Текст книги "Кошка души моей"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Мы поедем в Ноттингем. Поедем хоть завтра.
Пат блаженно улыбнулась, но Мэт резко поднялся и, зажав сигарету в зубах, начал нервно мерять шагами зал, не глядя под ноги, ступая прямо по разбросанным листам с нотами и текстами, написанными его высоким, каким-то готическим почерком.
– Видишь ли, пока я не пойму себя, я не смогу работать дальше. Мне надо найти истоки, добраться до изначального… Ребенок – это хорошо, это прорыв, завершение прошлого. Но надо выйти к началу прошлого, – а это история, Англия. Мы слишком долго пользовались и имели в распоряжении только себя самих, только Америку… А англичане, они всегда, скажем так… интересны. Я не говорю о классике, но Хоувард, Флинн, Алек Гиннес, наконец… В них есть то, чего не хватает нам – но что это? Элегантность? Бесстрашие? Мне нужна именно та пленительная гармония и радостная сущность, они могут увлечь нашу огромную страну… Впрочем, все чушь. Собирай вещи, ищи подарки, как вы, европейцы, это любите… Ну и так далее. А теперь – иди ко мне.
Но этой поездке не было суждено сбыться: буквально через пару дней, за которые Пат уже успела накупить целые ворохи индейской одежды, коробку пластинок Дилана и пачку экземпляров нового романа Кена Кизи, Мэту предложили гастроли по странам Бенилюкса. Контракт был просто блестящим для музыканта, не выпустившего еще ни одного альбома, и отказаться было бы безумием, тем более что инициатором турне выступил сам «астронавт призрачных миров» Джон Шеппард.
Мэтью позвонил ей на студию как раз в то время, когда Пат договаривалась о подмене с Брикси Шерс.
– Брикси, всего неделя, одна передача, да и та уже вся выверена. У родителей серебряная свадьба…
Брикси, известная своими похождениями даже за пределами студии, лениво подвела ярко-синий глаз.
– Ты хочешь сказать, что летишь одна, без своего пирата? Странно, детка. И что за спешка?
– Они сначала не хотели, чтобы я приезжала, а потом вдруг передумали… – Но Пат не успела ничего объяснить, потому что зазвонил телефон. – Да, это я… Но почему?.. Месяц? Хорошо, конечно. – Пат положила трубку и чуть прикусила губу. – Ладно, Брикси, не надо.
– Я же говорила. – Шерс подмигнула Пат и вышла из кабинета, по привычке обольстительно вильнув задом.
А Пат уселась на низкий подоконник, с которого был виден только студийный двор с вечно суетящимися рабочими и отъезжающими передвижными ТВ-станциями, и задумалась.
Гастроли на месяц – это значит, что Мэт вернется только к Рождеству. Но к Рождеству бэби, если он и дальше будет расти в таком темпе, станет уже заметен. Почему Брикси так подмигнула ей? Пат невольно провела рукой по груди, поднимавшей тонкий свитер, а потом просунула руку под ремень джинсов – живот, кажется, округлился еще больше. Значит… значит, им надо пожениться. Сразу же, как только Мэт вернется. Свадьбу можно праздновать вместе с Рождеством и…
Свадьба… Конечно, как все девушки в колледже, Пат думала о своей возможной свадьбе, но всегда представляла себя на ней в виде какого-то смутного жемчужного облака с пеной кружев и длинной атласной фатой, вроде той, что лежала в заветном чиппендейловском шкафчике матери.
В компании Мэтью дело обстояло иначе. Как-то еще в начале осени они оказались на бракосочетании его кузины – студентки Калифорнийского университета. Невеста, такая же жгуче-смуглая, как Мэт, была затянута в ярко-красное трико, откровенно подчеркивавшее все изгибы ее тела, а жених щеголял каким-то подобием замшевого индейского костюма. Сразу после мэрии молодые оставили родителей и шумной толпой отправились на всю ночь по злачным местам. Кажется, именно тогда, после бессонной ночи, измученная немереным количеством шампанского и постоянными попытками Мэта овладеть ею в самых, на ее взгляд, неподходящих для этого местах, Пат заподозрила с собой что-то неладное…
В дверь просунулась взлохмаченная голова помощника осветителя Сэма, шестнадцатилетнего мулата, взятого на работу пару месяцев назад и потому восхищавшегося на студии всем и всеми:
– Запись начинается! Меня послали за вами, мэм!
