Текст книги "Королевские бастарды"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

XXVIII
ПРАВО НА СМЕРТЬ

Юная красавица шагнула к госпоже де Клар. Последняя прядь волос упала на пол, ножницы были отброшены в сторону, и девушка сказала: – Да, меня называли Клотильдой. Я люблю одного из ваших сыновей, а второй ваш сын боготворит меня. Вас я ненавижу.

– Тише, ради Бога, тише! Вы разбудите его! – прошептала Анжела.

Клотильда подошла еще ближе. Ножки ее ступали почти бесшумно, но в походке, во всех движениях девушки было какое-то трагическое величие, которое мы замечаем порой в поведении безумцев.

Она положила руки Анжеле на плечи, и ту охватил невольный страх, а Клотильда долго и внимательно вглядывалась герцогине в лицо.

Хрустальный ночничок, стоявший на полу, освещал их снизу, как озаряют огни рампы актеров на сцене.

Обе женщины были красивы, но каждая – по-своему, и роднила их только печать обреченности, лежавшая на прелестных лицах.

Коротко остриженные волосы Клотильды крутыми | завитками падали на высокий лоб, придавая девушке сходство с дерзким подростком. Невинная веселость юности уже не смягчала горделивого совершенства ее правильных, будто изваянных из мрамора черт. Но на этом классическом лице горели совершенно безумные глаза.

Красота Анжелы, женственная и мягкая, взывала к состраданию. Страх и отчаяние, владевшие госпожой де Клар, делали ее внешность еще более трогательной.

Но удивительное очарование нежной герцогини, которое пробудило бы, наверное, смелость и отвагу в сердце мужчины, сейчас пропадало втуне.

На женщин такие вещи не действуют, и в непримиримом взгляде восемнадцатилетней девушки не было ни капли жалости.

– Если я услышала ваш разговор с графиней, то не по своей вине, – сказала Клотильда. – Я случайно попала в вашу спальню, которая находится в другом конце коридора. Многого я не могу вспомнить, и у меня болит голова, когда я пытаюсь сосредоточиться, но кое-что я вижу необыкновенно ясно…

– Почему вы ненавидите меня, бедное мое дитя? – ласково осведомилась Анжела.

– Я не желаю, чтобы мне задавали вопросы, – жестко ответила Клотильда, – я буду говорить сама. Я страшно устала, дорога была очень длинной… И до чего же тоскливым оказался этот путь! Потом я позволила себе ненадолго забыться… Но разве это был сон? Нет, все во мне умерло. А вы были в соседней комнате вместе с графиней Маргаритой де Клар, я знаю ее очень хорошо, она такая же злая и дурная женщина, как вы. Я тоже, наверное, стала жестокой, потому что радовалась, слыша ваши рьщания. Маргарита мучила вас, и я сочла, что вы это заслужили…

– Но что я вам сделала? – шепотом спросила Анжела, и в этом шепоте слышалось ее отчаяние.

Взгляд Клотильды прожигал ее насквозь.

– Трижды, – произнесла девушка, – трижды вы, его мать, которую он так любит, посылали его на верную смерть. Вот что вы мне сделали!

Госпожа герцогиня де Клар опустила голову.

– Я заплачу ему свой долг, – проговорила Анжела. – Для этого я сюда и пришла.

– Вы ошибаетесь, – прервала ее Клотильда, – вы не заплатите вашего долга. Я не хочу, чтобы вы умерли за него.

– Вы не хотите? – переспросила Анжела, вскинув голову.

– Нет, не хочу, – шепотом ответила Клотильда. – Вы плохая мать и плохая жена. Я жила в том доме, куда вы пришли к своему умирающему мужу, чтобы обмануть его в последний час и убить своим поцелуем.

– Клянусь спасением своей души… – начала Анжела.

– Той ночью вы тоже клялись, – прервала ее Клотильда бесстрастным ледяным тоном. – Не нужно мне лгать. Я знаю вас! Меня отделяла от вас тонкая перегородка, когда ваш будуар покинула графиня Маргарита. Вашей первой мыслью было отдать им Жоржа, герцога де Клара, вместо незаконнорожденного сына Альберта. Посмейте посмотреть мне в глаза и заявить: «Это неправда!»

