Текст книги "Аргумент по-датски"

Автор книги: Пол Корнелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Они-то как сюда замешаны?

– Когда я направлялась со своим первоначальным заданием и уже прошла полгорода, подо мной и моим эскортом раскрылась такая же кроличья нора, как та, в которую мы только что провалились.

– Они могут это делать?

– По сравнению со всем остальным, что они могут делать, это ничто. У них были наготове собственные солдаты – солдаты в форме…

Гамильтон слышал звучавшее в ее голосе отвращение и не мог не добавить к нему своего. Этот вечер уже казался ему каким-то кошмаром: рушилось всё, в чем он был уверен. Он чувствовал, словно проваливается все глубже и глубже, по мере того как перед его внутренним взором возникали все новые ужасные возможности.

– Моих сопровождающих перебили, но у них тоже были потери. Тела они забрали с собой.

– Должно быть, место им тоже потом пришлось прибрать.

– Меня утащили раньше. Не знаю, были мы все еще в городе или нет. Я собиралась произнести нужные слова, чтобы отключить себя, но они были начеку. Они ввели мне нечто такое, что, тут же вызвало неудержимую глоссолалию. На мгновение я решила было, будто сделала это сама, но потом поняла: я не могу остановиться и болтаю всякую ерунду – всё, что есть у меня в голове, всякие глупые и стыдные вещи… – Она замолчала, переводя дыхание. – Твое имя тоже прозвучало.

– Я не хотел об этом спрашивать.

– Но я не рассказала им о том, что находилось у меня внутри. Чистая удача. Потом я вырвалась от их головорезов и попыталась вышибить себе мозги о стену.

Он положил ладонь на ее руку – совершенно бессознательно. Она не препятствовала.

– Никому бы не рекомендовала этот способ. Скорее всего, это вообще невозможно. Впрочем, я успела долбануться только два раза, прежде чем меня опять схватили. Они собирались колоть мне эту дрянь до тех пор, пока я не выболтаю слова, которые позволят им воспользоваться сканером, чтобы увидеть карту. Меня заперли в какой-то комнате и всю ночь записывали то, что я болтала. Довольно быстро это превратилось в сплошную скукотищу.

Слушая ее, Гамильтон чувствовал, что успокаивается. Он с искренним наслаждением предвкушал возможность в ближайшем будущем добраться до кого-нибудь из этих людей.

– Я поставила на то, что когда пройдет достаточно времени, а я так и не скажу ничего интересного, они перестанут испытывать меня и станут просто записывать. Я выжидала столько, сколько могла оставаться в здравом уме, а потом принялась за одну из стен. Отыскала основной силовой кабель и запустила туда пальцы. Хотела бы рассказать об этом побольше, но я ничего не помню – с этого момента и до тех пор, пока не очнулась, как впоследствии выяснилось, в огромнейшем космическом экипаже. Я пришла в себя в лазарете, подключенная ко всевозможным капельницам. По моим внутренним часам прошло четыре года… Я решила, что это ошибка… Я проверила пакет у себя в голове – печати были не тронуты. Чувствовался запах дыма. Тогда я кое-как отключила подачу лекарств и сползла с постели. Там были еще несколько человек, но все они оказались мертвы или без сознания… Очень странные повреждения, как будто плоть стекла с костей… В коридоре тоже валялись тела – их персонал в этой дурацкой униформе. Но все же этой штуковиной кто-то управлял, потому что когда я заглянула во внутреннюю вышивку, три кресла были заняты. Думаю, они просто пытались добраться до дома – трое выживших после того, что там у них случилось. Когда мы приблизились к земной орбите под прямым углом к эклиптике, корабль принялся сигналить всевозможными фальшивыми флагами и пропусками. Я спряталась рядом с бортовым люком, и когда экипаж прибыл на одну из датских высотных станций и туда ворвался спасательный отряд, выбралась наружу.

В ее голосе появились просительные нотки, словно она искала у него подтверждения, что больше не спит.