Пат судорожно рванула руку из-под свитера и побежала в «четверку» – студии телецентра именовались по своим номерам: «тройка», «четверка»… На какое-то время девушка забыла и про Мэта, и про малыша, и даже про возможную свадьбу.
* * *
Перед отъездом Мэтью пришла в голову идея устроить отвальную.
– Но только без твоих студийных. – Пат знала, что приятели Мэта, в основном музыканты и художники, недолюбливали публику с телевидения, считая сотрудников студии в некотором роде чиновниками и чуть ли не агентами ФБР. – Много французского белого, травы, разумеется, сколько душе угодно, а ты оденешься, как я захочу.
Пат согласилась безоговорочно. В присутствии Мэта она всегда жила какой-то другой, словно потусторонней жизнью и чувствовала себя лишь отраженным тихим сиянием его света или, вернее, его черноты.
Утром перед вечеринкой Пат проснулась от тяжелого неотрывного взгляда черных глаз – Мэт стоял над кроватью, опершись руками на подушку и закрывая волосами весь неяркий свет позднего ноябрьского утра.
– Вот. Это мой каприз, если хочешь. – И он подал ей что-то нежное, фиалковое, вздыхающее и опадающее в его руках. Что-то оказалось странным одеянием из почти прозрачного шелка со множеством драпировок, скрывающих и обнажающих тело одновременно.
– Но как же…
– Молчи. Встань вон туда, к окну, чтобы свет шел через тебя, от тебя. Как… Как от Пресвятой Девы. И от Младенца во чреве.
Пат было бы куда удобней встретить гостей в своих неизменных «ливайсах», но желания Мэта с самой первой встречи стали для нее законом. Правда, и касались они лишь их двоих – он никогда не вмешивался в ее работу, общение со знакомыми и внутреннюю интеллектуальную жизнь. Все это, похоже, его не интересовало.
Днем Пат сильно тошнило, но, превозмогая слабость, она готовила бесконечные бутерброды, расставляла напитки и разбрасывала по всему дому кожаные подушки, чтобы гости могли улечься, где им заблагорассудится. Мэт колдовал над травкой.
К восьми вечера лицо ее, с голубыми тенями под глазами, приобрело действительно какой-то неземной вид. Ей хотелось только упасть и прижаться к чему-нибудь холодному. Но Мэтью, соорудив из одеял некое подобие трона, заставил Пат сесть туда по-турецки, наподобие восточного божка.
– Что бы ни происходило – сиди, молчи и не двигайся. – Он тщательно уложил складки фиолетового одеяния, несколько вызывающе подчеркнув грудь. – Представь себе, что это… ну, хотя бы наша свадьба.
Пат вздрогнула. Она еще так и не отважилась заговорить с Мэтом о свадьбе. Неужели он решил сам? Девушку даже отпустила не прекращавшаяся весь день дурнота.
– Милый… – Она потянулась губами к руке, раскладывающей по плечам ее тонкие каштановые волосы. Но рука продолжала бестрепетно делать свое.
Внизу залился старинный французский колокольчик, найденный Пат в одной из антикварных лавок Ньюарка и подаренный Мэту в тот день, когда они сняли этот нелепый дом.
В холл ввалился Юджин Фэйсфул с очередной подружкой, которых он менял, как и полагается свободному художнику, не реже чем раз в три месяца. Юджин, носатый, с острыми, торчащими, как у фавна, ушами, был на голову ниже своей девицы в белых сапогах на двенадцатисантиметровой платформе. Девица извивалась и хихикала.
Мэт, широко расставив свои длинные ноги в джинсах чертовой кожи, стоял у основания лестницы, улыбался и курил.
– А где Патти?
– Какого фига ей спускаться ради всяких непризнанных гениев? Давайте наверх. Тут сейчас и без вас будет столпотворение.
Действительно, через минуту холл наполнился разноголосыми выкриками, мельканием начинавших входить в моду длинных цветастых юбок, звяканьем гитар и крепким запахом спиртного.
– О, старина, какой вигвам!
