Текст книги "Бриз для двоих"
Автор книги: Полина Поплавская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Ну… Бриджит Бордо, например, что-то вроде… Эта нынешняя мода на инженю мне не близка. Ты видел Софи?
– Ту, что была вся в черных перьях?
– Фу, как ты говоришь о гордости моей коллекции… Софи для меня просто находка, именно то, что надо.
– H-да, – кисло проговорил Фрэнк, стараясь не смотреть в глаза оживившемуся Жану, – у нас с тобой разные вкусы.
– Да нет, мне нравятся самые разные женщины – что касается личной жизни… Но работа – совсем другое. Образ модели, над которой я работаю, должен совпасть с образом той, кто ее покажет. Шарлотта, я думаю, все понимает. Она кожей чувствует то, что я уже битый час пытаюсь растолковать тебе. В последнее время она ведет себя иначе, пытается создать образ этакой соблазнительной и таинственной… – Тут он осекся, и по его лицу промелькнула какая-то тень.
Это не укрылось от Фрэнка, в душе которого шевельнулось беспокойство.
Разговор еще какое-то время продолжался, но потом иссяк. По сути, обсуждать было нечего.
Они прошли пару кварталов пешком, добрели до площади Звезды, где были припаркованы их автомобили, и распрощались.
Жан уехал, а Фрэнк какое-то время рассеянно наблюдал за толпой туристов, высыпавших из автобуса.
– Перед вами знаменитая Триумфальная арка, – услышал он фразу, произнесенную на не совсем чистом английском, и поспешил сесть за руль.
Фрэнк вытащил из ящика стола наброски статьи и включил компьютер. Предстояло собрать все мысли, разбросанные на нескольких исписанных его мелким почерком листах, и спаять их в единое целое. Это был самый ответственный момент в работе: чтобы сделать по-настоящему хорошую статью, – а он никогда не позволял себе писать проходные статейки, – необходимо сосредоточиться, нужен соответствующий настрой. Но его не было. Промучившись с полчаса, Фрэнк вернулся в спальню и присел на край постели. Шарлотта спала, разбросав тонкие смуглые руки, словно пыталась обнять всю постель разом. Фрэнк напряженно вглядывался в ее стриженый мальчишеский затылок. Какое-то время спустя она пошевелилась, а потом плавно перевернулась на спину и так же раскидала руки, словно изображая распятие. Ее поза вдруг навела Фрэнка на свежую мысль о «Голгофе» – картине молодого лионского художника, в числе других попавшего в круг его зрения. Он вернулся к работе.
Он не слышал, как Шарлотта встала. Руки, внезапно обвившие его шею, почти напугали его.
– Как ты неслышно подошла… – пробормотал он, не отрывая взгляда от текста на экране.
Шарлотта потерлась щекой о его щеку. Потом взъерошила Фрэнку волосы и стала накручивать их на палец. Он, казалось, не обращал на это никакого внимания.
– Фрэнки… – прошептала Шарлотта прямо ему в ухо.
Он что-то промычал в ответ, а его пальцы продолжали свой бег по клавишам. Тогда она снова стала гладить его волосы и наматывать их на палец. А потом слегка потянула черную прядь… Фрэнк вскрикнул.
– Шарлотта, – сказал он строгим голосом, поводя головой, чтобы освободиться от ее руки, – прекрати.
– Слушаюсь, папочка, – голосом обиженного ребенка откликнулась она и вышла.
Но очень скоро вернулась. На этот раз Фрэнк спиной ощущал, как она почти беззвучно передвигается по комнате. Он легко мог представить себе надутые губки, сведенные брови…
Подойдя к окну, Шарлотта посмотрела на окна соседнего дома, на стайку воробьев, перелетавших с крыши на дерево под окном и обратно. Она тихонько засмеялась, подумав, что этих птиц можно было бы привлечь за нарушение правил уличного движения, – попробовал бы кто-нибудь из пешеходов так скакать с одной стороны улицы на другую! Потом она оглянулась на Фрэнка. Если бы он спросил, чему она смеется, то, конечно же, она бы не ответила – ведь это так глупо! – но… он и не спросит.
