Текст книги "Королевские бастарды"
Автор книги: Поль Анри Феваль
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)
IX
ЛИРЕТТА
А пресловутый экипаж давно уже ехал по бульвару Монмартр. На козлах сидел не только кучер, рядом с ним поместился славный юноша, очень похожий на рассыльного с дорожным мешком и чемоданом в руках. Лошадь, самая обыкновенная на вид, бежала однако удивительно резво.
В фиакре вы не нашли бы ни пожилого господина, ни дамы в черном с Королевской площади. И тем не менее бедняга Ноэль не ошибся, это был тот самый экипаж, и в нем в поте лица трудился Клеман Ле-Маншо.
Он казался даже слишком спокойным для человека, который только что пережил такое множество приключений. Женская одежда лежала возле беглеца на подушках, рядом с мужским пальто, благоухавшим Лондоном, и котелком, который был большим англичанином, чем сам Веллингтон[12]12
Веллингтон Артур Уэлсли (1769—1852) – герцог, английский фельдмаршал, командующий союзными войсками в войне против наполеоновской армии и англо-голландской армией под Ватерлоо, в дальнейшем премьер-министр кабинета тори, министр иностранных дел
[Закрыть]; на противоположном сиденьи находился открытый несессер.
Господин Ноэль и несчастный начальник тюрьмы узнали бы своего подопечного по ужасному шраму, который служил такой отличной приметой, но с опознанием следовало бы поторопиться, поскольку бывший узник преображался прямо на глазах.
Я не стану говорить, что его чудесным образом изменил пьянящий воздух свободы, я повторяю: беглец трудился в поте лица.
В фиакре Ле-Маншо был один, рука у него тоже была одна, так что ему нужно было хорошенько приспособиться. Зеркальце из несессера он разместил на противоположной банкетке так, чтобы оно отражало стоявшего на коленях человека.
Рядом с зеркальцем лежала вата, льняная салфетка, щетка, гребешок, круглая хрустальная коробочка с белой жирной мазью, похожей на кольд-крем, и маленький металлический флакончик.
От предполагаемого кольд-крема исходил резкий химический запах.
Снаружи было совсем или почти совсем темно. Клеман опустил боковые шторы, так что свет проникал в фиакр только через переднее оконце.
Ватным тампоном Ле-Маншо наносил крем на изуродованную шрамом часть лица – на лоб, левое веко и левую щеку.
Тут-то мы и заглянули в фиакр. Эмульсия, казавшаяся в баночке белоснежной, на коже приобретала синеватый оттенок.
Клеман вдруг расхохотался.
– Щиплется, однако! – весело воскликнул он. – Одному дьяволу известно, когда я очнусь от этого сна. Судя по всему, на меня сейчас работает чуть не половина Парижа и ребята свое дело знают. Но если бы мне хоть намекнули, о чем речь в этой комедии. Два с половиной месяца я провел в раю господина Бюэна. Мне уже немного наскучил этот отдых, хотя я полагал, что при случае наверстаю потерянное время! Как честный человек…
Смех Клемана был совершенно искренним.
И пока беглец разговаривал сам с собой, рука его ни на минуту не останавливалась. Сперва она орудовала гребнем, потом – щеткой, и буйная грива спутанных волос вскоре приобрела совершенно иной вид. Как только гребень уступил место щетке, патлы, торчавшие во все стороны в явно искусственном беспорядке, превратились в шелковистые волны изумительных кудрей.
– Теперь очередь за бородой, – продолжал наш герой, – ей ровно семьдесят восемь дней, я отпустил ее как раз накануне ареста. Ну и история! Господи Боже мой! Но при такой тряске и бриться невозможно, я себе перережу горло, а сейчас для этого не самый подходящий момент. Сначала я должен хотя бы понять, влюблен я в конце концов или нет?
Вы бы, мой читатель, не стали сомневаться в пылких чувствах Клемана, поскольку при этих словах он вздохнул искренне и горько.