Анжела потупилась, из груди ее вырвалось глухое рыдание.

– И не голос вашего сердца, – продолжала Клотильда, – а совсем другой человек сказал вам: «Сын вашего мужа должен быть спасен, я так хочу!»

Анжела молчала.

– Только тогда вы, рабская душа, трусливое создание, мучитель тех, кто преклоняется перед вами, и служанка умеющих повелевать, ответили: «Сын де Клара будет жить». Мысль пожертвовать собой пришла вам в голову в самую последнюю секунду. Вы недостойны этой чести, сударыня! Эта роль принадлежит мне. Я взяла ее на себя и доведу до конца.

Девушка спокойно и властно отстранила Анжелу и, скинув с себя платье, стала надевать мужскую одежду.

В измученных глазах герцогини засветилось восхищение.

– Я не приму вашей жертвы, – прошептала она. – Альберт любит вас. Я не могу допустить вашей гибели. На смерть обречена я.

Клотильда, продолжая одеваться, посмотрела на Анжелу с горьким презрением.

– Вы чувствуете себя обреченной, – проговорила девушка, – а я – избранной. Всемилостивейший Господь позволил мне отдать свою жизнь за любимого!

– Этого не будет! – вскричала герцогиня с неожиданной страстью. – Кто разрешил вам так оскорблять меня? Я хочу умереть – и только я имею право желать этого!

Она замолчала. Клотильда приложила палец к губам:

– Тише, а то вы разбудите его!

На губах девушки играла торжествующая улыбка: Клотильда нашла неопровержимый довод!

Еще не закончив туалета, она шагнула к герцогине и взяла ее за руки, с такой силой сжав ледяными пальцами тонкие запястья женщины, что у Анжелы подкосились ноги.

Преодолев тщетное сопротивление герцогини, Клотильда ее же платком связала ей руки.

И вновь принявшись одеваться, девушка ровным, бесстрастным голосом продолжала говорить:

– У вас два сына, один из них – мой возлюбленный Жорж, Клеман, как звали его, когда мы были детьми; он и есть настоящий герцог де Клар. Я поняла это только теперь, услышав ваш разговор с графиней. Еще вчера я думала, что законный наследник де Кларов – Альберт; ваша ложь ввела меня в заблуждение. У Жоржа – душа героя, не так ли, сударыня? Вам не хуже меня известно, какое прекрасное, благородное сердце бьется у него в груди… Но разве ваш второй сын трус? Нет. Ну так вот, оба они, узнав о происходящем, бесстрашно шагнули бы навстречу опасности. А опасность им грозит немалая – особенно тому, кого доктор Абель не приказывал вам оберегать. Так не шумите, если хотите, чтобы ваш Альберт остался в живых.

Слова девушки были истинной правдой. Анжела больше не сопротивлялась, она лишь тихо молила:

– Прошу вас, прошу, пожалейте меня… Я так ужасно страдаю…

Но через несколько минут ноги Анжелы тоже были связаны крепко-накрепко.

Клотильда кончила одеваться.

С короткими волосами, высокая, гибкая, она действительно походила на юношу.

– Сударыня, – обратилась девушка к Анжеле, которая тихо стонала в углу, – мне кажется, что доктор Абель не покидал вашего дома. Иначе мы бы услышали шум борьбы. Теперь, когда я отвоевала великое счастье умереть за того, кого я люблю, я больше не сержусь на вас. Считайте, что вы получили прощение.

– Но вы совсем не безумны, милое мое дитя, – всхлипнула Анжела.

– Я счастлива, – ответила Клотильда с ослепительной улыбкой.

Сердце Анжелы разрывалось от горя.

Клотильда ласково улыбнулась госпоже де Клар. Потом девушка наклонилась над герцогиней, которая протянула ей свои связанные руки, и сказала:

– Вы будете жить – и сделаете то, что я уже не в силах сделать. Я не до конца выполнила свой долг и передаю эту обязанность вам. Вот то, что имеет к вам самое прямое отношение: ваше свидетельство о браке…

– Как?! – вскричала Анжела. – Благодаря вам? Вы?..

