Текст книги "Голубая роза. Том 2"

Автор книги: Питер Страуб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 94 страниц)

Часть вторая1

Он повернул на свою улицу и увидел аккуратный ряд цементных блоков, разделяющих мертвую лужайку и бетонные ступеньки, ведущие к розовым кустам и входной двери.

Ничто вокруг не было реальным. Луна нарисована, а дома без задней части, и все, что он видел, было толщиной в долю дюйма, толщиной в слой краски.

Он видел себя садящимся на ступеньки крыльца. Ночная темнота сгущалась. Раздались шаги по лестнице из квартиры Сунчаны. Замок повернулся, и дверь открылась.

– Фи, бедный малыш, – воскликнула миссис Сунчана. – Мне показалось, что я услышала твой плач.

– Я не плакал, – сказал Фи дрожащим голосом, но он чувствовал слезы на своих щеках.

– Почему же мама тебя не впускает?

Миссис Сунчана подошла к нему сбоку, и Фи подвинулся в сторону, чтобы дать ей пройти.

Он вытер лицо о рукав. Она все еще ждала ответа.

– Мама болеет, – сказал он. – Я жду, пока вернется папа.

Приятная темноволосая миссис Сунчана поежилась от холода.

– Уже почти семь, – сказала она. – Почему бы тебе не подняться со мной наверх? Попьем горячего шоколада? Может, хочешь тарелку супа? С овощами, курочкой, отличный густой супчик. Вкусный. Я-то знаю, сама варила.

Все отговорки Фи куда-то улетучились под напором этих чарующих слов. Он увидел себя за столом у миссис Сунчаны с ложкой пьянящего супа у рта. От запаха текли слюнки и урчало в животе.

Рыдание само по себе распрямило свои широкие черные крылья у него в горле и вырвалось наружу.

А затем, как спасение, появился голос отца.

– Оставьте моего сына в покое! Отойдите от него!

Фи открыл глаза.

Миссис Сунчана с такой силой стиснула руки, что пальцы выглядели плоскими. Фи видел, что она напугана, и понимал, что снова в безопасности – он вернулся в кино своей жизни.

И тут на дорожке появился Боб Бандольер, его лицо сияло, глаза светились, пальто развевалось на ветру.

– Фи сидел здесь на холоде совсем один, – сказала миссис Сунчана.

– Пожалуйста, поднимайтесь наверх, миссис Сунчана.

– Я просто хотела помочь, – настаивала миссис Сунчана.

Только сплющенные пальцы выдавали ее.

– Что ж, мы не нуждаемся в вашей помощи, – взревел великолепный отец. – Уйдите, оставьте нас в покое.

– Не надо мне приказывать.

– Заткнитесь!

– И не надо на меня кричать.

– Оставьте моего ребенка в покое! – Боб Бандольер вскинул руки, как сумасшедший, и топнул ногой. – Идите!

Он кинулся к крыльцу, и миссис Сунчана быстро прошла мимо Фи в дом.

Боб Бандольер схватил Фи за руку, дернул его вверх и толкнул к двери. Фи закричал от боли. Миссис Сунчана отступила на полпролета, дверь их квартиры со скрипом открылась, и в проеме возникло лицо ее мужа, похожее на воздушный шарик. Остановившись напротив двери в свою квартиру, Боб Бандольер отпустил Фи, чтобы достать ключ.

– Вы, наверное, сошли с ума, – сказала миссис Сунчана. – Я не сделала ничего плохого вашему мальчику. Он сидел один на холоде и не мог войти в дом.

Боб Бандольер открыл дверь и повернулся к ней лицом.

– Мы живем прямо над вами, если вы помните, – продолжала миссис Сунчана. – Мы знаем, чем вы там занимаетесь.

Отец втолкнул Фи в квартиру, и запах из спальни громыхнул, как барабанная дробь. Фи тогда подумал, что миссис Сунчана тоже могла его услышать.

– И чем же я там занимаюсь? – спросил Боб Бандольер.

Его голос был угрожающе спокойным.

Фи знал, что отец улыбается.

Он слышал, как миссис Сунчана поднялась на одну ступеньку выше.

– Вы сами знаете чем. И это неправильно.

Сверху мистер Сунчана позвал свою жену.