Поработав гребешком и щеткой, Ле-Маншо с удовлетворением взглянул на свою волнистую и шелковистую бороду.
Теперь он вполне мог бы играть юного и прекрасного героя-любовника, вот только шрам…
«А мне даже идет моя бородка. – подумал Клеман, – А жаль будет с ней расставаться. Теперь посмотрим, что сотворит бальзам чудодея-доктора, кусается эта штука, как сотня муравьев, и могу поспорить, что лицо у меня будет краснее помидора».
Он взял сухой ватный тампон и осторожно провел им по шраму. И шрам исчез, как исчезают с доски геометрические чертежи, когда их стирают губкой.
– Потрясающе! – прошептал Клеман, и в восхищении его сквозила толика удивления. – Я же каждый день умывался – и хоть бы что… Этот доктор – просто волшебник!
Кожа в том месте, где только что красовался шрам, была хоть и не краснее помидора, но все же достаточно воспаленной. Клеман откупорил металлический флакон, вылил из него несколько капель жидкости на салфетку и промокнул пылающее лицо.
Больше Ле-Маншо своей внешностью не занимался. Он полностью доверял доктору.
Мы должны сообщить, что после проделанной работы в зеркальце отразилось довольное лицо очень красивого молодого человека.
Вы бы никогда не дали ему больше двадцати пяти лет.
Через несколько минут зеркальце улеглось на свое место в несессере, вслед за щеткой, флаконом и всем прочим. Черное платье, женская шляпка и вуаль оказались под подушками сиденья.
Клеман облачился в пальто, наглухо застегнув его, взял в руку несессер и надел котелок.
Итак, Ле-Маншо был готов – и как раз вовремя. Фиакр остановился на улице Пигаль перед недлинным забором между двумя домами, большую часть которого занимали ворота. Располагались эти ворота в верхней части улицы, там, где магазины если и попадаются, то лишь изредка.
Кучер скомандовал:
– Ворота, будьте любезны!
От ворот к карете метнулась тень. При ближайшем рассмотрении тень эта оказалась девочкой-подростком, одетой очень скромно, в платьице, какие носят обычно работницы. И все же в этом жалком наряде было что-то особенное, что-то потрясающе элегантное, несмотря на всю его бедность.
Такое встречается среди мастериц, ремесло которых соприкасается с искусством, пусть даже самым смехотворным или жалким образом.
Так, среди сотни нелепых ярмарочных комедианток, чья игра кажется пародией на настоящий театр именно потому, что они всерьез считают себя актрисами, попадается вдруг одна, которая могла бы стать истинной звездой, и лучи ее даже в дешевом балагане светят всем тем, кто может различать это сияние в густом тумане окружающего убожества.
Девочка постучала в ворота, сказав кучеру чуть дрогнувшим голосом:
– Дом слишком далеко, ваш голос там вряд ли услышат.
Затем она побежала к карете и заглянула в окошечко. Смуглое лицо малышки, обрамленное непокорными черными прядями, при этом побледнело. Горящим взором обвела она все то, что было внутри фиакра.
– Добрый вечер, – наконец проговорила девочка.
– Лиретта! – воскликнул наш беглец с изумлением, в котором таилась и малая толика недовольства. – Зачем ты здесь и что тебе надо?
Девочка молчала.
Клеман продолжал уже несколько ласковее:
– Однако ты выросла за эти три месяца! И теперь я запрещаю тебе бегать одной в потемках.
Взор девочки затуманился, на глазах показались слезы.
– Мы живем совсем близко, – пролепетала она, – на площади Клиши, и как я могу вас послушаться, если есть надежда вас повидать.
Она схватила руку молодого человека и поднесла к губам.
– Возьмите – вот ваш букетик фиалок, – проговорила Лиретта. – Они свежие и чудесно пахнут. Я беру их на Королевской площади, продавщица дает мне их просто так с тех пор, как у меня нет денег. Три месяца! Каждый вечер я приходила сюда, и каждый вечер меня ругали, а вас все не было и не было! Готова поспорить, что за все три месяца вы ни разу не вспомнили обо мне! Да, да, и не надо лгать!