Отодвинув стопку книг, сложенных на подоконнике, Шарлотта разместилась рядом и подтянула колени к подбородку. Фрэнк краем глаза заметил ее движение, и то, как она села, напомнило ему что-то, но он не смог поймать мимолетный образ. Шарлотта поерзала, пытаясь найти удобное положение для своего худенького гибкого тельца. А Фрэнк уже сбился с мысли и тщетно пытался нащупать ту нить, что только что вела его к выходу из лабиринта. Шарлотта, без сомнения, делала все, чтобы обратить на себя его внимание. Она вытянула ногу, подняла ее довольно высоко и, растопырив пальцы, взглянула на них снизу вверх прищуренным глазом. Она так выглядела при этом, что Фрэнк с трудом сдержал улыбку, делая вид, что поглощен работой. Правда, он уже не печатал, но по-прежнему не отводил взгляда от компьютера. Затем Шарлотта чуть приспустила свой атласный халатик, обнажив плечо, и стала, словно в раздумье, водить по плечу ноготком… А потом вдруг развернулась лицом к окну и прямо на широком подоконнике встала на четвереньки, выставив Фрэнку свою маленькую попку. Тут уж он не сдержал улыбки: ни о какой работе дальше не могло быть и речи – она добилась своего! Но именно поэтому он решил хотя бы внешне не поддаваться.
Поглядев на что-то за окном, она соскочила с подоконника и подошла к Фрэнку. Наклонилась через его плечо и прочла пару фраз, шевеля губами и щуря глаза. А потом вдруг одним быстрым движением уселась к нему на колени, заслонив собой монитор. Взгляд ее, устремленный прямо в глаза Фрэнку, вопрошал: «Ну, что ты теперь сделаешь?» Фрэнк сделал суровое лицо и отвел глаза в сторону. Он терпеливо ждал. Она немного посидела, не шевелясь, и медленно сползла с его колен. Оставшись один, Фрэнк пожалел о том, что вел себя так, – теперь неизбежны слезы и объяснения. Но должна же она когда-нибудь понять, что ему необходимо работать! Он не может потворствовать всем ее капризам. Каждый раз, как он садится за работу, она непременно хочет съездить куда-нибудь поужинать, показать ему свой новый наряд, посмотреть в его компании комедию… Или именно в этот момент ей хочется заняться любовью, и если он осмелится отказать, то потом она обязательно ответит тем же и будет долго его мучить.
Он еще с четверть часа делал вид, что работает, а потом выключил компьютер. Рабочее настроение испарилось, выстроившиеся было в стройную схему основные положения статьи снова разбрелись, а некоторые мысли уже казались ему банальными. Нужно дать себе отдых, иначе все, что он сделает сейчас, потом придется вычеркнуть.
Шарлотта, все в том же, алом, с черной окантовкой, халатике сидела в кресле, поставив правую ступню на матового стекла цветок с четырьмя голубоватыми лепестками. Высунув от усердия кончик языка, она тонкой кисточкой наносила лак на маленькие ногти и то и дело крутила длинной ногой, отодвигая в сторону мешавшее смотреть колено. Фрэнк сел в черное кожаное кресло по другую сторону стола и взял в руки журнал мод. Без всякого интереса пролистав его, он поднял глаза и стал наблюдать за Шарлоттой. Только сейчас он заметил, как она подросла за прошедшие два года.
* * *
Вскоре после разрыва с Норой Фрэнк окончательно решил перебраться во Францию. До этого он приезжал сюда довольно часто, визиты становились все более продолжительными, и Нора уже давно была уверена, что у него во Франции есть постоянная любовница. Каждый его отъезд из дома – сначала из того дома, где хозяйкой была Эмили, а потом из их квартиры в Нью-Йорке, – сопровождался изматывающими скандалами, и поэтому с каждым разом он возвращался все позже. Два-три дня превратились сначала в две-три недели, потом – в два-три месяца… Но все же он возвращался.
Фрэнк вообще был весьма нерешителен в разрывах. Каждый свой более или менее серьезный роман он тянул до последнего, пока женщина сама не понимала, что это конец и ничего уже не вернуть. Он никогда не пускался в объяснения, предпочитая отмалчиваться, а что еще может так разозлить женщину, как упрямое молчание и холодность в ответ на ласки? Если же опостылевшая возлюбленная отказывалась делать очевидные выводы, Фрэнк просто удалялся. Избегал встреч, не отвечал на звонки и, наконец пойманный и припертый к стенке, на произнесенный с гневом или сопровождаемый рыданиями вопрос «Так значит все?!» – отвечал, отведя взгляд: «Да».
