Текст книги "Коплан возвращается издалека"

Автор книги: Поль Кенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Поль Кенни
Коплан возвращается издалека

Глава I

Присев за столик на крытой террасе небольшого кафе неподалеку от авеню Георга V, Моник Фаллэн рассеянно провожала взглядом прохожих на Елисейских полях. Серое, унылое январское небо, нависающее над Парижем, уже многие недели не радовало ни малейшим просветом.

Стремясь заглушить втайне терзавшее ее беспокойство, молодая женщина зажгла сигарету. Затем, подозвав официанта, она справилась, который час, и заказала третью чашечку кофе за неполный час.

«Как раз то, что нужно, чтобы успокоить нервы, – насмешливо подумала она. – Что поделаешь! Все равно сегодня необычный день».

Праздному зеваке она показалась бы совершенно спокойной, умиротворенной и ничем не озабоченной, и лишь придирчивый наблюдатель смог бы догадаться о внутреннем напряжении, с которым ей никак не удавалось сладить.

Молодой повеса, не успев войти, бросил на нее беглый взгляд, замедлил шаг и принялся с бесцеремонной наглостью рассматривать ее ноги. На вид ему было лет двадцать, на нем был спортивный пиджачишко из коричневого твида и черный свитер с высоким воротом. Вся его внешность источала самоуверенность, граничащую с наглостью.

Расплывшись в дежурной улыбке, выдающей красавчика, умеющего разговаривать с девицами, он расположился за столиком по соседству с Моник и оперся на локти.

Я ищу как раз таких красоток, как вы, для рекламного фильма, – тихо проговорил он снисходительным тоном. – Если вам интересно…

Моник окинула незнакомца ледяным взором и отвернулась.

Нахал, нисколько не огорчившись, продолжал гнуть свое: Назовите мне номер вашего телефона, я позвоню вам вечерком, часиков в девять-десять. Вдруг надумаете испытать судьбу! Приятное занятие, и платят недурно.

Моник, глядя мимо изобретательного юнца на Елисейские поля, откровенно игнорировала его. Он пожал плечами, поднялся и побрел к бару. Еще минут десять, взгромоздившись на табурет у стойки, он наблюдал за ней, вполголоса переговариваясь с барменом.

Даю слово, – цедил бармен сквозь зубы, – ни разу не встречал ее на нашей улице.

Думаешь, туристка? Блондинка, и с таким бюстом… Может, шведка или датчанка?

– Во всяком случае, по-французски она щебечет, как мы с тобой.

– Лакомый кусочек. Представляю, что за прелесть без одежды… Редко когда встретишь такие соблазнительные ножки.

– Больно серьезная, – отозвался бармен.

– Наплевать. У меня вообще слабость к неприступным богиням. И чтобы глаза – как айсберги…

– Ладно, поостынь. Вот ее избранник.

И действительно, представительный господин, лет за тридцать, одетый в плащ, опустился на стул перед очаровательной посетительницей.

Я ужасно опоздал, – заявил вновь прибывший без намека на раскаяние в голосе.

Моник изо всех сил старалась сохранить невозмутимость, но в ее голубых глазах читалось сильнейшее беспокойство.

– Итак, какие новости? – поинтересовалась она едва слышно.

Он долго любовался ею, а потом опустил глаза и едва заметно улыбнулся:

– Не терпится узнать приговор?

– Еще бы! Разве это не естественно? Тем более что я томлюсь здесь уже полтора часа.

– Вы не передумали?

– Что за вопрос? – возмутилась она.

Готов признать, что вопрос идиотский, – добродушно согласился он, – но я обязан был задать его вам.

Он взглянул на часы.

– У вас в распоряжении еще двадцать минут, чтобы переменить свое решение, – отчеканил он.

Вам, наверное, нравится меня разыгрывать?

– Вовсе нет. Я серьезно.

Недоверие сменилось у нее взрывом веселья. Смеялась она недолго и едва слышно, но смех преобразил ее: опечаленное лицо просветлело, глаза заискрились, линия рта изменила свое очертание, отчего лицо сделалось совсем юным. В этот миг любой поверил бы, что ей всего двадцать четыре года и что в ней таится нерастраченный запас жизненных сил.

Вновь помрачнев, она прошептала, потупив взгляд и рассматривая только что зажженную сигарету:

– Мое решение неизменно уже шесть месяцев – с какой же стати передумывать сейчас?

