Текст книги "Подарок судьбы"
Автор книги: Полина Федорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
16
Мир стал иным. Как будто ранее она видела его через прозрачный, незаметный глазу флер, смягчавший очертания и краски предметов, приглушавший звуки. Теперь она ощущала его остро, почти болезненно не вне, а как бы внутри своего существа. Стук открывающегося окна, густой запах трав, разогретых солнцем, ослепительные цвета неба и листвы. Любое касание к телу, будь то прохлада гладких половиц, шершавость сукна ломберного столика, скользящая мягкость простыней отзывались мгновенной и жаркой дрожью. А виною тому безделица, пустяк. Прикосновение губ к губам, нежный танец языка. И сладко, и стыдно вспоминать. Да и стоит ли? Такие поцелуи князь Болховской рассыпает на своем пути, как дерево роняет листву по осени, ей же в тот миг показалось, что дрогнуло мироздание, душа рванулась куда-то ввысь, а, вернувшись, ничего вокруг не узнала. Хочется спрятаться от всех, укрыться и лелеять только это драгоценное воспоминание, каждый его миг превращая в вечность, – вот его руки смяли воздушный рукав платья, тепло ладони, прерывистое дыхание, пьянящее касание губ, скольжение языка, крутящаяся бездна, ночная прохлада, «Я приду завтра». И опять руки… губы… бездна…
– Аннушка, здорова ли ты, голубчик? – вывел ее из задумчивости голос Петра Антоновича.
– Что? – встрепенулась она. – Конечно, здорова, батюшка. Простите, задумалась.
– Вижу, что задумалась, уж четверть часа по тарелке узоры рисуешь. А когда барышня в меланхолию впадает – жди беды. Ты же эти дни сама не своя: нарядов накупила на целый экипаж, галантерейными штучками весь дом завалила, с вертихвосткой Апраксиной сдружилась, от визитеров отбою нет. Что за казус такой приключился?
– Вы же сами сетовали, батюшка, что я мало в свет выезжаю, вот я и решила исправиться.
– Не нравится мне что-то сия метаморфоза, – проворчал командор, но договорить не успел, так как в дверь столовой четким шагом вошел дворецкий и громко, по-военному отрапортовал, что де его сиятельство князь Болховской просят Петра Антоновича, а затем и Анну Петровну принять его. Отец и дочь взглянули друг на друга, первый с легким недоумением и любопытством, вторая – смущенно вспыхнув и пряча глаза.
– Не рановато ли для визитаций? Ну да может, дело какое неотложное. Проводи князя Бориса в мой кабинет. А ты, Аннушка, – обратился Петр Антонович к дочери, – в гостиной с ним побеседуешь, я туда его пришлю.
Да что же он делает?! Не батюшка, а тот другой! Какое такое дело неотложное у него может быть кроме поисков злодейки? Три четверти часа Анна металась по маленькому зальцу, не находя себе места. Правда, памятуя наставления многоопытной графини Эрнестины, все же поднялась бегом в свою комнату, дабы переодеться в кокетливое платьице цвета бордо, хотя и не очень подходящее для утренних визитов, зато, несомненно, шедшее ей.
Наконец по анфиладе комнат зазвучали шаги, сопровождаемые позвякиванием шпор. Анна подскочила к бюро, торопливо уселась в кресло и, схватив первый попавшийся листок бумаги, начала торопливо писать.
– Аннета, – прозвучал рядом бодрый голос князя, – у тебя сегодня почтовый день? Я, верно, помешал?
– Нет, – ответила Анна, сосредоточенно водя пером и не видя перед собой ничего. – Я уже закончила.
– Аннушка, посмотри на меня, – просительно произнес Борис из-за ее плеча.
Она подняла на него глаза. Комната поплыла, но лукавые смешинки в глазах князя отрезвили ее.
– Мне кажется, – продолжил он, – что для написания письма чистый лист бумаги подошел бы более, нежели счет от портнихи.
