Текст книги "Миры Пола Андерсона. Т. 1. Зима над миром. Огненная пора"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Джилл топнула ногой:

– Черт вас побери, меня не надо защищать от меня самой! – Она проглотила слезы и добавила: – Простите. Моя очередь просить извинения. Пусть самолет поведет кто-нибудь другой, если вы настаиваете.

Они снова встретились глазами, и на его лице мелькнула легкая сардоническая улыбка. «Он что, думает, что я думаю, что он волнуется, как бы не погубить меня, лапушку?»

Он стал серьезным, даже чуть грустным., – Я не мог бы разрешить этого никому, – сказал он. – Это означало бы рискнуть самолетом для целей, не связанных с моей задачей. И хуже того, это вмешательство, хотя и микроскопическое. После такого прецедента где провести грань для последующих просьб? Нет, мне никогда бы не оправдаться перед моим командованием.

Горе и гнев вырвались наружу:

– Так ты выговора боишься! Записи в личном деле! – зашлась Джилл. Задержки в присвоении звания! Убирайся!

Пораженный, он пролепетал:

– Mais [11]11
  Но (фр.).


[Закрыть]… Простите… Я не имел в виду…

– Пошел вон, ты, гонококк! Или мне тебя выбросить отсюда – вот так?

Она схватила бутылку и швырнула её на пол. Бутылка не разбилась, но содержимое плеснуло из нее, как кровь из раны. Его губы сжались, ноздри дрогнули.

Он поклонился:

– Примите мои извинения, мисс Конуэй. Спасибо за гостеприимство. Доброй ночи.

Широкими и ровными шагами он вышел и исчез в темноте.

«Глупо, да? Не лучше ли было бы… Но я не могла! Не могла!»

Она упала рядом с пролитым коньяком и зарыдала.

Глава 11

Когда Ларрека и его эскорт подходили к ранчо Якулен, с запада принесло сильную бурю. Сквозь донимавшую их жару прорезался лезвием холод, как меч сквозь плоть, и сожженная солнцем лиа заговорила и зашелестела на много километров вокруг. Где-то вдалеке пастух дал своим во команду согнать в кучу овасов, они терялись на фоне необозримой степи. От отдельно стоящих деревьев летели навстречу низким облакам клочья красно-охряной листвы. Между землей и нависшим небом понеслись сотни стручков, они лопались, и треск вылетающих семян терялся в стонах и завываниях бури. Когда ударяли молнии цвета бронзы, облик мира менялся. На западе стоял черно-пурпурный утес, и молнии, казалось, скатывались водопадом по его груди. Шум этого потока медленно нарастал.

– Если бы я у себя дома увидел, что идет такая погода, – сказал солдат с острова Фосс, – я бы вытащил свою лодку как можно выше и привязал покрепче.

Ларрека едва его расслышал.

– Ладно, это, конечно, не смерч, но лучше бы оказаться сейчас под крышей, – согласился командир. – Рысью – марш!

Он заставил свое усталое тело удвоить скорость.

На севере уже темнели знакомые строения. Он увидел, что у ветряной мельницы убраны крылья, а флаг на согнувшемся шесте, украшенном бронзовым навершием, скользит вниз. По письмам отсюда к ним с Мероа в Валеннен он уже знал, как мало здесь надеются на то, что бури не перейдут в ураганы.

Первые капли дождя уже упали, когда Ларрека вошел в крытый двор. Тот был длинен и низок, наполовину выложен бревнами, с острой черепичной крышей, и в его замощенном прямоугольнике размещались другие строения ранчо – амбары, сараи, хлева, загоны, конуры, склады, мастерские, пекарня, пивоварня, кухня, прачечная, операционная, школа, ателье, обсерватория, библиотека – не только то, что необходимо цивилизованной общине, но и то, благодаря чему можно поддерживать обмен с соседними фермами и городами. Издательство в Якулене торговало с канатным двором в Нелеке и с металлургическим заводом в Сорку, и так по всему Южному Бероннену и Союзу.