– Да не лезь ты под юбку хоть сейчас, крэйзи!
– Касс, отдай же Мэту подарок, будет обольщать бельгийских девок!
На голову хозяина посыпался дождь из разноцветных пачек с презервативами. Гвалт стоял невообразимый. Компания Мэтью, состоявшая в основном из богатых студентов художественных колледжей и начинающих музыкантов, в выражении эмоций не стеснялась.
До зала второго этажа добралась лишь половина гостей, другая половина разбрелась по дому, одновременно бренча на гитарах, жуя бутерброды, поглощая вино, как воду, и пытаясь притиснуть подвернувшихся девчонок. Поплыл тяжелый запах марихуаны.
Пат наблюдала весь этот хоровод словно из-за стеклянной стены. Глаза ее искали только Мэта, который с веселой, но отстраненной улыбкой переходил от одной группки к другой, с кем-то просто выпивая бокал вина, с кем-то вступая в разговоры и споры. На Пат он не глядел, как, впрочем, и остальные гости, за исключением какого-то похожего на немца, коротко остриженного юноши. Он, вероятно, никак не мог понять, зачем здесь молча сидит эта девушка в столь странном костюме. Но Пат не понимала этого и сама. Ее начинало тяготить это сборище.
– Да, «Пенни Лейн» – это, конечно, воспоминание об английской жизни, но в ней нет того вихря сумасшествия, что в «Строуберри»,[3]3
Речь идет о песнях «Битлз».
[Закрыть] который с каждым припевом все злее… – вещал у окна Юджин.
– Просто это ЛСД, – тихо проговорил Мэт, и Патриция с тоской ощутила на себе его пронзительный быстрый взгляд. – Чтобы получить настоящую музыку. Тогда можно рискнуть сделать все, что хочется, – и сделать.
Как и тогда, на берегу Делаварского залива, при упоминании о наркотике Пат показалось, будто плод в ее утробе, еще не подававший признаков жизни, раскрыл свой маленький ротик в отчаянном крике. Она покачнулась на своих одеялах.
– Мне нужна храбрость музыки. Мне нужно, чтобы человек мог пугаться до смерти, но в то же время продолжать слушать и чувствовать, что все ОК. Нужна власть.
Разгул между тем набирал обороты. Снизу доносились визги и крики наиболее буйной части гостей, а кто-то уже спал, свернувшись калачиком, прямо на лестнице. Подружка Фейсфула демонстративно поглаживала себя по груди и бедрам, провоцируя художника, а может, и всех остальных на что-нибудь поинтересней, чем болтовня о «Сержанте Пеппере».
Голова Пат кружилась от шума и висевшего слоями дыма. Разве так проходили праздники у них дома? И, как в полусне, она вспоминала прохладу высоких комнат, маму, всегда в элегантных бархатных платьях, с замысловато уложенными волосами, отца, неизменно поднимавшего первый бокал за власть Шервудского леса, немного чопорных, но сердечных гостей… И собственную радость сопричастности стройному, гармоничному миру взрослых. И еще цветы, всюду цветы. Почему Мэт так равнодушен к цветам, собакам – вообще, ко всему живому? Когда Пат исполнилось семь, ей подарили котенка… Девушку вернула к реальности неожиданно наступившая тишина. Она открыла глаза и увидела, что изумленные гости оторвались от своих занятий, а Мэтью стоит перед ней на коленях, как действительно мог стоять перед статуей Приснодевы какой-нибудь средневековый француз. И, подняв на нее широко раскрытые, ничего не видящие глаза, он запел непривычно тихим высоким голосом:
О мой желанный,
Мой ненаглядный мир…
Пронзительная мелодия затопила зал. Некоторые даже привстали – это было неслыханно: блистательный Мэтью Вирц признавался в своей сломленности миром.
Мы простимся
Тихо и просто
Навеки,
Ты – необъятный,
И я – твой убогий калека…
Пат беззвучно плакала. Может быть, из всех присутствующих она единственная понимала, какого мужества стоила Мэту эта песня-признание. А голос замирал и снова пытался подняться:
Вечные дали
Будут шуметь, как и прежде,
Жадно вдыхая
Души невинных…
С долгим щемящим звуком гитара упала перед Пат, и, не выдержав, девушка бросилась к Мэту в отчаянной попытке уберечь его, спасти…
Одним взмахом он поднял ее на руки и, не видя уже никого и ничего вокруг, понес вниз по лестнице. Причудливым цветком вздувалось и опадало лиловое одеяние девушки, на длинные складки которого Мэт безжалостно наступал коваными каблуками своих ковбойских сапог.