Клеман рассмеялся.
– Я должен тебе девяносто букетиков фиалок, – сказал он, протягивая малышке луидор. – Возьми эту малость в счет долга.
Она отвела его руку с монетой изящным и ласковым жестом и тут же вновь поцеловала пальцы, которые отталкивала.
– Ну и пусть, – прошептала она. – Пусть вы не думали обо мне. А это правда, что вы женитесь?
– Почему ты отказываешься от денег, чертенок? – спросил Клеман вместо ответа.
– Потому что вы мне должны больше, много больше, – очень серьезно ответила Лиретта. – У нас в бараке есть Кора, она негритянка. И умеет гадать по-настоящему. О, вот вам и открывают ворота! Я не хочу, чтобы меня видели, а то вам будет стыдно… Не смейтесь, мне очень многое нужно вам сказать, мне ведь уже семнадцать. Я приду вас повидать. А денег больше никогда не возьму, потому что… наша негритянка… Пусть вам сейчас смешно, но придет такой день… Кора обещала… что вы меня полюбите!
Щеки Лиретты пылали, глаза сияли, словно две звезды.
И она побежала, оборачиваясь и с детской грацией посылая Клеману воздушные поцелуи.
Молодой человек в плаще рассыльного спрыгнул на тротуар, прижимая к себе дорожный мешок и чемодан. Из едва-едва приоткрывшихся ворот вышел седой старик-слуга в черной ливрее. На этот раз он был и носильщиком, и привратником.
– Месье удачно съездили? – сдержанно и почтительно осведомился старый слуга.
– Удачно, Тарденуа! – улыбнулся беглец. – Расплатитесь с кучером и рассыльным, старина.
Слуга исполнил его приказ, и они вошли во двор.
Старик поставил багаж на дорожку, затворил ворота и, раскрыв объятия, бросился к молодому хозяину.
Тот крепко прижал старика к себе.
Так они долго стояли в полном молчании.
Наконец молодой человек и старец двинулись к дому, который темнел в глубине аллеи. Ни единого огонька не было в его окнах. Слуга позволил Клеману самому нести свой багаж.
Возле дома мешок и чемодан вновь перекочевали в руки старика.
– Я специально пошел встречать вас один, – сказал слуга, взваливая на плечо чемодан, – кто мог предположить, что они заведут свою комедию так далеко! Хорошо еще, что остальные верят, будто вы путешествовали по Англии.
– Но вы же не знаете подробностей! – подхватил молодой человек. – Для постановки комедии понадобилась огромная труппа актеров и статистов! Когда я вам все расскажу, вы просто не поверите!
На мгновение он замолчал, а потом добавил:
– Вы ничего не сказали мне о… матери…
– Госпожа герцогиня здоровы, – ответил старый слуга.
– А Альберт?
– Я слишком часто вижу его, – покачал головой старик, – поэтому мне трудно судить, что с ним происходит. Но те, кто видит его редко, не каждый день, говорят, что он сильно изменился и выглядит так, будто вот-вот умрет. Герцогиня же стала еще бледнее.
– Хоть раз они вспоминали меня? – с грустью в голосе спросил Клеман.
Старик промолчал.
Клеман попытался улыбнуться и тихо проговорил:
– Похоже, что в этом доме только ты один и любишь меня, мой добрый Тарденуа. А ты знаешь, что в тюрьме я взял имя твоего Пьера?
Старый слуга вновь крепко прижал его к своему сердцу и впервые назвал не Пьером и не Клеманом:
– Жорж, милое мое дитя, вы пожертвовали своей свободой, поставили на карту жизнь, но ваша самоотверженность не спасет того, кто обречен на смерть.
– Не спасет? – переспросил молодой человек, поднимая голову. – Болезни лечат доктора, и у нас есть доктор, который способен творить чудеса, а вот что касается остального, так мы еще посмотрим! Хотя у меня и одна рука, но, уверяю вас, действует она неплохо.