Анна в недоумении уставилась на дело своих рук и не выдержала, расхохоталась. Со смехом уходило напряжение, тревога, неуверенность, снедавшие ее со вчерашнего вечера. Все стало на свои места.
– Да я нервничала, негодный ты человек, – еще смеясь, ответила она. – Сначала целует барышню, потом беседует тет-а-тет с ее батюшкой. Есть от чего с ума начать сходить. Что мне прикажешь думать?
– Ты все правильно поняла, моя душа. Мне необходимо с тобой поговорить об очень для меня… для нас важном, – посерьезнев, сказал Борис.
– Не томи, – почти взмолилась Анна, – иначе я от волнения впервые в жизни упаду в обморок.
Борис опустился на колено у ее ног, взял сжатые в кулачки руки в свои теплые ладони.
– Нюта, я знаю, что не достоин твоего золотого сердца, знаю, что ты привыкла ко мне, как к другу, почти брату, и все же прошу – окажи мне честь, стань моей женой, возлюбленной, матерью моих детей.
Она молчала, утонув в золотистом сиянии его глаз, потрясенная словами, которые никогда не надеялась услышать. Борис с тревогой всматривался в родное до боли лицо и торопливо заговорил, облекая в слова то, что смутно бродило в его душе в эти дни.
– Вижу только два препятствия. Первое – моя репутация ловеласа. Я влюблялся страстно и часто, ища в женщинах то, что и сам себе объяснить не мог, то, что дать могла только ты. Теперь я понял это.
Я любил тебя всегда, еще когда ты была маленькой девочкой в пышных кружевных, но вечно запачканных платьицах. Из всех странствий и войн, возвращаясь домой, я шел к тебе, моему верному и понимающему другу, и, может быть, страх потерять эту дружбу мешал мне видеть в тебе прекрасную женщину, а может быть, – он чуть усмехнулся, – ты сама, прятала себя за неприглядными нарядами.
Чары пали в тот миг, когда ты, как свежий ветер, ворвалась в мою берлогу после… смерти княжны Надин и обняла. Твои глаза, голос, аромат тела – все это было мое. Я понял, ты – мой дом, моя пристань, мое счастье. Поверь мне.
Он уткнулся лицом в ее колени и замер.
– А второе? – прошептала Анна.
– Что второе? – поднял голову Борис.
– Второе препятствие.
– Второе, – медленно повторил он. – Второе – это если ты меня не любишь.
– Даже не надейся, – поблескивая влажными глазами, ответила она. Такой лазейки я тебе не представлю.
– Это значит…
– Это значит – да! Я буду твоей женой.
– Уф! – с облегчением выдохнул он, быстро поднялся, потянул ее к себе, и вмиг она оказалась в кольце его крепких рук. – Могла бы и быстрее ответ дать, у меня чуть ногу не свело. Не привык я на коленях-то стоять.
– И упустить такую исповедь? Ни за что.
Он поцеловал ее нежно и страстно, погружая в истому и негу, но где-то на краешке сознания вдруг мелькнула неясная мысль. Анна отстранилась от Болховского и требовательно посмотрела ему в глаза.
– Постой-ка. А наш план? Мы же доведем его до конца?
– Господи, Аннета, – простонал Борис, – как ты можешь об этом думать в такой момент.
– Знаю я твои уловки. Сначала разнежишь, а потом ушлешь в какую-нибудь Тмутаракань подальше, как ты полагаешь, от опасности.
Болховской смущенно кашлянул.
– Ангел мой, не в Тмутаракань, а в Пановку, – и, видя готовые сорваться с уст возражения Анны, решительно договорил: – И не перечь мне. От плана и захотел бы отказаться – да поздно. Посему лучше нам уехать из города. В Пановке ты будешь в безопасности. Там все друг друга знают, чужака сразу заприметят.