– Я… я села на омнибус вниз и, помню, еще думала, какой это классный транспорт, очень стильный, особенно для датчан. А потом, когда я послушала вышивку и проверила по дневнику, правильно ли я поняла… когда до меня дошло… а могу тебе сказать, до меня долго доходило… Я перепроверяла множество раз…

Она сжала его руку, требуя, чтобы он поверил.

– Для меня прошло четыре года, пока я была без сознания… Но… – Ей пришлось заново набрать воздуха, глаза жаловались на потрясающую несправедливость произошедшего.

– Но здесь прошло пятнадцать лет, – закончил он.

Глядя на нее, он думал, что вот эта женщина, которая когда-то была старше него и давала ему первые уроки самопознания, осталась все той же и он никогда не сможет показаться с ней на людях… Поначалу она казалась ему прежней, поскольку именно такой она осталась в его памяти, но теперь он увидел размеры этой перемены. В новом их различии умещалось все, что он успел сделать за свою жизнь. Он помотал головой, чтобы прояснить мысли, чтобы избавиться от перепуганного взгляда этих глаз.

– Как же это?

Она хотела что-то ответить, но Гамильтон вдруг заметил, что музыка зазвучала громче. Он смахнул нож со стола и сунул его в карман.

Люстр испуганно посмотрела на него.

Но в их каморку уже заглядывал человек с внешностью типичного завсегдатая кабачков.

– Прошу прощения, – проговорил он на датском, с акцентом, который справка, бегущая в поле зрения Гамильтона, не смогла идентифицировать, – вы не знаете, куда подевался хозяин? Я тут заказывал столик…

Нечто неуловимое в выражении лица.

Он предполагал выкрутиться.

Не выкрутился.

Гамильтон даже не привстал, а, скорее, рванулся вбок, направляя нож в пах незнакомцу. Провернул и вытащил, одновременно хватая противника за пояс и швыряя вперед, заливая его кровью скатерть. Когда тот начал кричать, Гамильтон уже был в ресторанном зале…

Второй стоял в дверях кухни и устраивал выволочку хозяину, который в ожидании обычных в таких случаях неприятностей включил погромче музыку. Вот он обернулся, рука метнулась к поясу…

Дилетанты!

Гамильтон швырнул окровавленный нож ему в лицо. На мгновение тот принял его за метательный и выбросил руку, защищаясь, но Гамильтон уже покрыл разделявшее их расстояние и с размаха вогнал кулак ему в горло. Человек забулькал и упал. Прежде, чем тот коснулся пола, Гамильтон перехватил его и выбил пистолет.

Пистолет не понадобился. Его противник отчаянно хватался за горло. Гамильтон отпустил его, и тот упал.

Гамильтон оглянулся и увидел, что второе тело, подергиваясь, сползает на пол. Люстр уже присела на корточки, чтобы забрать оружие и у него.

Он обернулся к выходящему из кухни хозяину и наставил на него ствол:

– Еще?

– Нет! Я сделаю все, что…

– Я спрашиваю, еще есть?

– Я не знаю! – Он говорил правду.

Профессионалы оставили бы все идти своим чередом и устроили бы фазанью охоту, дождавшись, пока Гамильтон отправится по естественной надобности. Итак, дилетанты. Их может быть много. Вероятно, они обшаривают множество гостиниц, но возможно, не караулят выходы из этой.

Это была их единственная надежда.

– Хорошо. – Он кивнул Люстр. – Мы уходим.

Он заставил хозяина пошуметь у задней двери – бросать об пол горшки и сковородки, шмякнуться пару раз телом о посудный шкаф. Того могли в любой момент пристрелить, и Гамильтон знал это. Но и черт с ним, чего стоит один датчанин по сравнению со всем этим?

Гамильтон велел Люстр встать возле входной двери, затем снял хозяина с мушки и ринулся наружу.

Он выпрыгнул на узкую улочку, на леденящий душу холод, выискивая цель…

В глаза внезапно ударил луч света; он выстрелил на свет.

Но потом на него навалились. Много. Кое-кого он ранил – скорее всего, смертельно. Он не потратил впустую ни одного патрона.