Туда и сюда сновали работники, закрепляя предметы от приближающейся бури. Когда один из них закрывал дверь, Ларрека увидел припаркованный под навесом небольшой флаер. «Нг-нг, у нас в гостях человек. Интересно кто».

Побелевший от града ветер танцевал по флагштокам, заставлял дрожать стены, бил по спине. Защищая глаза согнутой рукой, Ларрека вошел в холл.

Огромный холл возвышался посреди двора. Камень, кирпич, дерево феникс, много балконов, фигурные водостоки уже несколько поизносились, но мозаика ещё была яркой после десяти шестидесятичетырехлетий. Это в старейшем, восточном крыле. А за то время, что семья Якулен вырастала в богатстве, в числе, в ней прибавлялось пленников и гостей, добавлялись новые строения, каждое со своим патио. Стили менялись (последней модой был гераклит и армированное стекло из Примаверы) и сливались воедино, как утес, долина и каньон.

Кто-то видел их в окно, потому что перед Ларрекой и его солдатами, едва они вошли на террасу, сразу распахнулась дверь. За её массивной медной створкой уже был полон коридор слуг, которые взяли у них багаж и помогли им вытереться. Ларрека не отдал своего хаэленского клинка – это была традиция. Солдаты говорили, что Одноухий даже спит с ним. Другое оружие здесь, среди своего народа, ему не было нужно. Что до героического умения пить – сегодня он выпьет столько, сколько захочет, и ни каплей больше. В конце концов, он их всех перепивал уже годами.

Во главе шести легионеров он вошел по коридору в главный зал. Он был сложен из кирпича и застелен неолоном из Примаверы, а по стенам выложен деревянными панелями разных оттенков и структур. В светильниках билось и пело пламя. Между ними висели картины, охотничьи трофеи, щиты предков. Еще выше висели знамена, побывавшие в битвах и походах. В дальнем конце комнаты, наполовину скрытом беспокойными тенями, был маленький алтарь Ее и Его. Ему служили немногие – большинство членов семьи были триадистами, но среди прислуги практиковались самые разнообразные культы. Но хотя бы только ради традиции следовало содержать алтарь. Комната была почти без мебели длинный стол, матрасы, несколько кресел для гостей из Примаверы. В воздухе витал запах тел и дыма очага. Закрытые по случаю бури окна смягчали её шум.

В зале было примерно шестнадцать мужчин и женщин. Они разговаривали, читали, просто бездельничали, иногда некоторые пели хором. В комнате они казались карликами. Большинство обитателей холла были на работе или в своих квартирах. Жена вышла навстречу Ларреке.

Мероа была крупной женщиной – примерно одного роста со своим коренастым мужем. У неё были фамильные черты Якуленов, большие серые глаза, изящный нос, заостренный подбородок. Ее сухощавое телосложение выдавало возраст, и округлости горба и ляжек, за которые когда-то любой парень был готов луну с неба достать, опали. Но её объятие не было формальным приветствием родственников – так молодая девка обнимает солдата.

За два с половиной столетия он все ещё не привык к тому чуду, что она согласилась за него выйти. Его к ней тянуло, и им было приятно друг с другом. Однако она отвергла два его более ранних предложения (последовавших за совсем иным предложением, на которое у неё хватило ума не обидеться считалось, что легионер должен пытаться соблазнить любую привлекательную женщину). Он никогда не осмеливался вообразить, что она найдет в нем больше, чем просто умение рассказывать истории о его пятидесятилетних приключениях до вступления в легион.

Ее «да» он считал своим единственным богатством. Он поклялся:

– Я не охотник за приданым. Поверь мне. Я почти хотел бы, чтобы ты была бедна.

Она широко раскрыла свои бесподобные глаза и придвинулась к нему так близко, что листья их грив зашелестели.

– О чем ты говоришь? Я не богата.

– Но твой род – Якулены – у них же самое большое ранчо в здешних краях…

– Чиу-чью! Понятно. – Она засмеялась. – Глупый, ты забыл, что ты не у себя в Хаэлене. Ранчо – это не тот обрубок, которым владеет одно хозяйство. Оно принадлежит семье – земля и воды. Но члены семьи работают для себя.