– А это, – продолжала Клотильда, – свидетельство о рождении Клемана, принца Жоржа, законного и единственного наследника де Кларов. Обещайте мне…

– О! – воскликнула Анжела. – Клянусь всем, что для меня свято…

– На этот раз я вам верю… – слабо улыбнулась девушка. – И вот – то, что даст титул и богатство малышке, которая была моей бедной подружкой Лиреттой и стала моей счастливой соперницей, Клотильде де Клар. Я, сама того не подозревая, отняла у нее имя – и из-за нее я теперь умираю. Возьмите все эти документы и знайте, что вы прощены, сударыня…

– Милое мое дитя, – проговорила Анжела, задыхаясь от слез. – Доброе, благородное сердце! О, если бы ты могла заглянуть мне в душу и узнать, как я люблю тебя! Останься! Послушай меня! Я прошу тебя! Не умирай! Я не переживу твоей гибели, не выдержу этой чудовищной пытки!

Анжела почувствовала, что губы Клотильды коснулись ее лба, и услышала шепот:

– Вы сказали «дитя мое»… Я так долго мечтали об этом! Забудьте мои жестокие слова… Прощайте, матушка!

Анжела, лишившись чувств, откинулась назад, и голова ее с глухим стуком опустилась на паркет.

Но время бежало…

Клотильда, высоко подняв голову, завернувшись в плащ Альберта, который скрывал не только ее фигуру, но и лицо, легким шагом пересекла на цыпочках комнату юного больного, по-прежнему погруженного в крепкий сон.

Разговор Клотильды и Анжелы занял всего несколько минут, и время встречи, назначенное Маргаритой, еще не подошло.

Коридор был все так же пуст и тих, здесь ничего не изменилось с тех пор, как Анжела проскользнула в спальню сына.

Клотильде указал дорогу свет лампы, которая все еще горела в будуаре, где Маргарита недавно разговаривала с Анжелой.

Дверь в эту комнату была полуоткрыта.

Клотильда решительно шагнула в будуар, не выходя из роли того, кого хотели заманить в ловушку.

Кадэ-Любимчик, спрятавшись за дверью, ждал. Он стоял здесь довольно долго и уже начал проявлять нетерпение.

Ему было велено пырнуть ножом молодого человека, как только тот войдет в комнату, нужно было действовать так, . чтобы несчастный и оглянуться не успел…

И маркиз вонзил юноше кинжал прямо в сердце; это был тот самый знаменитый, искусный удар, которым так славился Любимчик. Молодой человек упал лицом вниз, даже не вскрикнув.

На первом этаже особняка и снаружи, на улице, вдруг поднялся шум.

Со всех сторон послышался топот бегущих ног, а потом раздались крики:

– Спасайся кто может!

– Полиция!

Банда Кадэ заметалась. И солдаты, и генералы бросились в сад, будто стая вспугнутых птиц. Вскоре здесь оказались все: Маргарита, Самюэль, Комейроль, Пиклюс, Кокотт и ослепительный Симилор, все до единого, даже юный Саладен, который и поднял тревогу первым.

Выскочить на улицу и бежать? Об этом помыслить было невозможно, там уже было полно полицейских, которых привел доктор Ленуар; к воротам особняка уже приближались Тарденуа, Ларсоннер и Пистолет.

Но не зря же добрейший Жафрэ сидел на своем посту на улице Ларошфуко.

Банда предусмотрела и возможность провала.

Мгновенно был проложен путь из сада де Сузеев к убежищу Маргариты.

К стене приставили лестницу.

Первыми за оградой скрылись генералы и члены совета, потом – вся армия, затем подняли лестницу, и она тоже исчезла за стеной.

Убежали все, кроме главнокомандующего.

Как только прозвучал сигнал тревоги, Кадэ-Любимчик, не обращая больше внимания на свою жертву, ринулся к окну будуара и быстренько перелез через подоконник. Маркизу были хорошо знакомы упражнения такого рода, и он нисколько не сомневался, что выберется в сад одним из первых.

Но как только Любимчик оказался на приставной лестнице и начал спускаться вниз, он вдруг почувствовал, что лестница раскачивается, и издал глухое проклятие. Кадэ попытался вновь уцепиться за подоконник, но у него ничего не получилось.

