Текст книги "Подарок судьбы"

Автор книги: Полина Федорова

Полина Федорова
Подарок судьбы

ПРОЛОГ

Сентябрь 1815 года

На этот раз Борис нашел могилу не сразу. Как всегда приехав в Казань, едва передохнув с дороги, он отправился на погост близ Кизического монастыря проведать деда, своего полного тезку, память коего чтил неукоснительно, как и положено благочестивому внуку.

Его сиятельство князь Борис Сергеевич, как и все князья Болховские, выводил свой род от еще славянских князей, владевших свободолюбивым племенем древлян, лесных жителей. Как гласило сказание, прописанное в гимназических учебниках по российской истории, в 945 году киевский князь Игорь, сын Рюрика, задумал вторично собрать дань с древлян и поплатился за это жизнью: древлянский князь Мал поднял восстание, перебил дружину Игоря, а самого князя, привязав к двум деревам, разорвал надвое. Этот князь Мал был не первым из древлянских володетелей, и князья Болховские, его потомки, получалось, были старше рода Рюрика и всех его сиятельных отпрысков.

Особливо гордился сим историческим фактом его дед. Отставной секунд-майор, вынужденный оставить службу еще в молодых летах по причине ранней смерти родителя, научил внука никогда не оглядываться назад и не жить прошлым.

– Что прошло и чего не было – все едино, – говаривал он Борису, когда тот, сделав гимназический урок, приходил к нему в комнату. – Прошлое есть только опыт. Получил его, сделал нужные выводы, дабы в будущем не повторить случившихся ошибок, и ступай дальше, не оглядываясь. Ведь жизнь это то, что происходит сегодня, а не вчера.

Многому его научил дед. Например, не метаться и не мельтешить, избирая жизненную дорогу. Сделал выбор – так иди, не сворачивая.

– А начнешь метаться из стороны в сторону, потеряешь и путь свой, и себя.

Флигель-адъютант, князь Борис Сергеевич Болховской шел по погосту и не узнавал его. Сколько новых могил! Аполлон Чертов, Георгий Останков, Клеопатра Филиппузина, а вот княжна Софи Волоцкая под великолепным памятником черного мрамора в виде огромной вазы, похожей на бутон распустившейся розы. Со всеми ими он был знаком, и у всех была единая дата смерти: 3 сентября 1815 года. Конечно, он знал о несчастье, постигшем город в тот день. Казань выгорела едва ли не на три четверти; он видел сам груды головней и остовы стен вместо знакомых улиц и переулков. И приехал сюда, получив весть о пожаре, дабы разузнать об отце с сестрами – как они, и не нужно ли им какой помощи. Но, чтобы столько погибло людей, не мог себе представить!

За могилой князя Александра Трубецкого, где еще в прошлом году была лещина, он увидел обелиск из цельного камня с рельефным портретом его знакомца, поручика Петра Никитича Ильина. На другой стороне камня был исполнен портрет его безутешной матери и выбиты слова:

 
Покорствуя судьбе, как прочи человеки,
Питомец Марса здесь покоится на веки.
Трофеи, лавры, честь как будто онемели…
Надежды матери с ним вместе улетели.
Богатства где ж? Их нет!
Он чтил лишь добродетель;
Он честен был и добр —
тому сам Бог свидетель.
 

Наконец, он увидел стелу из белого мрамора, что стояла на могиле его деда. За ней – несколько усыпальниц князей Болховских, начавших заселять погост еще в петровские времена. Это место так и называлось: поляна Болховских. Борис Сергеевич снял кивер, поклонился деду и пращурам и застыл, погруженный в невеселые думы. Было тихо. Лишь изредка перешептывались меж собой верхушки кладбищенских деревьев да хлопали крыльями сытые вороны, снимаясь с верхушек дубовых крестов.

– Князь! Борис Сергеевич! – вывел его из оцепенения знакомый голос.

Болховской обернулся. Позади него стоял поручик кирасирского полка Нафанаил Кекин, его знакомец по делу под Дрезденом, где они оба получили по легкому ранению.

– Не помешаю?

– Нет, – ответил Болховской, пожимая фронтовому товарищу руку. – А почему ты в статском платье?

