Текст книги "Коплан возвращается издалека"

Автор книги: Поль Кенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Глава III

Коплан, несколько оторопевший от непривычной признательности начальника, проговорил:

– Значение, которое вы, по-видимому, придаете моему мнению относительно этой юной особы, очень лестно для меня, но ваши слова меня удивляют. Как правило, принимая решения, вы не слишком считаетесь с мнением подчиненных.

– Наглая клевета, – обиделся Старик. – Присаживайтесь, нам предстоит решить два-три вопроса, касающиеся нашей новой сотрудницы.

Погружаясь в кресло, Коплан непринужденно произнес:

– Прежде чем выслушать вас, хотел бы задать вам один вопрос.

– Задавайте.

– Почему вы доверили роль наставника мне? До сих пор шефство над новичками никогда не входило в круг моих обязанностей. Должен ли я понять это так, что она ваша протеже?

– Нет, не протеже. Я все вам объясню. Я проявляю к этой девушке интерес по двум причинам: во-первых, у меня серьезные проблемы с кадрами; во-вторых, можно сказать, по моей просьбе – во всяком случае, стараясь сделать мне приятное, – мой старый друг Диссар завлек ее в сети нашей Службы. В каком-то смысле, чувствую здесь себя морально ответственным. И что меня больше всего смущает, мне пришлось ввязаться в нешуточную схватку, прежде чем достичь желаемого. Без моего вмешательства комиссия Учебного центра отсеяла бы ее.

– Кроме шуток? – изумился Коплан. – Комиссия признала ее негодной для разведывательной деятельности?

– Увы, да, милый Коплан! Вы ведь знаете, что признание годности возможно только при единодушии всех членов комиссии. Моя же кандидатка, вопреки всем ожиданиям, набрала к концу стажировки три голоса против… Мне пришлось перечислить все свои заслуги, прежде чем полковник согласился отступить от святых правил… Теперь вам ясно, почему я придаю такое значение вашему мнению?

Он тяжело повел плечами, все еще находясь во власти переживаний, и заговорил снова:

– Конечно, далеко не случайность, что я не передал вам ее зачетную ведомость. Мне было интересно, какова будет ваша спонтанная реакция на девушку, ваше впечатление, так сказать, с пылу с жару…

Он презрительно махнул рукой в сторону толстенной папки, громоздившейся на краю его рабочего стола.

– Если бы я снабдил вас всей этой никчемной писаниной до знакомства с девушкой, ваша оценка утратила бы необходимую непосредственность.

Коплан закурил неизменную «Житан».

– Должен признать, что я искренне поражен отрицательным решением комиссии, – задумчиво ответил он. – По моему скромному разумению, Моник Фаллэн – необыкновенно ценное приобретение. Скажу больше: беседуя с ней, я пришел к заключению, что она нашла свое подлинное призвание. Она умна, проницательна, трезво смотрит на вещи и очень красива, что совсем неплохо. Не понимаю, к чему придралась комиссия.

– К чему она только не придралась! – проворчал Старик. – Вы, конечно, прочтете обо всем в досье. Короче говоря, «против» голосовали оба врача Центра плюс психоаналитик. Доктор Авельдер считает, что кандидату недостает психологической зрелости, зато налицо все признаки инфантилизма. Профессор Ковенски разглядел у нее подсознательную склонность к тому, что на его жаргоне зовется «накликать несчастье». Вот вы лично вериге в психоанализ?

– Да, почему бы и нет? Но считаю, что злоупотреблять им нет нужды.

– Ладно, буркнул Старик. – Мне, скажем, представляется совершенно очевидным, что психоанализ имеет ценность только в самом общем плане. Он не определяет людского поведения. Реальная жизнь, полная неожиданностей, ежеминутно преобразует личность…

– Так что же психоаналитик?

– Его заключение не отличается от мнения доктора Авель-дера. Кандидат, видите ли, еще не окончательно повзрослел.