Со стороны Люстр выстрелов слышно не было.

В лицо Гамильтону сунули что-то мягкое, и в конце концов ему пришлось вдохнуть в себя темноту.

* * *

К Гамильтону вернулось сознание. Сознание того, что он дурак и, по собственной глупости, предатель. Ему хотелось окунуться в эту горечь, в осознание того, что он подвел всех, кто был ему дорог. Хотелось отдаться этому чувству, оставив безнадежные попытки обрести хоть какую-то уверенность.

Но он не имел права.

По его хронометру прошло несколько часов. Не лет. Глаза он не открывал из-за света. Впрочем, свет, лившийся со всех сторон, был рассеянным, уютным.

В сложившейся ситуации его возможности наверняка будут ограничены. Если выхода не найдется, если они действительно оказались в лапах врага, он должен убить Люстр и затем покончить с собой.

Несколько мгновений он обдумывал это совершенно спокойно.

Затем позволил себе открыть глаза.

Помещение, в котором он находился, выглядело как лучшая комната в гостинице. Подобие солнечного света шло скорее из проекции, чем из настоящего окна. Он был одет в ту же одежду, что и на улице. Несколько серьезных ушибов. Он лежал на кровати. Он был один. Никто не позаботился накрыть его одеялом.

Распахнулась дверь. Гамильтон сел на кровати.

Официант вкатил в комнату столик на колесиках и, увидев, что Гамильтон проснулся, кивнул ему.

Гамильтон наклонил голову в ответ.

Официант снял со столика покрывало, под которым обнаружился обед – было похоже, что это настоящее мясо и яйца, – подал, как положено, столовый прибор, поклонился и вышел. Дверь за ним затворилась беззвучно.

Гамильтон подошел к столику. Провел пальцем по острому, зазубренному лезвию столового ножа. Это говорило о многом.

Уселся на кровать и принялся за еду.

Он не мог справиться с охватившими его мыслями – скорее смутными ощущениями, чем воспоминаниями или идеями. В конце концов, они составляли его личность. Такими были все, кто хранил равновесие, все, кто следил за тем, чтобы великие державы поровну делили Солнечную систему и не скатились в безумную войну, которая, как знали все, будет последней. Такой конец освободил бы их всех от ответственности, присоединив к царству Божьему, существующему как вне Вселенной, так и внутри любой мельчайшей ньютоновской протяженности.

Тогда равновесие, рухнув, вновь, как волна, достигнет вершины, навсегда и окончательно включив в себя всех живших, приведя их всецело к Господу. Уж столько-то начальной физики в него вбили в Кибл-Колледже. Он никогда не желал такого конца – как и никто из смертных. Такова сама суть человеческого существования.

Ему нравилась служба, даже связанные с ней тяготы. Это было исполнено смысла. Но подобные потрясения, подрывающие устои того, что он понимал – и в таком количестве, с такой скоростью…

В картине того, как окружающий мир содрогается у самого основания, нет ничего привлекательного. Это просто новый аспект равновесия, новая угроза для него. У равновесия множество проявлений, множество форм – так говорилось в каком-то гимне, который он едва помнил. Делай, что должно, и пусть будет, что будет.

Эта мысль пришла к нему четкой, словно была произнесена той частью его существа, у которой имелись цель и воля. Гамильтон улыбнулся, чувствуя, как его силы восстанавливаются, и снова взялся за мясо.

Как только он покончил с едой, за ним пришли.

Вошедший был одет в ту самую форму, о которой упоминала Люстр. Гамильтон еле сдержал смех: этот костюм скорее походил на карнавальный. Яркие цвета, которых, однако же, никогда не видели на поле боя, символы, не имеющие ни смысла, ни истории.