Анна недовольно поджала губы, но по недолгому размышлению, нехотя кивнула.
– Будь по-твоему. В Пановку так в Пановку. Батюшка давно собирался…
17
– Арест корнета Аристова является ошибкой, – кипятился отставной поручик Кекин, расхаживая возле стола, за которым, стараясь выглядеть спокойным, сидел полицмейстер Поль. – Он ни в коей мере не причастен ко всем этим убийствам. Скорее, здесь рука женщины.
– Чушь! Вы, верно, читаете слишком много романтической чепухи, что ныне печатают наши издатели. А я верю только фактам! У корнета при обыске были найдены летний редингот и черный боливар. Их узнали княгиня и княжна Давыдовы, – устало сказал полковник.
– Ну и что? – не унимался Кекин. – У меня тоже есть летний редингот и даже два черных боливара!
– У вас не тот рост. И не та позитура, – уже раздраженно произнес Иван Иванович, окинув взглядом высоченную поджарую фигуру отставного поручика.
– Выходит, – едва не задохнулся Нафанаил, – ежели бы мой рост и позитура совпали бы с ростом и позитурой злоумышленника, то и я мог бы быть арестован?
– Возможно, если бы у вас на все случаи убийства отсутствовало бы alibi, как у корнета Аристова. И вообще, Нафанаил Филиппович, – примирительно сказал Поль, – сочиняли бы вы свои прекрасные вирши и не мешали бы следствию.
– Благодарю за совет, господин полковник, – напустив в голос холода, произнес отставной поручик, – но я привык сам выбирать себе занятия.
– Ну посудите сами, – вышел из-за стола полицмейстер. – Всему городу известен вспыльчивый характер корнета Аристова. То он боготворит мадемуазель Молоствову и стреляется из-за нее с князем Асановым, а когда получает от Молоствовой от ворот поворот, девица вдруг умирает от отравления, причем яд находится в конфектах, присланных якобы от князя Болховского. Одним выстрелом двух зайцев! И бывшая пассия мертва, и более счастливый в расположении и внимании к нему наших дам соперник в подозрении. Умно, ничего не скажешь… Одновременно сей корнет недвусмысленно ухаживает за мадам Адельберг, а когда та отдает предпочтение тому же князю Болховскому, то после его ухода получает удар канделябром по голове, а затем удушается собственной подушкой. Кто сие мог сделать и у кого был мотив? У вашего дражайшего корнета! А не далее как два месяца назад, господин Аристов был безумно влюблен в княжну Баратаеву и грозится убить на дуэли любого, кто приблизится к ней хотя бы на десять шагов. Но ее просватывают за князя Болховского, а поскольку с ним корнету не справиться, он решает расправиться с княжной, что и происходит в дамской комнате, чему мы с вами были в недавнем времени свидетелями. К тому же у корнета на руках была обнаружена кровь.
– Он порезался за столом. В его руке разбился бокал, – не очень уверенно продолжал сопротивляться Кекин.
– Вы это видели? – быстро поинтересовался полковник.
– Нет. Это мне сказал сам Аристов.
– Ну, вот, – улыбнулся Поль. – А если я вам сейчас скажу, что я… андалузский принц. Вы что, тоже поверите? Так что, дорогой мой Нафанаил Филиппович…
Договорить полицмейстеру не удалось. За дверьми послышался шум, потом одна створка приоткрылась и показалась физиономия секретаря с круглыми глазами, а затем в кабинет полицмейстера буквально ворвалась мадемуазель Романовская. Была она без шляпки, растрепанные золотистые локоны в беспорядке лежали на плечах, что, впрочем, делало ее еще привлекательнее, гроденаплевое платье было порвано, и из его прорехи вызывающе алел тугой лиф китайского шелка.
– Что с вами? – в один голос спросили Иван Иванович и отставной поручик.