– А ведь что-то в этом есть, – заметил Коплан, выпуская колечко дыма. – Остается лишь уточнить, реально ли это – быть вполне взрослой в двадцать четыре года. Вот пройдет пара-тройка лет, сменит она несколько мест работы – тогда линька завершится.

– Полагаю, вы провели зондаж?

– Так, болтовня о том о сем. Я, конечно, подразнил ее вопросами о любви, удовольствии, философии и прочем в том же духе. Выяснилось, что у нее вполне обоснованные взгляды и уместные суждения. Не понимает она лишь одного: что уверенность в отсутствии иллюзий – само по себе иллюзия. В этом я готов согласиться с Авельдером.

– А какова она как женщина?

– С апломбом заявляет, что фригидна, но с этим я еще разберусь.

Старик нахмурил мохнатые брови и прогремел, глядя на Франсиса в упор:

– Как это «разберетесь»?

– Я хочу сказать, что с этим еще не все ясно. Чтобы узнать, действительно ли она фригидна, надо переспать с ней. А впрочем…

– Ковенски упоминает об этом в своем заключении. По его мнению, ее фригидность вызвана травмами, перенесенными в детстве.

– Вполне возможно, но могут быть и иные причины. Большая часть женщин, до двадцати четырех лет остающихся фригидными, просто не имели должного опыта. Мы же имеем дело с женщиной, запутавшейся в своих размышлениях.

Вижу, у вас свои взгляды на эту проблему, – саркастически заметил Старик и продолжил, состроив разочарованную гримасу: – Так и быть, если вы считаете, что это может принести пользу и расставить точки над я не запрещаю вам сблизиться с нею. О выводах доложите.

Коплан рассмеялся.

– Для блага Службы я, быть может, при случае сделаю над собой усилие.

Но это не приказ, – поспешил с уточнением Старик. – В конце концов, до фригидности моих сотрудниц мне нет никакого дела. Непонятно только, почему Ковенски и Авельдер придают этой детали такое значение.

– А ведь их нетрудно понять. Когда фригидной женщине попадается партнер, которому удается исцелить ее от этого недуга, она совершенно преображается. Бывало, они просто сходили с ума, открыв для себя восторги плотского наслаждения. До такой степени, что отрекались от всей прошлой жизни.

Старик хранил задумчивое молчание. Коплан продолжил разъяснения:

– Безусловно, для нас было бы весьма опасно, если бы это стряслось при определенных обстоятельствах. Однако я убежден, что Моник Фаллэн выстоит. У нее есть твердость, сила воли, большое присутствие духа. Врачи из Центра руководствовались общими правилами, но не станем их винить. Из всякого правила бывают исключения. Уверен, что Моник – как раз такое исключение. Даже если ей подвернется кто-то, кто откроет ей истину о ней самой, она не свернет с избранного пути.

– Надеюсь, – отрезал Старик. – В последние три года мне не слишком везло с сотрудницами. Нас постигала утрата за утратой – вы знаете об этом не хуже меня: в Колумбии, Греции, Турции, Испании. Натуральное истребление! И какие ценные кадры – таких нелегко заменить. В общем, дефицит женщин – одна из причин, побудивших меня надавить на полковника Сира-на. Для удовлетворения насущных нужд Службы мне понадобилась бы добрая сотня девиц, бегло болтающих по-немецки, английски и испански.

– А каково было личное мнение полковника Сирана? Разве за то время, что он возглавляет Учебный центр, он не научился объективно оценивать будущие кадры?

Старик с пренебрежением выпятил нижнюю губу:

По правде говоря, четкого мнения у него не было… Больше всего его тревожил диагноз профессора Ковенски: та самая склонность «накликать несчастье»… Сиран опасался, как бы призвание малышки не состояло в принесении себя в жертву, как бы она ни стремилась неосознанно к тому, чтобы быть наказанной, а то и уничтоженной – словом, как бы ее призвание не оказалось ложным.