Тем труднее ему было решиться на разрыв с Норой, хотя совместная жизнь давным-давно превратилась в ад для обоих. Но столько лет… И Никки, и Эмили… Сам бы Фрэнк никогда не решился уйти окончательно. И когда это сделала она, он испытал облегчение. Отослав Никки к бабушке, Нора переехала к какому-то бейсболисту. Это был ее первый роман за годы их супружеской жизни, о чем она зачем-то сообщила Фрэнку в прощальном письме. Пространное письмо, видимо, было призвано вызвать у него ревность и чувство раскаяния. Может быть, она даже рассчитывала, что Фрэнк попытается ее вернуть, но он не испытывал никакого желания снова видеть ее лицо изо дня в день. Тем более, раз с этим спортсменом она «впервые за девять лет почувствовала себя женщиной»! Чего ради он будет мешать ее счастью? То, что она лукавила, он понимал. Когда спустя два месяца Нора ушла от бейсболиста к владельцу картинной галереи в Бостоне, Фрэнк не был удивлен. И дальше ее жизнь без него протекала так, как он и предполагал: один герой сменял другого, и Фрэнк почти всякий раз слышал от Эмили новое имя или просто брошенное вскользь: «Кажется, у нее снова сменился партнер…» Впрочем, ему это было безразлично. Он сам почти всю свою жизнь перелетал от одной женщины к другой и, когда настроен был говорить правду самому себе, не мог ответить на вопрос: было ли это поиском идеала или обычной распущенностью.
Прежде чем обосноваться в Париже, он объездил всю Францию, время от времени возвращаясь в пустую нью-йоркскую квартиру. Работа связывала его с Америкой. Но эти частые переезды, квартира, где больше не звучал смех дочери, тогдашняя отчужденность Эмили, чувство одиночества при обилии знакомых… Однажды, зачем-то перебирая альбомы с фотографиями, которые Нора то ли забыла, то ли не захотела забрать с собой, он поймал себя на том, что с тоской вспоминает семейную жизнь, жалеет о разрыве… Тогда, рассердившись на себя за это проявление слабости, он и решил уехать или, по крайней мере, сменить квартиру. Как раз в это время сотрудничество с парижскими издательствами стало постоянным, к тому же он получил заказ на книгу об американском искусстве, и это было как нельзя более кстати – вопрос решился сам собой. Фрэнк окончательно перебрался в Париж и теперь бывал в Штатах наездами – по делам или в гостях у Эмили, когда отношения с нею снова наладились.
В Париже у него было несколько романов, правда, с годами любовные истории становились все более скоротечными и менее запоминающимися. Он уже забывал имена своих возлюбленных и обстоятельства своего с ними знакомства, забывал лица и умилявшие его привычки, а в памяти оставались одна-две ровно ничего не значившие детали. Однажды Фрэнк не узнал на одном из приемов представленную ему поразительной красоты брюнетку. И только когда она с явным недоумением отреагировала на какую-то произнесенную им несколько двусмысленную любезность, он вдруг вспомнил вечер в Ницце, блондинку с изумительным лицом… Боже, стоило поменять цвет волос – и вот уже перед тобой другая женщина! Но как же можно было забыть такую красоту? «Старею», – решил тогда он.