X
ДОКТОР ЛЕНУАР
Липы, которыми была обсажена эта узкая длинная улица, – высокие, но тонкие, все-таки скрывали дом от нескромных взоров посторонних, позволяя разглядеть лишь небольшую часть фасада. Только оказавшись за оградой, можно было увидеть весь дом – небольшой и обособленный, в правом крыле которого в трех окнах горел свет: в двух на втором этаже и в одном на первом.
В квартале мало интересовались этим печальным домом, где тихо и незаметно жили вдова, госпожа де Сузей, ее единственный сын и их слуги. Дама была еще молода, но вела очень уединенный образ жизни и носила траур. Только такой и знали ее соседи.
За год до описываемых событий знаменитый профессор медицины, последователь метода Ганемана, доктор Абель Ленуар приехал и осмотрел квартиру для семьи, которая до последнего времени проживала заграницей, затем осенним вечером одновременно доставили вещи и прибыли новые квартиранты.
Первой экипаж покинула вдова, ей было лет сорок. Если бы только удалось разглядеть ее лицо сквозь низко опущенную густую вуаль, вы увидели бы женщину ослепительной красоты. Следом шел ее двадцатичетырехлетний сын, господин Жорж де Сузей, красивый молодой человек, ступая медленно, словно каждый шаг давался ему с большим трудом. Было видно, что он только-только оправился от тяжелого недуга. Замыкал шествие господин Альберт, прелестный юноша, чья веселость и общительность согревали это печальное семейство.
С ними приехали также горничная госпожи де Сузей по имени Роза Лекьель, господин Ларсоннер, управляющий, и, наконец, Жан Тарденуа, седой лакей, которого мы уже успели представить читателю.
Вот и все семейство де Сузей.
Поселившись в доме, они еще наняли прислугу.
Доктор Абель Ленуар самолично присутствовал при переселении и устройстве семьи на новом месте. С тех пор он довольно часто навещал их. Мы могли бы сказать, что доктор стал своим человеком в доме вдовы де Сузей, если бы его преданность не облекалась в крайне строгие и почтительные формы.
Однако, как говорили вновь нанятые слуги, – ибо ни Роза, ни Ларсоннер, ни Тарденуа никогда не позволяли себе никакой болтовни, – в доме доктор Ленуар порой повышал голос.
Они готовы были поклясться, что доктор распоряжается в доме семьи де Сузей.
Стало быть, это был один из тех домов, чьей тайной владеет посторонний, поэтому и распоряжается в нем.
В доме редко когда принимали, и госпожа де Сузей поначалу обходилась без титула, равно как и ее сын господин Жорж, но несмотря на это сразу стало достоянием гласности, что здесь проживает семья аристократов. В конюшне стояли лошади, в каретнике – экипажи.
Обитатели двух больших домов, стоящих справа и слева от нашего грустного особняка, оказались не менее любопытны, чем жители Марэ, и, не стесняясь, часто обсуждали новых соседей, пытаясь понять, кем они могут быть.
И на какие средства живут.
Дом справа имел честь приютить под своей крышей поверенного в отставке, дом слева благоденствовал благодаря коммерческому предприятию; и там, и здесь интересовались доходами госпожи де Сузей, но ее новая кухарка с самого начала созналась булочнику в своем полном неведении на этот счет.
Удивляло то, что никогда не говорилось ни о ренте, ни об аренде.
Не было и долгов. И вообще никаких стесненных обстоятельств!
Доктор Абель Ленуар? Вы думаете, что без ваших догадок не приписывали ему эти чудеса?
Но все ошибались. Доктор Абель Ленуар каждые полгода посылал счет в особняк вдовы де Сузей, и его регулярно оплачивали.
Как бы там ни было, но благодаря заботам доктора Ленуара молодой господин де Сузей на глазах набирался сил и возвращался к жизни. В первые месяцы его видели с обмотанной шарфом правой рукой, спустя полгода шарф исчез, однако молодой человек, правя кабриолетом, по-прежнему держал вожжи левой рукой.