– Иэй, я и забыл. Я обо всем забыл, кроме тебя. – Он взял себя в руки и продолжал: – Мой срок в легионе продлится ещё три года, а на следующий год мы должны принять пост далеко за морем. Но я вернусь – и клянусь Громоносцем, – он ещё не принял религию Триады и более по привычке, нежели из-за веры, клялся богами своей родины, – я составлю для нас состояние!

Она оторвалась от него:

– Что за глупости? Ты что, думаешь оставить меня здесь? Нет, ты запишешься ещё на один срок, а я поеду с тобой проследить за этим.

Вот тогда и вышло солнце из-за края мира.

Сейчас она прошептала ему в ухо приглашение, продиктованное страстным желанием, и добавила:

– Только нам придется немного подождать. И все равно тебе здесь придется пробыть на несколько дней дольше, чем ты рассчитывал.

– Почему?

Он решил, что она объяснит, когда захочет. Они разомкнули объятия, и он должным образом обменялся приветствиями с остальными. Потом он опустился на матрас рядом с Мероа с зажженной трубкой и кружкой горячего сидра со специями в руках. Рядом лежали несколько старейших членов семьи. Остальной народ собрался вокруг воинов в центре комнаты, потому что у них были свежие новости из Сехалы – и не такие горькие, как услышанные от Ларреки. Он по своей рации рассказал все, конечно, Мероа, а от неё узнали остальные.

(Между собой они уже все решили: когда он вернется в Валеннен, она останется здесь. Такое случалось и раньше: они и прежде подчинялись разумным соображениям, например, когда риск был слишком велик или были трудности с транспортом, или из-за маленького ребенка. В этот раз она протестовала:

«Дети уже выросли. И если варвары тебя победят, я хочу, чтобы они знали, что им придется иметь дело со мной». Он ответил: «Я не могу быть в двух местах одновременно. Плохие годы надвигаются и на Южный Бероннен, и на ранчо нужен кто-то, хорошо знающий военное дело, которому ты научилась. Для блага семьи, во имя общего будущего, надо правильно распределить силы. Это приказ, солдат».)

– Что за человек у нас в гостях? – спросил он.

– Джилл Конуэй, – сказала Мероа. – Она очень взволнована, и они с Рафиком ушли. Их наверняка скоро пригонит домой бурей.

– Гр-м. – Ларрека приказал себе не волноваться. Его младший сын может справиться ещё и не с такой бурей, что бушует вокруг. Но вот Джилл…

Но они умирали, умирали, эти бедные звездные странники. Если уж ты привыкал к кому-нибудь из них, то следовало привыкать к целым поколениям и родам, а не к отдельным представителям. Вот как у него с Конуэями. Однако в Джилл есть что-то такое особенное, может быть, потому что он помнил, как она топала по двору, ещё не научившись ходить, и смеялась от радости, стоило ему её позвать. Великий Хаос! Почему бы ей не размножиться и не подарить ему ещё одну девочку, которой он был бы дядюшкой?

Мероа хмыкнула и потрепала его по руке:

– Брось переживать. Твой щенок уже взрослый. Она и в худшую погоду не пропадет. – И деловым тоном добавила: – Это из-за неё ты здесь не только переночуешь, но и на несколько дней задержишься.

Ларрека затянулся дымом трубки и ждал продолжения.

– Она узнала о голосовании против тебя и позвонила мне, когда ты вышел из Сехалы. Она просто кровью обливается или дух жизни выпускает из-за тебя – я не настолько хорошо знаю людей – и очень хотела бы тебе помочь. Похоже, что новый босс, или кто он там есть в Примавере, не позволил ей отвезти тебя на север. Когда-нибудь ты мне объяснишь, почему, во имя разрушения, они слушаются подобных созданий. Но так или иначе, у меня возникла идея. Ты знаешь эти сублимированные рационы, которые люди берут с собой в поле – та еда, которая им нужна и которая не растет на естественной почве. Я спросила, может ли она сделать такую вещь для тебя. То есть мясо. Ты сможешь запастись фуражом на весь путь, но для того, чтобы быстро двигаться и иметь Силы, нужно мясо. Если вместо охоты можно будет просто распустить порошок в миске воды… Понимаешь?