– Вышел в отставку, – просто ответил Кекин, косясь на флигель-адъютантские эполеты князя.

– Да что это вы все сговорились, что ли? – произнес Болховской, надевая кивер. – Ты в отставку, штаб-ротмистр Самарцев в отставку, князь Всеволожский в отставку. Лучшие из лучших! А кто служить будет?

– Ты, – улыбнулся Кекин. – У тебя это в крови.

– У Сергея Всеволожского это тоже в крови. Было, – пробурчал Болховской недовольно. – Помнишь князя Сергея?

– Помню, – ответил отставной поручик. – Славный был рубака.

– Вот то-то и оно, что был, – недовольно заметил Болховской. – Кстати, встретил его по дороге. Следует признать, вместе с таким премилым созданием по имени Полина…

– Ну вот, – улыбнулся Кекин. – Узнаю наконец прежнего князя Болховского. А какой ветер принес ваше сиятельство в наши Палестины?

– Пожар, – коротко ответил князь.

– Да, – посмурнел Кекин. – Такой напасти, верно, еще не знала история города.

– Послушай, поручик, а как случилось, что погибло столько народу? А полиция, пожарные? – спросил Болховской, когда они медленно пошли по тропинке к выходу из кладбища.

– Все произошло крайне быстро, – начал отставной поручик. – Занялось утром в девятом часу в Ямской слободе. Потом на город налетела буря, и к середине дня горела уже половина города. Многие просто не успели выбраться из огня. К тому же паника, давка…

– Понятно, – произнес Болховской и вдруг остановился, как вкопанный. – Боже мой, и она тоже… – еле слышно произнес он.

Отставной поручик увидел, что Болховской неотрывно смотрит на мраморную плиту с наложенным на нее литым чугунным крестом. Под крестом была надпись:

Варвара Гаврилова дочь Коковцева, вдовица.

Родилась в 1791 году сентября 2 дня.

Скончалась в 1815 году сентября 3 дня.

А всех лет жития ея было 24 и один день.

Возстани, любезная дщерь!

Возстани и утуши печаль моей души.

Болховской растерянно посмотрел на Кекина.

– Да, – покачал головой отставной поручик. – И она тоже.

– Тебе известно, как это случилось? – тихо спросил князь Борис.

– Известно, – также тихо ответил Кекин.

– Расскажи.

Кекин стал говорить, но Болховской уже не слушал его. Память овладела всем его существом. Ему вспомнился домик с неизменным мезонином, куртины цветов вдоль аллеи, беседка в саду, обвитая плющом, и ее широко раскрытые глаза, когда он в первый раз обнял ее.

«Варя, Варенька», – шептал он, вдыхая запах ее волос и все крепче прижимая к себе. А она стояла, не зная, куда девать собственные руки, и смотрела на него большими глазами, в которых светилась безграничная нежность. Наконец, и она обняла его, прикрыв глаза, и они унеслись в мир тишины и блаженства, где нет громких звуков и слов, но есть шелест ниспадающих одежд, дрожь прикосновений и стоны неги. И всякий раз, приезжая в город, он приходил в этот домик с мезонином, где его встречали широко раскрытые глаза, наполненные безграничной нежностью.

– …довольно странным, ведь огонь дошел только до половины Проломной, и, кроме ее дома, из двух последних кварталов улицы не сгорело ни одного строения. А то, что из горящего дома удалось выбраться всем, кроме нее, до сих пор остается загадкой…

– Загадкой? – спросил пришедший в себя князь Борис.

– Ну скажем так, весьма странным обстоятельством, – поправил себя отставной поручик. – Ведь удалось же выбраться из пылающего дома и прислуге, и старой мамке Варвары Гавриловны. А она-то как раз находилась в дальних комнатах. В отличие от Коковцевой.

– Бедная Варенька, – вздохнул Болховской, – видать, такова была ее планида… Ну, спасибо тебе, – благодарно посмотрел на Кекина Болховской.

– За что ж спасибо? – удивился Нафанаил. – За подобные вести раньше головы рубили…

– Ну, я не царь, а ты не слуга, – печально улыбнулся князь Борис и протянул руку. – Прощай, брат.