Романовская оглядела мужчин испуганными глазами, бессильно опустилась на канапе под самым портретом государя императора и безутешно зарыдала. Кекин бросился к графину с водой, налил бокал и протянул Романовской.
– Выпейте, Лизавета Васильевна, – участливо произнес он, но руки девушки дрожали настолько, что, приняв бокал, она тут же передала его обратно, и Нафанаил Филиппович вынужден был сам поднести бокал к губам Романовской и напоить ее, как больную или малое дитя. – Ну что, вам лучше? – спросил он, когда Лизанька сделала несколько глотков.
– Да, – благодарно посмотрела на Кекина Романовская.
– И вы можете говорить? – наклонился над ней Иван Иванович.
– Да, – выдохнула она.
– В таком случае я слушаю вас.
– Это что-то ужасное, господа! Я стояла обедню во Владимирском соборе вместе с моей тетушкой, – не сразу начала Лизанька. – Потом мы с ней прошли на церковный погост на могилку к ее брату, моему дяде. Постояли немного – тетушка еще всплакнула – и пошли к выходу. Не доходя до ворот кладбища, тетушка встретила знакомых и отстала, и я пошла одна. И тут на аллее прямо передо мной выросла фигура в рединготе и шляпе, надвинутой на самые глаза. Я сразу вспомнила, что злодей, покушавшийся на жизнь княжны Давыдовой, был именно в таком платье, и испугалась. Ноги перестали меня слушаться, я стояла и смотрела, как злодей приближается ко мне… – Она судорожно всхлипнула и беспомощно посмотрела на отставного поручика.
– А вы его успели рассмотреть? – спросил Поль, вынимая свою памятную книжку.
– Господи… Все случилось так быстро. Да к тому же эта шляпа…
– Ну хоть что-нибудь вы все же приметили?
– Нет. По-моему, нет. – Лизанька сжала тонкими дрожащими пальчиками свои виски, пытаясь воскресить в памяти те ужасные мгновения. – Впрочем, – неуверенно произнесла она, – он шел как-то правильно и прямо. Так, кажется, ходят военные.
– Вот как? – переглянулся с Кекиным полицмейстер. – Прошу вас, если вас не затруднит, продолжайте, пожалуйста.
– Да, конечно, – ответила Лизанька, но каждое слово явно давалось ей с трудом. – Я хотела закричать, но не смогла, и тут он накинулся на меня. И, к своему ужасу, я увидела в его руке кинжал. Он… он занес его надо мной, – голос ее задрожал. – И, наверное, страх за свою жизнь помог мне увернуться от удара. Лезвие только полоснуло по платью и порвало его. И тут я закричала. Прибежали люди, а этот человек будто растворился в воздухе. Я не знала, что делать, и велела… ехать к вам.
Лизанька снова заплакала и подняла на полицмейстера покрасневшие растерянные глаза.
– Скажите, это был тот самый человек, что убивает женщин?
– Думаю, да, – нахмурился Иван Иванович.
– Господи Иисусе, – прошептала Лизанька, – что же мне делать?
Полицмейстер несколько растерянно повертел в руках гусиное перо, потом мельком взглянул на Нафанаила Филипповича и произнес:
– Не хочу вас пугать, мадемуазель Романовская, но, возможно, угроза вашей жизни не миновала. Вам необходимо сопровождение, способное отпугнуть злодея. Думаю, что господин Кекин вполне может справиться с сим поручением, не привлекая лишнего внимания. Тем паче что Нафанаил Филиппович неоднократно помогал нам в расследовании крайне запутанных дел. Вы не откажете нам в сей просьбе?
– И правда, Нафанаил Филиппович, – с надеждой посмотрела на отставного поручика Лизанька.
– Я весь к вашим услугам, – не раздумывая, согласился Кекин, склонив голову в легком поклоне.