Спальня встретила их облегчающей тишиной, и какое-то время, ошеломленные, они неподвижно лежали, словно боялись ее нарушить. Потом Мэт заговорил:
– Я не смогу жить, если не сделаю свою музыку мощным сгустком всех человеческих отношений – рождение, смерть, пол, деньги, политика, религия… Все должно быть связано воедино и преображено силой духа. Ты дала мне пол и подаришь рождение, но понимаешь…
– Я понимаю только одно, милый: никто, кроме меня, не сможет помочь тебе, потому что любовь моя безгранична…
Пат не помнила, сколько раз взрывался изумрудным огнем в мозгу и сводил сладкой судорогой тело оргазм, сколько бесстыдных желанных слов было произнесено в черной осенней ночи, но под утро, глядя на тело возлюбленного, смуглевшее на розовых махровых простынях, она подумала, что именно в эту ночь она, наверное, стала взрослой. И с этим новым ощущением она заснула на краешке кровати, боясь разбудить Мэта.
Самолет на Брюссель вылетал из Филадельфии в семь утра.
* * *
Пат проснулась от одиночества. Позднее ноябрьское солнце уже лежало на полу холодными бледными пятнами, и от этого почему-то было еще тоскливей. Пат и раньше часто просыпалась одна – Мэт, вообще плохо спавший ночами, уходил наверх, чтобы не мешать ей. Пат очень хотелось объяснить ему, что ей в тысячу раз лучше не высыпаться, но быть с ним, чем испытывать наутро это чувство ненужности и пустоты.
Но она не смела говорить об этом, как не смела и многого другого: она боялась не угадать его настроения, сделать или даже спросить что-нибудь не так. Пат навсегда запомнила, как однажды, сжигаемая любопытством, она спросила:
– Мэт, а кому была посвящена «Кошка»? – «Кошка» была самым крутым хитом Вирца и первой из услышанных Патрицией его песен. Мэт нехорошо скривил свой крупный, красиво очерченный рот.
– Запомни, маленькая: никогда не спрашивай подобных вещей у мужчины. Тем более – у любовника. И уж тем более – у человека, так сказать, творческого. – А потом, взяв девушку за подбородок и глядя ей прямо в глаза, уже смягчившись, добавил: – Тебе не стоит переживать о прошлом.
А теперь пустота навалилась на нее невыносимо. Пат с трудом заставила себя встать, подобрала с пола растерзанный шелк и спрятала под подушку. Разбросанные вещи Мэта она даже не стала трогать и, не накинув халата, побрела в ванную.
В огромном, занимавшем всю стену зеркале девушка увидела, что все ее тело покрыто темными следами страсти – только нетронуто белел живот. Пат улыбнулась: теперь она уже не настолько одна, чтобы впадать в отчаяние, но еще и не настолько связана, чтобы не заниматься собой… И, разумеется, работой, которая всегда доставляла ей удовольствие.
Наскоро перекусив, девушка махнула рукой на приведение дома в порядок после вчерашнего погрома. «Вечером позову Жаклин, – Жаклин была юной французской эмигранткой, снимавшей комнату в соседнем доме и всегда готовой помочь, причем за весьма скромную сумму. Пат нравился ее безупречный парижский вкус и тот дух Европы, которого в Штатах так недоставало. – Заодно поболтаем и чего-нибудь выпьем… – Пат погладила живот. – …чего-нибудь совсем легонького».
Она остановилась перед платяным шкафом, который был ее царством порядка и чистоты. Вещи Мэтью кучами валялись наверху, и было непонятно, как он умудрялся в них разбираться и, более того, всегда элегантно выглядеть.
Поначалу Пат очень нравилась американская небрежная, мягко говоря, манера носить вещи, но, отдав полугодовую дань рваным джинсам, мятым футболкам и нелепейшим сочетаниям цветов и стилей, она вернулась к тому, что, по ее мнению, было более разумным.