– Когда я поясню вам наш подход, вы все поймете. Дело в том, что ваша жизнь круто изменится. Если вы не до конца уверены в себе, мы сможем дать вам новый срок на размышление. И даже поставить на этом точку и предать забвению все, что происходило эти восемь месяцев. Короче говоря, если вы сейчас дадите задний ход, это не имеет значения и никаких последствий не будет. И наоборот, если мы двинемся вперед, то все обернется по-другому.

– Если я правильно уловила, вы предоставляете инициативу мне?

– Да, в последний раз.

– Означает ли это, что моя кандидатура одобрена?

– Совершенно верно. Комиссия высказалась положительно.

– Наконец-то хорошая новость! – облегченно вздохнула она. – Вы, наверное, садист, раз так долго издевались надо мной?

– Я уже сказал: я выполняю приказ.

Подошел официант. Моник попросила кофе, ее собеседник – чинзано.

Юнец, фантазировавший о рекламных фильмах, пересек крытую террасу, направляясь к выходу. Прежде чем скрыться за дверью, он в последний раз призывно оглядел Моник. Она притворилась, что не замечает его.

– Тот сопляк, который сейчас вышел из кафе, заигрывал со мной, пока я дожидалась вас, – прошептала она, кивая в сторону удаляющейся фигуры. – Он предлагал мне сниматься для рекламы.

– Вот оно что? Выходит, он наделен чутьем. В бикини вы неотразимы.

– Откуда вы знаете?

– Я знаю, о чем говорю. Вы обеспечили бы успех любому новому начинанию. Мне посчастливилось взглянуть на фотографию в вашем досье.

– Я припомню это, если однажды останусь без работы, – пошутила она.

– Не бойтесь, за вас будут помнить другие, – ответил он без тени улыбки.

Через несколько минут они вышли из кафе.

– Сейчас возьмем такси, – решил он.

– И куда поедем?

– К вашему новому шефу. Моя роль сыграна.

– Вы больше мной не занимаетесь?

Нет. Конкретная, реальная работа – не мой профиль. Моя забота – стажеры из Учебного центра. Через четверть часа вы поступите в распоряжение вашего ангела-хранителя.

Жаль. Мне бы так хотелось работать в паре с вами!

Не расстраивайтесь. Уверен, что вам понравится тот, кто заступит на мое место. Это симпатичный, даже привлекательный человек, прекрасно знающий свое дело.

Он открыл дверцу одного из такси, вереницей стоявших вдоль Елисейских полей.

Такси доставило их к началу улицы Пасси.

– Контора моего нового шефа находится в этом квартале? – спросила Моник.

У него нет конторы. Он ждет нас у себя дома. Это в двух шагах отсюда, на улице Рейнуар.

Они остановились перед скромным фасадом далеко не нового дома под номером 172/бис.

– Нам на третий этаж, – сказал спутник Моник, надавив на медную кнопку звонка.

Моник, не в силах сдержать понятного любопытства, принялась читать таблички, на которых были указаны фамилии жильцов. На первом этаже обосновался генерал Эдмон де Тайо; рядом со звонком второго этажа не значилось ничьей фамилии; обитатель третьего этажа звался Франсисом Копланом. Четвертый, последний этаж числился за Эмилем Жайо.

При виде человека, поджидавшего их на площадке третьего этажа, у Моник отлегло от сердца. Он был высок, атлетического телосложения и находился в самом расцвете сил. Его энергичная физиономия, грубоватая, зато открытая, внушала доверие.

Он протянул руку и представился:

– Франсис Коплан. Добро пожаловать.

Обращаясь к коллеге, сопровождавшему Моник, он произнес: Большой привет полковнику Сирану. Скажите ему, что я буду бережно обращаться с сокровищем, которое он мне так любезно доверил. До свидания, Мориэль. Спасибо вам.

Мориэль, миссия которого подошла к концу, положил руку на плечо Моник.

Удачи вам. Не забывайте инструкцию: если нам доведется случайно встретиться, вы не знаете меня, я не знаю вас. Чао, Коплан!

Он повернулся и зашагал вниз. Видя, что он уходит, Моник с удивлением почувствовала, как у нее сжимается сердце. Наблюдавший за ней Коплан спросил:

– Вам страшно, что его не будет рядом?

– Дело не в этом. Я вдруг сообразила, что это единственный мужчина, с которым я общалась ежедневно в течение восьми месяцев и так и не дождалась от него ухаживаний.

