно уже не считала дней – в этот страшный час между днем и вечером дверь распахнулась, и вошел Стив. Пат мгновенно забилась в угол кровати.
– Ты пришел взять у меня мое богатство, как и они?
Но вместо ответа Стив улыбнулся, присел на кровать и крепко прижал девушку к себе. Гладя Пат по шелковым волосам и худенькой ссутулившейся спине, он помолчал еще немного, а потом просто и весело сказал:
– Нет, я пришел подарить еще большее богатство – сейчас мы с тобой уедем отсюда, уедем туда, где теплое море и живая трава под ногами. Ты будешь там придумывать свои новые замечательные передачи, а я – организовывать новые великие проекты. Но главное, мы будем вдвоем выращивать малыша: сначала в тебе, как цветок в оранжерее, потом в колыбельке, потом в доме, а потом в мире… Ну-ка, как он там? – И Стив смело положил руку на ее уже не скрываемый спортивным костюмом живот. – Вот так великан! Все. Пошли. Вещи уже в машине.
Личико Пат никак не изменило своего зверушечьего выражения, но она покорно опустила глаза, встала с кровати и пошла вслед за Стивом.
Они ехали в Ки Уэст, к благословенным Багамам. Все двадцать с лишним дней, которые Пат провела в клинике, Стив разузнавал про лучших психотерапевтов и изучал новые методики. В конце концов, он совсем запутался во всех этих биоэнергетиках, вегетотерапиях и черт знает, чем еще – Пат же, как сообщали в клинике, таяла на глазах. И тогда Стив махнул рукой на свои принципы и позвонил Руфи.
«Прекрасная креолка» выслушала его совершенно спокойно, не удивляясь и не перебивая.
– Так ты говоришь о той девице с телевидения «Гранада», которая решила в чем-то убедить меня своим пузом?
Такого Стив не мог предвидеть никак.
– Ты виделась с ней, Руфь?!
– Разумеется. Она примчалась в институт, как сумасшедшая, едва мы вернулись из Швейцарии, стала просить показать могилу и демонстрировать свой живот.
– И ты… Ты ей отказала?
– Мой сын – это только мой сын, Стив. Страшная догадка пришла в голову Шерфорду.
– Когда это было, Руфь, вспомни, пожалуйста!
– Ты хочешь сказать, что я своим отказом вызвала ее суицид? Не смеши, милый, и не забывай, что я психиатр. В том состоянии, в каком я ее видела, она все равно предприняла бы эту попытку. А днем раньше или позже…
– Но ты могла остановить ее, помочь…
– Я? Зачем? Они и так проходят через мои руки десятками.
– Но ведь это ребенок Мэтью!
– Большой вопрос. А если ты так в этом уверен, то и возись с ней сам.
– Именно поэтому я и разговариваю сейчас с тобой.
– а я-то думала, ты хочешь кое-чем как следует насладиться. Полагаю, мои таланты в этом заметно усовершенствовались.
– Черт! Руфь, прекрати. Мне действительно нужно спасти эту девушку. Это… Это дань моей, нашей с ним юности, долг остаткам того божественного, что было в нас…
Стив услышал, как Руфь закурила, и в трубке раздался уже совсем иной тон.
– Хорошо. То лето для меня тоже что-то значило. Не подпрыгивай, я не тебя имею в виду. Ей сейчас нужна только уверенность – абсолютная и безоговорочная – в том, что она кому-то нужна и кого-то может спасти. Может спасти и спасает – вот твой золотой ключик. Можешь ломать комедию сам, можешь заставить ее полюбить нерожденного бэби, это твое дело. Можешь, в конце концов, направить ее к каким-нибудь убогим или в резервацию. Она должна поверить в свои силы. Увези ее куда-нибудь подальше от печальных напоминаний и поближе к природе. Если что, вот телефон акушера, специалиста именно по таким барышням, ну, и моего коллеги в Нью-Орлеане.
Руфь продиктовала телефоны и собиралась уже закончить разговор.
– Но, Руфь, когда родится малыш… Я позвоню тебе?
– Я думаю, таких бастардов достаточно по всей стране. Зачем он мне? А если ты хочешь заняться терапией – ради Бога. В тебе большие задатки. Чао.
Разыгрывать несчастного Стив не мог органически, а устраивать Пат в какой-нибудь хоспис было бы, конечно, безумием – и потому оставался лишь вариант с младенцем. Никакого конкретного плана Стив не придумал, решив, что все станет ясно на месте, в маленькой уютной вилле, которую он снял для них на полгода.
По странному совпадению и здесь оказалась красная черепичная крыша.
Весь февраль простояла тихая теплая погода. Стив старался вставать как можно раньше, чтобы успеть поработать над своим детищем – новым музыкальным каналом. Канал должен был объединить всю мировую кантри-музыку. На первый взгляд задача была неподъемной, но Стив яснее других видел, что рок не то чтобы выдыхается – а об этом уже заговорили многие, но – и это главное – оборачивается к миру своей темной, брутальной стороной, неся уже не любовь, а насилие. Стивен Шерфорд простился с молодостью проектом о Лете Любви и теперь весь свой далеко еще не востребованный талант организатора бросил туда, где его помощь нужна была больше всего.
Весь день он старался быть рядом с Пат. Она уже выглядела намного лучше, лицо ее порозовело, но глаза по-прежнему оставались тусклыми и безучастными. Она никогда не спрашивала Стива ни о том, почему он здесь, с ней, ни о ребенке. Не говорили они и о Мэтью. Они просто бродили по светлым, еще полупустым пляжам, просто ели, не вдаваясь в гастрономические изыски, и просто болтали обо всякой ерунде. Показываться нью-орлеанскому врачу Пат категорически отказалась.
– Они занимаются душой, начисто ее отвергнув. Какой от этого может быть толк? А я сама знаю, что с ума не сойду и второй раз с собой покончить пытаться не стану. – Но было видно, что апатия овладевает ее душой все больше и больше.
Стив не раз предлагал ей позвонить родителям, но она тоже упорно отказывалась, ссылаясь на то, что не хочет тревожить ни себя, ни их.
– Ведь ты уже сделал все, что нужно. – Стив буквально на следующий день после того, как Пат спасли, послал ее родителям напечатанное на принтере письмо от ее имени о том, что она отправляется в захватывающую перспективную командировку в Боливию месяца на два. – Вот пройдут эти два месяца, тогда… Тогда, может быть, и еще что-нибудь выяснится, – задумчиво добавила она.
В последнее время Пат стала все чаще надолго задумываться. Стив не раз заставал ее где-нибудь в крошечном патио, где она сидела в полной неподвижности, обхватив руками живот и закрыв лицо волосами. А когда он окликал ее, в глазах Пат светился какой-то немой неразрешимый вопрос. И однажды Стив не выдержал.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Да, – с неожиданным жаром ответила она. – У тебя ведь есть все материалы, ну, там, газеты или что, о смерти Мэта?
– Есть. Но, возможно, еще рано… Ты расстроишься, и малышу будет вредно…