– Благодарю вас, господа, – обрадованно произнесла Лизанька, встала с кресла и направилась к двери. И тут соскользнувший с ее запястья ридикюль с глухим стуком упал на пол. Нафанаил поднял изящную сумочку, протянул хозяйке. Несколько мгновений Романовская смотрела на нее, потом, всплеснув руками, воскликнула:
– Простите, простите, господа. Совсем из памяти вон.
Она развязала шнур ридикюля и достала из него портсигар.
– Вот, – она протянула портсигар Полю, – это выронил тот человек. Может, это как-то вам поможет.
Она приветливо кивнула обоим и вышла из кабинета.
– Не может быть! – посмотрев на портсигар, воскликнул отставной поручик.
– Вам что, знакома сия вещица? – осторожно спросил Поль.
– Кажется… я видел этот портсигар у князя Болховского. Нет, это абсурд, – недоумевающе произнес он и почему-то перевел взгляд на кресло, на котором только что сидела Лизанька.
– Э-хе-хе, молодой человек, – вздохнул Иван Иванович. – В жизни случается такое, что вам, господа сочинители, никогда и в голову не придет. А я-то еще перед ним извинялся за свои подозрения. Что ж, теперь все ясно, – посмотрел он почему-то на портрет Благословенного императора. – Аристова я немедля отпускаю, а его место займет князь Болховской. И теперь все! Больше ему уже никогда не повесничать и не губить людские души…
Последней фразы Нафанаил Филиппович не слышал. Смутная догадка, бередившая его душу все последние дни, вдруг стала приобретать ясные очертания. Он уже был твердо уверен, что все преступления, так взбудоражившие город, были совершены одной рукой. И рука эта была отнюдь не мужская. Однако портсигар явно указывал на князя Болховского. Слишком явно…
18
Одна мысль решительно не давала покоя Ивану Ивановичу. Кто воткнул шляпную шпильку в горло княжне Баратаевой, ежели в момент ее убиения князь Болховской находился возле курительной комнаты? Получается, что у него все же есть сообщник. Князь вряд ли выдаст своего подельника, а тот, узнав об аресте Болховского, вполне вероятно, залютует и будет убивать женщин направо и налево. И обязательно совершит какую-нибудь ошибку. Тут-то Поль его и возьмет.
Нет. Арест сообщника ценой новых жертв, да еще в ожидании, покуда тот совершит какую-нибудь оплошность, допустить никак нельзя. Надо будет непременно выпытать у князя о сообщнике при первом же дознании. И ежели сообщник мужчина… Стоп. А может, прав Нафанаил Кекин, что в сем деле замешана женщина? Сего отставного поручика иногда посещают весьма дельные мысли относительно криминальных расследований. К примеру, шляпная шпилька. Она могла оказаться скорее в руках женщины, нежели мужчины. Ну, к чему мужчине прибегать к сему ненадежному оружию? Кинжал, револьвер – вот более действенные средства, дабы лишить человека жизни…
– Иван Иванович, ваша коляска готова, – доложил дежурный по управе.
– Хорошо, сей час иду, – кивнул ему Поль, не отрываясь от своих мыслей.
…Но ежели так, то кто? Не будет же этот Фабиан держать возле себя простушку? Значит, сия дама из общества. Так, так, так, забарабанил короткими толстыми пальцами по столу полковник. Уж не его ли это подруга мадемуазель Косливцева? Вот уж тихий омут, где черти… Нет, не то. Она была рядом с Болховским, когда от ретирадной послышался крик Баратаевой.
Но кто же тогда?
Услужливая память тотчас выдала картинку: в его кабинет врывается раскрасневшаяся Лизанька Романовская с распущенными волосами и порванным платьем.
Она?!