– Не сердитесь на него, это профессиональное. Мы привыкли скрывать свои чувства, но это не значит, что их у нас нет.

– Я вовсе не сержусь! – возмутилась она. – Наоборот, это заставляет еще больше его уважать.

– Неужели?

Он проводил гостью в гостиную с окнами на улицу. Комната была просторной, светлой, со скромной, но удобной обстановкой.

– Присаживайтесь, – сказал он, указывая на кресло. – Будьте как у себя дома. Вернее, у меня.

Коплан солгал. Здание принадлежало Службе. Жилец обоих нижних этажей генерал де Тайо, якобы владелец дома, числился отставником.

В действительности Эдмон де Тайо был не просто подставным лицом СДЕК[1]1
  Служба зарубежной документации и контрразведки (СДЕК) (с 1984 г. носит название Главное управление внешней безопасности).


[Закрыть], но и ее деятельным сотрудником. Здание на улице Рейнуар было напичкано разными приспособлениями и превращено в отменный наблюдательный пункт. Отсюда можно было следить за улицей, фотографировать прохожих, машины, оставленные неподалеку. Кроме того, благодаря хитроумной системе потайных дверей, шкафов с раздвижными задними стенками и аппаратов для подслушивания и записи разговоров, прозрачных зеркал и откидывающихся картин это мирное, малопримечательное строение использовалось как сложнейший многоцелевой механизм, незаменимый в случае необходимости.

По долгу службы Коплан нередко был вынужден временно проживать в этом доме. И в девяти случаях из десяти ему не приходилось об этом жалеть.

Коплан опустился в кресло рядом с гостьей.

– Итак? – начал он непринужденно. – Мосты сожжены, и вы рветесь в бой?

– Рвусь, – подтвердила она, без труда выдерживая испытующий взгляд собеседника.

– Ситуация такова, – продолжал он, устраиваясь в кресле поудобнее. – Вас зовут Моник Фаллэн, вам двадцать четыре года, вы свободно говорите на английском, испанском, немецком языках. Сдали экзамен на степень бакалавра, хороши собой, не жалуетесь на здоровье. Курс обучения для нашей Службы пройден на отлично. Все верно?

– Все.

– Спешу предупредить, что это практически все, что я о вас знаю. Сегодня утром, проснувшись, я еще не ведал о вашем существовании. Часов в десять утра посыльный осчастливил меня вашим досье, с которым вас брали на учебу, и письмом руководства, в котором мне предписывается надзирать за вашими первыми шагами. Кажется, ближе к вечеру у меня появится ваш личный листок и зачетная ведомость. Во всяком случае, у нас хватит времени, чтобы познакомиться поближе. Что вы за девушка?

– Что вы имеете в виду?

– Если бы вам понадобилось описать саму себя в двух предложениях, как описывают второстепенных персонажей в романах, как бы вы это сделали? Я не говорю, разумеется, о ваших внешних данных: они у меня перед глазами, и я констатирую, между прочим, что вы очень недурны собой. Чем больше я смотрю на вас, тем больше убеждаюсь в этом. Но мне хочется услышать, что вы за личность.

Пребывая в некоторой растерянности, Моник неуверенно пробормотала:

– Вы задаете совсем не легкий вопрос.

– Почему? Человек – лучший судья самому себе. И мне сдается, что вы знаете себя лучше, чем кто-либо другой. Или я не прав?

«Этот человек определенно более занятный, чем мне показалось в первую минуту», – подумала Моник.

Его серые глаза обладали странной притягательной силой, под его взглядом так и подмывало в смущении отвернуться, и эти глаза достигали цели быстрее, чем слова. Она не сомневалась (ибо чувствовала это всей кожей), что в эту самую минуту его взгляд раздевает ее, ощипывает с нее все перья, оценивает ее с откровенным и оттого неотразимым мужским напором.

– Что ж, если… – начала она. – Если бы мне пришлось обрисовать себя в нескольких словах, я бы сказала, что я гораздо старше своих лет, очень замкнута, весьма неприятна в общении, совершенно лишена иллюзий относительно жизненных перспектив и человеческой природы и глубоко разочарована.

Коплан не смог удержаться от смеха.

– Портрет не слишком привлекателен, – признался он. – Выходит, вы неисправимая пессимистка?

– Трезвомыслящая.

– А как в области чувств?

– Никакого романтизма.

– Как бы вы лично определили любовь?