Они пожали друг другу руки, и дальше Болховской пошел один. Поначалу он шел ссутулившись, будто нес какую-то тяжелую ношу. Однако с каждым шагом стан его становился все прямее, а поступь тверже. С погоста он вышел прежним князем Болховским, какого все знали как в Казани, так и в обеих столицах. Взор его был ясен, будущее безоблачно, и весь мир лежал у его ног.

1

Лето 1817 года

– Аннетта, свет очей моих, что ты делаешь в этом скопище праздности и порока? – воскликнул князь Болховской, с веселым изумлением вглядываясь в знакомое с детства до мельчайшей черточки лицо Анны Косливцевой. – Что за неведомая сила оторвала тебя от твоих книг, лохматых любимцев и других прелестей сельской жизни?

– А ты не меняешься, шаматон. Такта как не было, так и нет, – в тон ему ответила Анна. – Так и не удосужился выучиться куртуазности в отношениях с барышнями. Но я все равно рада тебя видеть.

– Я тоже рад, что мне не пришлось тащиться в Пановку, чтобы выразить свое почтение вашему семейству. Как поживает батюшка? С твоими братьями я время от времени вижусь в Петербурге.

– Писали они мне о ваших «встречах». Все проказы да озорство на уме, – чуть насмешливо сказала Анна. – Пора бы вам остепениться, юноши пылкие.

– С каких это пор ты стала такой чопорной и благоразумной? – поинтересовался Болховской. – Меня не проведешь, бесенок. Уж я-то твою натуру хорошо изучил. И всех чертей в твоем тихом омуте в лицо знаю. Помнишь, какие кунштюки ты в детстве придумывала? Правда, отдуваться, чаще всего, приходилось нам с твоими братьями.

Они улыбнулись друг другу понимающе и чуть снисходительно, как улыбаются люди, связанные общими воспоминаниями, общей прошлой жизнью со всеми ее секретами и своим особым языком, когда одно слово, взгляд, улыбка говорили больше, чем десяток фраз.

Сколько Борис себя помнил, непоседливое семейство Косливцевых неизменно присутствовало в его жизни: суровый Петр Антонович с густыми бакенбардами и громовым голосом, верные товарищи и большие шалуны Павел с Егором и, конечно, их неизменная спутница и наперсница Анна. На его глазах из неуклюжей малышки она превратилась сначала в бойкую отроковицу с вечно поцарапанными локтями и коленками, потом в порывистую девушку, смотревшую на мир ясным и внимательным взором. И надо признать, что этот взор время от времени тревожил сердце Болховского, вызывая непонятное ему томление по чему-то далекому и несбыточному, вечно ускользающему, как бесплотная Фата-Моргана.

В одиннадцать лет сокровенной мечтой этой странной девчушки было стать капитаном (а лучше лихим корсаром), путешествовать по морским просторам, бросая вызов стихиям. В восемнадцать она заявила отцу, что не собирается выходить замуж, поскольку сидеть за пяльцами, топтать ноги в бальных залах и вести прескучные разговоры с местными кумушками, разливая чай, не для нее. А в годину войны с Бонапартом вслед за братьями рвалась в армию добровольцем, объясняя это тем, что ездит верхом и обращается с оружием не хуже мужчины, и даже затеяла побег, и лишь железная рука Петра Антоновича сумела отвратить ее от столь рискованной эскапады.

Сейчас ей двадцать шесть – старая дева, чудачка, синий чулок. Она стоит в бальной зале Дворянского Собрания в несколько странном наряде, который скрывает все, что только можно скрыть, с немыслимым тюрбаном на голове и непринужденно беседует с одним из самых блестящих кавалеров и женихов губернии.