– Бросьте шутить! – крикнул Любимчик, свешиваясь вниз и покрываясь холодным потом. – Полиция в доме. Кто там мне мешает?

– Я, маркиз, – донесся с земли насмешливый голос.

У бандита от ужаса кровь застыла в жилах.

– Кто это – «я»? – пробормотал Кадэ, клацая зубами от страха.

Ехидный голос ответил ему:

– Я, Клеман Ле-Маншо, и со мной – мешок, в котором ты держал меня, когда «прочищал мне мозги».

XXIX
МЕШОК

Кадэ-Любимчик не солгал, стражи порядка уже поднимались по лестнице особняка, шаги их слышались в коридоре.

Дом был теперь в руках полиции.

И тем не менее, услышав имя Клемана Ле-Маншо, Кадэ-Любимчик не колебался ни секунды. Полицейские, охранники, тюрьма, каторга, гильотина – все внушало ему меньший страх, чем однорукий убийца.

– Черт побери, – проворчал маркиз, – я немного погорячился той ночью! И вдобавок промахнулся, когда пощекотал его ножом, кретин из кретинов, самый кретинский кретин!

Жуткая забинтованная голова Клемана была для Кадэ страшнее мертвого лика самого ужасного призрака, и от одного только взгляда на Ле-Маншо Любимчика начинал бить озноб, а из горла рвался придушенный хрип затравленного волка.

Маркиз снова попытался вскарабкаться на подоконник, хотя голоса полицейских звучали уже в самом будуаре, где лежало на полу мертвое тело, безмолвно обвиняя Кадэ в страшном преступлении.

Но голос снизу, хриплый от сдерживаемого веселья, проговорил:

– Нет уж, нет, голубчик! Я хочу тебя скушать сам, другим не ославлю!

И лестница, которую сильно рванули снизу, заскользила по стене, а голос с земли скомандовал:

– Прыгай, маркиз!

В будуаре раздался вскрик. Видимо, полицейские обнаружили труп, лежавший лицом вниз, – несчастную Клотильду, которую пока еще принимали за молодого мужчину.

Кадэ-Любимчик, убегая, успел прикрыть окно, чтобы оно не привлекало к себе внимания и чтобы полицейские, выглянув, не увидели, чго делается в саду. Теперь Ле-Маншо воспользовался этим.

Кадэ-Любимчик рухнул вниз и всей своей тяжестью ударился о твердую мерзлую землю. Он упал на правый бок, издав лишь еле слышный глухой стон.

Утро этого дня было довольно теплым, но к вечеру сильно похолодало.

Кадэ-Любимчик раздробил себе ногу, а лестница, упав на него сверху, перешибла ему правую руку у самого плеча.

Ле-Маншо мог радоваться: его обидчика настигло жестокое возмездие.

Кадэ-Любимчик потерял сознание. Клеман бросился к маркизу со сладострастным урчанием: это была его добыча.

Не обращая внимания на шум и топот на первом этаже, Ле-Маншо оттащил своего бывшего хозяина от лестницы и поволок к ближайшим кустам, в гуще которых они оба и исчезли.

Только оказавшись в зарослях, Ле-Маншо остановился и сквозь ветви посмотрел на особняк.

Окно будуара распахнулось, и полицейские приготовились спуститься оттуда вниз, чтобы обследовать нижний балкон. Тут же стражи порядка появились и в саду, выбежав из-за угла дома.

И сверху, и снизу была замечена упавшая лестница.

– Пойдем-ка отсюда, Адель, – еле слышно шепнул Ле-Маншо, – здесь не позабавишься всласть, очень уж тут людно!

И он потащил дальше свой живой груз, сейчас обмякший и недвижимый. Поволок потихоньку, не торопясь. Клеман знал, что ему делать. После того, как Кадэ-Любимчик ушел четверть часа назад в дом, Ле-Маншо избавился от единственного человека, встречи с которым тогда не желал, и получил возможность как следует изучить сад.

Сейчас Клеман больше всего заботился о том, чтобы двигаться как можно тише. Крики и суета возле дома были ему очень на руку.