В Париже, до знакомства с Шарлоттой, у него была лишь одна довольно долгая, по его тогдашним меркам, и памятная история, но она настолько вымотала Фрэнка, что вспоминать о ней он не любил так же, как о своем браке. То была жена одного дипломата, и она чуть было не бросила своего замечательного мужа ради американца, имени которого никогда прежде не слышала, статей и книг которого не читала. Она была умна, красива и легка в общении, но в то же время амбициозна до умопомрачения. Ее приверженность туалетам от «Torrente», призванным демонстрировать роскошь, сразу же ясно показала, что этот роман вряд ли ему по силам. Она была из тех, что искали встреч, звонили глубокой ночью – он не брал трубку – и затем гневно задавали вопросы. На последнюю встречу с ним – а обоим было ясно, что встреча последняя – она пришла в черном наряде, к которому не слишком подходил ее гнев: здесь больше бы пристали слезы. И Фрэнк был так жесток, что сказал ей об этом. Конечно, это не слишком соответствовало правилам поведения джентльмена, но он просто не смог удержаться…
Может, потому он так и бросился тогда к Шарлотте, что ее мало интересовала разница между стилями домов «Lapidus» и «Carven»… Живя в Париже, она все же жила в другом городе, чем те женщины, с которыми он встречался. У нее были дурные манеры, она покусывала заусеницы и ругалась скверными словами, мешая французские и английские скабрезности, но в ней не было снобизма и высокомерия, она была естественна, и Фрэнку показалось, что она – сама жизнь, сама юность… Он чувствовал себя Пигмалионом, а Шарлотта идеально подходила на роль Галатеи, с той разницей, что единственным его желанием было ничего не менять в этом существе.
Они встретились в дешевом парижском баре, она пила пиво и хотела заказать себе чего-нибудь покрепче. Он угостил ее перно. Она быстро опьянела, и он предложил проводить ее домой или просто посадить в такси. Она отказалась, заявив, что не хочет домой и не хочет расставаться с ним. Тогда он отвел ее к себе, снял с нее рваные ниже колен джинсы и уложил в постель, а сам устроился в другой комнате на диване.
А утром Фрэнка разбудил ее голос. Она звала его из спальни. Прикрываясь простыней, Шарлотта похлопала ладонью по постели, приглашая его сесть. Он сел, потом прилег, облокотясь на руку и слушая ее болтовню. Она рассказывала о родителях, о сестре и брате, о школе, которую недавно бросила. Потом последовал душещипательный рассказ о несчастной любви к некоему Кристоферу – как понял Фрэнк, журналисту какой-то бульварной газетенки. «С ним я тоже познакомилась в баре, но в другом». Ей, как, впрочем, многим в ее возрасте, нравились взрослые мужчины – «без прыщей и такие большие, сильные, с мышцами…» Этот Кристофер попользовался малышкой, а потом, ничуть не задумываясь, уступил ее своему приятелю. «Он пошел еще пива купить, а эта скотина давай меня лапать и лезть со своими вонючими поцелуями! Я от него по всей квартире бегала, а Кристо пришел и сказал только, что нечего ломаться и строить из себя недотрогу». Фрэнк испугался, что сейчас последует рассказ о насилии, но она переключилась на сетования по поводу мужского цинизма и жестокости. Как он понял, насиловать ее не стали, а просто выставили за дверь и велели больше не являться, чем она была крайне уязвлена. Шарлотте казалось, что она все еще по уши влюблена в этого Кристофера, и Фрэнк, сам превратившийся за время общения с ней в наивного подростка, этому поверил. После чего был безмерно удивлен, когда Шарлотта вдруг без лишних слов выскользнула из-под простыни и в мгновение ока оседлала его. Он не нашел в себе сил сопротивляться, но ощущение, что он совершает по меньшей мере неблаговидный поступок, не покидало, пока он послушно выполнял все ее приказания, находя особое наслаждение в безоговорочном подчинении столь юному существу. Ей едва исполнилось пятнадцать, он был старше на двадцать один год.
Сначала Шарлотта навещала его, когда ей этого хотелось, приходя поздно вечером и удаляясь после полудня. А однажды она пришла с огромным потрепанным чемоданом и объявила, что окончательно разругалась с «динозаврами», как она называла родителей, и что идти ей некуда. Кроме того, Фрэнк – любовь всей ее жизни, и она хочет быть с ним. Насчет последнего Фрэнк не был так уж уверен, но он успел привязаться к этой девочке, ждал ее появления и при воспоминании о ней испытывал сильное желание. Так как же он мог прогнать ее? Они стали жить вместе.