– Еще как понимаю! – Ларрека хлопнул её по крупу так, что это было почти как гром. – Почему я сам об этом не подумал?

– Ты об этом думал когда-то раньше, но никогда не было необходимости, – сказал кто-то из его зятьев. – А последнее время у тебя было много другого, о чем думать.

Едва ли Ларрека слышал. Он думал о Мероа. «Клянусь Тремя, у меня настоящая жена солдата, если вообще такие бывают». Те шестьдесят четыре женщины, с которыми он иногда имел дело в её отсутствие, как бы и не существовали. (Это всегда было случайно, больше по привычке, чем по необходимости. Младшие офицеры легиона редко бывали женаты. Мероа только мурлыкала, когда он иногда рассказывал ей о таких случаях, прибавляя, насколько она лучше.) Слов он не нашел, но, взглянув ей в глаза, отсалютовал хвостом.

– Джилл собрала аппарат – она его выпросила у кого-то из друзей и привезла сюда, – продолжала Мероа. – Сделать на нем достаточный запас провизии займет два или три дня – так она сказала. Тебе это сбережет больше времени, чем ты на это потратишь.

«А тем временем ты будешь со мной», – говорил её взгляд.

Это было то, что люди могли бы понять, но никогда до конца: что значит, когда уходит кто-то, бывший частью тебя самого две сотни лет. Ларрека и Мероа скажут друг другу «прощай», и, хотя благословенное радио сможет их связать, когда он придет в Порт-Руа, нет никакой уверенности, что им ещё придется друг друга коснуться.

Ну что ж. Она – жена солдата, а он – солдат.

(На самом деле все было не так просто. Легионы делали все что могли для облегчения скорби. Они не допускали вступления близких родственников в один и тот же легион, кроме того, они держали полки и роты как можно дальше друг от друга, что, как заметил Хэншоу, было бы невозможно для его расы. Они не поощряли браки и согласно древним стандартам мужественности поощряли промискуитет. Но даже обозные женщины время от времени удалялись от легиона. Каждую октаду легион менял дислокацию, и две последовательные дислокации находились как можно дальше друг от друга. И даже при всем при этом у них были тщательно разработанные ритуалы, обычаи, амулеты и все, чтобы помочь воину прийти в себя после того, как погибал его многолетний брат по оружию… Ларрека отогнал ненужные мысли. У них с Мероа была Триада и их работа. Выжившие выживут. В последние годы ему казалось, что его работа полезнее ему, чем Триада.)

– Остальное пусть лучше расскажет тебе сама Джилл, – добавила Мероа. Ее взгляд скользнул по группе. – Не примите это за оскорбление. Вы не окажетесь виноваты перед новым хозяином Примаверы, если не сообщите ему о том, чего сами не Знали. А Якулену может здорово понадобиться его добрая воля.

Прочие выразили согласие.

– Что мы можем обсудить в открытую, – Мероа обращалась к Ларреке, это Рафик. Он хочет вступить в легион – в Иссек, потому что ты считаешь, что Огненное море скоро подвергнется нападению. – И сухо добавила: – А я думаю, что из-за слухов о тропическом рае и шелковистых сладострастных девушках.

– Нет, – сказал Ларрека. – Нет, если я сумею его отговорить. Неужели он не видит, что самая главная служба сейчас здесь? Если мы удержим Валеннен, то несколько набегов на Огненные острова роли не сыграют. Если не удержим, то острова также придется отдать, а следующей линией обороны будет Бероннен.

– Чиу, вот и поговори с ним. И имей в виду, что его, может быть, не привлекает идея быть под командой своей матери.

– Еще меньше ему дела до этих островов. И Бродяга уже превратил их в противоположность рая. Иссек сейчас бьется с наводнениями и смерчами или с голодом, а не с боевыми ордами варваров. И шелковистые девушки сейчас слишком заняты спасением собственных жизней, чтобы у них оставалось хоть что-то для сладострастия.