А почему бы нет? Ему как весьма немногим в городе, известна ее тайная любовь к Болховскому и князь просто использует ее, зная это. Она его сателлит! Рабыня. Беспрекословный исполнитель его воли. А нападение на нее убивца в рединготе и боливаре суть комедия, фарс, рассчитанный на то, чтобы не попасть под подозрение, а возможно, и освободиться от злой воли князя. Отсюда и его портсигар. Не могла же она признаться, что в рединготе был не кто иной, как Борис Болховской! Но вот объявить о военной походке напавшего на нее человека и предъявить якобы утерянный им портсигар, зная, что в конце концов сей предмет будет узнан, чем не выход из положения? Ведь она напрямую не выдала его, а только намекнула. И заарестованному князю, стало быть, незачем мстить ей и тянуть за собой на каторгу. Что ж, умно. А и натерпелась она, верно, от этого Болховского. Весьма вероятно, он измывался над ней всячески. Терзал ее, бедняжку. Ведь всем известно его пристрастие к женскому полу. Ах он, чудовище. Монстр…
Поль достал из ящика стола армейский «кухенрейтер» и решительно вышел из кабинета. Помощник и пристав первой части уже сидели верхом.
– Поезжайте вперед, и чтобы мышь не выскользнула из его имения, – дал им наказ Иван Иванович. Те немедленно пришпорили коней и через минуту скрылись из виду. Поль, проводив их взглядом, крякнув, забрался в коляску. – В Богородское!
Пятнадцать верст по Арскому тракту, да еще в дорожной коляске, это вам не комар чихнул. Сие ведь только название – тракт, а на самом деле привычные рытвины да ухабы. Так что, отправляясь даже в такой недальний путь, не стоит плотно кушать, дабы не растрясло в вашем желудке принятую доселе пищу и не выбросило бы ее из вас на дорогу после одной из попавших под колеса рытвин. Тем паче ежели вы спешите. А Нафанаил Филиппович Кекин спешил. И спешил так шибко, что даже не нашел времени вообще что-либо перекусить. Неясное подозрение, возникшее у отставного поручика после того, как он увидел портсигар Бориса Болховского, так неожиданно появившийся на свет из ридикюля Лизаньки, с каждым часом все более и более крепло и превращалось в убежденность, которая острой болью отзывалась в душе и коей напрочь отказывалось верить сердце. Холодный же и аналитический ум Нафанаила Филипповича требовал одного: торопись, ибо следующая жертва есть не кто иная, как Анна Косливцева, коей, возможно, уже сию минуту грозит смертельная опасность, ибо он, Кекин, упустил из виду Лизу Романовскую, порученную ему к тому же в охрану господином полицмейстером. Сердце добавляло: спеши, ибо опасность грозит им обеим.
А вот и околица села Богородское, оно же Пермяки, начало коего обозначено двускатным, поросшим мхом голубцом с образом Божией Матери на позеленелой меди иконки над неугасимой лампадой. Еще менее полуверсты, и Нафанаил Филиппович въехал в растворенные настежь ворота усадьбы Болховских. Пулей вылетев из коляски, что для его долгого росту было как-то не комильфо, Кекин бегом поднялся по выщербленным ступеням усадьбы и влетел в парадную.
– Слушаю вас, – материализовался возле него ливрейный лакей, протянув руки, дабы принять у гостя трость и шляпу. Но ни того ни другого у явно спешащего господина не было. – Как прикажете доложить?
– Где твой барин? – коротко спросил визитер, поглядывая на мраморную лестницу, ведущую на второй этаж.
– Как прикажете доложить? – повторил лакей, и легкая усмешечка тронула его губы. Вот ведь, позитура долговязая, идет к их сиятельству флигель-адъютанту, князю Борису Сергеевичу, а у самого ни трости, ни мало-мальски приличествующей таковому визиту шляпы. Да еще и называться не желает…
– Где князь Борис Сергеевич? – гаркнул вдруг гость и перевел взгляд на лакея. И тот, узрев во взоре долговязого отставного поручика нечто такое, после чего обычно следует удар в ухо, стер с лица усмешку и пролепетал не своим голосом:
– Они у себя… ваше благородие. В кабинете-с. Работают. Просили проследить-с, чтоб им никто не мешал. Но вам, конечно…
Ткнув лакея ладонью в грудь, после чего тот отлетел в сторону сажени на полторы и едва устоял на ногах (а что, если бы это была не ладонь, а кулак?), Кекин быстрым шагом, через две ступеньки, поднялся по лестнице и, пройдя через анфиладу комнат, вихрем ворвался в кабинет Бориса.