Но одно дело было встречаться с ней по ночам, а другое – поселить ее в своем доме, ввести в свою жизнь, познакомить с друзьями… Вопреки приличиям, Фрэнк пошел и на это, вообразив, что безумно влюблен и, наконец, счастлив. Она не начала раздражать его ни через месяц, ни через два, как это обычно с ним случалось. В Шарлотте была та новизна, которой Фрэнку, видимо, и не хватало. У него никогда не было столь юных девочек. В его юности подружки изо всех сил старались казаться взрослыми, а потом его влекли лишь зрелые женщины, и даже когда глаз отмечал женские лица на десяток лет младше, то это все же были вполне взрослые девушки. Шарлотта была еще ребенком и в то же время страстной и со временем все более изобретательной любовницей. И он готов был преодолеть любые препятствия, чтобы отстоять право держать ее при себе.
Родители не искали ее, а Фрэнк никогда не интересовался, встречается ли она с кем-нибудь из своей прошлой жизни – с братом, сестрой или хотя бы с подругами, ведь были же у нее подруги? Но Шарлотта была болтлива лишь в то первое утро, впоследствии же говорил в основном Фрэнк, а она слушала или, скорее, делала вид, что слушала. Все чаще он ловил себя на том, что тон его становится назидательным, посыпались советы, как вести себя, как одеваться, как и о чем говорить. Каждый раз перед выходом «в свет» Фрэнк читал ей лекцию, и она внимательно слушала. Шарлотта оказалась хорошей ученицей, настоящей Элизой Дулиттл, и Фрэнк чувствовал, как сам все более вживается в роль мистера Хиггинса. Это его не радовало, он боялся, что, усвоив его уроки, Шарлотта потеряет свой шарм, пленительное своеобразие. Но выхода не было: ввести ее в круг своих знакомых в том виде, в каком он ее получил, было невозможно. И так весь Париж знал, что он живет с «нимфеткой», а за его спиной перешептывались блюстители нравственности. Одно время Фрэнк даже побаивался, не придет ли кому-нибудь в голову привлечь его к ответу… Но шли недели, месяцы, и постепенно шепот стал затихать, только те, кто хорошо знал скоротечность его привязанностей, удивлялись продолжительности этого, казалось бы, пустякового, романа.
На исходе первого года их совместной жизни Фрэнка стали раздирать противоречивые чувства. Он видел, что Шарлотта меняется. По крайней мере, вела она себя уже совершенно иначе. Это была все та же девочка, еще не распрощавшаяся с детством, несмотря на вполне взрослый образ жизни, но она уже казалась воспитанной в иной семье, в иной среде. «Моя Элиза» – называл ее иногда Фрэнк в разговоре с друзьями. Когда, спустя полгода после знакомства, он взял ее с собой в Америку и, будучи страстно влюблен и оттого не в состоянии обдумывать свои поступки, показал ее Эмили, то девочка, конечно же, сделала все, чтобы отпугнуть его бывшую тещу, выдав весь свой специфический английский словарный запас прямо за столом, сервированным по случаю их визита по всем правилам. Чувство юмора Эмили дало сбой, и, оставшись наедине с Фрэнком, она наговорила ему Бог знает каких колкостей. (Тогда он и не пытался вникать в суть ее слов, но теперь начинал понимать, что именно она ставила ему в вину… Больше они, правда, к этому вопросу не возвращались, старательно обходя все темы, которые могли бы коснуться возлюбленной Фрэнка).
Спустя еще несколько месяцев, в течение которых он без устали вдалбливал ей правила поведения в обществе, Фрэнк уже мог не бояться за то, что ему придется по ее милости краснеть, и перестал контролировать каждое ее слово и каждое движение. Но этого ему показалось мало. Шарлотта была его ребенком, его любовницей, но она не была его другом. Он не мог поделиться с ней мыслями, осенявшими его в процессе работы и казавшимися ему свежими и оригинальными. Иногда Фрэнк все же не мог удержаться и зачитывал ей куски будущей статьи, но она слушала, все время кивая, чтобы не разочаровать его, и это, в конце концов, заставляло его прерывать самого себя… Он страстно желал обрести в лице Шарлотты настоящую спутницу жизни и в то же время не хотел, чтобы она менялась. Взрослая, хорошо воспитанная, умная женщина – такой она должна была стать со временем. Но тогда исчезнет этот очаровательный взбалмошный ребенок, мальчишка-сорванец, который, возвращаясь со скучных приемов, первым делом тащит его в спальню, схватив за галстук: «Три часа только об этом и мечтала!» Как достичь одного, не уничтожив другого, Фрэнк не знал. Но он мучительно пытался нащупать, что бы могло сделать их друзьями, пытался заинтересовать ее чем-то из того, что было интересно ему самому.