– Снова выплывает несчастное детство, – сказал Коплан. – Чушь, – скрипнул Старик. – Не верю я в несчастное детство. Одних детишек хвалят и выхаживают, других нет. Но о так называемом несчастье дети не имеют ни малейшего понятия. Они живут в особом мире, не поддающемся анализу… Словом, коль скоро имеется в виду наше новое приобретение, я расскажу вам в нескольких словах ее историю. На самом деле ее фамилия совсем не Фаллэн. Во всяком случае, до девяти лет она жила под другой фамилией. Драма разразилась, когда ей исполнилось девять. Ее родители являли собой довольно беспокойную парочку. Отец, лейтенант авиации, был недурен собой и на хорошем счету как летчик-перехватчик. По натуре же он был человеком беззаботным и довольно распутным, как это было принято в те времена среди летчиков. Супруга его, несколько старше его, воспитанная в семье потомственных военных, отличалась подозрительным и ревнивым нравом. Она не выносила шалостей супруга, поэтому сцены следовали одна за другой. И вот однажды, потеряв всякое терпение и изрядно рассвирепев, она хватает мужнин револьвер и всаживает ему в грудь целых пять пуль, которых хватило бы на двоих. После чего простреливает голову себе самой. Девчонка при том присутствует… Офицерское товарищество берет на себя заботу о ней – сироте, не имеющей в целом свете ни единой близкой души. Отцовскую фамилию заменяют фамилией бабушки по материнской линии и, для поддержания духа несчастной девочки, отдают ее в семью, где нет детей. Ее опекуном стал офицер Генштаба, служивший в Буэнос-Айресе, очень достойный человек. Там, в Аргентине, она и освоила английский, немецкий и испанский. Она прожила там шесть лет. После смерти опекуна она вернулась во Францию с его вдовой. Два года она проводит в Бретани, оканчивает школу и в 19 лет поступает служащей в «Эр-Франс», потом становится стюардессой. Первая любовь: она в объятиях американского дипломата, лет на двадцать старше ее. И беременна! Дипломат, женатый господин, отец семейства, спасается бегством и получает назначение на край света, в Сидней. Хорошо это или плохо, но беременность Моник длится недолго: выкидыш. После нескольких месяцев лечения и отдыха в одном из пансионатов товарищества офицеров она начинает жизнь заново: поступает на службу в туристическое агентство и занимается изучением перспектив развития туризма в Испании. И вновь драма: юный коллега-немец, с которым она заигрывает, а потом становится его любовницей, гибнет в пучине Средиземного моря. Она возвращается в Париж и нанимается секретаршей в агентство по торговле недвижимостью. В этот самый момент на нее и выходит мой друг Диссар, которому я жаловался на кадровые трудности. Польстившись на предложение Диссара, она с энтузиазмом соглашается пройти подготовку в нашем Учебном центре… Другие детали вы почерпнете из досье.

– А я-то удивлялся, отчего она такая хмурая! – опечалился Коплан, на которого услышанное произвело тяжелое впечатление. Бедная девочка и вправду не имеет повода расточать улыбки. Не прошлое, а вереница несчастий и разочарований!

– Что ж! – резюмировал Старик тоном завзятого фаталиста. – Думаю, ей не стоит лить слезы. Она молода, красива, наделена железным здоровьем, все при ней, всегда ела досыта, не страдала от жажды… Все не так и плохо.

– И все же! Теперь мне понятно, почему с ее личика не сходит похоронное выражение.

– Возможно, мои теории и не соответствуют духу времени, – парировал Старик, – но я не устаю подмечать, что лучше всего подготовлены к тяготам жизни вовсе не те, кто провел безоблачную юность. Как раз наоборот. Что же до ее угрюмой физиономии…

Он придвинул к себе необъятное досье, раскрыл его, покопался в бумажках и выудил из них конверт:

– Полюбуйтесь, это фотография нашей малышки в шестилетнем возрасте. До драмы, заметьте. И уже такой замкнутый вид!

Коплан взглянул на фотографию. Действительно, с фотографии на него смотрели глаза, полные печали.

– Обстановка в семье, где нет согласия, непосредственно влияет на детский характер, – наставительно произнес Франсис.