Однако бал, судари вы мои, не есть только танцы, музыка и всякие там антре и аданте. Сие мероприятие, или, лучше сказать, событие, есть и показ мод, и долгожданный выход в свет, и сословное собрание, и ярмарка невест и женихов, если хотите. А еще это новые знакомства, эфир страстей, экзерсисы флирта и разговоры, разговоры…

А вы слыхали, что князь Борис надумал жениться, поэтому и вернулся в отчий дом. Говорят, на Николин день о помолвке сделает объявление. Только вот кто же его суженая? Кандидаток на сие место премножество. Вон хоть любимица казанского бомонда Лизанька Романовская или чаровница Молоствова, а может, скромница княжна Баратаева? Только никак уж не Анна Косливцева. Хотя девка она и добрая, и приданое солидное, но уж слишком не комильфо. Одевается Бог знает как, никакого шарма. Смотрит так, будто насквозь видит, аж мурашки по спине бегут. А еще, говорят, пахитоски курит. Срам-то какой! Виданное ли это дело, чтоб девица, как труба печная, клубы дыма из себя пускала. Куда только наш мир христианский катится?!

– Я слышала, что тебе Сергей Борисович невесту сосватал, – сменила тему разговора Анна. – Правда, или врут люди?

– Истинная правда, Аннушка, – вздохнул Борис. – Припер меня батюшка к стенке, грозился даже наследства лишить. Как мог, старался увильнуть от сего тягостного долга, да сколько не бегай, а конец един – под венец.

– И кто же та счастливица или, вернее, та несчастная, что тебя эдакого непоседу и жуира всю жизнь выносить должна будет? – спросила Анна.

– Однако не высокого же ты обо мне мнения, – шутливо обиделся Болховской.

– Наоборот, весьма высокого, – успокоительно похлопала его веером по руке Косливцева. – Только мне-то известно, что ты как в девять лет влюбился, так до сих пор влюблен. Только объекты твоих нежных чувств без конца меняются. В этом ты проявляешь завидное постоянство.

– Благодарю покорно за столь «лестные» слова, – отозвался князь. – По секрету сообщу, что после долгих раздумий батюшка решил, что княжна Баратаева станет для меня достойной партией.

– Бедная девочка, – вздохнула Анна. – Шучу, шучу, не дуйся. Ее сейчас, кажется, нет в городе?

– Да, я приехал несколько раньше, чем рассчитывал, поэтому и не успел оповестить Баратаевых о своем возвращении. – Борис довольно усмехнулся. – Сегодня у меня, так сказать, прощание с холостой жизнью.

– Вон оно что. Наверное, у половины дам в этом зале твое имя в бальных книжечках записано?

– Несомненно. И у некоторых даже не один раз. – Болховской игриво подмигнул подруге. – А у тебя для меня местечко найдется? Тур мазурки?

– Никогда не умела тебе толком сказать «нет», – проворчала Анна. – Так и быть, повеса, будет тебе мазурка.

Торжественные звуки полонеза волной прошли по залу, и будто невидимый кукловод тронул ниточки, приведя в движение участников светского спектакля под названием «Бал». В первой паре важно выступал генерал-губернатор с хозяйкой, за ними, соблюдая табель о рангах, стали выстраиваться остальные.

К Анне подошел отставной поручик и поэт Нафанаил Кекин:

– Анна Петровна, этот танец вы обещали мне, – он взглянул на Болховского, – если князь не возражает.

– Князь не возражает, – ответила Анна и подала руку Кекину.

– Да, да, – рассеяно подтвердил Борис, оглядывая залу и выискивая кого-то. – Где же она?

– Кто? – спросила Анна.

– Прелестная Лизанька Романовская. Вы не видели ее? – обратился он к Нафанаилу Филипповичу. – Такой розан. Как расцвела! Я сражен.

С лица Кекина сошла улыбка, глаза остро и напряженно впились в Болховского.

– Ваше сиятельство…

– Что за церемонии, Нафанаил Филиппович… – начал было князь, но, увидев изменившееся лицо старого знакомца, усмехнулся. – Оказывается, не один я заметил сию метаморфозу. Выходит, у меня соперник?

– Борис Сергеевич, прекрати ерничать, – предостерегающе сказала Анна. – Он шутит, не обращайте внимания, – повернулась она к Кекину.

Болховской спокойно и уже серьезно обратился к отставному поручику:

– Нафанаил Филиппович, я, действительно, пошутил, и, по всей вероятности, не очень удачно. Примите мои заверения в искреннем к вам почтении. На вашу территорию посягать не смею, у меня теперь своя, – вздохнул он. – Но казус таков, что этот танец мне все же придется танцевать с Лизаветой Васильевной, посему я вас покидаю. Не серчайте.