…Шарлотта прочла Дюма и бредила графом Монте-Кристо. И тогда Фрэнк решил свозить ее в Прованс. Сам он был просто влюблен в эту провинцию и надеялся заразить своей любовью Шарлотту. Ведь они могли бы даже перебраться туда, почему нет? Шарлотта казалась ему созданной для Прованса. Он закрывал глаза и представлял ее себе веселой арлезианкой, наряжающейся первым майским утром[1]1
Первого мая в Арле выбирают Королеву города.
[Закрыть] в традиционные алый бархат и белые кружева.
Сначала они остановились в Марселе с его шумными жителями, ароматами пряной еды и искрящейся морской голубизной, проступавшей в просветах между домами. Фрэнк повел Шарлотту в Старый порт и вскоре на небольшом катере, носящем гордое имя «Массалия»,[2]2
Древнее название Марселя.
[Закрыть] они отплыли к острову, на котором высилась неприступная твердыня замка Иф. Шарлотта была в полном восторге, а тщательно сохраняемая дыра в стене, благодаря которой спасся ее любимый герой, привела ее просто в неописуемое волнение! Фрэнк решил несколько поумерить ее пыл, заметив, что Монте-Кристо – герой вымышленный, но Шарлотта не пожелала об этом и слышать! Все же он был рад, что угодил девочке.
Однако затем радость его стала потихоньку таять. Notre Dame de la Garde, к подножию которого они поднялись вместе с толпой туристов, оставил Шарлотту совершенно равнодушной. Как и амфитеатры Арля и Нима, не говоря уже о других красотах этих древних городов. Фрэнк рвался посетить недавно открывшийся в Ниме новый музейный комплекс, но Шарлотта наотрез отказалась идти с ним, а оставлять ее одну в гостинице он не захотел. В Арле они попали на корриду, и Шарлотта оживилась. Но она была разочарована тем, что матадоры так ловко и, казалось, безо всякого труда выдергивают специальной палкой с металлическим наконечником кокарды, торчащие между устрашающими рогами черных быков Камарга.[3]3
Местность в дельте реки Роны.
[Закрыть] Быки неслись по улицам Арля с бешеной скоростью, и требовалось немалое мужество, чтобы просто приблизиться к ним, но Шарлотта твердила одно: «И никакой крови, никакой крови!». Фрэнк объяснил, что эта коррида – провансальская, а испанская бывает весной, в пасхальные дни, и пожурил свою спутницу за кровожадность. «Вот и надо было ехать на Пасху!» – огрызнулась она и надула губки. Праздник посещения Прованса был безнадежно испорчен. В Авиньон они даже не поехали и возвращались в Париж, не отрывая взгляда от окон, за которыми ничего нельзя было разглядеть из-за ночной темени и сумасшедшей скорости TGV,[4]4
Скоростные поезда во Франции.
[Закрыть] и не произнеся за все время пути ни единого слова.
Шарлотта завинтила пузырек с лаком и поставила на стол. Потом она положила на нежно-голубой цветок стола обе ноги, скрестив их, – получилось очень красиво.
– Что смотришь? – спросила она.
– Вспомнил вдруг наше знакомство, как ты позвала меня утром и как болтала, рассказывала о себе, о своей жизни…
– А… – без интереса отозвалась она. – Я уже почти забыла. Давно это было!
– С тех пор ты о своих родных ни разу не говорила. Ты не виделась с ними? Знаешь о них что-нибудь?
– Ты что, решил отправить меня домой? – Она вдруг встрепенулась.
– Нет… – Фрэнк искренне удивился сделанному ею выводу. – С чего ты взяла? Что странного в том, что меня интересуют твои родные? Я даже не знаю, чем занимается твой отец.
Шарлотта сделала скучающее лицо и сквозь зубы ответила:
– Торгаш, ничего интересного…
– Ты ошибаешься, – неестественно оживившись, проговорил Фрэнк. – Раньше быть торговцем было очень почетно. Их уважали, и не за нажитые ими богатства, а за мужество, которого требовала эта профессия.