Однако человек, одетый в эту форму, судя по всему, прошел обучение в настоящей армии – следуя за ним, Гамильтон заметил по его походке, что тот явно знаком с учебным плацем. Может быть, даже бывший офицер. Выкупившийся или дезертировавший. Он проигнорировал попытки Гамильтона завязать разговор. Гамильтон и не пытался ни о чем спрашивать, поскольку готовился к предстоящему допросу, и даже бесцельные вопросы могли сыграть роль дыры в плотине. Нет, он говорил только о погоде, но получил в ответ лишь косой взгляд. Косой взгляд этого ублюдка, продавшего своих товарищей за красивый мундир!

Гамильтон улыбнулся ему, воображая, что он с ним сделает, если представится возможность.

Нож он оставил рядом с тарелкой.

* * *

Стенки коридоров были ярко освещенными и гладкими, их создали из пространства и снабдили для психологического комфорта цветом и текстурой. Гамильтон проследовал за офицером до двери, ведущей в то, что, скорее всего, было кабинетом, и подождал, пока тот постучит и их пригласят войти. Дверь скользнула в сторону сама собой, словно здесь не хватало слуг.

Помещение, в которое они вошли, было огромным. Оно венчалось куполом с проекционным потолком, на котором…

Над ними находилась планета. На мгновение Гамильтон решил, что это, должно быть, Юпитер, ночная его сторона – однако нет. Голова вновь пошла кругом, но он постарался не выказать этого. Он никогда не видел этого мира прежде. Что было невозможно. Однако справки, бегущие перед полем зрения, говорили, что эта проекция отражает истинную картину, а не шедевр виртуального искусства. Сфера была темной и огромной. Чернильные облака тускло светились, словно адские угли.

– Эгей! – голос с другого конца помещения звучал с беспечным североколумбийским акцентом. – Добрый вечер, майор Гамильтон! Рад, что вы смогли составить нам компанию.

Гамильтон оторвал взгляд от нависавшей над ними штуковины.

У противоположной стены стояли два человека, между ними возвышался огромный камин, над которым был барельеф щита с гербом, и Гамильтон не сомневался, что и барельеф был самым настоящим. В обычной ситуации офицер в штатском испытал бы отвращение, но сейчас это последнее кощунство ничего не могло добавить к остальным потрясениям. Этот герб не могло одобрить Международное геральдическое братство; он был каким-то… очень личным, частным – школьник мог от скуки накорябать такое в своей планшетке и стереть, прежде чем рисунок увидят сверстники. Собственный герб! Чистейшая наглость!

Двое стоявших у стены улыбались, глядя на него. Если бы Гамильтон не возненавидел их раньше, за глаза, он бы сделал это сейчас. Они улыбались так, словно и герб, и чужая планета – такая реальная – были просто розыгрышем. Таким же, как их шутовская, с точки зрения Гамильтона, охрана, хотя, как он полагал, эти двое смотрели на нее явно с иной точки зрения.

– Я беседую с двумя… господами Рэнсомами? – Он перевел взгляд с одного на другого. Еще одна загадка.

У этих двухметровых гигантов были одинаковые редеющие волосы и мощные лбы ученых, и оба предпочитали носить очки (снова рисовка!). Они были одеты не как джентльмены, а в нечто, что любой обитатель одной из множества крохотных клетушек в Кенте мог бы надеть для вечера в гольф-клубе. Они были одинакового телосложения, однако…

Один был по меньшей мере на десять лет старше другого.

И все же…

– Да, это Кастор и Поллукс Рэнсомы, – подтвердила Люстр, стоявшая с другой стороны комнаты. Бокал с бренди дрожал в ее руке. – Близнецы.

Гамильтон снова оглядел братьев. Они были совершенно похожи, не считая возраста. Наверняка тут имелось что-то общее с загадкой Люстр, но что именно?

Более молодой – Поллукс, если Гамильтон запомнил правильно, – отделился от камина и подошел поближе, разглядывая его все с той же насмешливой гримасой.

– Полагаю, это может показаться энохийской грамотой, но все верно, майор. Мы родились в месте, носящем ирокезское название. «Торонто», но которое ваши люди называют Форт-Йорк, в один и тот же день в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом.

Гамильтон приподнял бровь.

– Откуда же тогда разница? Здоровый образ жизни?