Зато правой изящным жестом подносил ко рту сигару.
В первый раз, когда он вышел из дома без повязки, его сопровождал доктор, словно проводя серьезный эксперимент или испытание.
По возвращении доктор, похоже, остался доволен. Абель Ленуар находился в это время в зените своей славы. Его красивое лицо, которое знал весь Париж, обрамляли густые волнистые волосы, и лишь серебрившиеся в них отдельные нити намекали на возраст – ему уже исполнилось сорок лет.
Говорили, что в юности он был похож на героя сентиментального романа. С врачами такое бывает редко. Случайность, веселая богиня, забавлявшаяся всякими шуточками, обычно бережет ангельские лица для министерских служащих.
Теперь возраст уже не позволял доктору Ленуару походить на ангела, а наш век недостаточно любит святых, чтобы я рискнул употребить это слово в отношении самого обходительного из знакомых мне людей. Этим словом я боюсь скомпрометировать его в глазах дам. В общем, он был слишком красив для врача, вот все, что я хочу и могу сказать. В жизни он немало страдал, немало препятствий преодолел, и безупречное прямодушие юности превратилось в ту чеканную мужественность, что всегда отличает славного, побывавшего в боях солдата.
Многие его любили, хотя друзей в общепринятом смысле слова у него не было. Зато были заклятые враги, которые втайне вели с ним непримиримую борьбу.
Он жил один, добро творил не напоказ и преданно служил науке. Окружал его всегда некий ореол тайны, поскольку большую часть жизни он посвящал какому-то делу или творчеству, о котором не ведал никто.
Многие из обширного круга его пациентов, состоящего как из богатейших сановников, так и нищих бедняков, насмешливо улыбнулись бы, заговори я так при них о докторе Абеле.
Люди часто проходят мимо, не замечая героев и героических поступков, потому как поступки хранят присущую величию скромность, а сами герои не отличаются болтливостью.
Самый большой шум возникает всегда вокруг пустяков, и если вы слышите громкий голос, что очаровывает своим повествованием вселенную, поднимите глаза, присмотритесь внимательно и, несомненно, увидите маленького человечка, который вопит из окошка своего полуподвала.
Кое-кто еще помнит странные слухи, ходившие когда-то о докторе Абеле: толки о борьбе, которую он по-рыцарски вел против целой армии злоумышленников, в существование которых мирный обыватель не верил и до сих пор не верит. И все-таки великая любовь к ближним, чуткое сердце, львиное мужество, безоружная рука, добродетель и неимоверные усилия не поколебали мощную твердыню порока и преступления.
В свое время очень туманно намекали, что доктор Абель Ленуар был другом и даже помощником судебного следователя господина Реми д'Аркса, который погиб, пытаясь привести на скамью подсудимых главарей Черных Мантий.
Сейчас мало кто помнит эту мрачную историю, когда умный и честнейший молодой человек умирал в отчаянии, спасая свою честь и доброе имя семьи, раздавленный так называемой административной мудростью. Он умер, обвиненный в безумии глухими слепцами, тогда как зло, охраняемое патентованной глупостью и алчностью, безнаказанно продолжало свою устрашающую деятельность.
Низшие полицейские чины и представители высшей судебной власти отвечали Реми д'Арксу одно и то же: «Черных Мантий не существует».
После смерти несчастного мученика административной рутины другой безумец столкнулся с главарями страшной организации и стал бороться с ними, невзирая ни на их палачей, ни на препятствия, чинимые государственным аппаратом. Этот безумец дважды рисковал собственной жизнью, и, как Реми д'Аркс, оказался в положении преследуемого как теми, кто угрожал обществу, так и теми, кто, безусловно, считал себя защитником все того же общества.
Этим безумцем и был доктор Абель Ленуар.