– Мужество? – Шарлотта хихикнула.
– Да. В средние века заниматься торговлей считалось настолько опасным делом, что даже в тех городах, где запрещено было носить оружие, купца штрафовали, если он выезжал за ворота без панциря и хорошего меча. Представь себе, – Фрэнк поднялся с кресла и, поставив на него ногу, оперся одной рукой о свое колено, а другую устремил куда-то вдаль, – верхом на рослом коне, в прочном панцире, с мечом и самострелом, сопровождаемый свитой вооруженных слуг, купец едет за товаром в далекие страны. Море бороздят пиратские корабли, в лесах и ущельях – засады разбойников-рыцарей.
Шарлотта сняла ноги со стола и подалась вперед. Глаза ее были широко открыты.
– Дороги отвратительны, – продолжал он, – и если телега сломается и ось коснется почвы, товар купца по закону становится собственностью владельца земли. В любой местности его могут заточить в тюрьму за долги какого-нибудь земляка, о котором он, может быть, и не слышал, и тогда он будет томиться до тех пор, пока с родины не пришлют выкуп. Согласись, чтобы не испугаться всего этого, нужны мужество и твердая воля. А смелый человек всегда вызывает уважение.
Закончив свою речь, он посмотрел на нее сверху вниз. Шарлотта давилась от смеха.
– Что с тобой? – удивился он.
– Какой ты потешный, папочка!
– Мне показалось, что тебе интересно… – растерянно проговорил Фрэнк. Он уже сам стыдился своего порыва.
В его памяти опять всплыла их поездка в Прованс и то, как он пытался занять ее древними легендами, которыми так богат этот край. Сарацины и крестоносцы, римляне и варвары, трубадуры, слагающие песни в честь Прекрасной Дамы, и мстительные мужья, преподносящие своим женам на блюде сердце возлюбленного… Здесь есть где разгуляться воображению. Не этим ли всегда питались юные души? Но Шарлотта оказалась на редкость неромантичной. А может, это характерно для всей нынешней молодежи? Впору было почувствовать себя глубоким стариком.
Фрэнк молча поднялся и вернулся на свое рабочее место.
– Интересно, – голос Шарлотты полетел ему вдогонку, – а какое отношение твоя лекция о мужественных купцах черт знает каких веков имеет к моему папаше?
Фрэнк не ответил. Он думал о том, как она выросла. И прежде она могла осмеять его и выставить в глупом свете в его же собственных глазах, но раньше она все же восхищалась им. Он был взрослым, умным, далеко не бедным человеком. Его занятий искусством она сторонилась, ничего в этом не понимая, его знаниями не интересовалась, но она ценила в нем то, что он был так непохож на ее отца, брата, тех мальчишек, с которыми она встречалась, даже на того журналиста, что посмеялся над ней. Так представлялось Фрэнку, так, наверное, и было на самом деле. Но она выросла. А ему все кажется, что она та девочка, которая сидит, ждет его возвращения и по-прежнему не может обойтись без его наставлений и советов.
– Ты опять уселся за свой компьютер? – Шарлотта стояла за его спиной, и выражение лица у нее было самое решительное.
– Мне нужно работать, – спокойно заметил он.
– А мне нужно поговорить с тобой. И не о всякой ерунде, а о деле.
Фрэнк снова перевел глаза на монитор. Минуты две царило молчание. Даже спиной он чувствовал, что Шарлотта злится.
– Ты так и не рассказал мне о разговоре с Жаном… – требовательным тоном произнесла она.
«Какого черта она разговаривает со мной таким образом?!» – возмутился Фрэнк. Но он отлично знал, что сам избаловал ее, как можно избаловать ребенка, с которым общаешься на равных.
Он встал и прошел мимо нее. Она пошла следом. Он снова сел в кресло и вытащил из-под журнала пачку сигарет. Она безмолвно принесла пепельницу, тоже села, вынула из протянутой Фрэнком пачки сигарету и принялась, по своему обыкновению, крутить и мять ее. Фрэнк никогда не мог понять, зачем она это делает. Возможно, она переняла это движение у отца или брата, куривших дешевые, туго набитые сигареты? Он перегнулся через стол и чиркнул зажигалкой. Шарлотта затянулась шумно, с жадностью. Она явно пыталась изобразить волнение. Глаза ее были устремлены на Фрэнка и требовали ответа.