– Да, если хотите, – уступил Старик. – Но я все равно считаю, что каждый из нас приходит в мир со своим характером. Посмотрите, вот портрет матери Моник… Не знаю, было ли и ее детство отмечено горечью утрат, но и это лицо безрадостно… А вот папаша за несколько месяцев до драмы… Между прочим, вы с ним похожи.

Удивительнее всего было то, что Старик попал в точку. Коплан оценил его наблюдательность и заметил с улыбкой:

Если профессор Ковенски узнает, что вы избрали крестным для малышки меня, он подскочит на месте, помяните мое слово.

– С чего бы это?

– Он наверняка напророчит нам катастрофу. Обычно девочки-сироты почти автоматически зацикливаются на своих отцах. Иными словами, влюбляются в мужчин, напоминающих отца, с которым их преждевременно разлучила судьба.

– И что теперь? – проворчал Старик, резко захлопнув папку. – Если я стану обращать внимание на такой вздор, мне придется просто-напросто закрыть лавочку. Для меня важнее всего то, что она заметная девушка, владеющая четырьмя языками.

– Как вы представляете себе ее первые шаги?

– Скоро поговорим и об этом. Я нашел для нее кое-что интересное. Небольшое задание, которое подойдет ей, как перчатка: простое, безопасное – и без особых последствий для Службы. Как раз то, что и требуется для обкатки… Я утрясу все это с Руссо. Пока что устраивайтесь в комнате номер 16 и приступайте к изучению досье. Там вас дожидается Фондан.

Коплан приподнял брови.

– Фондан?

– Ну да. Внутренний распорядок требует присутствия свидетеля, разве вы забыли? Ни один сотрудник Службы не может в одиночку знакомиться с конфиденциальным досье другого ее сотрудника. С сегодняшнего утра Моник Фаллэн – наша коллега. Я вызвал вашего заместителя, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев: он заодно войдет в курс дела.

– Отличная идея, – одобрил Коплан, вставая. – И все же мне потребуется несколько дней, чтобы усвоить все это.

– Что именно?

– Мысль, что эта белокурая красавица – на самом деле наша коллега.

– Очень рассчитываю на ваши умственные способности, ибо я намерен задействовать ее с завтрашнего вечера.

Коплан сделал дижение, выдающее полное отсутствие доверия:

– Изволите шутить? Не могу же я за сутки сделать из нее полноценного сотрудника, черт побери!

– Вы сотрясаете воздух, совершенно не зная, что у меня для нее припасено! – возмутился Старик. – Берите досье и марш наверх! Увидимся ближе к шести. Тогда и узнаете, о чем идет речь.

Глава IV

На следующий день, повинуясь вызову Коплана, доставленному рассыльным Службы, Моник явилась в 15.00 на улицу Рейнуар.

– Примите мои поздравления, – встретил ее Коплан дружеской улыбкой. – Вы приходите точно, это великолепно. Женщин, имеющих представление о времени, не так-то легко найти.

– Обожаю точность, – сказала Моник.

Как и накануне, они расположились в креслах гостиной. На Моник был светло-голубой костюм, который каким-то образом подчеркивал все сразу: и ее стройность, и белизну кожи и волос.

– Сперва о главном, – провозгласил Коплан. – Вы теперь значитесь под номером ДИ 36. Так вы будете подписывать свои шедевры. Мой номер – ФХ 18. В 17 часов я отведу вас в «бассейн» – так мы зовем штаб-квартиру Службы, и представлю Руссо, шефу административного управления. С ним вам предстоит утрясать свои финансовые и тому подобные проблемы. А теперь – о вашем первом задании.

Он водрузил на колени объемистое досье.

– Вот «цель» – лицо, которым предстоит заниматься в рамках задания. – Он протянул ей несколько черно-белых снимков формата 13x18.– Антуан Кониатис, 49 лет, холостяк, житель Нейи. Профессия – технический советник СИДЕМС.

Моник, заинтересованно рассматривавшая одну из фотографий, спросила:

– Он грек?

– Нет, уроженец Парижа. Но фамилия указывает, разумеется, на греческие корни.

– И в чем состоит задание?