Крыльцо, выходившее в сад, ремонтировалось. Возле него высились кучи кирпича и других строительных материалов; они страшно мешали преследователям и очень затрудняли поиски.

Ле-Маншо это только радовало. Он прекрасно знал, куда ему нужно идти.

Особняк де Сузей был старинным зданием, куда более древним, чем соседние дома, тесно обступившие его со всех сторон. В конце сада, неподалеку от того места, где переправлялась через ограду банда Кадэ, в стене была маленькая дверца. Когда-то через нее выходили в поля, которые простирались за этим каменным забором. Ни для кого не секрет, что в начале девятнадцатого века квартал Ларошфуко состоял из вилл, отделенных друг от друга просторными лугами и садами.

Многие годы дверкой в стене никто не пользовался. Эта калитка была лишь напоминание о привилегии людей, живших в особняке: они имели право выходить на улицу Ларошфуко.

Ле-Маншо был одним из тех изгоев, у которых нет никаких привилегий; он никуда не был вхож, но именно поэтому для него не существовало и проблемы выхода. Клеман не только обнаружил маленькую дверцу, но и открыл ее: при нем всегда была его верная подружка – отмычка; благодарные воры называют этот металлический крючок «монсеньором», словно епископа.

За дверцей располагался крошечный закрытый дворик с небольшим насосом-фонтанчиком; сейчас фонтанчик плотно обернули соломой, чтобы вода не замерзала.

Именно в этот дворик и направлялся Ле-Маншо.

От холода и утомления Клеману, еще не оправившемуся от побоев, становилось все хуже. Ледяной ветер обжигал его разбитое лицо, едва зажившие раны ныли, а в глазах появилась такая резь, будто в них всадили по кинжалу. Ле-Маншо шатался от слабости, дыхание его прерывалось.

С большим трудом держался он на дрожащих ногах.

И все-таки шел.

Шел и волок за собой свой груз, урча от счастья. Таща недвижимое тело, Клеман разговаривал с ним, он его подбадривал.

– Не притворяйся покойницей, Адель, – бормотал Ле-Маншо с искренним дружелюбием. – Брось ты глупости. Ты же прекрасно знаешь, что мы с тобой еще не позабавились вдоволь. Но может, и хорошо, что ты сейчас притихла, иначе верещала бы, как сойка, и голубчики из префектуры, невзирая на нашу невинность, нас бы сцапали. Сокровище мое, ну и тяжела же ты!

Когда они добрались до маленького дворика, в саду уже вовсю шныряли полицейские. Стражи порядка обшаривали кусты и громко перекликались. Шла настоящая охота.

Ле-Маншо, даже не отдышавшись, сразу же занялся дверью. Он старательно запер ее и затолкал в скважину несколько камешков.

– Теперь все хорошо, Адель, старая перечница, теперь они тебя не найдут… Ну-ка, послушай! Они тут, совсем рядышком… Ух как стараются, прямо пар идет! Мне повезло, что у тебя нет силенок заорать!

Из-за стены действительно доносились голоса.

– Смотри-ка, дверца! – воскликнул один полицейский.

– Да, но заколоченная, – ответил другой.

– Если вы рассчитываете поймать там Кадэ-Любимчика, то даже не надейтесь: он слишком хитер! – заявил третий страж порядка.

Голоса удалились. Ле-Маншо от души расхохотался.

– Что ж, отлично! – пробормотал он. – Эти олухи даже не дали себе труда заметить, что замком пользовались. А трескучий мороз не позволил тебе, кикимора, оставить на земле следов. Да, ты была хитрой зверушкой, но все на свете кончается, деточка!

Клеман удовлетворенно вздохнул и добавил:

– Теперь у нас тут все спокойно. И мы славно порезвимся, как два невинных барашка. Бутылка у тебя с собой? – обратился он к неподвижному Кадэ.

И, засунув руку в карман бандита, Ле-Маншо вытащил оттуда оплетенную бутылочку, откупорил ее, жадно присосался к горлышку и долго-долго не выпускал его изо рта.

– Брр! – произнес наконец Клеман. – Нужно было хорошенько прогреть нутро. Настоящая Березина, папочка! А где твое перышко?

Перышком Ле-Маншо именовал огромный нож, который Любимчик носил во внутреннем кармане своего пальто.