– Мираж, порожденный инстинктом продолжения рода.

– Девственница?

– Нет.

– Излюбленное занятие?

– Такого нет.

– Простите мою грубость. Думаю, лучше раз и навсегда расчистить почву. Чтобы с толком руководить вами, мне необходимо знать ваши интимные наклонности. Разумеется, если вам не хочется отвечать, дело ваше.

– Ваши вопросы меня не шокируют.

– У вас было много любовников?

Я вступала в интимные отношения с девятью мужчинами. В первый раз в возрасте девятнадцати лет, в последний раз – непосредственно перед началом учебы. С тех пор по воле обстоятельств круг моего общения был ограниченным. Значит, уже около десяти месяцев я не занималась любовью и прекрасно обходилась без этого.

– Но при всем при этом нравится ли вам, когда за вами ухаживают?

– Уже нет. Нравилось четыре-пять лет назад. Все девушки обожают, когда к ним проявляют интерес… Вас интересует, кокетлива ли я?

– Вот именно.

Если это со мной и случается, то только чтобы подшутить над мужчинами. Но вообще-то эта стадия, думаю, уже позади. Мужчины есть мужчины, такими их создала природа. Сексуальность – естественная функция, подобная всем прочим: мужчина просто должен удовлетворять потребность своего организма.

– Мужчина? – невозмутимо спросил Коплан. – А женщина? Она расхохоталась.

– Я, естественно, говорю о всех людях, – уточнила она. – Перед лицом зова природы оба пола равны.

В зрачках Коплана мелькнул огонек. Внезапный смех Моник неожиданно преобразил ее. На мгновение Коплан увидел совсем другое лицо – нежное, почти детское.

Напрасно вы так редко смеетесь, – резюмировал он, поднимаясь. – Смех вам очень к лицу.

И он потянулся за пачкой сигарет «Житан», приготовленной на журнальном столике.

Глава II

Коплан открыл пачку и протянул ее Моник.

– Сигарету?

– Если позволите, я покурю свои.

Она раскрыла сумочку и извлекла из нее пачку «Кента». Франсис щелкнул своим «ронсоном» и дал ей прикурить. После этого он осведомился равнодушным тоном:

– У вас на лице постоянное недовольство! Чем оно вызвано?

– Что вы хотите этим сказать?

Это преднамеренно, это маска, которую вы надеваете, чтобы выглядеть интереснее, или это отражение подлинного состояния вашей души?

– Меня вечно упрекают в том, что я мрачна и ворчлива… И я задаю себе вопрос, не стоит ли мне и впрямь стать такой? По большому счету жизнь – не такая уж занятная штука.

В ее голосе звучала неподдельная грусть.

Вы наверняка скажете, что я просто не умею видеть ее хорошие стороны. Возможно, так оно и есть. Но все дело в том, что жизнь никогда не поворачивалась ко мне хорошей стороной.

– Наверное, все зависит от характера, – пожал плечами Коплан.

Видимо, я контужена несчастливым детством, – в ее голосе послышалась деланная ирония.

– Так у вас было несчастливое детство?

Мне так настойчиво твердили об этом, что я в итоге поверила, – вздохнула она. – Хотите, расскажу вам о своей жизни?

Ее лицо вновь помрачнело, она опять насупилась.

Коплан отрицательно покачал головой:

Я прочту об этом в вашем досье. К нашей следующей встрече – возможно, она состоится завтра – мне будет известна вся ваша история, от первого крика до того мгновения, когда вы переступили порог этого дома.

Мне жаль вас! – бросила она, стряхивая сигаретный пепел в хрустальную пепельницу.

– Отчего же?

– Это смертельно скучно.

– Не переживайте за меня, я привык к неприятным обязанностям. В нашем ремесле интересные поручения случаются редко – вы сами скоро убедитесь в этом… Но поскольку отныне я несу ответственность за каждый ваш шаг и вздох, я вынужден буду проникнуться вниманием ко всем, даже самым мельчайшим деталям, из которых состоит такое очаровательное создание, как вы. Я получаю за это зарплату.

Он взглянул на часы.

– Вы любите гуляш? – спросил он.

– Да, когда он хорошо приготовлен.

– У меня есть намерение пригласить вас пообедать со мной. Я знаю один ресторанчик на улице Линкольн, где подают самый лучший гуляш в Европе. Подходит?

– Конечно.