– Сблизиться с ним. Во всяком случае, сделать такую попытку. Короче говоря, стать его любовницей.

– Он хорош собой, – прошептала она, не спуская глаз с фотографии. – Немного похож на Гарри Гранта, американского актера. Вы не находите?

– Да, что-то есть. По нашим сведениям, задача, которую нам предстоит решить, не так уж безнадежна. У Кониатиса репутация большого любителя жешцин, особенно молодых и симпатичных. Теоретически вы для него – идеальная добыча. Правда, для вас это будет не так уж забавно, учитывая его возраст.

– В каком-то смысле это как раз неплохо. Я, представьте, отдаю предпочтение зрелым мужчинам. Мужчины моложе тридцати мне отвратительны: они глупы, тщеславны и эгоистичны.

– Надеюсь, вы не лесбиянка?

– Нет, можете не беспокоиться. Б-р-р, какая гадость! Но с какой целью я должна стать любовницей этого господина?

Нам необходимы сведения из первых рук о его теперешней деятельности и деловых связях.

– А в чем его обвиняют?

– Полегче, полегче! – оживился Коплан. – Что еще за словечки? Если бы он в чем-либо обвинялся, сидеть бы ему уже за решеткой.

– Да, верно, я неправильно выразилась. Я хотела спросить: в чем его подозревают?

– А вы воображаете, что Служба интересуется только бесчестными людьми? Это заблуждение: среди наших клиентов частенько попадаются кристально честные граждане. В данном случае у истоков задания стоит Управление общего осведомления.

– То есть?

– Значит, так: не зная, что конкретно вы усвоили из учебного курса, я наверняка стану внушать вам то, что вы уже и так знаете. Но проявите терпение и внимание: повторение – мать учения.

Моник не возражала. Он продолжал:

– Это Управление – одно из подразделений Сюртэ. В него входят 12 отделов, обобщающих любые сведения, интересующие или способные заинтересовать полицию, в том числе относящиеся к политике и даже частной жизни людей. Любой человек, проживающий на французской территории, может по той или иной причине попасть в картотеку этого управления. Сами понимаете, что за грозная вещь – его архивы. К счастью, к картотекам и секретным досье допускают с величайшей осмотрительностью. Даже министр может сунуть в них нос только при определенных условиях… Обычно Управление само добывает интересующие его сведения; однако случается, что оно обращается за помощью к нам. Кониатис много разъезжает и имеет массу контактов за границей. Очевидно, что Управление просит вас войти в интимный контакт с ним не без причины. Только что это за причина – ни за что не скажет.

Моник вернула ему фотографии и спросила:

– Я должна буду обращать внимание в основном на профессиональную деятельность Кониатиса?

– Сейчас, сейчас… У вас будет возможность от корки до корки изучить биографию своей жертвы, тогда и узнаете, с кем имеете дело. Я вам коротко расскажу о его карьере. Родился в Париже в небедной буржуазной семье: отец занимался импортными операциями. Примерный ученик лицея Людовика Великого, выпускник Политехнического института, затем два года в Национальном училище административных работников, стажировки в разных странах, потом, после кончины отца и ликвидации семейной фирмы, поступает на государственную службу. Более десяти лет он ведет мирную жизнь типичного чиновника, медленно поднимаясь по иерархической лестнице. В итоге – пост заместителя секретаря Государственной консультативной комиссии по рынкам в министерстве экономики. Там он специализируется в одной весьма деликатной области: специальные рынки сырья. Очень скоро на него обращают внимание, и он становится главой делегации. Четыре-пять лет он отстаивает экономические интересы Франции по всему миру, начальство ценит его безмерно и сулит ему большое будущее. Он поднакопил опыта, он умен, ловок, в ведении переговоров ему нет равных. Полиглот, юрист, словом, светило ведомственного масштаба. И вот неожиданность: он умудряется получить освобождение от служебных обязанностей на длительный срок и погружается в собственные делишки. Два года спустя он уходит в отставку уже окончательно; за ним – должность советника в международном тресте инвестиций в гостиничный бизнес. Еще немного времени и СИДЕМС сулит ему золотые горы, и он не может устоять. СИДЕМС – это транснациональное общество по изучению рынков, по сути дела, трест, имеющий филиалы и дочерние фирмы по всему миру. Сфера его деятельности – так называемые особые рынки. Ввиду головокружительной сложности схем, действующих в мировой торговле, Кониатис, при его компетентности, пользуется непререкаемым авторитетом. Его прошлое высокопоставленного функционера и технократа приносит теперь ему немалый доход. По имеющимся сведениям, он загребает кучи денег и уже скопил приличное состояние. И лишь незначительная часть этого состояния хранится во Франции.