– Напротив, – ответил отец. – Все, что я делаю, миссис Сунчана, абсолютно правильно. И у меня на все есть свои причины.

Он отошел от двери, а миссис Сунчана еще поднялась на две ступеньки вверх.

Фи наблюдал за отцом с неописуемым восторгом. Он победил. Он говорил справедливые и смелые вещи, и враг бежал.

Боб Бандольер хмуро направился к сыну.

Фи попятился в гостиную. Его отец шагнул в дверной проем и захлопнул дверь. Он спокойно посмотрел на Фи своими темными глазами, снял пальто и аккуратно повесил в шкаф, будто не замечая ужасного запаха из спальни. Расстегнул пуговицы на пиджаке и верхнюю пуговицу на рубашке и расслабил галстук на установленные полдюйма.

– Я собираюсь сказать тебе кое-что очень важное. Ты не должен разговаривать с ними ни в коем случае, ты меня слышишь? Они попытаются выудить из тебя информацию, но если ты скажешь этим пронырам хоть слово, я выбью из твоей башки всю дурь. – Он похлопал Фи по щеке. – Но ты ведь им ничего не скажешь, я знаю.

Фи закивал головой.

– Они думают, что все знают. Все их предки только и делали, что подглядывали да подслушивали.

Отец еще раз ободрительно пошлепал сына по щеке. Он щелкнул пальцами. Это был сигнал для Джуд, и она тут же откуда-то вылезла, ожидая кормежки. Фи последовал за ними на кухню. Отец вывалил полбанки кошачьей еды в миску Джуд, а остальное поставил назад в холодильник.

Боб Бандольер был забавным человеком, потому что теперь он кружился и танцевал, поразив даже кошку. Забавный Боб кружил по гостиной, не забывая улыбаться в потолок и посылать всему семейству Сунчана воздушные поцелуи. Бедром он открыл дверь в спальню и позвал свою жену:

– Здравствуй, сладенькая моя!

Фи с любопытством пошел за ним. Отец сделал глоток из коричневой бутылки с пивом «Пфорцхаймер», подмигнул Спящей Красавице и сказал:

– Дорогая, не сдавайся пока. Вот она, Фи, – продолжал отец. – Она знает, она знает, ты знаешь, что она знает.

Фи кивнул: все правильно. Его мама с точностью знала что-то такое, что сам он позабыл.

– Эта леди никогда не сомневалась. – Он поцеловал ее желтую щеку. – Давай-ка изобразим чего-нибудь слопать, что ты на это скажешь?

В присутствии Фи свершалось чудо.

2

После ужина отец вымыл посуду, то и дело протягивая мыльную руку к бутылке с пивом. Фи изумлялся, с какой скоростью пьет его отец – три долгих глотка, и бутылка пуста, как фокус в цирке.

Боб Бандольер наполнил пластмассовое ведро теплой водой из-под крана, добавил туда немного моющего средства, размешал рукой и кинул в ведро губку.

– Ну вот, готово. – Он подмигнул Фи. – А теперь грязная часть дневной работы. Твоя мать – одна из самых благопристойных леди в мире, и поэтому мы о ней заботимся. – Он снова помешал в ведре рукой, взбивая белую пену. – Дай-ка я расскажу тебе кое-что. Есть парень, один из самых неприличных людей в мире, так вот он думает, что единственное, что он должен делать, – сидеть за столом и целыми днями считать собственные деньги. Он даже воображает, что разбирается в гостиничном бизнесе. – Боб Бандольер громко рассмеялся. – У меня есть маленький план, и скоро мы посмотрим, как себя будет чувствовать мистер Все-В-Порядке, когда мы заставим его попотеть.

Его лицо стало красным, как яблоко.

Фи понял: отец говорил про отель «Св. Олвин».

Он дважды сдавил губку, и вода потекла с нее в ведро.

– Сегодня вечером я расскажу тебе о голубой розе в Дахау. В Дахау – на дне этого мира. В месте, где видишь мир таким, каков он есть. Приходи, пока я буду мыть твою маму.

* * *

– Не на все время, – уточнил отец. – Тебе не надо видеть всю процедуру, просто оставайся в дверях. Я всего лишь хочу, чтобы ты меня слышал.

Боб Бандольер положил руку на плечо Фи и показал ему, где можно стоять.

– Сегодня будет грязновато, – сказал он.