– Шарли, – через силу заговорил он, – Жан дал мне понять, что ты занимаешь в его агентстве то место, какого, по его мнению, стоишь, и ничего другого тебе ждать не приходится. Ты не в его вкусе, – Фрэнк избегал смотреть на нее, – его вдохновляет иной тип женщины…
– О, да! – раздраженно воскликнула Шарлотта. – Я знаю! Он все этаких грудастых подбирает! Иной тип! Вдохновение! Какого черта! Было бы что пощупать! Как пощупает – так и тащит на подиум!
– У каждого свой способ подбора… – попытался отшутиться Фрэнк.
– Но как ты не понимаешь, у меня идеальная фигура для этой работы! Что его не устраивает? Может быть то, что он не осмеливается переспать со мной?
– Как это «не осмеливается»? – не понял Фрэнк. – Что ты хочешь этим сказать?
– Ведь он твой друг, и он не может, ну просто никак не может переступить через эту дружбу! – Шарлотта резко взмахнула рукой и бросила сигарету в пепельницу.
Фрэнк внимательно взглянул на нее. Теперь уже она избегала его взгляда.
– О чем ты?
Шарлотта молчала. Она снова схватилась за сигареты, но он вырвал пачку у нее из рук.
– Довольно курить. Отвечай!
И вдруг она разрыдалась. Ее худенькое тело тряслось, словно его бил озноб.
– Так я и знал! – с отвращением к ней, к Жану, к самому себе медленно проговорил Фрэнк. – Ты что – предлагала ему свои услуги?
Шарлотта спрятала мокрое лицо в ладонях, и до Фрэнка долетел лишь судорожный всхлип.
Впервые ему захотелось отстегать ее ремнем, да так, чтоб остались красные полосы через всю спину. Захотелось причинить ей острую физическую боль. Он вскочил и в одну секунду оказался возле вжавшейся в кресло фигурки. Грубо отодрав ладони Шарлотты от ее лица, он резким движением вздернул вверх ее подбородок. Лицо Шарлотты было мокрым и несчастным, глаза полны слез, рот сведен, но все это не вызвало у Фрэнка ни малейшей жалости.
– Маленькая дрянь! – отчетливо проговорил он. – Да понимаешь ли ты, что ославила меня на весь Париж?
– Пусти! – закричала она и выбила его руку из-под своего подбородка. – Ты мне не отец и не муж! И ты сам себя давно ославил связью с несовершеннолетней!
Фрэнк чуть не задохнулся от нахлынувшей ярости. Несколько секунд он смотрел, как Шарлотта утирает слезы, и ему казалось, что сейчас он схватит ее за эту мальчишескую челку и так и потащит к двери, бросив вдогонку чемодан с драными джинсами и парой поношенных маек. Он представил себе, как она стоит на лестнице, короткий халат едва прикрывает худенькое тело… Длинные смуглые ноги, тонкая шея, острый носик… С дрожащими руками он вернулся в свое кресло, долго не мог вытащить сигарету из пачки, а потом без конца чиркал зажигалкой – палец соскальзывал, не желая повиноваться.
Шарлотта, казалось, уже совсем успокоилась и теперь с нескрываемым любопытством поглядывала на него. Она не ожидала от Фрэнка такой вспышки гнева, привыкнув к его покровительственной снисходительности и всепрощению. Вины своей она не осознавала: подумаешь, а что здесь такого? Строит из себя папашу! То не говори, так не сиди! Ну-ка покажи, что ты себе купила? Э, нет, это слишком вульгарно, это тебе не по возрасту, а это просто не твой стиль… Сколько можно! Вот, купил ей мобильный телефон – как она радовалась, как целовала его, дурочка! И только потом поняла, что вовсе это не для того, чтобы сделать ей приятное, просто-напросто теперь он может вытаскивать ее отовсюду, когда ему вздумается. Как приспичит навалиться на нее всей своей тяжестью, так и звонит: «Шарль, мальчик мой, где ты?» Будто она существует только для этого! Дома за человека не считали, все «мала еще!», и здесь, как в постель тащить, так взрослая, а в остальном то же самое!