– О, ничего подобного! – рассмеялся старший близнец. – В обоих случаях.

– Полагаю, вы хотите услышать кое-какие ответы, – сказал Поллукс. – Постараюсь, насколько смогу, удовлетворить ваше любопытство. Вы, несомненно, оставили после себя хаос. В 21:59 сент-джеймсский двор официально объявил Данию «протекторатом Его Величества» и отрядил войска «в поддержку короля Фредерика», который, как они утверждают…

– Провозглашают! – перебил его Гамильтон.

Поллукс усмехнулся.

– О да, не будем забывать о приличиях, какие бы ужасы за ними не скрывались! Хорошо: они провозгласили, что старина оказался жертвой какого-то заговора и они намереваются вновь возвести его на трон. Заговор, полагаю, существует больше в их воображении, нежели в реальности. Я бы назвал это скорее ложью, чем декларацией о намерениях. Хотелось бы знать, переживет ли это все Фредерик?

Гамильтон не ответил. Он был рад тому, что услышал. Но это лишь подчеркивало, насколько важным было содержимое головы Люстр. Поллукс продолжал объяснять, обводя вокруг рукой:

– Мы находимся в особняке, самом обычном особняке на лунной орбите. – Он показал вверх. – А это интеллектуальная проекция еще одного нашего имения, находящегося на значительном удалении от политических границ Солнечной системы. Мы назвали этот объект Немезидой. Поскольку именно мы его открыли. Это близнец нашего Солнца, намного менее яркий. – Они с Кастором обменялись улыбками. – Не усматривайте тут метафор!

Он снова перевел взгляд на Гамильтона.

– На скорости света полет туда занимает примерно год.

– Вы говорите, у вас там имение… – Гамильтон подумал, что, скорее всего, они просто послали туда какой-нибудь автоматизированный экипаж, назвав его претенциозным именем.

– У нас там несколько имений, – ответил Кастор, делая шаг вперед и присоединяясь к брату. – Но, полагаю, в данном случае Поллукс имел в виду саму звезду.

Гамильтон понял, что его дразнят, и не стал отвечать.

– Вы помните историю про Ньютона и червяка, майор? – спросил Поллукс, будто они собрались, чтобы порадоваться хорошей шутке. Но тон его не был веселым, скорее язвительным, словно он обращался к упрямому ребенку. – Это ведь входит в дошкольный курс по равновесию у вас в Британии, верно? Старик Исаак гуляет по саду, ему на голову падает яблоко, он подбирает его, видит крошечного червячка, ползающего по его поверхности, и начинает думать о тайнах микромира… Кстати, неортодоксальные историки опровергли чуть ли не каждую деталь этой байки, но это к делу не относится… Исаак понял, что пространству необходим наблюдатель – Бог, чтобы реальность могла продолжать существовать, когда поблизости нет никого из нас. Это тот самый парень в лесу, для которого шумит падающее дерево. Он – часть ткани мироздания, часть «установленного и священного» равновесия и стоящая за ним причина. И звезды, и галактики, и огромные расстояния между ними таковы, каковы они есть, лишь потому, что так он расставил декорации, вот и все. Равновесие в нашей Солнечной системе – бриллиант, а остальная Вселенная – лишь оправа. По крайней мере, именно этой точки зрения всегда придерживались академии великих держав. Так оно удобнее. Надежнее.

– Но мы с братом, знаете ли, не академики. Мы не прочь испачкать руки, – вмешался Кастор, державшийся немного дружелюбнее. – Мы оба проросли в грязи на полях сражений матушки-Земли, где и сколотили свой капитал, но мы всегда смотрели на звезды. Часть нашего состояния ушла на очень дорогостоящее хобби – первоклассную астрономию. Наши телескопы лучше тех, которыми может похвастаться любая из великих держав, и они расположены в разных точках Солнечной системы. И мы делаем двигатели. Экипаж, скользящий вдоль складки, ежесекундно изменяя под собой гравитацию, в безвоздушном пространстве способен лишь на ограниченное ускорение. Показатели понемногу растут, но речь идет лишь о прибавке нескольких миль в час благодаря некоторым техническим усовершенствованиям. А если разгоняешься внутри Солнечной системы, уже через несколько дней приходится сбрасывать скорость, поскольку необходимо тормозить перед пунктом назначения. К автоматическим экипажам, посылаемым за кометное облако, это не относится, но почему-то никто этим так и не занялся.