Клеман достал и это страшное оружие, еще запачканное кровью последней жертвы маркиза.

Ле-Маншо сперва попробовал на ногте острие ножа, потом Клеман развязал что-то вроде пояса, обернутого у него вокруг талии и прикрученного вдобавок крепкой веревкой. Несколько минут назад Ле-Маншо сказал Любимчику: «Со мной – мешок». Это и был мешок.

Постепенно становилось ясно, как собирается повеселиться Ле-Маншо. Но Клеман не был плагиатором. Готовясь отплатить своему мучителю за перенесенные пытки, он решил использовать вместо бича кое-что другое.

Но для начала Ле-Маншо запихнул бесчувственного Кадэ-Любимчика в мешок.

Боль в сломанной руке и раздробленной ноге привела маркиза в чувство, и он тихонько застонал.

– Погоди, голубушка, – усмехнулся Клеман, – я же стараюсь обходиться с тобой ласково! Ну и собачий холод! Вот теперь все в порядке, ручаюсь головой!

Он завязал веревку мешка вокруг шеи Любимчика, который застонал чуть громче, и подтащил его к насосу.

– А ты, дурища, похоже, на меня сердишься? – спросил Ле-Маншо с искренним интересом.

Кадэ молчал.

– Желательно, чтобы ты как следует очухалась, курочка моя, – заявил Клеман. – Ну-ка, проверим, боишься ли ты щекотки?

И он принялся легонько тыкать Любимчика через мешковину его же собственным огромным ножом. От каждого укола Любимчик вздрагивал, но, по мнению Ле-Маншо, слабовато, и тогда Клеман разжал маркизу зубы ножом и влил ему в рот не меньше трети содержимого оплетенной бутылки.

Кадэ тут же попытался встать, и все его тело задергалось в мешке.

– Точь-в-точь как я! – воскликнул Ле-Маншо, заливаясь счастливым смехом. – И я так же дергался! Ах, чертов шутник, ну и позабавился же ты той ночью. Ну, а теперь проверим, спасет ли солома от мороза.

Клеман взялся за ручку насоса и начал качать воду. Холодная струя ударила фонтаном и обрушилась на мешок.

– Теперь ты меня понял, дружище? – осклабился Клеман. – Сейчас все мигом заледенеет! Через минуту ты у меня будешь, словно клубника у мороженщика!

Все действительно замерзло с ужасающей быстротой. Мешок мгновенно превратился в ледяной гроб. И в нем тихо поскуливал Кадэ.

– Ишь ты, как скоро! – прокомментировал Ле-Маншо. – Хочешь глоточек? Давай, давай, не стесняйся!

Вновь в дело пошел нож, и остаток водки перелился из бутылки в горло стонущего и плачущего маркиза.

– А теперь в душ, мамаша! – скомандовал Клеман. – Твоя одежка должна стать потолще!

И Ле-Маншо вновь заработал насосом.

– Это тебе за мою руку, – приговаривал Клеман, мало-помалу входя в раж. – Ты помрешь в ледяной бутылке, господин маркиз! Что, замерзло? Сейчас еще подкачаю! Это тебе за мои щеки, лоб, глаза! Эй, хозяин, не сдавайся так скоро! Я дольше держался в ту проклятую ночь! Ах, черт побери! Надо же было извести всю выпивку! Ну, еще чуть-чуть водички перед последним ударом ножа!

Кадэ-Любимчик уже не скулил.

Мороз был такой, что мешок вскоре превратился в глыбу льда.

Ле-Маншо, охваченный звериной яростью, прислонил его к стене и попытался разбить ногой. Но у Клемана ничего не получилось. Тогда он положил мешок на землю и прыгнул на него сверху, опустившись на каблуки. Под тяжестью Ле-Маншо ледяной гроб с оглушительным шумом треснул.

Грудь хищника была раздавлена, и он испустил последний тяжкий вздох.

Вытащив из дыры, пробитой в глыбе льда, сначала одну, а затем вторую ногу, Клеман раз двадцать пырнул неподвижное тело ножом – лишь для того, чтобы утолить свою жажду мести, а потом растянулся на земле и уснул, опьянев от расправы с врагом.