Запах из спальни забрался в самую глубину носа Фи и перехватил горло. Боб Бандольер поставил поудобнее ведро, схватил одеяло где-то у подбородка жены и отшвырнул его к краю кровати.

Руки матери дернулись вверх, потом упали, локти согнулись. Под одеялом лежала простыня, плотно прилегающая к маминому телу. Водянистые коричневые пятна проступили на ткани в области талии и бедер.

– Ладно, как-нибудь, – сказал Боб и, захватив простыню одной рукой, пошел вдоль кровати, снимая ткань с тела жены.

В ногах он выдернул конец простыни из-под матраса и осторожно собрал все в кучу.

Со своего места в дверях Фи видел желтые ступни матери, от которых в стороны торчали отросшие скрученные ногти; тощие лодыжки, заканчивающиеся слегка приподнятыми коленями; костлявые бедра – они как палки исчезали в большом полотенце из «Св. Олвина», которое отец накинул ей на пах. Когда-то белое, теперь это полотенце было покрыто такими же водянистыми коричневыми пятнами, просочившимися через простыню. Над полотенцем маленький вздутый живот; два четко выделяющихся ряда ребер; маленькие плоские груди и коричневые соски; плечи с ввалившейся плотью, из которой рвались на свободу ровные, тонкие кости; морщинистая, в ямках, шея; и над всем этим – откинутое на подушку в мягком гнезде волос знакомое и безмятежное лицо матери.

– И откуда это все берется? Она же почти не ест... Держись, дорогая, мы должны убрать все это с тебя.

Преданный Боб Бандольер пытается двумя пальцами стянуть мокрое полотенце, дергая его за складки. Из-под полотенца появляются острые, как ножи, кости таза и удивительно густой кустик на лобке – удивительно потому, что Фи ожидал увидеть лысый, розовый кусочек кожи, что-то вроде того, что бывает между ног у кукол. Если вся остальная кожа у мамы цвета пожелтевшего молока, то места, скрытые под полотенцем, отличались буйством красок: молочно-шоколадные пятнышки и большие пятна, разбросанные по пламенеющим красным бедрам, и настоящие клочки и куски голубой и зеленой плоти, исчезающие там, где должны находиться ягодицы. Вот из этой раны, окруженной испаряющейся плотью, исходил запах, наполнявший всю квартиру.

Сердце Фи заледенело, и дыхание в легких превратилось в лед.

Глубоко в дыре рваной плоти, которая была маминым низом, полоской белела кость.

Отец провел капающей губкой у нее под руками, по зарослям на лобке и красно-серой, обвисшей плоти между ног. Через каждые несколько секунд отец выжимал губку в ведро. Он пошлепал по громадным пролежням.

– Это появилось совсем недавно, я думал, такого не будет, если держать ее в чистоте, но... что ж, я делаю все, что могу.

Он потрогал странно жесткую нижнюю простыню.

– Видишь это? Резина. Просто вытираешь, и она опять как новенькая. Если бы не эта штука, нам бы уже пришлось сменить не один матрас. Правда, милая?

Его отец знал, что он в кино.

– Принеси мне еще одно полотенце и простыню из бельевой.

Когда Фи снова вернулся в комнату, отец вытирал резиновую подкладку чистым куском старого полотенца. Он кинул полотенце сверху на груду простыней и взял чистое белье из рук Фи.

– Теперь мы с тобой команда.

Он положил белье на край кровати, выполоскал губку и легко и быстро протер резиновую штуку.

– Не знаю, рассказывал ли я тебе когда-нибудь о своей войне, – сказал он. – Теперь ты уже достаточно взрослый, чтобы начать кое-что понимать.

Фи казалось, что сердце его совсем перестало биться. Во рту стало сухо, как в пустыне.

– Эта война совсем не пикник.

Боб Бандольер наклонил свою жену на бок и протер под ней, взял свежее полотенце, расстелил и опустил Анну на место. Ногти на ее ногах щелкнули друг о друга.

– Я хочу рассказать тебе кое-что – это имеет отношение к розам. – Он с улыбкой посмотрел на Фи. – Ты же знаешь, как я отношусь к розам.

Фи знал, как отец относится к розам.

В ногах у Анны Бандольер Боб развернул чистую простыню и, взмахнув ею, как парусом, накрыл ее тело.