В конце концов она надела темно-гранатовый брючный костюм с розовой водолазкой, чтобы скрыть ночные следы, подвила концы прядей и даже припудрила лицо. Что ж, теперь она вполне взрослая молодая женщина, у которой есть все, о чем только можно мечтать.
И, взяв машину Мэта, она помчалась на студию.
* * *
Серое неуклюжее здание телецентра, построенное в конце пятидесятых годов как неудачное подражание Франку Ллойду Райту, представляло собой полукольцо с выпиравшим по его внутренней стороне павильоном – многоэтажными записывающими студиями. На широких ступенях главного входа, обычно называвшихся папертью, постоянно стояло и сидело множество народу, летом – что-нибудь пьющего, весной – загорающего и всегда – курящего. Здесь можно было услышать все самые свежие новости, еще не заходя в здание.
Вот и сейчас, едва только Пат поставила ногу на первую ступеньку, к ней подскочил костлявый Фан дер Флит, ответственный редактор программ.
– Привет, знаешь, что с завтрашнего дня Шерфорд забил тебе сразу две передачки, тьфу, прости меня, Господи. Видно, он к тебе неровно дышит, а?
Пат молча улыбнулась и подумала о том, что какой же все-таки Стив умница! Чем больше работы, тем ей будет сейчас легче и… Но додумать она не успела, потому что ее потянула за руку Брикси, с неимоверно длинной черной сигаретой в зубах и сногсшибательной бирюзовой тряпкой на бедрах:
– Ага, птичка улетела, и ты снова выглядишь человеком! Это надо отметить. Не забывай, что любовь и голод правят миром, да и голод-то этот весьма определенного свойства! – Брикси сделала неуловимо непристойный жест. «Вот чертовка!» – мелькнула у Пат едва ли не завистливая мысль. Брикси была по-настоящему сексапильной. – Кстати, тебя с утра ищет Оувен, ну, Оувен Брэдли, который в прошлом году попал в Зал Славы. Он хочет кое-что изменить в том обозрении, что намечено на субботу. Может, ты отдашь его мне? Я имею в виду, конечно, обозрение.
Словом, пока Пат добралась до своего кабинета, спрятанного среди закоулков, переходов и лестниц, она узнала обо всем, что произошло на студии за день ее отсутствия.
Переведя дыхание и поборов очередной приступ дурноты, она первым делом позвонила Стиву:
– Стиви, это я. Спасибо тебе, Флит меня уже просветил.
– Отлично. Но, во-первых, как поживает мистер Икс? – Так Стив называл младенца. – Работать пока не мешает?
– В общем, нет, если не считать…
– Понятно. Во-вторых, как Мэт?
– В каком смысле?
– Ну, разумеется, я не про постель спрашиваю, дурочка. Совсем народ развратился. Я имею в виду, – голос Стива стал жестким и недвусмысленным, – его настроение и… состояние.
– Знаешь, мне кажется, он уехал смягченный. Может быть, он с чем-то смирился или… на что-то надеется.
– Тоже неплохо. А тонус гастроли поддерживают отлично, если, конечно, они успешные.
– Ты в этом сомневаешься?
– Мм… пожалуй, нет. И, в-третьих, о твоей работе на этот месяц. Помимо субботнего обозрения, я поставил тебя в «Музыкальную Шапку». Они сейчас работают с весьма перспективными ребятами, с Минни Перл, например, Трэвисом, ну и другими – это я перечисляю по твоей линии. Хотят открыть и славянские пространства. Ты, помимо основной работы, постарайся влезть в это дело поглубже, есть один далеко идущий проект. Ты сама знаешь, сколько я отдал рок-музыке, но… В общем, если что – я всегда тут.
– Если что, Стиви?
– Ничего. Просто помни, что мы с Мэтом когда-то провели вместе одно незабываемое лето, и потому он мне небезразличен. Как, впрочем, и ты. И заглядывай ко мне почаще. Все, целую.