– Эт-то что за новости?! – рыкнул, не поднимая головы от бумаг, Болховской и выпустил струйку сигарного дыма. – Разве я тебе не говорил, чтобы никого ко мне… А-а, это ты, – удосужился, наконец, взглянуть на вошедшего Борис. – Чего такой взъерошенный? Случилось что?
– Может случиться, – бросился в кресла Кекин, переводя дух.
– Значит так, – буркнул Болховской. – Ты покуда отдышись, а я через минуту закончу. И буду весь к твоим услугам.
– Но…
– Через минуту, – отрезал князь и вновь углубился в толстую хозяйственную книгу. Ровно через минуту он захлопнул ее и, глядя мимо Нафанаила, произнес:
– Каков мерзавец! Тысяч на семь он меня надул в прошлом годе…
– Кто? – не понял Кекин.
– Да этот Кутлер, мой управляющий. Сегодня же уволю его ко псам собачьим. И велю выпороть на конюшне.
– Ты его лучше под суд отдай, – посоветовал малость подуспокоившийся отставной поручик. – Пусть в колодках годков пять походит.
– Размечтался, – усмехнулся Болховской. – Ты что, не знаешь наших крючкотворов-судейских? Откупится, каналья. Уж лучше я ему всыплю покрепче в задние ворота, дабы долго помнилось, да такой волчий билет выправлю, что его ни один помещик за версту к себе не подпустит. Все больше пользы будет. И не спорь, – наконец, посмотрел на фронтового товарища князь. И усмехнулся. – Ну что, отдышался?
– Да, – ответил Нафанаил.
– А вот теперь сказывай, что тебя ко мне принесло.
– Где Анна Петровна?
– У себя в Пановке, – слегка нахмурился Болховской.
– Ей грозит опасность, – быстро произнес Кекин. – Я… думаю, я полагаю, – было видно, что слова даются ему с трудом, – что виновницей всех… несчастий в городе является… Елизавета Романовская. Она, верно, больна, душевно больна, собою не владеет… – Нафанаил Филиппович судорожно вздохнул и с невыразимой мукой добавил: – Я упустил ее из виду. Думаю, Анне Петровне грозит опасность.
– Что?! – выскочил из-за стола Борис. – Что же ты столько времени молчал? Едем немедля!
Они оба ринулись к дверям, но тут неожиданно открылись их обе сворки, и на пороге появился полковник Поль со своим помощником по правую руку и приставом по левую.
– Вы куда-то собрались, князь? – спросил не без ехидства Иван Иванович, вперив в Бориса пристальный взор.
– Да, я очень спешу, – сделал попытку обойти полицмейстера Болховской, но едва не уперся грудью в грудь Поля. – В чем дело, полковник?
– Я вынужден попросить вас остаться, – жестко сказал Поль, проходя в кабинет. – Мне необходимо задать вам несколько вопросов, и от ответов на них будет зависеть ваше…
– Мне действительно необходимо отъехать по весьма важному делу, – багровея, произнес Борис, сжимая кулаки. – Предупреждаю вас, я буду драться.
– Господин полковник, – встрял в перепалку Нафанаил Кекин. – У нас дело жизни и смерти. Анна Косливцева в смертельной опасности. Ее хотят убить.
– У вас, господин отставной поручик, как всегда, фантазии сверх всякой меры, – холодно произнес Поль, не сводя взгляда с Болховского, начавшего отступать к окну. – А вы, князь, не вздумайте выпрыгнуть в окно. Дом окружен, и вам все равно не уйти.