– Это нас всегда удивляло.

– До тех пор, пока до нас не дошли слухи о страшной тайне. Люди ведь говорят с нами – мы продаем оружие и покупаем информацию. Оказалось, что для любого государства послать подобный экипаж, даже просто построить транспортное средство, значительно превосходящее имеющиеся параметры, означало бы навлечь на себя подозрения остальных в том, что обнаружено нечто интересное, чем не хотят делиться, а значит, сделаться объектом нападения в отчаянной попытке сохранить равновесие.

Гамильтон продолжал молчать.

– Наткнувшись на Немезиду во время фоторазведки, мы поняли: нашли то, что всегда искали, наравне со множеством других обездоленных обитателей Земли…

– Суши, – поправил Гамильтон.

Они засмеялись и захлопали в ладоши, словно это была какая-то салонная игра.

– Именно, – сказал Кастор.

– Мы бросили монетку, – сказал Поллукс. – Отправляться выпало мне. С небольшим количеством людей. Я взял экипаж, под завязку набил складку припасами и начал ускорение, используя изготовленный нами же двигатель, который ограничивали лишь физические, а не политические принципы. Я отправлялся к новым мирам и открывал новые горизонты – наконец-то для нас самих. Для всех остальных, запертых в своих норах великими державами… – он заметил, что брат хмурится, и с видимым усилием сдержал себя. – Экипаж ускорялся до тех пор, пока через год или около того мы не начали приближаться к скорости света. К нашему потрясению, мы обнаружили, что одновременно требования к складке возрастают до исключительных размеров. Как это ни невероятно, но похоже на то, что у Вселенной имеется предел скоростей!

Гамильтон пытался сохранять видимое безразличие, но чувствовал, что это не удается. Насколько можно верить услышанному?

– По моим внутренним часам путешествие туда и обратно заняло четыре года…

– Но для меня, который остался здесь, прошло пятнадцать лет, – вмешался Кастор. – Поскольку при приближении к скорости света время замедляется только для тебя. Да, я знаю, как безумно это звучит! Словно Бог начинает выделять тебя из всех остальных!

– И видели бы вы, майор, какая это красота – эти радуги, и тьма, и ощущение, что ты… что ты наконец-то близок к пониманию устройства Вселенной!

Гамильтон облизнул сухие губы.

– Почему все это происходит?

– Мы не знаем в точности, – признался Кастор. – Мы подходим к этому как инженеры, а не теоретики. «Бог не сдирает с пространства последнюю шкуру» – считается, что именно так сказал Ньютон. По его теории, Бог являет собой систему отсчета для всего существующего. Однако эти странные изменения массы и времени в зависимости от скорости… похоже, они говорят нам, что существует и кое-что большее, нежели мизерная Ньютонова гравитация и мизерная же Ньютонова причинность!

Гамильтон кивнул в направлении Люстр:

– Насколько я понимаю, ее не было с вами в том первом путешествии?

– Нет, – ответил Поллукс. – Я как раз к этому подхожу. Когда экипаж начал уменьшать скорость, приближаясь к Немезиде, нам стали встречаться признаки того, что мы вначале приняли за планетную систему с центральной звездой. Лишь подобравшись ближе, мы поняли: то, что мы сочли маленькими планетами, в действительности было экипажами! Причем такого размера, о каком люди и не мечтали! Это были экипажи чужеземцев.

Гамильтон сжал губы. И это первые представители человечества! И чужеземцы так близко! Если все это правда, конечно… Он еле удерживался, чтобы не поднять глаза вверх, словно мог их увидеть на проекции. Он буквально чувствовал, как шатается равновесие. Словно что-то дорогое для него стремительно ускользало прочь, в пустоту, и дальше – только хаос.