– Я сходил с ума от роз даже тогда. Но я такой человек, я не просто их выращивал, я ими интересовался. Я их изучал.

Он подоткнул простыню под матрас.

Боб Бандольер расправил простыню на теле жены, и Фи увидел, как он мысленно представляет себе туннель за отелем «Св. Олвин».

– Есть один сорт, один цвет роз, который пока никому и никогда не удавалось вырастить. Никогда на свете не было голубой розы. По-настоящему голубой. Ее можно назвать Святым Граалем.

Отец поднял маме одну руку, потом другую и просунул под них простыню.

Он отступил назад, чтобы оценить простыню. Еще раз резко дернул ее, чтобы лежала ровно. Затем снова отошел назад с видом художника, оценивающего только что законченное произведение.

– А все дело в энзиме. Энзим контролирует цвет розы. С годами мне удалось кое-что разузнать об энзимах. В общем, энзим – это биологический катализатор. Он ускоряет химические реакции, при этом не изменяясь. Хочешь – верь, хочешь – нет, но Миллхэйвен, этот городишко – один из мировых центров по исследованиям энзимов для пивоваренных заводов. Энзимы нужны для ферментации, а без ферментации пива не получится. Когда удалось кристаллизовать энзим, выяснилось, что это белок. – Он показал пальцем на Фи. – Ладно, дальше возникла большая проблема. Энзимы очень требовательны. Они вступают в реакцию только с очень маленьким количеством молекул. А некоторые из них реагируют только с одной молекулой!

Он поднял указательный палец к потолку.

– А теперь, что это значит применительно к розам? Это значит, что ты должен быть чертовски хорошим химиком, чтобы создать голубую розу. Тут-то и кроется причина того, что никто пока не смог ее вырастить.

Он сделал паузу для пущего эффекта.

– Кроме одного человека. Я встретил его в Германии в 1945-м и видел его розовый сад. В том саду росло четыре голубых розовых куста. На первом кусте розы были насыщенного темно-синего цвета, цвета чернил в ручке. На втором – розы цвета морской волны; на третьем кусте они были прекрасного бледно-голубого оттенка, как «кадиллак». Все эти розы были прекрасны, но самые красивые росли на четвертом кусте: все оттенки голубого, в линиях и прожилках, темно-синий с небесно-голубым, тонкие мазки небесно-голубого на густом черно-синем фоне. Человек, который их вырастил, был величайшим садовником в истории разведения роз. Но есть еще два момента, которые ты должен о нем знать. Он вырастил эти розы на клочке пустой земли в три квадратных метра в концентрационном лагере во время войны. Он был там охранником. А я его застрелил.

Отец подбоченился.

– Пойдем принесем ужин для этой леди, ладно? Теперь, после ванной, моя детка хочет кушать.

3

Отец Фи отмерил овсянку в кастрюлю, потом налил туда молока, зажег спичку, и газовая горелка ожила. Он стоял рядом с плитой, держа в одной руке длинную деревянную ложку, а в другой очередную бутылку пива, и вел себя так, будто находится в центре всеобщего внимания.

– Нам дали задание. – Боб помешивал кашу. – Могли дать любому подразделению, любому взводу. Вовсе не обязательно моему, но получилось так. Нас первых отправили туда, они называли это «лагерь смерти». Я не знал, что означает «лагерь смерти», я не знал, что это такое.

Там нас встретили несколько английских солдат, что-то вроде «разделим чужую славу», поддержка союзников. Пусть эти англичане подавятся своим куском славы. Офицеры в лагерях подчинятся англоамериканским силам, пленников идентифицируют и окажут помощь в окончательном перераспределении. Значит, мы их отправим после того, как кто-то другой решит, что с ними делать. Мы их освобождаем. Мы освободители. А что это означает? Женщины, музыка, шампанское, так?

Он снова помешал овсяную кашу, заглядывая в кастрюлю и хмурясь.

– И вот нас построили на дороге в лагерь. Мы находились в пригороде этого городка на какой-то реке. С того места, где я стою, виден замок на холме над рекой, как в каком-то кино. Тут мы, а тут британцы. Еще фотографы из разных газет и журналов. Их очень много, потому что никто на самом деле не знает, что мы найдем внутри. Офицеры идут впереди наших колонн. Мы начинаем движение по направлению к лагерю, и вдруг все вокруг становится ужасно уродливым – даже земля выглядит уродливо. Мы идем к колючей проволоке и караульным помещениям, где гауптвахта – знаешь, это что-то вроде тюрьмы.