– Я пыталась это ему объяснить, но это лишь увеличило его идеализм. Служи там, где нужна служба, и забудь о риске!

– Я ему лучше скажу, что от солдата, сознательно идущего на ненужный риск, легиону лучше избавиться сразу. Вспомни раммера, и он тут же прыгнет тебе в лодку.

Из прихожей, к огромному облегчению Ларреки, послышался шум, забегали слуги, раздался топот ног, молодой бас Рафика и грудной чистый голос Джилл. Девушка говорила: «… Мы думали найти укрытие, но из-за молний под деревьями было опасно, так что он подхватил меня на спину и пошел таким галопом…»

Его сын ввалился, мокрый, несмотря на обтирание, поприветствовал всех и свалился на матрас. Он выдержал поистине дьявольскую гонку. Мероа родила его когда-то на корабле, который трепало в Гиблом проливе восточным ветром, и дыхание того ветра в парне осталось. «Я тобой горжусь, тобой и всеми остальными. Я ведь Якулен только по свойству. И я не считаю своей семьей октады двоюродных братьев, делящих со мной землю. Я старый хаэленец, и моя семья – это моя жена и мои дети».

Следом вошла Джилл. Свои вещи она спрятала под навес. Кожа у неё горела от растирания, а волосы были мокры, как листва у Рафика, и – на каплях воды в прямых волосах играл отсвет пламени. Ее нес Рафик, поэтому она не устала и сразу бросилась к Ларреке:

– Привет, дядюшка Сахар!

Глядя на нее, Ларрека подумал, как она красива своей странной красотой. Однажды, когда она была подростком, они пошли поплавать, и она его спросила:

– Скажи мне, только честно, как я выгляжу в твоих глазах? Ужасно, да? Я понимаю, что ты меня любишь, но ты мне скажи, как я выгляжу? Четыре конечности, длинное тело, без горба, без усов, без хвоста, без растений, лысая, если не считать этих смешных заплаток, грудь болтается наверху, и эти… гениталии спереди, напоказ всем и каждому?

– А как выгляжу я, по-твоему? – ответил он.

– Ты красивый. Вот как кот бывает красивый.

– Ладно, а ты мне напоминаешь сару в полете, или мечелиста в сильный ветер, или что угодно еще. А теперь заткнись и пойдем завтракать.

Прометавшись с темноты, она пошла через комнату, а он в это время думал, что хорошо бы с часок побыть человеком – её любовником. Заглянуть в эти забавные наполовину белые глаза, потереться клювом о клюв и почувствовать вкус толстых розовых губ, пустить пальцы вдоль горла с голубыми венами и через эту мякоть к верхушечкам цвета заката и по этой искривленной крутизне, пока они не окажутся меж её бедрами… Интересно, у людей есть такие мысли по поводу иштарийцев? Непохоже, люди слишком хрупки. Он ощутил мимолетное дуновение грусти от того, что никогда не будет к ней ближе, чем сейчас. Черт её побери! Когда она наконец найдет себе партнера и займется размножением?

Она бросилась на подстилку рядом с ним и запустила пальцы в его гриву.

Ларрека потребовал ещё сидра. Джилл он тоже нравился.

– Я тебе привезла кило табака, – сообщила она.

– Ты привезла гораздо больше, я слыхал. Замороженные высушенные рационы – это здорово.

Она перешла на английский. Он видел и чувствовал охватившую её тревогу.

– Ты знаешь о нашем запрете на транспорт? Так я, чем биться головой в эту стенку, сидела тихо, а тем временем собрала кое-какое оружие и боеприпасы. В Валеннене у вас их мало. Я не могла действовать очень уж нагло, чтобы этот паразит Дежерин не пронюхал. Но я покупала, выпрашивала, одалдживала, пару раз воровала – и теперь есть около двадцати винтовок и пистолетов и несколько тысяч обойм.

– Джилл, ты просто клад!

– Это самое меньшее, что я могла сделать. Однако вернемся к реальности. Прежде всего тебе надо организовать носильщиков для переправки всего этого на побережье.