– Не окружен, не окружен, – показалась вдруг из-за спин полицейских физиономия лакея. – Оне только трое приехали…
Послышался глухой удар, словно кто-то вогнал колун в сырое полено. Лакей охнул, и его рожица пропала. Похоже, он все же получил сегодня на орехи.
– Именем закона, – торжественно произнес полицейский, и рука его потянулась к кобуре. – Приказываю вам остаться.
– Это что, арест? – спросил Борис, следя за полицмейстерской рукой. – Тогда прошу предъявить мне все надлежащие бумаги.
– Бумаги со мной, не беспокойтесь, – похлопал Поль себя по груди. – Но для начала я хотел бы задать вам несколько вопросов.
– Хорошо, задавайте ваши вопросы, – устало произнес Болховской и разжал кулаки. – Только побыстрее.
– Позвольте поинтересоваться, князь, где ваш портсигар? – почти вплотную подошел к Борису Иван Иванович.
– Выронил где-то, – быстро ответил Болховской.
– Где? – сверлил его взглядом Поль.
– Кажется, на рауте в Адмиралтействе, когда…
– Когда убили княжну Баратаеву, – закончил за князя полицмейстер.
– Да.
– Это может кто-нибудь подтвердить?
– Аннет. Мадемуазель Косливцева.
– Анна Петровна, касательно вас, может подтвердить что угодно.
– Вы забываетесь, полковник! – вспыхнул как порох Болховской.
– Приношу свои извинения, но сей портсигар, – вынул его из кармана Иван Иванович, – обронил человек, покушавшийся на жизнь Елизаветы Романовской. О чем и сообщила сама пострадавшая. А вашим его признал присутствующий здесь господин Кекин.
– Да неужели вы не понимаете, что она лжет? – воскликнул отставной поручик. – Не признать в нападавшем, днем, пусть в рединготе и шляпе, надвинутой на глаза, князя Болховского, в коего она давно влюблена, невозможно! Это была комедия, фарс, который она разыграла, чтобы навести вас на ложный след убийцы. Полагаю, что ее увлечение князем переросло в ненависть.
– Это-то я как раз понимаю, – произнес полковник, чем озадачил и Кекина, и Болховского.
– И княжну Баратаеву я не убивал. Человек двадцать скажут вам, что в момент ее убийства я находился возле курительной комнаты, – продолжал Болховской.
– Не убивал, – согласился Поль. – Княжну Баратаевувы не убивали. Ее убила Романовская.
– Так вы знаете? – почти хором спросили Кекин и Болховской.
– Я все знаю, – ответил Поль и посмотрел поверх их голов в только ему одному известные дали.
– Тогда едемте! – воскликнул Борис. – Дорога каждая минута.
– Куда едемте? – оторвался от созерцания далей полковник и спокойно произнес: – Князь Борис Сергеевич Болховской, вы арестованы. Как заводчик всему этому делу…
– Черт, – выругался в сердцах Борис. – Вам, полковник, про Фому, а вы про Ерему. Да одна она убивала, одна!
– Это правда, – мрачно согласился Нафанаил. – Едемте, Иван Иванович. До Пановки менее версты. Убьет Лиза Анну, на вашей совести это будет.
Полицмейстер посмотрел в потемневшие глаза отставного поручика, перевел взгляд на готового взорваться Бориса и медленно изрек:
– Хорошо, едем.
Через несколько минут из усадьбы Болховских выехала четырехместная коляска. На переднем сиденье, спиной к вознице, сидели помощник полицейского и пристав, стиснув с боков мрачного князя Болховского. Напротив них, стараясь смотреть в разные стороны и притиснувшись к стенкам коляски, сидели полицмейстер Поль и Нафанаил Филиппович Кекин, на максимально возможном расстоянии друг от друга.