– Так на чем он специализируется?

– Я же сказал: специальные рынки сырья. Вот пример: если я закажу вам несколько тонн ванадия, молибдена или бериллия, то откуда вы их возьмете? И на каких условиях сможете мне их поставить?

Моник разобрал смех, и ее лицо тут же просветлело:

– Понятия не имею, о чем вообще речь!

– Это редкие металлы, применяемые в самолетостроении, ракетостроении, производстве ультрасовременного оружия… Но и это не все. Допустим, вы дока в своей области. Но есть еще одна загвоздка: вопреки поговорке, что продать можно все что угодно, на специальных рынках царят иные нравы. Чаще всего такие материалы отнесены к категории стратегических металлов, и их купля-продажа обуславливается международными соглашениями устрашающей сложности. Если вы приобретете сурьму в коммунистическом Китае, вам придется держать ответ перед вашими политическими и военными союзниками. Словом, в этих вселенских джунглях порой потерянно блуждают даже правительства.

На лице Моник обозначилось некоторое замешательство:

– Вы рассчитываете, что я разузнаю, занимается ли Кониатис такими операциями?

Коплан снисходительно улыбнулся:

– Нет, вы, естественно, на это не способны. Все, что от вас требуется, – это добыть для нас максимум сведений о связях нашего знакомого. Наши специалисты поработают с этими сведениями и придут к надлежащим выводам. Но не будем горячиться: впереди только первые шаги.

– Вы же утверждали, что они не будут трудными.

– Всего лишь предположение. Я думаю, что трудностей здесь не будет. Но наверняка ничего не знаю.

– Надеюсь, вы не подвергаете сомнению мою способность соблазнить мужчину? – съязвила она. – Если Кониатис – патентованный волокита, у меня есть кое-какой шанс, не так ли?

– Бесспорно, бесспорно. Остается удостовериться, волочится ли наш объект за кем попало или проявляет максимальную осмотрительность.

– Я очень быстро пойму, что он за фрукт.

– Как бы то ни было, повторяю: не превращайте это в дело чести и самолюбия. Если попытка провалится – ничего страшного. Провалить задание – еще не преступление. На нашей службе это случается со всеми, даже с лучшими из лучших.

– И все же это бы меня задело, – призналась она как ни в чем не бывало. – Но что сделать, чтобы выйти на дичь?

– Умерьте свой пыл, милое дитя. Мы все продумали и подготовили. Уже три недели одна из наших парижских бригад сидит в засаде, фиксируя нравы и привычки интересующего нас экземпляра. В частности, найдена лужа, к которой он приходит на водопой к концу дня. Это бар на улице Понтье под названием «Канарак», и такое название – уже целая программа.

– Отчего же?

– Храм в провинции Канарак в Индии знаменит сотнями скульптурных групп, изображающих парочки, откровенно занимающиеся любовью. У меня есть отличные фотографии этого храма. Как-нибудь я вам их продемонстрирую.

– Заранее благодарю, это отвлечет меня от японских эстампов с аналогичными сюжетами. У одного моего любовника была целая коллекция этих штучек.

– Вам нравятся такие вещи?

– И даже очень.

– Вы меня удивляете. Не забывайте, что я изучал ваше досье. Вчера я не был знаком с вами. Но сегодня я обладаю обширными познаниями о вас.

– Ну и что? Вы намекаете на мою фригидность? Человек вполне может любить эротику и соответствующую графику, но не испытывать влечения к этому спорту на практике.