– А ты не сможешь закинуть все это в Порт-Руа прямо на маленькой машине?

– Хм. Слишком очевидно. Дежерин может поинтересоваться, зачем это мисс Конуэй взяла корзинку для пикника. Он проверит и конфискует все, что найдет. А если я выехала в поле, а оружия не хватятся ещё неделями понимаешь? И ещё одно. Несколько тысяч обойм – этого очень мало. Ты знаешь, что девяносто девять процентов их теряется впустую, каким бы искусным ни был снайпер, а ведь снайперов в Валеннене не так уж много, правда? Тебе понадобится инструктор, который при минимуме затраченных патронов даст максимальную тренировку. И это сработает, если в сражении инструктор будет стоять в строю и посылать пули точно в цель.

Он понял раньше, чем она договорила.

– Ты что, хочешь сказать, что собираешься уйти со мной?

Она кивнула. Подтянув к себе колени, она обхватила их руками, концы мокрых волос оставили сверкающий след на коже.

– Именно это, дядя, я и имела в виду.

Глава 12

Дежерин обнаружил, что приобрести место под наземные сооружения на удивление трудно. Ему нужен был участок не очень далеко от Примаверы, и он нашел один в двухстах километрах, о котором его планетологическая команда сообщила как о подходящем. Эта земля была ни на что другое не пригодна: каменистая, пыльная, если не было дождя, обращавшего ee в грязь, покрытая кожистыми кустами, покинутая туземцами. Это явно было следствием повторяющихся периастров, когда вслед за губящей все живое засухой налетала буря за бурей и смывала обнаженный верхний слой почвы. Таких регионов много было на планете. Но оставалось достаточно подпочвенной воды, в основании лежала твердая скала, а в окрестных холмах можно было добыть строительные материалы.

Он ожидал, что семья Таесса, владевшая этой пустыней, будет рада её продать. Конечно, они поднимут цену как только смогут высоко, но у него было достаточно золота и разрешение на печатание песо, если потребуется валюта Федерации. Он был озадачен, когда после переговоров владельцы отказались.

Пользуясь своими ксенологическими познаниями, он ответил их представительнице:

– Я понимаю, что этой землей владеет не один индивидуум, а вся семья Таесса, и вам следует учесть права нерожденных поколений. Однако право собственности по тем или иным причинам переходит из рук в руки. Вправе ли вы отказать ещё не рожденным в том, что они могли бы купить на мое золото?

– А что оно может? – спросила она через переводчика, которого предоставил Хэншоу. – Красное солнце уже здесь. Кто может есть золото или скрыться в нем?

– Я могу уплатить деньгами своего народа.

– А как мы их потратим, если не будет, поставок с Земли?

В конце концов они сошлись на контракте, который обязывал Космофлот присылать определенные товары в течение указанного периода. Его командование должно было сделать ему за эго колоссальный втык, но на другие условия не пошел бы ни один иштариец. Альтернативой было либо строиться у антиподов, где жили только гоблины – а это была бы сложнейшая работа, которой не видно конца, – либо плюнуть и захватить место силой (ай-я-яй! империализм!). При написании рапорта, отправляемого домой со следующим посыльным кораблем, он тактично, но без недомолвок дал понять, что, если Космофлот не будет выполнять договор, он подаст в отставку со своего поста; и стал думать о том, как бы довести это до сведения Джилл Конуэй.

Получив землю, он сразу же бросил туда своих людей и устроил лагерь. Потом он позвонил в Примаверу и попросил Иена Спарлинга прибыть с визитом. Инженер мог дать ему много полезных советов, если бы удалось его уговорить.

Флаер Спарлинга появился на следующий день. Оба солнца, ещё ближе друг к другу, высоко сияли в безоблачном небе.

Красная глина потрескалась и покоробилась от Солнца, холмы вокруг посерели и казались призрачными. На границе территории сгрудились уродливые разборные бараки в форме полуцилиндров, а на остальных пятидесяти квадратных километрах скрежетали машины, ползая, как динозавры, среди покрытых потом людей. Дежерин, который как раз производил осмотр стройки, провел его в офис, тесный и пустой, зато с кондиционером.