– И вы, – проговорил он, – поспешили к ним, чтобы пожать друг другу руки.

– Нет, – рассмеялся Поллукс. – К несчастью. Мы сразу же увидели, что на экипажах изображены какие-то огромные символы, одни и те же для всех, хотя разобраться в них не смогли. Это выглядело как… какие-то красные птицы, только искаженные, размытые. Лишь сравнив их, можно было вообще понять, что это символы. Мы приблизились со всеми возможными приветственными возгласами и флагами, и тут нашу вышивку внезапно заполонили… возможно, это были голоса, хотя походило просто на низкие гулкие звуки. Мы орали на все лады около часа, все без толку. Мы уже готовились бросить в пустоту диаграмму в контейнере – схематическое изображение фигур, обменивающихся разными вещами…

– Еще бы, – вставил Гамильтон.

– …когда они внезапно включили огни, подсвечивавшие их опознавательные знаки. Выключили, снова включили, снова и снова. Было похоже на то, что они требуют, чтобы мы показали наши.

Гамильтон кивком указал на чудовищный герб над камином:

– А этого у вас под рукой не было?

– Это было сделано позже, – ответил Кастор, – как раз на другой такой случай.

– Поняв, что мы не можем показать никаких опознавательных знаков, – вмешался Поллукс, – они начали по нам стрелять. По крайней мере мы решили, что это выстрелы. Я решил убираться подобру-поздорову, и мы снова начали ускорение, обогнули звезду и направились к дому.

Гамильтон не мог скрыть улыбки.

– Перед тем как отрядить следующую экспедицию, – продолжал Кастор, – мы выстроили самый большой экипаж, какой только смогли, и сплошь разрисовали его гербами. Но нам было необходимо еще одно: нечто, чем мы могли бы меняться. – Он махнул рукой в сторону Люстр. – Содержимое ее головы, местонахождение недостающих масс – веса всех этих живых разумов, карта небесной торговли. В зависимости от того, откуда явились сами эти чужеземцы, мы могли иметь информацию, которой у них не было, или по крайней мере показать им, что мы в игре. Либо, если не понравимся этим чужеземцам, мы всегда могли поискать других.

– Но она оказалась сделанной из крепкого материала, – сказал Гамильтон.

– После того как она попыталась забить себя до смерти либо до полной блокировки, мы заморозили ее, – отозвался Кастор. – Мы отправили ее вместе с командой основного экипажа, в надежде, что в дороге они смогут отыскать способ пробить ее защиту. Или же предложить ее чужеземцам в качестве запечатанного товара. – Гамильтон не сомневался, что близнецу нравилось шокировать Люстр. – Однако на этот раз их реакция была, я бы сказал, более агрессивной. Нашим людям удалось оставить там какое-то количество орбитальной автоматики и готовых для заселения домов, но сами они едва ушли оттуда живыми.

– Похоже, чужеземцам вы понравились не больше, чем нам, – заметил Гамильтон. – Я могу понять, почему вам хочется вернуть ее себе. Но почему до сих пор жив я?

Близнецы поглядели друг на друга так, словно некая неприятная обязанность настигла их раньше, чем им бы хотелось. Кастор кивнул в никуда, двери сами собой растворились, и в комнату прошагали несколько клоунов-охранников.

Гамильтон задержал дыхание.

– Приковать его к камину, – распорядился Поллукс.

* * *

Кандалы были вытащены из тех же складок, где, очевидно, – Гамильтон не сомневался в этом, – располагалось направленное на него оружие. Люди его толка, если и удалялись на покой, то куда-нибудь, где попроще, их не особенно привлекали вечерние приемы в знатных домах. Комната никогда не бывает просто комнатой, когда ты работаешь в штатском.

Его запястья и лодыжки приковали к камину, после чего раздели догола. Гамильтон хотел сказать Люстр, чтобы та не смотрела, но он также был исполнен решимости больше не просить ни о чем. Он не питал иллюзий. Сейчас ему предстояло умереть, и умереть не быстро.