– Вообще-то да, почему бы и нет. Но вернемся к нашему разговору. Поскольку французский филиал фирмы СИДЕМС расположен на улице Боэти, Кониатис имеет привычку часов в семь вечера заходить в «Канарак», чтобы опрокинуть стаканчик, прежде чем отправляться ужинать. Это занимает у него почти час. Именно там он будет сталкиваться с вами, начиная с сегодняшнего вечера. Но вам не будет одиноко. Чтобы не возбуждать у него недоверия, мы изобрели нечто вроде «заранее заготовленного случая». Позднее я вам все объясню. Пока займемся вашей новой личиной.

– Я выхожу на охоту уже сегодня вечером?! – восхищенно воскликнула она.

– Да, нам нельзя терять времени, ибо Кониатис никогда не остается в Париже больше месяца. Но, честное слово, создается впечатление, что вам не терпится оказаться в его постели.

– Признаюсь, некоторое нетерпение наличествует.

Коплан пожал плечами.

– Воистину, – пробормотал он, – я никогда не пойму женщин.

– Как все мужчины, знающие в женщинах толк, – насмешливо закончила она за него.

В этот вечер, переступая порог «Канарака», Антуан Кониатис выглядел озабоченным. Он подошел к стойке и дружески стиснул руку бармена.

– Привет, Жорж, как дела?

– Добрый вечер, месье Антуан, – откликнулся бармен. – Неважная погодка, верно? Скорей бы весна!

– Творится непонятно что, – буркнул Кониатис. – Еще месяц тому назад я купался на Копакабане и жарился на солнце.

Бармен, юноша со смуглым ликом южанина и хитрыми глазками, важно молвил:

– Клянусь, если бы у меня водились деньжата, зимой в Париже меня бы не увидели. Что за удовольствие – любоваться этим паршивым серым небом.

Кониатис сбросил пальто и двинулся к вешалке. Тем временем бармен нацедил ему рюмочку виски.

Вернувшись к стойке, Кониатис возобновил беседу:

– Никаких новостей от моего друга Карлоса?

– Не видал его с четверга. Должно быть, улетел в Канны ведь он собирался провести там уик-энд.

– Вообще-то ему полагалось вернуться еще вчера. Ничего себе уик-энд – с четверга до понедельника!

– О, вы знаете… Месье Карлос как я: Лазурный Берег рай для него. Когда там припекает солнышко, он обычно не спешит возвращаться в Париж.

Кониатис сделал глоток, достал портсигар и медленно обвел взглядом все пять-шесть столиков, примостившихся у стены. Клиенты, по большей части завсегдатаи, непринужденно переговаривались, обмениваясь шутками и новостями со скачек. Хохот в зале не умолкал ни на минуту.

Кониатис зажег сигарету, пригубил еще виски и взглянул на свое отражение в зеркале, занимавшем всю заднюю стену заведения. Затем, вновь обернувшись, он быстро взглянул в сторону последнего столика в ряду, почти в самом углу. Чутье знатока не подвело его: пара ножек, которую он заметил мельком, стоила более внимательного изучения. До чего длинные ножки, какой восхитительный изгиб! А колени!..

Кониатис с холодноватой, несколько высокомерной непринужденностью принялся разглядывать обладательницу удивительных ножек. Стройная блондинка с надменной осанкой, пленительными плечами и вызывающим, дерзко выпирающим бюстом! Она беседовала с соседями по столику: брюнеткой с бархатными глазками и ее спутником с физиономией регбиста.