Я ошибался во всем и увидел это сразу. Место было похоже на фабрику. Мы проходим через ворота и оказываемся на длинной прямой дороге, везде только прямые углы, по краям – маленькие деревянные здания выстроились рядами. О'кей, мы готовы.

Отец наклонил кастрюлю и стал ложечкой накладывать овсянку в миску. Он добавил масло, желтый сахар и немного молока.

– Готово. Давай покормим твою маму, Фи.

Излучая веселье и радость, он встал у кровати и поднес полную ложку овсянки к губам жены.

– Теперь ты мне должна помочь, милая, я знаю, ты голодна. Вот превосходная кашка – открой ротик. – Он сунул ложку ей в рот и подвигал ее туда-сюда, чтобы каша проходила дальше. – Вот молодец. С каждым днем нам все лучше и лучше, правда? Совсем скоро мы встанем на ноги.

Фи вспомнил ноги матери. Словно бесконечный темный свет окружал их, свет, полный темноты и с еще большей и более густой темнотой вокруг, а они втроем были совсем одни в самом центре.

Отец вынул ложку из маминого рта. На дне ложки осталась каша. Он снова ее наполнил и просунул между зубов. Фи не видел, чтобы мама глотала. Ему было интересно, способна ли она вообще глотать. Отец снова вынул ложку, и комочек овсяной каши размером с комнатную муху прилип к верхней губе мамы.

– Еще издалека я почувствовал отвратительный запах. Трудно даже представить, как можно работать в месте, где так ужасно пахнет. Как от пожара на мусорной свалке.

Тем не менее мы идем строем по улице, никого не встречая, и когда проходим через внутренний двор, я вижу что-то, чего сначала не могу даже различить. Я понятия не имею, что это такое. Знаешь, что там было? Гигантская куча очков. Очки! Там, наверное, их были тысячи. Мурашки по коже, когда наконец доходит. Знаешь, во время войны все собирали металлолом, но ведь кто-то эти очки носил!

Впереди мы видим дымовые трубы, большие дымовые трубы на печках. Мы проходим мимо зданий, которые набиты старой одеждой, кучами и кучами рубашек и жакетов...

Ложка вошла полная и вышла полупустая. Каша покрывала теперь все губы матери.

– И вот мы добрались до главной части лагеря – бараков, и там мы видим, какие могут быть люди. Мы больше не маршируем строем, мы не идем строем вообще, мы просто движемся вперед, потому что перед бараками – люди, но ты таких в жизни не видел. Просто ходячие скелеты. Кости и глаза – как у обезьян. Большие головы и тонюсенькие тельца. И ты понимаешь, что действительно этих зомби нужно освободить в первую очередь. Те, которые не могут говорить, воют, воют, воют – Боже! Эти люди следят за каждым нашим движением, и кажется, что они готовы сожрать нас живьем.

И вот мы с подразделением идем дальше. Половине из нас хочется блевать. Зомби смотрят, как мы проходим мимо, большинство из них слишком слабы, чтобы сделать хоть что-нибудь. И я неожиданно понимаю, что происходит. Это земля, на которой мы живем, говорю я себе. То, что мы называем землей. В том, что происходит вокруг, нет никакого притворства. Все реально. Это крайняя точка.

Боб Бандольер рассеянно съел ложку овсянки. Глаза его заблестели. Он облизал ложку.

– Зачем я все это говорю? Даже нацисты, самая эффективная организация в мире, не смогли прогнать всех этих людей через газовые камеры и печи. Они оставили вокруг груды мертвых тел. Такого нельзя даже представить. Да никто и не пытался. Это самое ужасное место, которое видел мир, и оно было священным.

Боб Бандольер заметил, что все еще держит ложку и миску с овсянкой. Он улыбнулся сам себе и снова начал кормить жену. Каша пузырилась и вываливалась изо рта.

– Все, дорогая? Пожалуй, ты уже достаточно съела на сегодня. Хорошая девочка.