Но обедать пока рановато. Если вы не против, вернемся к нашему разговору. В том, что вы только что говорили, меня поразила одна вещь… Ваш лексикон.

– Как это? – удивилась она. – Что особенного вы обнаружили в моем лексиконе?

Я нахожу его довольно выразительным для милой двадцатичетырехлетней девушки. Я спрашиваю вас о любви, а в ответ слышу о сексуальности, естественной функции, потребности организма. – Он улыбнулся и продолжал, разгоняя облачко дыма: – Слушая вас, можно подумать, что вы подходите к этому с чисто клинической точки зрения: строение человеческого тела, автоматизм органов размножения… Прискорбная позиция, вы не находите…

Моник пленительным движением закинула ногу на ногу:

– Я предупреждала вас: романтизма во мне ни на грош.

– Как правило, женщины воспринимают такие вещи с долей поэтичности.

– Презираю поэзию, а поэтов – и того больше. Трепачи да и только. Для меня любовь лишена загадок. Половой акт снимает напряжение, только и всего.

– А наслаждение – как быть с ним?

– Самая настоящая ловушка. Природа – а она совершенна – предусмотрела возникновение некоторых ощущений, единственная цель которых – заставить нас повиноваться ее велениям.

– И все-таки вы упрощаете.

– Возможно, вы поймете меня лучше, если я уточню, что я фригидна. Фригидна с точки зрения медицины.

– Браво! – воскликнул он. – В таком случае сама судьба повелевает вам освоить ремесло, которым вы будете заниматься с сегодняшнего дня. Для женщины-агента фригидность – фантастический козырь… Да и меня это избавит от многих забот.

– Каких же?

– Как вы знаете из учебного курса, разведка – занятие далеко не безобидное. Мы вращаемся в мире, уставленном капканами. А для женщины самое губительное – влюбиться.

– Уж здесь-то, – заверила она, – вы можете спать спокойно. Мужчина, из-за которого я потеряю голову, еще не родился на свет.

Коплан пересек комнату и открыл бар.

– Что вы предпочитаете из аперитивов? – осведомился он. – Портвейн, виски, вермут?

– Мне то же, что и вам.

– Сейчас я бы остановился на дюбоннэ.

– Не может быть! Вы смеетесь надо мной… Во время стажировки меня вынуждали поглощать невероятные количества самых крепких напитков, чтобы проверить мою устойчивость к спиртному, а вы предлагаете мне старый добрый дюбоннэ!

Он перенес столик ближе к креслам и приготовил две рюмки: Прежде чем предложить тост за ваши грядущие успехи, осталась одна небольшая формальность: ваш контракт.

Он вытащил из ящика зеленую папку из картона и раскрыл ее: – Вам, видимо, говорили, что речь пойдет о контракте на шесть месяцев. По завершении этого испытательного срока вы поступаете к нам на службу окончательно либо возвращаетесь к прежним занятиям. Важнее всего следующее: подписывая этот контракт, вы ручаетесь честью соблюдать полнейшую тайну касательно собственной деятельности, того, что вы видите и слышите, и всех лиц, которые в той или иной степени связаны с нашей Службой. Внимание: это торжественное обязательство сохраняет силу и в случае вашего увольнения по завершении шестимесячного срока или позднее. Если это условие будет нарушено, то наименее суровым возмездием станет привлечение к суду за нанесение ущерба безопасности государства. На практике же мы располагаем более радикальными средствами, чтобы затыкать рты болтунам. В контракте это, конечно, не оговаривается… Если по истечении двадцати лет у вас возникнет желание написать мемуары, вам придется запрашивать письменного разрешения министра. Сейчас я вам зачитаю всю эту белиберду. Можете свободно перебивать меня, если вам потребуются разъяснения или возникнут возражения.

Он прочел ей контракт, делая паузу после каждого пункта, чтобы видеть ее реакцию. Она сидела неподвижно, не произнося ни звука и внимательно слушая. Губы ее были поджаты, и все лицо хранило выражение неуступчивости, так портившее впечатление от ее совершенной красоты.

Прочитав последнюю фразу отпечатанного на машинке текста, он заметил, не переставая изучать ее:

– Судя по вашей реакции, вы согласны со всеми обязательствами, предусмотренными контрактом?

– Да, безусловно. Полковник Сиран ознакомил меня с ними недели три назад и подробно прокомментировал их смысл.

– Прекрасно. Дело только за подписью.