– Ты знаешь свой долг, – только и сказал он.

В ее ответном взгляде сквозила ужасная нерешительность.

Поллукс кивнул снова, и из пола в потоке света появилась контрольная педаль. Он поставил на нее ногу.

– Давайте сразу покончим с формальностями, – заявил он. – За ваше сотрудничество мы предлагаем вам огромную сумму денег в углеродном эквиваленте.

Гамильтон беспечно выругался.

– Вот так всегда… Ну хорошо, я попытался. Вот что я собираюсь сделать сейчас: я открою очень маленькую складку перед вашими гениталиями. Затем я начну увеличивать гравитацию и буду делать это до тех пор, пока мисс Сен-Клер не предпочтет перестать говорить по-енохийски и не произнесет слова, которые позволят нам просмотреть пакет, заложенный в ее мозг. Если же она предпочтет отрезать себя от мира при помощи собственного языка, я начну с того, что выдеру ваши гениталии с корнем, после чего перейду к другим частям вашего тела, останавливая кровь с помощью складок. Я стану убивать вас медленно, а она будет вынуждена смотреть. Затем я проделаю то же самое с ней. – Он бросил быстрый взгляд на Люстр, и на мгновение Гамильтону показалось, что он напуган. – Не заставляйте меня делать это.

Люстр стояла выпрямившись и не отвечала.

– Скажи то, что нужно, чтобы включить блокировку, – сказал ей Гамильтон. – Скажи это сейчас.

Однако, несмотря на весь его гнев и ужас, она сохраняла то же выражение лица и лишь быстро переводила взгляд с него на близнецов и обратно.

– Ну же, Бога ради! – выкрикнул он.

Поллукс мягко нажал ногой на педаль, и Гамильтон напрягся, ощутив, как складка ухватила тело. К его ужасу, это заставило припомнить моменты с Люстр – и, что еще хуже, моменты с Анни. Эта ассоциация была некстати, и он подавил ее умственным усилием. Нельзя думать о ней перед такой смертью. Это все равно что протащить с собой в смерть и боль ее частичку. Впрочем, боли не было – пока. Он не кричал, приберегая силы до того момента, когда она появится. Тогда он вспомнит свою выучку и примется их костерить, громко, во весь голос, контролируя таким образом единственное, что ему подвластно. Он гордился тем, что ему предоставляется возможность самому управлять своей смертью и умереть за короля, отечество и равновесие.

Поллукс снова поглядел на Люстр, затем нажал посильнее. Теперь боль появилась. Гамильтон набрал побольше воздуха, собираясь начать высказывать этому бесклассовому ублюдку все, что он о нем думает…

…когда внезапно раздался звук.

Что-то обо что-то скреблось, где-то далеко отсюда.

Близнецы вдруг насторожились, и оба посмотрели в одном направлении.

Гамильтон издал напряженный смешок. Чем бы это ни оказалось…

А потом взрыв!

На стене вспыхнула проекция человека в униформе.

– Там три экипажа, каким-то образом…

– Церковные колокола! – вскричал Гамильтон, внезапно все поняв.

Кастор кинулся к двери, вливаясь в бурный поток охранников, хватающих оружие со стен, однако Поллукс остался на месте, на лице опасное выражение, нога зависла над педалью. Один из охранников также остался рядом с Люстр, направив на нее винтовку.

– Что?

– Колокола церкви Девы Марии в Копенгагене… Десять часов… – Он задыхался от боли и давления. – Вы сказали, что город стал британским владением в девять пятьдесят девять. Когда мы падали. – Он торжествующе выругался в лицо этому человеку, который собирался его изувечить. – Должно быть, когда мы падали, в меня поместили складку с маркером! Если мы приземлились в Британии, равновесию это не повредило!

Поллукс зарычал и ударил ногой по педали.

Гамильтон не видел, что происходило в дальнейшие несколько секунд. Его зрение было искажено болью, взобравшейся до челюсти и корней зубов.