Краем ложки он пробежался по ее рту и соскреб самые крупные куски каши. Поставил миску на кровать и повернулся к Фи, все еще улыбаясь.

– А затем я понял, что абсолютно прав, потому что мы повернули на площадь, где нас ждали немцы, и там был этот обычный маленький домик, забор, дорожка к входной двери и на маленьком клочке земли рядом розовый сад. С четырьмя кустами, цветущими голубыми розами.

Я вышел из колонны и направился к саду. Никто ничего не сказал. До меня доносились звуки происходящего вокруг – капитан принял на себя командование от коменданта, и они вдвоем и еще несколько офицеров пошли через площадь в кабинет коменданта. Что мне было до них? Я смотрел на чудо. В этом несчастном аду кому-то удалось вырастить голубые розы. Это был знак. Я знаю одно, Фи. Я был в единственном месте на земле, где росли голубые розы.

Я хотел собрать всех людей и сказать им: ради Бога, посмотрите на этот сад! Но зачем тратить время? Они таращились на зомби и охранников.

Но все что-то почувствовали, Фи.

Я заглянул каждому охраннику в лицо. Они просто пялились перед собой, без выражения на лицах, в глазах – ничего, никакого страха. Эти парни всего лишь выполняли свою работу, как хорошие полицейские, у них не было воображения, кроме того, что им дозволялось. Кроме одного человека, которого я хотел найти.

Конечно же, это было легко. Он единственный, кто не отвел взгляд. У него хватало мужества сознавать, кто он. Кроме того, он видел, как я смотрел на его розы. Может, комендант думал, что это были его розы, может, даже некоторые из зомби считали, что это их розы, но цветы принадлежали только одному человеку – их садовнику. Проклятый гений, который оказался нужным человеком в нужном месте и в нужное время. Он понимал, что сделал, и знал, что я понимаю. Когда я остановился перед ним, он посмотрел мне прямо в глаза.

Ты бы никогда не обратил на него внимания в толпе. Здоровый парень с круглой головой, широким носом и маленькими глазами. Большие, толстые руки и огромная грудная клетка. Что-то вроде... вроде гнома-переростка. Я бы прошел мимо него и почти прошел мимо, но я поймал его взгляд, и я увидел этот свет... Это был он. Ему было наплевать на все остальное, на все, что происходит на земле.

Я остановился перед ним и спросил: «Как ты это сделал?» Парни, которые слышали мой вопрос, подумали, что я спрашиваю, как он мог так обращаться с людьми, но он-то знал, что я имею в виду.

Капитан с комендантом выходят из кабинета, и капитан приказывает всем строиться, а потом мой взвод получает указание наблюдать за охранниками. Капитан уходит заниматься другими делами. Ребята загружают узников в грузовики, выставляют столы, записывают имена. Меня это не касается, моя работа – смотреть за охранниками до тех пор, пока их не увезут.

Очень скоро на площади остались только мы и охранники. Нас десять, их – пятнадцать – двадцать. По всему лагерю уже вовсю снуют американцы, начался организованный хаос. Я предпринимаю еще одну попытку, я подхожу к этому парню, садовнику, и, о мой мальчик, я снова убеждаюсь, что прав, потому что его глаза начинают светиться, как только я подхожу.

Я снова его спрашиваю: «Как ты это сделал?» На этот раз он почти улыбается. Он мотает головой.

«Я хочу узнать про розы», – говорю я. Я показываю на них, будто он не понимает, о чем я говорю.

«Кто-нибудь здесь говорит по-английски?»

Парень слева, высокий, седовласый, со шрамом через лоб, вроде как смотрит на меня, я ему говорю, чтобы он мне помог, иначе я снесу ему голову. Он подходит. Я объясняю, что хочу узнать про розы. Ему с трудом верится, что меня интересует это, но он понял, что надо делать, и я слышу, как он говорит что-то о blaue rose.

Этот охранник, гений, единственный человек на земле, которому удалось вырастить голубую розу, в конце концов начинает говорить. Ему скучно – он знает все вдоль и поперек, он добился этого сам, а я – какой-то американский рядовой, я не заслуживаю того, чтобы знать. Но он под арестом и он расскажет, правда? Он начинает изливать на нас потоки немецкой речи, полной специальных терминов и химических формул, и не только у меня нет ни единого шанса что-нибудь понять, но и другой немец тоже не понимает ни слова. Садовник прекрасно знает, что нам ничего не понятно.