В очередной раз поднося рюмку к губам, Кониатис посмотрел на себя в зеркало, придирчиво инспектируя узел галстука и прическу. Он был высок, хорошо сложен и удивительно строен для мужчины его роста и возраста. Его серый в узкую черную полоску костюм не отличался изысканностью покроя, но в этой скромности сквозило достоинство, нареченное великосветскими портными «классической простотой». Весь его вид выдавал бесспорное довольство собой. Он держался безукоризненно прямо, словно демонстрируя безупречную выправку, и его спокойная физиономия говорила о том, что ее обладатель достиг совершенства и полностью удовлетворен как собственной внешностью, так и своим положением в обществе. Его матовая кожа, слегка тронутая загаром, была на гладких щеках и энергичном подбородке покрыта бодрым румянцем, свидетельствующим о завидном кровообращении. Его короткие седеющие волосы были подстрижены по молодежной моде, с пробором с правой стороны. Длинные ухоженные пальцы, распространяемый им аромат дорогого лосьона – все говорило о том, что этот 50-летний мужчина по-прежнему заботится о производимом им, особенно на женщин, впечатлении.

Он облокотился на стойку и изящно выгнул спину.

– Скажи-ка, Жорж, – зашептал он, обращаясь к бармену, – ты знаешь вон ту блондинку в сиреневом платье?

– Нет, впервые в расположении нашего полка, месье Антуан. Типа за ее столиком видали здесь уже несколько раз за последние две недели. Как я понял, он по механической части.

Кониатис медленно кивнул, не произнося ни слова. Потом какое-то время он наблюдал краем глаза за блондинкой с потрясающими ногами. И, стоило освободиться столику но соседству с ней, он перенес на него свою рюмку, извлек из внутреннего кармана висящего на вешалке пальто газету «Монд», уселся и погрузился в чтение.

Пока что Моник Фаллэн изображала безразличие как к присутствию Кониатиса, так и к явно проявляемому к ней интересу. Она так и не одарила его ни единым взглядом.

Спустя мгновение «липовый» приятель, болтавший с Моник и пикантной брюнеткой, отлучился позвонить. Вернувшись, он объявил:

– Патрик, как видно, улизнул в Нант, теперь ни к чему его дожидаться. Мне только что сообщил об этом его папаша.

– Вот негодяй! – провозгласила Моник голосом, далеким от конфиденциальности. – Я ему это припомню! Мог бы по крайней мере предупредить…

– Можешь пойти с нами, – примирительно произнесла брюнетка.

– И не подумаю! – отрезала Моник. – Патрик подвел меня, но я не стану вам досаждать.

– О чем ты говоришь! – возмутилась брюнетка. – Ты помрешь со скуки в одиночестве.

– Это ты напрасно. Я найду десяток таких, как Патрик, а то и лучше. А в будущем ему меня уже не провести. В третий раз обещает прийти, а сам… Что ж, понятно. Пускай катится куда подальше. Я найду, чем занять вечер…

Расстроенная брюнетка вступилась было за Патрика. Но Моник отвернулась, не желая слушать. Мрачное выражение ее лица говорило о вконец испорченном настроении.

Кониатис, не упускавший ни единого сказанного ими слова, старался теперь встретиться с блондинкой глазами. Заметив это, она не отвела взгляд, а многозначительно улыбнулась. Обладая врожденным актерским даром, она сперва заставила свои лазурные глаза блеснуть восхищенным интересом, после чего на ее губах расцвела несмелая улыбка, какой улыбаются помимо собственной воли покоренные женщины.

Прервав зарождающийся контакт, она повернулась к подруге:

– Если вы еще не раздумали поужинать до спектакля, я советую вам поторопиться, иначе вы опоздаете к первому акту.

– Напрасно ты дуешься, Моник, – стояла на своем брюнетка.

– Умоляю, Сюзи, – протянула Моник, – я уже не девочка… Луи чего доброго вообразит, что ты боишься остаться с ним вдвоем.

Вовлеченный этой репликой в действие, Луи также предпринял попытку уговорить Моник составить им компанию. Попытка была вялой.

В итоге Луи и Сюзи поднялись. Луи расплатился, и они покинули бар.

Кониатис с царственным видом пересел в кресло, еще хранившее тепло Луи.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, если я минуточку посижу с вами? Я не прислушивался специально, но все же стал свидетелем вашего разговора и понимаю ваше состояние. О, ваша тревога напрасна! Я давний завсегдатай этого местечка и хочу по-дружески угостить вас. Представьте себе, я примерно в том же положении, что и вы.