Он протянул ей ручку и разложил бумаги на столе:

– Пишите: «Ознакомилась, согласна». Теперь распишитесь.

Она подчинилась, ничуть не ощущая волнения из-за формальности, облекшей в плоть безграничную власть Службы над ее будущим.

Коплан собрал бумаги и сложил их в зеленую папку. Затем он наполнил обе рюмки и протянул одну из них Моник:

– Вот вы и приняты в нашу семейку!..

Они выпили, не произнеся ни слова.

В памяти Коплана теснились воспоминания. Ему вспомнилось собственное поступление на службу.

– Может быть, я ошибаюсь, – начал он, – но у меня создалось впечатление, что эта небольшая церемония не слишком тронула вас. Я и то растроган больше вашего.

– Приняв решение, я иду до конца.

– Надеюсь, вы до конца осознаете, что за выбор сделали только что?

– Думаю, что да.

– Мысль об отказе от всякой свободы, от всякой частной жизни вас не тревожит?

– Нет, как раз наоборот, ибо я и так мечтала отказаться от всего этого.

– Каким же был главный побудительный мотив?

– Жажда абсолютного.

– Воистину четкий и категоричный ответ.

– Мне потребовалось более двух лет, прежде чем прийти к этому.

– Прийти к чему?

– К тому, чтобы разобраться в себе. Анализируя себя, упорно изучая свое сознание, я в итоге уяснила, к чему я в действительности стремлюсь. Если бы мне было дано верить, я посвятила бы себя религии. К несчастью, я обделена верой, поэтому избрала единственный доступный идеал: служить своей стране.

Коплан слегка скривился.

– Надеюсь, вы не рассчитываете совершать героические поступки?

– Нет, можете быть уверены, я не воображаю себя Жанной д'Арк.

– Тем лучше. И все же ваша концепция патриотизма встречается в наши дни не так уж часто.

– Объяснение отняло бы слишком много времени. Да и все эти проблемы требовательной совести важны только для меня одной. Как известно, нет ничего более нудного, чем чужие философские затруднения.

– Но ведь меня все это интересует в чисто профессиональном плане, – возразил Коплан. – Как я уже говорил, вы теперь инструмент, которым мне придется пользоваться, причем желательно с максимальной эффективностью. А для этого мне необходимо изучить этот инструмент досконально.

– Что ж… В общем, моя проблема заключалась вот в чем… – Она закурила «Кент» и опустила глаза. – Еще совсем молодой, ближе к семнадцати годам, я натолкнулась на философский барьер, который, при его бесспорной банальности, воспринимался мной достаточно трагически и буквально не давал дышать: осознание ничтожности человеческого существа, обреченного на неминуемую гибель. У большинства людей эта фаза морального созревания протекает без осложнений: человек закладывает фундамент своего существования, решительно отбрасывая самую мысль о смерти. Но по ряду причин – тому виной характер, темперамент, некоторые обстоятельства, при которых протекало мое детство, – мне не удалось преодолеть эту преграду. Несколько лет мой дух и моя психика барахтались в непролазном болоте, пока в один прекрасный день я не додумалась, в чем тут дело. Чтобы обрести равновесие, мне во что бы то ни стало требовался идеал, смысл жизни, цель, которая дала бы возвыситься над смертью. Ни религия, ни любовь, ни политика не соответствуют моим наклонностям. В итоге здравых размышлений меня соблазнила идея родины, национальной общности, понимаемой как неизменная реальность. Тогда же мне повстречался капитан Диссар, который помнил меня с тех пор, как Общество отставных офицеров шефствовало над моей учебой. Вот каким путем я оказалась здесь.

Коплана подмывало задать еще один вопрос, но он вовремя одумался.

– Надеюсь, Служба даст вам то, чего вы от нее ждете, – только и сказал он.

– Убеждена в этом. С той минуты, когда мне стало известно, что комиссия Учебного центра положительно решила вопрос о моем поступлении, я чувствую себя свободной и счастливой.

Коплан опорожнил свою рюмку и встал.

– А теперь, – сказал он, – опустимся с философских высот на грешную землю. В ресторане «У Луи» нас дожидается гуляш…

Два часа, проведенных в ресторане, прошли в редкой по сердечности и полезности беседе. Они болтали обо всем на свете, перепрыгивая с темы на тему, затрагивая порой самые неожиданные проблемы, за исключением лишь тех, которые слишком близко касались по-настоящему заботящих их предметов.