Когда он заканчивает объяснение, он замолкает, он сказал все и остановился, словно прочитал все по бумажке. Никто даже примерно не представляет, о чем он рассказывал. Другие ребята смотрят на меня с улыбкой, потому что с зомби уже закончили, они не слышат, что говорит охранник, но все равно возбуждены.

Представь себе картину. Вот мы, а вот они, а за нами шоу чудаков. По другую сторону от охранников находятся лагерные туалеты, два деревянных сарайчика на расстоянии десяти футов друг от друга. Между ними стены из колючей проволоки и пустая караулка ярдах в пятидесяти. Подальше слева эти трубы. А между туалетами и забором просто грязное поле.

Ну и вот, этот садовник сплевывает, поворачивается и уходит. Он идет прямо через других охранников. Зомби теперь просто сходят с ума. Охранник идет к пространству между туалетами. Другие охранники вроде как смотрят на него краем глаза. Я думаю, сейчас он пописает и вернется.

Кто-то из ребят крикнул: «Эй, этот немец убегает».

Я ему говорю: «Заткнись».

Но он не останавливается, когда доходит до туалетов, он просто продолжает идти дальше.

Толпа дико орет. Какой-то парень говорит: «Что нам делать? Что же мы должны делать?»

А садовник все продолжает идти, он уже в поле. Затем оборачивается и смотрит на меня. Хренов урод. Он не улыбается, не мигает, просто смотрит на меня. А потом бежит к забору.

Знаешь, что он думает? Он думает, что я дам ему уйти вследствие того, что знаю, какой он великий. Этот ублюдок пользуется мной, а я действительно знаю, что он великий, но не позволю никому мной пользоваться.

Я поднимаю свою винтовку и прицеливаюсь. Спускаю курок, и пуля попадает ему прямо в спину. Он падает, бум. Один выстрел. И все. Мы оставили его там, где он упал. Ни один из остальных уродов не шевельнулся, пока за ними не приехал грузовик, могу тебе поклясться.

Отец взял в руки миску с овсянкой и улыбнулся. – Я даже не узнал его имени. Целых две недели потом мы только и делали, что проводили идентификацию трупов. Я имею в виду, мы пытались. Некоторые из оставшихся в живых все еще бродили по лагерю, занимались опознанием, а мы только записывали. В дальнем конце лагеря Инженерный корпус вырыл огромные окопы, и мы просто сгребли трупы туда. Мужчин, женщин и детей. Посыпали известью, а сверху завалили мокрой землей. Когда я снова пошел посмотреть на розы, кусты были выдраны из земли и изрублены на куски. Приехал полковник, и розы показались ему самыми отвратительными созданиями из всех, что он видел в жизни. Полковник сказал: «Вырвите этих проклятых синих уродцев из земли и изрубите немедленно». Мне рассказал это парень, который выполнял приказ. Знаешь, что еще он рассказал? Он сказал, что от этих роз у него тоже бежали мурашки по спине. Мы в концентрационном лагере, а у него от роз мурашки.

Боб Бандольер помотал головой. Он наклонился вперед и поцеловал восковой лоб жены.

– Дадим ей немного отдохнуть.

Они отнесли миску с ложкой назад на кухню.

– Завтра мне придется снова пойти в «Хэмптон». Пожалуй, ты проведешь еще один день в кино.

Сегодня Боб Бандольер спокоен и нетороплив.

Он удовлетворен.

Фи не мог вспомнить, чтобы он смотрел какое-нибудь кино.

– Знаешь, кто ты такой? Ты маленькая голубая роза, вот ты кто.

Фи почистил зубы и улегся в постель. Отец стоял, прислонившись к стене, и нетерпеливо держал руку на выключателе. Вдохи и выдохи Фи стали длиннее, его тело непостижимо отяжелело. Шумы в доме, скрип половиц, ветер, пролетающий за окном, медленное пыхтение стиральной машины перенесли его в лодку с носом, как орлиная голова. Они с матерью уплывали далеко-далеко на много-много дней, а потом он оказался в саду. Фи цвел и раскачивался из стороны в сторону. Боб Бандольер потянулся рукой к карману своего серого пиджака и достал оттуда садовые ножницы.