Пат даже не успела ответить, как Стив повесил трубку. Она задумалась. С самого начала ее появления здесь, в отделении телевидения «Гранада», Стив Шерфорд, тридцатидвухлетний главный продюсер отделения, был с ней предупредителен и даже, пожалуй, нежен, не говоря уж о том, что постоянно продвигал ее на студии и сам работал над ней: сначала – как над своим помощником, а потом – как над ведущей. Стив умел объяснять, и его серо-голубые холодные глаза всегда радостно вспыхивали, когда он видел, что его понимают. Он был холост, и по студии бродило множество его бывших любовниц, оставленных им спокойно и безо всякой обиды с их стороны, а еще больше дам откровенно мечтало попасть в постель «белокурой бестии», как называли Стива за глаза. Впрочем, это было не так уж трудно, и Пат первое время очень боялась, что и ей последует определенное предложение. Но ничего не произошло. Наоборот, после того, как Пат потеряла голову, первый раз услышав песни Вирца, Стив стал к ней еще внимательнее.
И сейчас она припомнила странный случай минувшей весны, которому тогда не придала особенного значения.
На телецентре отмечали очередную годовщину со дня его основания, и официально праздник устраивал Шерфорд как главный продюсер. После недолгой официальной части в холле второго этажа решено было отправиться на побережье. Через полчаса шумная толпа разместилась по телевизионным автобусам и с зажженными фарами понеслась в сторону Лонг Бранча. Пат, не проработавшая тогда еще и полугода, не очень-то разбиралась в подводных течениях студии и, по правде говоря, в людях – все казались ей блестящими, умными и занятыми исключительно творчеством. Она с удовольствием села в автобус с двумя Алексами, молодыми ребятами из отдела информации – во-первых, потому что они оба казались ей воплощениями образца тележурналиста, напористого и бесстрашного, а во-вторых, тогда Джеймс Маккард только что сделал свое заявление об Уотергейтском деле, и вся страна жадно гадала, действительно ли президент произнес в ответ на это заявление, что ему наплевать на все происходящее, – главное, чтоб об этом никто не узнал.
Пат ужасно хотелось поговорить обо всем этом с информационщиками, которые всегда первыми были в курсе политических новостей.
Первый Алекс, или Алекс-толстый, улыбнулся и ответил вопросом на ее вопрос.
– Тебе, детка, как сказать: как публике или как профи?
А Алекс-тощий ущипнул ее за мягкое место и подмигнул:
– Информация дорого стоит, малютка! Но если тебя действительно так заботят исторические фразы, то оставайся с нами – и все узнаешь.
На побережье народ посолидней осел в знаменитом ресторанчике «Аэроплан», а молодежь, затарившись спиртным, разбрелась по бухтам.
Пат и Алексы устроились на дальнем конце уходящей в океан косы. Было уже тепло, и все трое разделись, чтобы позагорать и побродить по воде. Пат, которую уже четыре месяца ни на минуту не отпускали обжигающие мысли о черноволосом певце, очень хотелось забыться, и она с удовольствием пила вино под интересные разговоры двух друзей.
– Видишь ли, у Лос-Анджелеса деньги, но зато у Сан-Франциско дух, и потому там никакие голливудские штучки не проходят. Вот тот же «Аэроплан». Ты слышала его?
– Кого?
– Ну не кабак же! Группу. Такое сильное противопоставление «Бердз».[4]4
Речь идет о знаменитых рок-группах «Джефферсон Аэроплан» и «Бердз».
[Закрыть] У «Аэроплана» полностью выражена индивидуальность Сан-Франциско, его свобода, его любовь… Не просто же так город назван в честь святого, который проповедовал только любовь. А ты, Патриция, как относишься к любви?
Пат тоже захотелось сказать в ответ что-нибудь умное и значительное, но перед глазами снова возникло отрешенно-прекрасное лицо Мэтью Вирца – и она, улыбаясь, пробормотала нечто невнятное.
Это было хуже чем ошибкой.
Алексы незаметно переглянулись, сели поближе, и один еще с большим жаром продолжал говорить и подливать вино, а второй едва заметно начал гладить ее колени. Буквально через полчаса Пат совершенно расслабилась и под умело ласкающими ее руками уже раскинулась на взятых с собой на всякий случай свитерах. Она закрыла глаза, и ей казалось, что горячими солнечными лучами и жгучими касаниями к ней снизошел Мэтью Вирц в виде древнего властного бога. И она уже была готова принять его… Но вдруг золотое колесо остановилось, и стало темно.