При всей раскованности обстановки лицо Моник оставалось, как и прежде, строгим, упрямым и недовольным. Напрасно Коплан старался развеселить ее, вызвать мимолетный смех, делавший ее по-детски трогательной. Все тщетно. Даже когда в ее словах слышалась ирония – а ей был присущ своеобразный юмор с изрядной примесью горечи, – ее синие глаза оставались непоколебимо серьезными.

Каким бы замкнутым ни было выражение ее лица, мужчины, как по команде, заглядывались на нее, влекомые стройностью ее фигуры, вызывающим бюстом и шапкой белокурых волос. Коплан не удержался от комментария на этот счет:

– У меня появляются завистники… Многие господа за соседними столиками с радостью поменялись бы со мной местами. Уверен, что они воображают, будто по выходе отсюда нас ожидают сладостные мгновения…

Эта шутка пришлась Моник не по нраву. Нахмурившись и не произнося ни слова, она посмотрела своему собеседнику прямо в глаза. Тревога, читаемая в этом режущем взгляде, удивила его. Наклонившись к ней, он чуть слышно прошептал с заговорщическим видом:

– Не волнуйтесь, я не серьезно. У меня и в мыслях нет ухаживать за вами.

– Не знаю, насколько вы искренни, – ответила она, не сводя с него глаз.

– Вот оно что! Вы сомневаетесь в моем чистосердечии?

– Да… Может быть, это вырвалось у вас непроизвольно, но я очень чувствительна к подобным вещам.

– Каким? О чем, черт побери, вы толкуете?

– Когда вы пригласили меня к себе в квартиру, я тут же почувствовала, что вызываю у вас интерес.

– А как же! Ведь я должен заниматься вами. Это вполне нормально.

– Не притворяйтесь невинной овечкой, вы отлично знаете, о чем речь. Даже если вы поклянетесь, что я ошибаюсь, я не поверю вам. Вы излучаете это с невероятной силой.

– Что «это»?

– Желание… Вы охочи до женщин, и вы хотите меня.

В течение нескольких секунд они смотрели друг на друга, не отрываясь. В конце концов Коплан заявил с обезоруживающей улыбкой:

– Допустим. И что из того?

– Если это для вас действительно так важно, то я не против. Об этом не может быть и речи! Мне не хотелось бы пасть столь низко и потерять всякое уважение с вашей стороны. Вы восхищены моим товарищем Мориэлем, который общался с вами восемь месяцев и обошелся без малейшего намека. Я просто обязан превзойти его! Наши будущие отношения в некоторой степени зависят от престижа, который я сумею сохранить в ваших глазах.

– К чему обобщать? То, что относится к Мориэлю, не обязательно должно распространяться на вас. Ваши ухаживания меня бы не шокировали.

– Глядите-ка! Забавное различие, не правда ли?

– Назовем это любопытством. Вы меня интригуете.

– При случае мы еще вернемся к этой теме. Пока что, горю я желанием или нет, признаюсь, что предпочитаю отложить на более поздний срок удовлетворение сексуальной потребности, проистекающей из напряжения, которое могло бы зародиться в моем организме под влиянием вашего анатомического строения.

Моник, застигнутая врасплох столь неожиданной в столь деликатный момент беседы пародией на ее собственную манеру говорить, не смогла удержаться от смеха, очаровательного, подобного солнечному лучу в разрыве набухших туч.

– А вы кровожадны, – пролепетала она. – В кои-то веки сама делаю предложение мужчине – и вы осмеливаетесь поднимать меня на смех.

– Просто плачу вам вашей же монетой, – парировал он.

После чего подозвал жестом официанта, чтобы уплатить по счету.

Расставшись с Моник, Коплан направился в штаб-квартиру Службы, где был без промедления допущен в кабинет начальника.

Старик, вооруженный неизменной трубкой, внимательно взглянул в глаза Коплану. Казалось, он ждал, что Коплан заговорит первым, но тот молчал.

– Ну что, Коплан, – начал он сурово. – Как вы ее находите?

– Полагаю, вы говорите о Моник Фаллэн.

– Да, разумеется.

– По-моему, ваш выбор удачен. Считаю, что новобранец – первый сорт.

Старик не спеша извлек трубку изо рта и одарил Коплана взглядом, в котором угадывалась признательность.

– Вы снимаете с моих плеч тяжелейший груз, Коплан, и доставляете мне огромное удовольствие. Мне было важно услышать ваше мнение…