– Кофе или чай? – спросил он, когда они оба сели. – Сигару не хотите ли?

– Спасибо, нет. – В голосе Спарлинга было не меньше холода, чем на Южном полюсе. Он вытянулся в кресле во всю длину, достал трубку и табак и занялся делом.

– Я не рассчитываю задержаться здесь надолго.

– Я надеялся, что вы задержитесь.

– С какой стати?

– Я говорил о гонораре консультанта. Поскольку ваш проект приостановлен, у вас сейчас нет другой работы, верно? – Дежерин созерцал ястребиное лицо своего собеседника. – Я не буду сотрясать воздух насчет патриотизма. Будем откровенны: вы относитесь к моей задаче враждебно. Но чем быстрее я её, выполню, тем быстрее освободятся ресурсы для вас. Может быть, с этой точки зрения имеет смысл помочь? – Он остановился и продолжил: – Далее, я прошу вас понять: это не угроза и не подкуп – я хотел бы, чтобы снова начались регулярные поставки с Земли. Мои рекомендации будут иметь больший вес, если я сделаю свою работу быстро.

Спарлинг в свою очередь стал рассматривать своего собеседника. После долгой паузы он сказал:

– Ладно. Похоже, что вы из правильной породы. Насколько она среди нас, скверных людишек, возможна.

Дежерин затянулся сигарой. Такое потепление, как бы ни было незначительно, обнадеживало. К тому же этот инженер был близким другом Джилл. Надо воспользоваться возможностью узнать побольше об этих людях.

– Можно вам задать личный вопрос? Спарлинг скупо улыбнулся:

– Попробуйте. Ответить не обещаю.

– Откуда у вас, постоянных жителей, такой комплекс неполноценности по отношению к иштарийцам? Спарлинг взглянул на него озадаченно:

– В самом деле? Кто вам такое сказал?

– Может быть, я плохо сформулировал. Но я много раз слышал, как мне объясняли, что иштарийцы превосходят нас и в том, и в этом, и ещё в чем-нибудь как физически, так и умственно. И все же – у них тоже есть войны, правда?

– Не каждая война так бессмысленна, как ваша, – отрезал Спарлинг. Несколько секунд он помолчал, потом добавил: – Нет. Простите меня. Я не должен был этого говорить, как бы это ни соответствовало действительности. Но вот в том, каково поведение в бою, может быть, проявляется механизм выживания. Согласно имеющейся у меня информации, ни один иштариец не будет сражаться без сугубо практических причин. – И после ещё одной паузы: – Не совсем точно. Мотивом может быть гордость или месть, особенно у молодых. Но мотив всегда должен быть индивидуальным. Ни один иштариец не будет пытаться подчинить своей нации или идеологии кого-то другого. При всех обстоятельствах убийство выглядит как достойное сожаления следствие крайней необходимости.

– Но ведь у них есть идеологии? И разные религии – тоже?

– Есть, но нет фанатиков. – По мере развития разговора Спарлинг оживлялся. – Я не думаю, что иштариец может быть, как мы бы сказали, болезненно религиозным. И уж точно на этой планете никогда не было прозелитической религии.

– И даже эта – триадическая – как они её называют? – Дежерин улыбнулся. – Я ведь читал об этом, как видите. Как тогда приходят в церковь новообращенные?

– Когда находят в ней больше смысла, чем в язычестве. И в неё нелегко вступить. Сначала надо пройти через годы трудного учения, через экзамены, а потом – через довольно-таки финансово ощутимые жертвы. Но знаете ли, если бы у меня был религиозный склад ума, я бы подумал о том, как бы в неё вступить.