Как во сне девушка услышала тихий, но полный ярости голос Стива:
– Неужели вы думаете, что я не смогу найти в вашей работе ошибок, которые будут стоить вам места?
– Но, мисс Фоулбарт…
– Заткнитесь. Ваше счастье, что я пришел вовремя. Потом наступило молчание, а когда Пат открыла глаза, то увидела всемогущего шефа, сидящего рядом и, как ни в чем не бывало, протягивающего ей сэндвич.
– Что это было, Стив?
– Ничего. Сон. Плохой или хороший – выбирай сама.
И Шерфорд с непонятной Пат тоской посмотрел куда-то в набегающие волны прилива.
Вскоре это немножко странное приключение забылось, но сейчас, после того, как в голосе Стива откровенно, как никогда, прозвучали нотки беспокойной заботы о ней, Пат вдруг ясно представилось, от чего он спас ее тогда…
Она и не заметила, что, размышляя подобным образом, все еще держит телефонную трубку в руке. Пат положила трубку на рычаг, и телефон тут же взорвался возмущенным звонком.
– Боже, неужели вы так долго делитесь впечатлениями о назначении в нашу «Шапку»? – Звонила Кейт Урбан, режиссер «Шапки», сорокалетняя одинокая дама, сумевшая за полгода из замухрыжистой передачи с расхожим набором народных песенок сделать стильное обозрение, из которого едва ли не каждая пятая песня становилась хитом. Стив знал, куда ее поставить. – Не будете ли вы столь любезны, Патриция, чтобы спуститься к нам в «троечку» и познакомиться поближе. Мы не привыкли терять время зря.
И уже после обеда Пат в костюме канадской фермерши улыбалась перед камерой, за которой стоял добытый режиссершей в вечное пользование лучший оператор павильонных съемок.
– Дамы и господа! «Музыкальная Шапка» телевидения «Гранада» знакомит вас с лучшими исполнителями кантри-мьюзик. «Музыкальная Шапка» уверена, что с нами вы почувствуете себя так, будто каждая звезда пришла прямо к вам домой. Сегодня у нас – и у вас – в гостях несравненная Мэри Чапин с «Ковбой, забери меня с собой!» и «Папа не хочет продавать нашу ферму».
В это время Мэтью проходил паспортный контроль на бельгийской таможне.
* * *
Следующие несколько дней Пат пропадала на студии с утра до вечера. Работы оказалось много, но самое главное – она просто влюбилась в Кейт Урбан. Кейт очень высоко ценила себя и умела заставить работать любого, не тратя ни лишних слов, ни лишнего времени. Будучи режиссером, что называется, от Бога, она не только генерировала идеи – таких людей на студии было немало, и существовал даже целый «мозговой штаб», проекты которого доводились до реализации другими сотрудниками, – идеи рождались у нее в голове уже готовыми к осуществлению. Для Пат Кейт оказалась настоящим кладезем, и в два-три дня девушка, вообще склонная к подражанию, стала даже говорить, подражая грассирующему французскому «р» Кейт.
Пат нравились и ее холодная стильность, и полная раскованность пластики, и та отстраненность, с которой Кейт держалась с людьми, и особенно с мужчинами.
Они пили свой двенадцатичасовой кофе в «синем» кафе. Все кафе телецентра были расписаны в разные цвета и назывались соответственно.
– В «цыпленке», в пять.
– Сегодня Лила заболела, кофе дрянь, в «корриду» не ходи.
– Девочки, девочки, в «синюхе» сам Джон Андерсен! – только и слышалось в лабиринтах телецентра.
Кейт ленивым, но точным движением длинного без всякого маникюра пальца стряхивала пепел в пустую чашку.
– Как вам удается быть такой… совершенной? – не выдержала Пат, всегда с радостью принимавшая чужие достоинства.
Кейт ласково посмотрела на девушку, и улыбка тронула ее твердые яркие губы.
– Видите ли, Патриция, все, что для этого надо, – это почувствовать запах времени. Ведь у каждого времени – свой запах. Можете себе представить, как пахнут розовые лепестки, пролежавшие в какой-нибудь шкатулке лет двадцать?