Анна не любила полонез. Что за удовольствие степенно и важно вышагивать по залу, приседая на каждом шагу с опущенными глазами, как положено благовоспитанной девице. Иное дело вальс или мазурка, да и беготня котильона действует весьма бодряще. Слава Богу, что ее визави в этом танце оказался умница Кекин, а не какой-нибудь томного вида щеголь, батюшкиными молитвами соизволивший стать ее партнером.

2

Размышления князя Болховского после бального вечера вряд ли можно было назвать печальными, хотя, надо признать, что минорная нота в них закралась. Что ж, в женихах беспечен и радостен может быть только глупец, а человек мыслящий неизбежно задумывается о грядущих переменах. Настал и его черед. В тридцать лет люди, как правило, женятся, вот и он поступает как все люди. Да и чем плоха участь мужа и отца семейства? Нашли же свое счастье его друзья. Князь Всеволожский с малюткой Полиной, невозмутимый Тауберг с искрометной Александрой Аркадьевной, пора и ему остепениться. А скромница и милашка княжна Баратаева ничем не хуже остальных. Только вот что делать с остальными?

Женщины были для князя наслаждением и наказанием. Ему нравились и роковые брюнетки, и кроткие блондинки, и порывистые шатенки. Страсть налетала на Болховского как ураган, охватывала все его существо, и он настойчиво, даже нахально, добивался внимания очередной красавицы. И хоть росту он был невысокого, и не писаный красавец, но его ладная, живая, как ртуть, фигура, обаятельная улыбка и кружащие голову речи действовали на прекрасных дам, как бокал шампанского. Перед его напором, темпераментом, а с годами, и опытом устоять могли немногие, хотя, надо признать, и таковое случалось. Но неделя следовала за неделей, и начинало происходить то, что князь Борис в себе не любил: пропадала новизна ощущений, исчезал интерес, приходила тягучая скука и раздражение. Он взирал с изумлением на предмет своей страсти и спрашивал сам себя: «Зачем рядом со мной эта женщина? Для чего я ее добивался, чего искал за приятной внешностью?» Как будто на прекрасную картину ложился толстый слой пыли, под которым блекли краски, искажались черты, и не было в мире силы способной смести эту пыль. Спустя какое-то время история повторялась снова, рождая вулкан в крови, будоража чувства и сердце.

Борис досконально изучил причуды своей любовной лихорадки, научился предвидеть как ее зарождение, так, впрочем, и бесславный конец. Вот и сейчас вольготно устроившись на оттоманке в своем кабинете и уставившись в расписной потолок, он ощутил ее приближение. Как некстати, накануне поры жениховства ввязываться в очередную амурную историю. Но барышни были чудо, как хороши.

Правда, о мадемуазель Романовской лучше сразу забыть, ни к чему такому хорошему товарищу, как Нафанаил Кекин, досаждать. В полонезе с Лизанькой он вел себя любезно, но отстраненно, чем вызвал недоумение в ее прекрасных голубых глазах. Потом во время котильона они с княжной Давыдовой подошли к нему и спросили: «Мак или лилия?» Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться кто из них кто. Борис выбрал, конечно же, мак. От досады Лизанька закусила пухленькую губку и даже притопнула ножкой. На что Болховской окинул ее холодноватым взглядом и чуть дрогнул уголком рта, этот прием не раз безотказно помогал ему осаждать особо настырных девиц. Потом он взял в руки тоненькие трепетные пальчики княжны Анастасии и почувствовал, что сердце пойманной птицей трепыхнулось в груди. Анастасия Михайловна все больше молчала, смотрела загадочно, время от времени улыбалась, и на щеках у нее появлялись очаровательные ямочки, которые неудержимо хотелось целовать.

Чудный был вечер. Еще не раз ощущал Болховской трепет в груди. Есть все же что-то трогательное в провинциальных барышнях, наивное, как росистый запах трав поутру. Ему вспомнилась Кити Молоствова, легкая болтовня в танце.