– Ну, вы шутите. Обожествлять три солнца…

– Всего лишь символ. Вы можете, но не обязаны подразумевать под ним любых богов в прямом смысле слова. Вы можете считать его аллегорией, отражением реальности. – Спарлинг задумчиво смотрел, как вьется дым из его трубки. – И вся мифология содержит достаточно большую долю правды о жизни, и с помощью поэзии и обрядов вы просто это чувствуете. Бел – Истинное Солнце – даритель жизни, но он может быть и ужасным. Эа – Янтарная звезда диадема Тьмы, которая есть зима и смерть, но и та и другая в мире необходимы. Ану – Бродяга, приносит и Хаос, и шанс на обновление. Знаете, мне это кажется несколько разумнее, чем Бог христиан, который одновременно и одно лицо, и три, которого зовут милостивым и который благословил нас такими своими созданиями, как рак и инсульт.

Дежерин, считавший себя христианином, сдержался и спросил только:

– А есть обращенные среди людей?

– Нет, – ответил Спарлинг. – И не будет, как я думаю.

Кроме всего прочего, если мы не умеем видеть правильных снов, то мы половины не поймем. Мы будем вроде католика, который навек отлучен от мессы или от причастия. И даже хуже, потому что он может читать требник.

– Правильные сны? – поморщился Дежерин. – Вроде целительных снов примитивных гуманоидов?

– Ничего подобного. Вы не знаете? Ну, для нас эта идея настолько трудна и тонка, что, я подозреваю, о ней мало кому из нас на этой планете известно. Иштарийцы спят, как мы, и основная причина та же самая: мозгу надо отключиться от внешней информации и обработать накопившиеся данные. Но передний мозг иштарийца не отключается начисто, как у нас. Он до некоторой степени сохраняет сознание и даже может направлять сны.

– У меня бывало такое ощущение в полудреме.

– У всех у нас бывало. Но для нас это бесполезный рудимент. А для иштарийцев – норма. Он может выбирать тему для своего сна. Это становится нормальной частью эмоциональной жизни – и может быть, поэтому иштарийцы, употребляя некоторые наркотики, никогда не становятся наркоманами. Конечно, одни более способны, другие менее. Есть фактически профессиональные сновидцы. Они используют эту смесь сна и бодрствования для созерцания прекраснейших видений и с помощью целого искусства разработанных способов общения передают их аудитории. Слова, интонация, жесты, музыка, танец, огромный свод древних условностей, – все участвует. – Спарлинг вздохнул. Мы никогда не сможем этого испытать, – я или вы. И поскольку я не могу видеть снов о Триаде, для меня она всегда останется только философским понятием.

Дежерин вдохнул дым.

– Да, – медленно произнес он, – я вижу, почему иштарийцы производят такое… такое ошеломляющее впечатление. Но я не испытываю по отношению к ним наследственного чувства неполноценности – разве что в нескольких областях.

– И я не испытываю, и ни один нормальный человек, – ответил Спарлинг. – Например, насколько мы можем разделить культуру и наследственность которые не очень далеко друг от друга отстоят – похоже, что они хуже воспринимают трехмерную геометрию, чем мы. Может быть, из-за отсутствия древолазающих предков? Многие из них до ужаса боятся летать, хотя они знают, что наши машины безопасны. И так далее. Нет, насчет комплекса неполноценности вы не правы. Мы просто считаем их своими друзьями, от которых мы бы могли многому научиться, если бы стряхнуть с нашей шеи земных politicos.

– Вы мне поверите, что у меня были друзья из негуманоидов? – мягко спросил Дежерин.

Спарлинг кивнул.

У Дежерина мелькнула мысль: «Мне удалось его к себе расположить. Не отнесет ли он оливковую ветвь Джилл?»

Я что, влюблен в нее, что ли? Или это просто очарование, наложенное на долгое воздержание – как сталь с кремнем? Не знаю. Я только знаю, что хочу её видеть. И часто.

Он заговорил, тщательно подбирая слова:

– Вы не смогли бы сообщить об этом мисс Кону эй, если представится случай? Я боюсь, что она сердится на меня за то, что я не мог помочь её близкому другу. Она мне даже не дала шанса объяснить, как мне жаль.

Спарлинг вдруг снова стал ледяным:

– А как я это сделаю?

Как будто чья-то рука схватила сердце Дежерина и стиснула.