– Да, – улыбнулась Пат, тут же вспомнив мамину сандаловую шкатулку, привезенную прадедушкой из Индии. В ней хранились венчальные свечи родителей, и, когда девочка открывала ее, в воздухе расплывался слабый аромат, рождавший, однако, целый рой смутных образов и неуловимых воспоминаний. – Да, но только на очень короткий миг, так что не успеваешь ничего осознать.
– В этом-то все и дело. Если ты сможешь улавливать, понимать и хранить запах времени в любом его виде – у тебя будет интересная и полноценная жизнь.
– Только это? А… любовь? – Пат с какой-то ревнивой обидой представила себе смуглое лицо Мэта после ночи любви и сразу же ощутила тяжесть своих грудей.
Кейт медленно опустила ресницы.
– О да. Но надо уметь быть свободной волчицей. Впрочем, нас уже давно ждут в аппаратной.
Весь день слова Кейт Урбан не выходили у Пат из головы. Она любила сама и носила под сердцем самое убедительное доказательство любви к себе; она выросла в абсолютно гармоничной семье и видела родительские отношения, полные самых преданных, самых романтических чувств; наконец, все песни, все разговоры, да и вообще, как казалось Пат, вся культура построена именно на любви – и вдруг женщина, явно созданная для страстей, говорит такое…
А вечером, в пустом доме, ее охватила чудовищная тоска по Мэту. Она поднялась наверх и бродила по залу, тычась носом в разбросанные вещи, как брошенный щенок, падала на индейские одеяла и гладила свое тело, представляя, что это его руки гладят ее, и едва ли сознавая, что занимается самой настоящей мастурбацией, к которой всегда относилась весьма презрительно. Потом она поставила «Пенни Лейн». Потом спустилась вниз и выпила бокал оставшегося после вечеринки так любимого Мэтом белого божоле. Потом решилась позвонить родителям, что в последние месяцы в сумятице разрывавших ее страхов и надежд делала редко. Честно говоря, она просто боялась, что мать, благодаря своей любви к ней и отлично развитой интуиции, сразу же поймет все.
К телефону подошел отец, и это было удачей.
– Здравствуй, Бу, это я, у меня все прекрасно, – сразу же затараторила Пат, не допуская лишних вопросов. – Погода для здешних мест неслыханная – снегу, как в нашем лесу, не слезаю с лыж. На студии мне дали вести новую передачу, смотрите ти-ви «Гранада», понедельник и пятница в полдень по нашему восточному времени, если у вас берет.
– Подожди, томтит,[5]5
Синица (англ.).
[Закрыть] не трещи. – Отец с детства называл ее так за тоненький жизнерадостный голосок. – Как у тебя с деньгами?
«Бедный папа, – мелькнуло у Пат, – деньги всегда так давили на его баронетство…»
– Ну, папа, здесь вообще нет этой проблемы! Я сняла дивный домик, крошечный, но очень английский… – На другом конце океана отец одобрительно хмыкнул, но тут же снова обеспокоился:
– Дом – на одного человека!?
«Начинается! И зачем я ляпнула про дом? Они там живут прямо прошлым веком. И притом нищим веком…»
– Папочка, в Америке так принято. Ну какая же я ведущая, если у меня и жилья-то приличного нет? Это не так дорого, как тебе кажется. – Ах, если бы он знал, что на этот домик уходил почти весь ее гонорар! Правда, Мэт, никогда не нуждавшийся – ни в юности, подрастая в очень обеспеченной семье художника и психоаналитика, ни сейчас, получая за свои выступления неплохие деньги, – обеспечивал ее очень щедро.
– Когда ты приедешь? Мама без тебя совсем загрустила. Ведь прошло уже полтора года…
Пат прыгнула в ледяную воду:
– Я приеду на Новый год. Точно. Я так соскучилась! – И она вдруг заплакала. Все душевные и телесные мучения последнего месяца выплеснулись в этом отчаянном детском плаче, которого Пат ни разу не позволила себе за это время… Собравшись с силой, она на какое-то время удержала рыданья и почти весело сказала в коричневую мокрую трубку: – Теперь веришь? Ну все, вон гости идут, целую вас обоих и люблю!