– Ваши глаза, мадемуазель, поразили меня в самое сердце. Только морская волна сравнится чистотой и лазурью с вашим взором, – пылко шептал ей Борис, очередной раз припадая на колено и обводя барышню вокруг себя.

– Вы мне льстите, ваше сиятельство, а я лести не люблю, – строго произнесла Кити, дрогнувшим голосом.

– Что же вы любите?

– Конфекты, – выпалила она, озорно глянула на Болховского, и они вместе рассмеялись над ее торопливым и простодушным ответом.

Неожиданным и приятным сюрпризом для Бориса оказалась встреча с Натали Адельберг, которую некогда знал он как Наталью Евграфовну Поспелову.

– Мадам, за то время, что мы не виделись, вы сильно изменились, – чуть печально сказал Борис, кружа ее под звуки новомодного вальса.

– Неужели? – прохладно протянула Натали, но на дне ее горячих карих глаз блеснуло беспокойство.

– Вы стали еще прекраснее, хотя мне всегда казалось, что это невозможно, – покаянно произнес он.

Мадам Адельберг не сдержала вздоха облегчения.

– Вы все такой же шалун, как и раньше, ваше сиятельство, – укорила она его.

– А вы все так же неприступны и холодны к моим мольбам, – пожаловался Болховской. – Да еще и супругом обзавестись успели.

– Ах, Борис Сергеевич, я и похоронить его успела, – чуть тише промолвила Натали и, предупреждая извинения Болховского, добавила: – Полковник Адельберг был уже в преклонных летах, здоровье имел расшатанное излишествами жизни, предписания докторов манкировал, вот и не уберегся. Пусть душа его беспокойная найдет благодать в лучшем мире.

Она сделала приличествующую теме паузу, а затем мягко, почти незаметно переместила пальчики на плече Бориса и сказала:

– К вашим мольбам, князь, я никогда не могла оставаться равнодушной, только обстоятельства препятствовали мне выразить вам свою благосклонность.

Болховской почувствовал, как его обдало горячей волной. Он остро ощутил в своих руках ладное, упругое тело Натали, притянул ее чуть ближе и хрипловатым от подступившего желания голосом спросил:

– А сейчас что-то препятствует?

– Думаю, да, – улыбнулась она. – Те несколько десятков человек, что присутствуют на этом рауте.

Болховской хохотнул, окинул взглядом залу, отметив, что за ними наблюдали, и в основном женщины. Холодно отвернулась, встретившись с ним взглядом, Лизанька Романовская, недоумевающе-простодушно взирала на них Кити, тут же спряталась за спину кавалера княжна Давыдова. Лишь Анна, проплывая мимо него в объятиях какого-то бонвивана, послала ему понимающую улыбку.

– Для более приватной беседы можно выбрать место и помалолюднее, – сказал Болховской, вновь склонившись к Натали. – Может быть, вам понравится приглашение ко мне в усадьбу?

– Помалолюднее, – иронически протянула Адельберг. – У вас лакеев только штук тридцать, да дворня, да батюшка с сестрицами. Нет уж, – поджала она сочные губки и, услышав, как разочарованно вздохнул Борис, тут же добавила: – А вот у меня на Горшечной – иное дело: только дворник, повариха да две горничных. На мой взгляд, сие место гораздо боле подходит для наших м-м-м… бесед.

– Тогда едемте к вам, – выпалил Болховской.

– Что, прямо сей час? – с деланным испугом спросила очаровательница и лукаво блеснула глазами-вишенками.

– Именно сей час, – произнес Борис и уверенно повел ее в танце прямо к выходу из залы.

– Вы с ума сошли! – заговорщицким шепотом произнесла она. – Погодите.

– А чего годить-то? – неожиданно для себя голосом собственного кучера Филимоныча спросил Болховской.

– Не могу я вас сегодня принять. И завтра тоже. А вот дня через три – милости прошу, – заверила его Натали.

– Как скажете, божественная, – немедленно согласился Борис.

– Значит, придете? – спросила побежденная мадам Адельберг.

– Непременно, – заверил ее Болховской.

Князь потянулся на своей оттоманке и закинул руки за голову. «Завтра съезжу к Давыдовым и, если получится, к Молоствовым, – решил он. – А там, глядишь, и Поспелова поспеет».