Битва проходила без свидетелей. Те, кто догадывался о сути дела, отошли уже в мир иной, а те, кто мог бы еще что-то вспомнить, не верили самим себе. Доктор Абель же постарался окутать прошлое густым туманом забвения. И это ему удалось.
Когда кто-то вдруг упоминал случайно о Черных Мантиях, он первый улыбался и говорил глубоким вибрирующим голосом:
– Неужели вы верите в эти выдумки? Правосудие постановило: Черных Мантий никогда не существовало.
И конечно же, их не было и, разумеется, нет, за исключением тех нескольких человек, которые, называемые главарями сообщества, проходили по нелепому делу полковника Боццо-Корона, благодетеля всех обездоленных и известного филантропа, а все остальное – досужие выдумки.
Однако нам пора возвращаться в особняк семьи де Сузей, спокойный и молчаливый в своем невеселом одиночестве, а вернувшись, следует упомянуть еще и об искренней близости господина Жоржа, юного хозяина дома, и господина Альберта, его секретаря, который всегда приглашался к столу вместе со всей семьей де Сузей.
Альберт, как мы сказали вначале, олицетворял собой радостную, солнечную сторону жизни, тогда как Жорж представлял ее печальную и болезненную изнанку.
И в эти времена – странная и необъяснимая ситуация – красавица-вдова предпочитала общество веселого и здорового секретаря обществу болезненного сына.
Но вскоре все переменилось, все – я имею в виду состояние здоровья и духа молодых людей.
Жорж, попав в руки доктора Ленуара, стал поправляться, в молодом организме возрождались силы, а вместе с силами – свойственная возрасту веселость. В то же время Альберта вдруг настигла неведомая болезнь, и он час от часу становился все угрюмее, молчаливее и несчастнее.
Тут и выяснилось, что вовсе не веселость и беззаботный нрав привлекали к нему симпатии госпожи де Сузей: с тех пор, как он погрустнел, она привязалась к нему еще больше.
В редкие часы прогулок госпожи де Сузей Альберт бывал ее неизменным спутником, и она по целым дням одаривала его своим вниманием и окружала заботами, которые всегда составляют сладостный долг материнства.
Жорж не выказывал ни малейшей ревности, он тоже еще сильнее привязался к тому, кто считался его секретарем.
Теперь молодой хозяин часто уходил из дому, и мать никогда не спрашивала у него отчета, но стоило уйти Альберту, которого Жорж не обременял работой, как госпожа де Сузей проявляла крайнее беспокойство и учиняла ему подробнейший допрос.
Госпожа Майер, кухарка в доме де Сузеев, была нечиста на руку, как большинство выходцев из Пруссии, и с наслаждением рассказывала мяснику, столь же нечистому на руку французу, что творится в доме хозяев, употребляя относительно поведения госпожи де Сузей слово «ревность» в самом прямом и грубом смысле.
– А что тут особенного? – уточняла кухарка. – Секретарь-то должен зарабатывать себе на жизнь, а мадам сохранилась прямо на удивление. Взрослый сын, господин Жорж, ее старит, и она не любит его, зато второй молодит, и упрекать ее тут не за что! Я слышала, как доктор как-то сказал господину Жоржу: «Наберитесь терпения, всему придет конец!». Сами понимаете, не очень-то он счастлив, этот молодой человек, но надеется, что секретарь долго не протянет. Вот так-то!
С акцентом Бреслау, откуда она была родом, повествование становилось еще более смачным.
Как-то вечером, месяца три спустя после того, как мы начали свой рассказ, то есть 5 января 1853 года, господин Альберт, секретарь, вернулся домой очень поздно.
Бледен он был как смерть.
Госпожа де Сузей с доктором и старым Тарденуа провели ночь у его постели.
Что же касается господина Жоржа, то он и вовсе не вернулся домой: про него стало известно, что он отправился в путешествие.
Происходило все это как раз накануне того дня, когда Клемана Ле-Маншо заключили в тюрьму де ла Форс по обвинению в убийстве двух старых дев Фиц-Рой, убитых ночью в доме под номером 7 по улице Виктуар.